Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"
Автор книги: Карел Шторкан
Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
«Дорогая Божена, ты пишешь, чтобы я тебе помогла приехать сюда и устроиться на работу. Милая моя, а понятно ли тебе, что таким образом ты бежишь из дому? Не будет ли тебе потом досадно, хорошо ли ты все взвесила? Работа, конечно, найдется, работы везде хватает, но что, если через месяц-другой ты пожалеешь и начнешь упрекать себя: надо было поступить в институт, зачем я поторопилась, ведь родители желали мне добра…»
Письмо тете Марии еще не написано, а пора уже думать и об ответе ей. Нет, тетя, вы не правы! Я твердо знаю, что мне надо. Ни на кого я не сержусь, ни на маму, ни на отца, но не хочу по-прежнему цепенеть от страха, справлюсь ли, и вообще – добьюсь ли чего-то, еще вилами по воде писанного и нисколько для меня не привлекательного. Прошу тебя, тетя, поверь мне! Я бы вечно чувствовала себя заводной куклой, над которой все трясутся и которая живет по чужой указке.
Работы я не боюсь, боюсь глаз, которые подсматривают за мной и все время упрекают: ничего-то ты не умеешь, такая-сякая. Мы, мол, в тебе разочаровались, потому что ты обязана чего-то достичь, раз тебя всем обеспечили. Пойми, тетя, когда-нибудь я все-таки должна буду вернуться домой человеком, как говорится, имеющим в руках дело, человеком, который доволен своей судьбой…
А возможно, ответа она и не напишет… Поезда ходят во всех направлениях, можно сесть в любой и уехать. Вот и я, тетя… Не сердись и помоги мне, пожалуйста. Помоги только поначалу. Самые необходимые вещи у меня с собой, а начать я могу хоть с завтрашнего утра…
Поезд еще не остановился на станции, откуда Божена поедет домой автобусом. Поезд еще везет ее, а она уже словно ощущает поезда и автобусы будущего, которые для того и существуют, чтобы возить людей. Днем и ночью. Каждого – куда он хочет. Это одно из самых замечательных изобретений человеческого разума, хотя возят они не только в безопасные уголки счастья, но и в миры разочарований.
Об этом надо помнить, потому что и в разочаровании скрыта надежда, которой на сей раз мало коротких медлительных шажков по дороге, где человек слишком одинок, как бы отважно он ни выпячивал грудь и ни напрягал зрение. Ближайший поворот может убедить его в том, что пришло время снова собирать силы, чтобы глаза в глаза встретиться со следующей дальней и трудной дорогой, на которой останутся лишь воспоминания о его прежней, еще неуверенной смелости и мелких, по-мышиному смешных следах.
Карел Шторкан
НЕВИННЫЕ ЗАБАВЫ
Всем, кто жил и еще будет жить на Ветрнике, а особенно той, чернявенькой, из второго корпуса…
Karel Štorkán
SLADKÉ HLOUPOSTI
Praha
1976
© Karel Štorkán 1976
Перевод с чешского Е. Элькинд
Редактор Л. Новогрудская
1
Когда человеку хочется умереть, достаточно открыть окно. Но для самоубийства было еще рановато. Всего десять часов утра. К тому же по всей набережной, от Рудольфинума до самой «Славии», не переставая лило. Как всегда в это время, в конце зимнего семестра. Разумеется, самоубийство, о котором я уже целый час думал – точнее, с той минуты, когда профессор Ондроушек ледяным взглядом выпроводил меня за дверь, – было не более как блажь, пришедшая мне в голову. Правда, Ондроушека я окончательно довел. Голос у него срывался, когда он говорил:
– Вы неисправимый нахал, коллега! Так подготовиться к переэкзаменовке!..
Но мне в ту минуту было еще горше.
Особенно же скверно стало по дороге в «Славию». Такая на меня нашла тоска… Остановившись, я оперся о парапет и стал глядеть на Влтаву. Река, исклеванная дождем, почернела, и голые деревья с краев островка купали в этой неподвижной черноте склоненные ветки. Я перегнулся и набрал полный рот слюны. А от этого потянуло на джин. Когда я пришел в «Славию» и метрдотель пан Му́жик принес мне его, стало полегче. Через час я уже от всего отрешился. «Брошу учиться, – сказал я себе. – А что? Нельзя разве прожить и без истории? Найду местечко где-нибудь в конторе и буду жить. Да. Просто жить. Глядеть на мир, есть, пить и любить девочек. Все очень просто. Сначала подготовлю маму».
Я встал и направился к раздевалке.
В телефонной кабине был сор, трубка липла к уху.
Я набрал номер, привалился к стене, сунул руку в карман и нащупал пачку сигарет. Мама, наверно, была где-то в спальне – пришлось некоторое время подождать, пока раздался ее высокий, чуть настороженный голос:
– Алло!
И погодя немного:
– Кто это?
Я хотел сказать: «Это я, Алеш». Чувствовал, как двигаются скулы, и не мог произнести ни звука. Всегда так со мной. Не могу равнодушно представить себе, как у мамы на виске забьется жилка, мама совсем перестанет есть, а будет только пить грейпфрутовый сок – как всегда, когда у нее расходятся нервы, – и уж не сможет говорить знакомым, что мальчик у нее с задатками.
Решимость моя окончательно иссякла. Я продолжал стоять в кабине и простоял бы, вероятно, еще час, если бы кто-то не стал барабанить по стеклу.
Стройная дамочка лет сорока, в пуделевидном парике, курносенькая и голубоглазая, чем-то похожая на нашу маму. В глазах у меня было такое изумление, что она рассмеялась.
Я выкатился из кабины и нетвердым шагом пошел к столику. Наверно, вид у меня был мрачный, потому что на меня оглядывались. А дело было в том, что джина в своей жизни я пил мало и никогда не пил его на пустой желудок, поэтому у меня кружилась голова. В довершение я пнул ногой чей-то стул.
– Простите, девушка, – сказал я, обращаясь больше к самому себе, и даже не остановился.
– Вы говорите необыкновенные вещи, – ехидно раздалось в ответ.
Я повернул голову.
На стуле был какой-то длинноволосый артист.
Щеки у него были припудрены, он хмурился и яростно протирал стекла очков.
А возле, у окна, сидела рыжеватая девчонка и смеялась, прикрыв рот плетеной сумочкой.
– Вот видите, – сказал я припудренному, – а еще утром все думали, какой я глупый! – и проследовал на свое место.
Быть может, я через минуту и ушел бы, но профессиональный голос метрдотеля меня удержал.
– Добавим маленькую, пан Соботка?
Пан Мужик потянулся к моей рюмке.
Я кивнул и отважно бросил взгляд к окну.
Припудренный мигнул дремучей бровью, а рыжеватая сжала руки в кулачки и приложила к глазам. Лица ее я не видел, зато через четыре незанятых столика довольно долго мог разглядывать красивое беленькое горло в распахнутом вырезе сочно-зеленого батника. Потом припудренный насупился, надел очки, взял «Лидову демокраци» и заслонил газетным листом всю перспективу.
В отместку, надо полагать. Пускай.
Метрдотель принес джин и постоял в проходе между столиками, равнодушно глядя по сторонам.
По Национальному проспекту проехала поливочная машина.
Большая стрелка часов на углу дернулась и отошла на деленье вперед.
Я сказал себе, что самое разумное сейчас допить, вернуться в институт и подойти к профессору Ондроушеку. Объяснить все гриппозным состоянием и спросить, не проэкзаменует ли он меня на той неделе. А там собраться и поехать к «Глаубицам», где сейчас все наши.
Но в ту минуту рыжеватая поднялась, огладила ладонями штанины темных брюк и подскочила к разложенным стопкам журналов. Вернувшись к столику, взъерошила рыжую гриву, склонилась и долго искала что-то в плетеной сумочке – вытащила наконец блокнот и положила возле «Же́ны а моды».
«Ничего сверхъестественного», – подумал я. Довольно неопределенное личико, излишне острый подбородок… Но то, что она выделывала с телом, это верчение боками, меня захватило. Красавицы надменны, а с надменной девчонкой всегда тяжело. У нее слишком много идей, и ее нелегко устеречь. Неброская внешность в жизни не помеха. И тут я сам себе сказал: «Сегодня, Алеш, будь один раз храбрым! А Ченька Колман со своим витийством пусть катится к чертям собачьим!» И начал действовать.
Правда, я перед этим в третий раз пропустил рюмку, поскольку каждый человек где-то внутри себя – трус. Просто некоторые вид делают, что не такие. Я, кажется, был трус от самого рождения. И свинство, что родители не выколотили это из меня давным-давно.
Потом я вытащил карандаш. Кружилась голова… феноменально! Век живи – век учись. Утром пей только молочко. Так что? Кого выпер Ондроушек? Кто хочет доказать в конце концов, что он не баба? Алеш Соботка!
Я запустил отяжелевшую руку в волосы и приказал себе: «Возьми карандаш!..»
Потом решительным росчерком без колебаний написал:
Я на вас женюсь! Как вы на это? Блондин в темном шарфе. Сижу возле буфетной стойки, где пирожные. Помимо прочего, читаю и считаю до ста.
В несколько раз сложил желтый листок, выдранный из расписания лекций, щелкнул портфелем, улыбнулся проходившему метрдотелю и спросил:
– Вы не могли бы передать эту записку той русалочке, пан Мужик? Не этой – той, – показал я глазами на окно, – в зеленом батнике!
Пан Мужик не повел и бровью. Он был немолод, расторопен, отрастил брюшко и со времен своей ушедшей стройности видел и не такое. Вытряхнув пепельницу и пододвинув стул, он взял записку и неторопливо пошел к девушке, одетой в батник цвета речной травы.
В волнении я начал искать сигарету. Но не успел зажечь, как метрдотель вернулся.
Теперь он вылупился на меня, как будто только увидал мои голубенькие глазки и короткий нос. Через секунду, впрочем, так же вылупился я. На желтую бумажку, поперек которой рыжеватая печатно синей пастой прописала:
Я – за!
Просто взяла и подмахнула. Даже не обернулась и не оценила мои плечи. Не зная даже, от кого записка. Только чтоб отвязаться.
Меня это задело. Иронизирует!..
Я ваял портфель и двинулся к окну.
Сделать ей небольшой сюрприз.
– Записка была от меня, – сказал я и, не дожидаясь приглашения, уселся возле рыжеватой на свободный стул.
Она подняла голову, раскрыла во всю ширь коричневые, как два финика, глаза и, подперев кулачком подбородок, стала на меня глядеть.
Потом слегка усмехнулась и сказала:
– Знаю…
И сказала самым что ни на есть спокойным и приятным голосом, какого я еще ни у одной девчонки не слыхал.
Это ее спокойствие и умные глаза стали вдруг действовать мне на нервы. Действовать на нервы самым изощренным образом.
Я сказал поспешно:
– А я на полном серьезе насчет…
Она кивнула:
– Разумеется! Я тоже.
Потом взяла ручку, уткнулась прямым носиком в «Жену а моду» и стала списывать рецепт приготовления картофельных котлет.
Меня это взбесило. К тому же я как-то затылком чувствовал, что джин кончает свое действие, рассасывается у меня в крови и смелость меня покидает. В этом взбешенном состоянии я перешел на «ты».
– Вязание ты, случаем, не захватила? Вязание – надежное прибежище несчастных жен, – сказал я насмешливо.
Рыжеволосая взглянула на меня – и не обиделась.
– Готовкой ты не занимаешься? – спросила она.
– Не занимаюсь, – раздельно произнес я, не зная, что о ней и думать и когда уж наконец закончится этот обмен мнениями.
Я посмотрел на сумочку. Под свитером там были литографированные лекции, сверху лежала обернутая книга и большое желтое яблоко.
– В каком ты институте? – спросил я.
– Это так важно?
– Ну, принимая во внимание то…
– Принимая во внимание что? – спросила она и улыбнулась.
– Ну, ситуацию… поскольку я женюсь! – хмыкнул я.
– А-а, – сказала она и вытянула перед собой длинные ноги.
Заметив мой оценивающий взгляд, добавила:
– Наверно, в физкультурном?
– Я так и понял! – кивнул я, еще раз покосившись на ноги.
– Не нравится? – взглянула она с вызовом и прищурилась.
Потом, развеселившись, сказала:
– Еще что тебе надо знать, поскольку ты женишься? Дают ли мне пособие по сиротству? Номер телефона? Объем груди? Есть еще, между прочим, имя…
– Сначала давай имя, – сказал я.
– Ладена Йонашева. А твое?
Я протянул визитную карточку.
Она вернула ее со словами:
– Я очень тронута, Алеш.
– Чем тронута?..
– Что ты остановил свой выбор именно на мне. А вдруг у меня астма? – посмотрела она внимательно мне в лицо. – А вдруг я даже не учусь и в физкультурном?
Я тряхнул головой.
– Не веришь? – Она стала рыться в своей сумочке, но ничего так и не вытащила. – Все ведь возможно.
Я улыбнулся. Почувствовал, что я ее интересую. Опять был на коне.
– А разве это не чудесно?
– Что именно? – спросила она.
– Что все возможно.
Мы вдруг одновременно взглянули на метрдотеля.
– Выпьем?
Она кивнула:
– И это можно!
– А ты здесь каждый день? – сказала она, когда метрдотель поставил перед нами два джина.
– Нет, только когда дождик. В другое время хожу к «Глаубицам». Как вся наша компашка, с философского…
– Ты учишься на философском? – удивилась Ладена.
– А что?
– Да ничего.
– А ты думала где?
Она прикрыла один глаз и, не мигая, посмотрела на меня.
– Ну, говори…
Мне не терпелось узнать, в какой разряд она меня поместила.
– О чем ты думаешь? – спросил я наконец, когда она так ничего и не ответила.
– О том, что папа, может, на собрании, о том, что мне надо купить хотя бы две пары колгот и подойти на почту.
Я начал искать спички. Она строила из меня шута. Такого чувства я еще не испытывал. Не потому, что мне всегда попадались глупые девчонки, это нет, но я подобных штучек не терпел.
– Будем придуриваться? – сказал я.
– Зачем же? В такой дождь!
Она повернула голову:
– О, да он перестал.
Лицо ее приняло другое выражение, и она выпрямилась.
Я вдруг подумал, как бы она не ушла. Это означало бы второе мое поражение. Гораздо более ощутительное, чем утром, у Ондроушека.
– Куда же мы рванем, Ладена? – сказал я поспешно. – Я уж два дня по-настоящему не ел.
– Но я должна сперва на почту, – тянула она свое, в задумчивости глядя поверх моей головы, как будто меня вообще не было.
– Ладена!.. – воскликнул я и неожиданно взял ее за руку.
Рука была теплая и мягкая, и в ней зажат был скомканный влажный платочек. Должно быть, он был там все время, пока мы говорили, только я его не замечал.
– Я ведь на полном серьезе! – повторил я убежденно.
Она сморщила лоб. Потом отвела руку и высморкалась в этот свой платочек.
При этом в нос произнесла:
– Кто же сомневается?
– Тебе пока, конечно, непонятно, но я все объясню, – заговорил я быстро, испугавшись, что, быть может, упускаю необыкновенный случай. – Давай только сначала тут закончим, ладно?
– Тогда идем! – сказала она. – Хотя мне надо на почту…
«Черт! И чего она привязалась к этой почте?» – подумал я.
А вслух сказал:
– Потом где-нибудь перехватим бифштекс по-татарски… – и сделал рукой знак метрдотелю.
У вешалки я подал Ладене пальто. Взял за концы ее волосы и, перекинув через ворот, как делают девчонки, спрятал в капюшон.
– Так? – спросил я в самом благодушном настроении. – Я здесь, пожалуй, позвоню… Ребята ждут… Можешь подержать портфель?
И проскользнул в кабину.
Набрал номер «Глаубиц» и попросил позвать Ченьку Колмана.
– В чем дело? – сказал он, когда меня услышал.
В этом был весь он, Колман. Пижонишка. Все шло от головы. Я хотел осадить его, сказать: «А ничего. Просто хочу сообщить, что вы, болваны, мне приснились». Но вместо этого кратко объявил:
– Я вхожу в долю!
– Иди ты, паинька! – не поверил он.
– Законно! – подтвердил я самым безмятежным голосом.
– Ну, значит, в два у ратуши, – предупредил он. – Мы все придем за бланками.
– Железно в два! – пообещал я и хотел повесить трубку.
Но Колман выдал вдруг повышенную дозу любопытства.
– А что там у тебя за девочка? – спросил он.
Причем повысил голос, будто плохо слышал.
– Знаешь Мудрову из пятого потока? Ну ту, что закадрила ассистента За́вадила? – сказал я.
– А что?
– Такие вот у нее ноги. Алу Матейку знаешь? Той же пробы. А глаза знаешь какие? Видал когда-нибудь Нелли Буш? Ее ты знать не можешь, чучело! Но если бы ты видел ее в кино, куда ты не пойдешь, конечно… ты бы понял. Короче, профили у них совершенно одинаковые!.. У моей и у Нелли Буш.
Колман, разумеется, оскорбился.
– Хватил тоже! – возмущенно фыркнул он.
– Приди. Я тебя с удовольствием познакомлю, – добавил я медово и повесил трубку.
Ладена стояла поодаль, слабо улыбаясь. Потом обернулась, протянула мне портфель и медленно сошла на тротуар.
Там она мне сказала:
– Очень ты зычно говоришь по телефону, Алеш!
Я остановился.
Она слышала разговор. Это меня несколько огорошило.
Не могла подождать у вешалки!..
Вместо извинения я поднял воротник дубленки и сказал:
– Что у тебя там за дела, на почте?
Ладена залилась смехом – он в первую минуту показался мне приятным. Потом проговорила:
– А вдруг мне уже не на что выпить и чашки кофе и я хочу забрать почтовый перевод? Вдруг я хочу быть независимой? Может, я не привыкла, чтобы мне покупали бифштексы по-татарски!
– Верно, – ответил я, но понимал, что, как я ни стараюсь удержать беседу на привычном уровне студенческого трепа, Ладена неумолимо уходит куда-то в другую плоскость.
Я поднял глаза. Ладена не могла не улыбнуться, но и тогда в лице ее осталось что-то гордое и сдержанное, мешавшее мне быть самим собой.
– Ну человек! – сказал я, стараясь ухватить ее за руку, опущенную в карман светлого пальто. – Но все равно я жутко хочу есть!..
2
Это был, в сущности, запрещенный удар, и Колману я его не забуду. Сотрудник Национального комитета, типичный персонаж новелл Полачека[4], смотрел на нас через очки, и глаза его говорили: «Тут вам не цирк, товарищи граждане, тут – государственное учреждение!» – а голос объявил, что заявление можно подать в любое время, но надлежащим образом разборчиво заполненное и с приложением необходимых документов.
Дело было ясное, но требовалось доказать, что Колман не сыграл со мною злой шутки и поджидает меня здесь со всей компанией. Обед, правда, затянулся, трамвай полз еле-еле, было уж двадцать минут третьего, но ради такого случая могли бы и подождать.
– Четверо моих коллег тоже женятся, мы тут условились о встрече…
– А я их выгнал!..
У меня перехватило дух.
Человек в пиджачке забарабанил пальцами по столу. Потом взорвался.
– Вы что себе думаете? – трахнул он кулаком по недоеденному рогалику с тертым сыром. – Извольте объяснить!
– Я ничего не знаю, – заверил я его.
Человек не стал меня слушать. Он был взбешен, что расплющил свой завтрак. Выдвинул ящик, где у него лежало кухонное полотенце, и стал кричать:
– Ходят тут, понимаете, с транзисторами, горланят, не знают толком, у кого какая невеста. Как это я должен понимать?!
Он смолк и облизнул языком губы. Наверно, окончательно дошел. Очки сползали у него с носа.
Ладена взяла меня за рукав. Я чувствовал, что она тянет к выходу. Но надо было все же разобраться…
– Пожалуйста, простите, – произнес я с самым сокрушенным видом. – Какая неуместная развязность! Они достойны всяческого порицания.
Он молча облизнул языком губы. Наверно, почуял запах сыра.
Я продолжал самым миролюбивым топом:
– Но бланки заявлений они взяли?
– Взяли, как это ни прискорбно!
– Ну, завтра будем подавать.
Он не ответил.
Только, когда Ладена у дверей сказала «до свидания», пробурчал:
– И помните, что это стоит денег… Двести пятьдесят крон, помимо зала.
Он поднял руки, чтобы оглядеть сырные пятна. Из широких лоснящихся рукавов высунулись запачканные манжеты. А у меня в этот момент было глупейшее ощущение, что эти старческие руки нас благословили.
Всю дорогу мы ржали и успокоились только в трамвае. Хотели сесть, но было некуда.
Запыхавшаяся Ладена прислонилась к моему плечу. И показалось таким странным, что она со мной. Подумалось, как все это комично, и в то же время стал мучить вопрос: зачем она пошла на это? Еще была возможность сказать: «Чао, совратитель!» – вывесить белый флаг и ретироваться. Куда бы она тогда подалась? Я не знал даже, где она живет. Собственно, вообще не знал о ней ничего. Я стал гадать, о чем она теперь думает, и, хотя в переполненном вагоне в грудь мне упиралось ее плечо, она мне представлялась чем-то страшно зыбким, нереальным… Неужто правда я наткнулся на такую колоссальную девчонку?
То, что касалось самого пари, она приняла за обедом с потрясающим спокойствием. Только спросила, кто с кем его держит, и сказала: «Передай, пожалуйста, перец. Люблю все острое». И набила рот булкой.
Когда она еще ела бифштекс, я ей сказал, кто такой Ченек Колман. Что у него красивая морда, и не более (это было не совсем так: Колман с первого курса получал повышенную стипендию), и что девчонки всего факультета за ним бегают. Это как раз так и было. Только из-за Колмана одна наша девчонка – Итка Пражакова – придумала целую игру. В нашей компании было шестнадцать человек. Десять девчонок и шесть ребят. Все приняли условия игры, а неучаствующие согласились поставить пять бутылок в пользу тех, кто публично объявит о своей помолвке и ради хохмы женится. А потом через сорок восемь часов разведется. Это, правда, не входило в условия пари, но разумелось само собой, поскольку никаких серьезных отношений ни у кого из наших факультетских ни с кем не было. И что партнера надо выбирать только из нашей компании, тоже никто не сказал. Но сама Итка это себе иначе не представляла. Ждала, что именно из-за нее передерутся все наши ребята, и главное, ждала, что ей сделает предложение Ченька Колман. Потом я рассказал Ладене, что участвовать согласились только Милош Скалка и Колман. Плюс все девчонки. Милош выбрал в партнерши Олину Навратилову, Колман – Наташу Зитек, жестоко обманув все ожидания Пражаковой. И сразу пошли разговорчики. Что, мол, Олина с Милошем и без того тайком встречались. Забавно, что Олина и не думала этого отрицать. Но больше всего бесновалась Итка. Она стала то и дело подкалывать Колмана – что у него нет своих мыслей и он как попка повторяет только, что услышит, а если есть у него что-нибудь свое, так это – одни жиденькие усики под носом… Не знаю, что наехало на Итку. Втюрилась, что ли, по уши? И недурная из себя девчонка. Честно. Вполне красивая. Уж этого у нее не отнимешь. Мне ее даже было жаль…
– И если бы она сказала: «Приходи к нам, Алеш, наряжать со мной рождественскую елочку», ты бы сейчас же побежал?
Ладена зорко посмотрела на меня.
– Говори, побежал бы?
– Тонкая мысль сия принадлежит тебе. Итке она не приходила в голову. Именно это ты хотела от меня услышать?
– Допустим. А что здесь такого?..
– Тебе бы вот я нарядил такую елочку. И положил бы под нее платочки. Должен предупредить, что я до смерти не люблю дарить таким сопливеньким девчонкам что-нибудь, кроме носовых платков.
– Жадный! – сказала Ладена.
И, улыбнувшись, добавила:
– Учту!..
– И вот еще, – не дал я сбить себя с курса, – свадьба должна произойти в течение двух недель. И в Нуслях. Колман так решил, не знаю почему. Наверно, у него там знакомые.
Мы немного помолчали.
– Ладена, – сказал я.
– М-м?
– Ты еще «за»?
Она только кивнула, а потом спросила:
– А бутылка будет?
– Не сердишься?
Вместо ответа она объявила:
– Выигрыш пополам!
– Ну, значит, я отдаю деньги и забрасываю документы, – сказал я удовлетворенно.
И сразу вырос в собственных глазах. Утром проруха, а теперь такой нежданный случай.
Трамвай наш громыхал, мимо проплыл какой-то антиквариат, люди толпой входили и выходили из магазинов. Куда мы, собственно говоря, едем? Вскочили в первый попавшийся вагон на островке трамвайной остановки. Но я не представлял себе, что мог бы сейчас отправиться домой или на факультет или вообще заняться чем-то, а не быть с Ладеной. Она подняла на меня глаза.
– Как ты насчет того, чтоб выпить чашку кофе? – спросил я.
– Тут дело обстоит серьезнее. Стоит мне хоть немного простудиться…
– Так ты простужена? – дошло до меня наконец, как до жирафа.
– Тогда сойдем?
Она кивнула.
Мы слезли и пошли пешком. Договорились задержаться наверху. Это вообще была моя идея. Я думал, что в какой-нибудь из забегаловок, между Малостранской и Градчанской площадью, наткнусь на Колмана и покажу ему бланк заявления, лежащий у меня в портфеле. Я представлял себе, какое у него будет лицо. И за кого этот Колман меня принимает? Вот осадил же я его? Конечно, осадил! Можно, оказывается, осадить красавчика и умника. Я знаю, что щекочет его самомнение: у меня водятся иногда монеты. Но получаю я их не от папочки. В каникулы берусь за всякую сезонную работу, а так вообще подрабатываю по мелочам. Но говорить этого я ему не буду. Пускай считает меня белоручкой и пай-мальчиком. С Колмана это станется! Черт, и чего я вечно начинаю заводиться, когда думаю о Колмане?
Не потому ли, что он может выбирать любую девочку? И все на свете знает. Я не хочу сказать, что я мало читал и ни к чему не проявляю интереса. Но он как-то умеет подать свое мнение, о чем бы ни зашла среди студентов речь. Скажите, например, слово «Камбоджа» или покажите пальцем на какую-нибудь статую в парке – и он немедленно вам скажет, почему она именно здесь, а не в другом месте. По-моему, он читает все газеты и еженедельники, какие только есть в продаже. Я никогда не мог понять, откуда он берет на это время. Должно быть, он читает даже объявления – не далее как на той неделе говорит:
– Вчера в «Лидове демокраце» один сообщал, что купит трилобитов. Хорошо, да?
Вспомнив этот разговор, я вдруг подумал, что Ладене Колман, чего доброго, понравится, и повел тактику Итки Пражаковой.
– Когда увидишь этого стилягу Колмана, – сказал я, – не падай. Девчонки у него только для забавы.
И сразу же подумал: «Вот черт, еще и не поцеловал ни разу, а уже ревную!»
Но Ладену занимали больше мои качества. Что я умею.
Мы миновали запертый антиквариат.
И шли теперь мимо рекламной доски объявлений.
КАРТОТО торгового объединения «Прага» искал бухгалтершу на полный день; а предприятие ИНКЛЕМО – водопроводчиков для воздухоотопительной системы; ЛАХЕМА покупала, только от общественных организаций, ртуть, в том числе и неочищенную. Но больше всего увлекла меня возможность приобрести наложенным платежом семена гвоздики CEANT CHABAUD, цветущей с лета до первых заморозков.
– Гвоздику эту я тебе когда-нибудь приобрету, – сказал я Ладене.
– Ври больше! – не поверила она.
– Честно! – настаивал я на своем. – Если я кого полюблю, то покупаю ему цветы.
– Я рада, – ответила Ладена.
– Чему? – не дал я посягнуть на свою независимость. – Я ведь сказал когда-нибудь и если полюблю.
– Ух ты! – сказала Ладена. – Я вот недавно спрашивала о твоих талантах – пока я вижу, что ты можешь только болтать языком. Иногда, правда, занимательно.
– Могу покрасить комнаты и кухню. Тебе и твоим родичам.
– Ну, это – плагиат, – кивнула она на доску объявлений (бюро пражских коммунальных услуг искало маляра для интерьеров).
– Я тоже это могу сделать, – уверил я ее.
– А что еще ты можешь?
– Досуха вытереть посуду и наколоть дрова.
– Ну, это маловато. Для мужчины.
Она была права.
Но ведь не мог же я рассказывать девчонке, что я в каникулы берусь за все, что подвернется. Торгую фруктами на Либерецкой ярмарке, разношу пиво…
– Еще, – я вспомнил, – с незапамятных времен чиню шариковые ручки и пишу плакаты, у нас, для комитета ССМ[5]. И нет на факультете коридора…
– А зонтики? Не чинишь?
– Ну, разве только твой…
– Врешь ты.
– Возможно.
– А хочешь один раз сказать правду?
– Один раз – да.
– Тогда скажи, что бы ты сделал, если б меня, совершенно незнакомую девчонку, увидал в трамвае?
– Хм… что бы сделал? – начал я рассуждать вслух. – Я бы сказал себе: «Внимание, Алеш. Смотри, какая классная девчонка. Плохо ей будет, если ты ее проворонишь». И заговорил бы с тобой: «Девушка, я вас откуда-то знаю. Откудова же это я вас знаю?..»
Ладена схватила меня за рукав:
– Ой, ну ты просто!..
Что я такое, она не сказала.
Мы находились возле «Глаубиц».
Я затянул Ладену в зал.
Колмана там не было, зато был Вашек Перлик из нашей компании. Он помахал мне от столика, но не нашлось ни одного свободного стула.
Я подошел к нему один, пожал руку и спросил о Ченеке.
Вашек жадно поглощал гуляш и полным ртом промямлил:
– Он был. За час до твоего прихода ушел с Иткой Пражаковой.
Это была новость.
– Ничего нет невозможного, – сказал он и опять стрельнул глазом к двери, на Ладену. Взгляд его говорил: «Что у тебя с этой?» Наконец Вашек не выдержал, спросил:
– Знакомая?
– Кузина Бета, – сказал я, – едет со мной в четверг как подружка невесты.
Он не повел и бровью, но поставил под сомнение мой выигрыш:
– Если не сбежит…
Потом высунул шею из рубашки апаш и дернул головой. К двери.
Приятно было это видеть. Ладена действовала с первого взгляда. «Вот так-то, знай наших!» – подумал я. А вслух сказал:
– Нацеливаюсь на отдельное жилье. Хотя найти и будет трудновато. Смекаешь?
Вашек высказался скептически:
– Комната на двоих – мечта поэта…
– Не беспокойся! – хлопнул я его по плечу. – Что-нибудь да придумаем. Бывай!
Мы прочесали с Ладеной Нерудовку, дошли до «Меценаши», «У Патрона» заглянули в зал, но никого не встретили. Шатались целый час, пришли опять на Старе Место, и тут Ладена, вытащив платочек, вытерла нос и решительно сказала:
– У тебя ноги не болят?
– Ты ведь у нас физкультурница?
– Поэтому я свои должна беречь.
– Ну, значит, у меня болят.
– Может, послушаем немного музыки – ты выдержишь?
Я в ту минуту мог бы выдержать, что угодно, – и Ладена завела меня в одно место, на пятачке возле Вифлеемской часовни. Тут был уютный полумрак, за столиками – по крайней мере по одному выпускнику средней школы, а в уголке – старый патефон с кучей еще более старых, заигранных пластинок. Ладена поставила одну, мечтательно застыла, слушая.
Я взял ее руку – не всю, только кончики пальцев, – стал нежно гладить каждый ноготок (этот пас у меня отработан – со времен бальных танцев в школе действовал безотказно) и посмотрел в глаза.
– Знаешь, мне сейчас ужасно хорошо…
– Знаю, – сделала она лицо, как у праотца Чеха[6].
И немного погодя сказала:
– Кто тебя сегодня вывел из игры с утра пораньше?
– Об этом ты сейчас не говори.
– А все-таки?
– Немножко позже, ладно?
Я улыбнулся. Представил себе, как напишу письмо Ондроушеку, он это любит; что-нибудь выдумаю и отверчусь от неприятных разговоров в деканате. Потом спросил:
– У вас тоже обязательное посещение лекций?
– Некоторых – да.
– Сегодня они были?
– Только Гопкирка.
– Кто?
– Как кто?
– Постой, – не торопясь сдаваться, отвел я свою руку (зато подальше вытянул ноги, пока не коснулся Ладениного колена), – это, как я понимаю, лектор. Только что он читает? Или есть у вас курс под названием «Але-гоп»?
Ладена наподдала мне под столом ногой так, что я ойкнул.
– Не оскорблять физкультурников!
– Ясно. Какой-нибудь Кодеш[7]…
Она потянула из рюмки и, надув щеки, немного подержала вино во рту. Потом сказала:
– Напрасно изощряешься. Я все равно не в физкультурном.
– А я не в историческом.
– Не в историческом?! А ты мне этого не говорил…
– Не говорил?
– Нет.
Застукала она меня. Это слегка испортило мне настроение.
– Ну не волнуйся, я занимаюсь индологией, – стал я немного горячиться.
– И ты уже на третьем курсе? – удивилась она.
