Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"
Автор книги: Карел Шторкан
Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
А где-то там, в Дроздове, у себя в кабинете гремел директор:
– В том-то и дело!.. Я тебе приказываю!..
– Погодите. Вы ведь еще не знаете, почему мы и сегодня вряд ли дойдем до Рудной. Надо пробиться к Сосновой, вывезти роженицу. Женщина рожает в первый раз, и у ней двойня. Да, да, это и есть причина. Конечно, опоздание увеличится.
– К черту Сосновую! – кричал директор. – Мы не обязаны пробивать туда дорогу! Существует договор…
– Знаю. Я сам его подписывал. Но обстоятельства таковы, что именно нам придется…
– Ты что, мне назло?!
– Вовсе не хочу я тебе назло делать, – перешел и я на «ты».
– Дело очень серьезное, Йозеф!
– Знаю. – Я говорил с глубокой озабоченностью. – Знаю, Смолин, все это очень серьезно. Но поступить иначе мы не можем. Правда.
– Ты псих, Зборжил. Давно надо было тебя уволить, и жил бы я спокойно!
– Что ж, ты мог это сделать.
– Послушай, Зборжил, брось своевольничать! – В его голосе слышалась угроза. – Не то сам не рад будешь!
– А я и сейчас уже сам не рад. Что ж, кому-нибудь да надо отдуваться.
Я и в самом деле был не рад. Разделить людей, послать их одновременно в два места я не мог. Необходимо дать им хоть малое время для отдыха. Я не мог рассчитывать, что у них хватит сил работать непрерывно дни и ночи, имея дело с тяжелыми машинами, дорогими, уникальными, от которых зависит и их жизнь, и жизнь других людей.
– Что будет с прессом?! – кричал Смолин. – Меня со всех сторон бомбардируют! Грозятся весь ущерб списать на нас! Рабочие не могут попасть на завод… И еще там дети, они уже два дня не могут вернуться домой из-за нас!
– Из-за пурги. Все знаю. Утром приходили к нам люди, хотели на завод проехать, да поглядели, как мы тут бьемся, ну и сами разошлись по домам. И вечернюю смену мы домой отправили. Дороги еще нет.
– Значит, не подчинишься?
– Не могу я тебе подчиниться, директор.
– С работы сниму!
Я проглотил слюну и переспросил:
– Снимешь?
– Да! Сниму! Обязательно сниму!
– Ладно. Как только доберемся до Рудной, приеду к тебе – тогда и снимай. Спокойной ночи, – тяжело выговорил я.
– Вот это по-нашему! – воскликнул Достал. – Здорово вы ему ответили, товарищ начальник!
– Н-да. Чужая-то боль не болит…
– Я не потому!..
– Факт, вы были великолепны, – вмешалась Пстругова.
Она смеялась, словно все это было шуткой. Старик рабочий посмотрел на меня. Он еще раньше заметил, что я на него поглядываю, и теперь одобрительно подмигнул.
Это меня тронуло. Достал налил мне полстакана. Я отпил немного, жар пробежал по телу. Уборщица, которая тоже все это время не уходила из своей каморки, принесла полные чашки. Напившись кофе, люди начали одеваться.
– Обадал, позови Павличека.
Тот явился – глаза сонные, руки безвольно повисли.
– Ну и видик у вас, – заметил Достал.
– Что вам еще от меня нужно? – проворчал Павличек, обращаясь ко мне. – Завтра первым же автобусом уеду.
– Никуда ты не уедешь. До нашего возвращения будешь здесь, в Броде, за начальника участка. А мы двинем. Все. Кто отдыхает, тем тоже ехать. Вы вторую ночь не спите, и вполне возможно, что не придется спать еще две. Зато работа теперь наладится: у нас ведь новый начальник участка! Личка, лыжи свои кинь в кузов. Ну, поехали!
О Бальцаре я не вспомнил. Ветер принес рокот моторов. Дом опустел. А я вроде все кого-то ждал, не знаю кого.
– Снимет, значит, – прошептал я. «Но, господи, надо же кому-то отважиться на то, что не предусмотрено договорами! – говорил я себе. – Не все можно обеспечить актами да протоколами в четырех экземплярах. В сущности, теперь уже неважно, что будет. К цели мы идем не прямо, отклонились в сторону – но ведь за этим женщина с детьми, за этим – страх Лички за жизнь жены! У него доброе, открытое лицо, как у всех прямодушных людей».
Я вдруг осознал, что впервые иду к цели не таким прямым и четким путем, как обычно. Кратчайшее расстояние между двумя точками – не всегда самый легкий путь. Зато ясный. Если же отклоняться от прямой, можно утратить четкий взгляд на ситуацию, и на цель, и на собственные усилия. Но мне важно не это. Вот стул. Я опираюсь на стол. Потрогал то и другое. Пощупал себя. Посчитал пульс. Сердце исправно бьется. Я живу. И не испытываю ничего, кроме ощущения, что поступаю хорошо, отдав предпочтение Сосновой. Неделю назад я бы еще раздумывал. Впрочем, я и сегодня раздумывал, но сегодня надежда, что я действую правильно, была сильнее.
Очень хочется, конечно, чтоб Смолин не требовал от меня наверстать упущенное время, ибо это просто невозможно. Он не видел людей с белыми от мороза усами и ледяной коркой на лицах. Он имеет право требовать, только если уверен, что его требования выполнимы. Но стоит поверить людям, стоит увидеть их пепельные, обмороженные, обледенелые лица – и поймешь: стоп. Это предел. Лишь тот, кто сам не верит людям, не умеет уловить момент, когда перестают верить и ему. Ах, если б я всегда мог верить! И подумал, что если еще не всегда, то как раз в эти дни это мне удалось.
– Павличек! – крикнул я в дверь.
Тот появился мгновенно, одетый, на голове клетчатая шапчонка.
– Я жалею, что повздорил с тобой.
– Вот как, – сказал он, скрещивая руки на груди.
– К твоему сведению, прощения я ни у кого не прошу. Я здесь командую, а так как ситуация исключительная, то и ты будешь мне подчиняться, несмотря на какие-то там бумажки от директора.
– Это неважно, Зборжил.
– Хочу тебе верить, Павличек. Не знаю, сколько времени пробуду в отлучке. Людям, которых пришлет председатель, выдай инструмент и одежду и отправь следом за нами. За это ты отвечаешь. Подвезешь нам питание. На машине. В остальном вся контора в твоем распоряжении. Звони кому хочешь. Докладывай.
– Не премину.
– Валяй.
– Спасибо.
– Только, будь добр, не ври, – добавил я.
Он усмехнулся, закусив губу. Вид у него и впрямь был покладистый. Тяжелый разговор, видно, утомил его. Он промолчал.
– А теперь, пожалуйста, выйди на минутку. Я тебя позову.
Закрыв за ним дверь, я позвонил домой. Долгие безответные гудки. Я повесил трубку и через полминуты снова набрал номер. Гудки. Прижимая трубку к уху, я отчаянно желал, чтобы мне ответили жена или сын. Успел выкурить сигарету. Потом положил трубку.
В дверь постучали. Вошел Бальцар, комкая в руках меховую шапку. Вид у него был грозный. В меховом комбинезоне его мощная фигура казалась еще шире – прямо богатырь!
– Чего вы добиваетесь, Зборжил?
Теперь он не доверял мне. И не скрывал этого.
– Слушай, Войта, ты же сам видел…
Он швырнул шапку на стол и слегка перегнулся вперед.
– Глаз на Илону положили, да? А я-то вам верил! Думал, выдержите характер.
Он был в таком смятении, что даже не обозвал меня «рогатым лесником». Глаза у него тоже красные, как и у меня. Только я не знал отчего – от усталости или от гнева. От напряжения, от желания ударить меня он побагровел.
– Плохо ты меня знаешь, Бальцар. А жаль, – сказал я. – Впрочем, ты, брат, и Илону-то не понял. Ты вообще ее не понимаешь.
– Дать бы вам раза́! – взорвался он и, похоже, намеревался осуществить свое желание.
– Брось, – сказал я. – Пора бы протрезветь.
– А может, это вам пора? – Он ощерился. – Я-то по крайней мере неделю не нюхал спиртного!
– И прекрасно, Войта. И не привыкай.
– Мне, чтоб опьянеть, достаточно вас увидеть!
Он оскорблял меня. Проверял, как далеко я позволю ему зайти.
– Не будешь пить, многих неприятностей избежишь, Бальцар.
– Вы-то, во всяком случае, не слишком достойный пример.
– Жаль, Войта. А ведь ты мог бы стать еще лучше. Да и все, кто с тобой работает.
– Вот это здорово! – Он хохотнул. – Значит, нам на вас смотреть и пример с вас брать? Не лучше ли наоборот?
– С обеих сторон понемножку…
– Это вы о чем?
– Совсем ты ее не понимаешь.
– Главное, вы больно хорошо понимаете друг дружку!
– Трудно объяснить тебе то, что ты сам не умеешь почувствовать, Бальцар.
Нелегко мне было говорить так. В сущности, я боялся этого разговора: ведь тем самым я сжигал за собою мосты. Пока еще не поздно уклониться, но, когда я договорю до конца, обратно своих слов не возьму. Илона-то ведь прекрасна по-прежнему…
– Илона – человек искренний. Она любит прямых и открытых людей, – произнес я, имея в виду самого себя, и угрызения совести меня не тревожили. – Все, что ты видел и слышал, произошло оттого, что она обрадовалась. Можешь ты это понять?
– Тогда почему же она плачет, стоит мне прикоснуться к ней? Словно я прокаженный!
– Не притворяйся, будто хочешь меня ударить. Этого я тебе не спущу. Не можешь ты мне ставить в вину, что Илона сказала это мне, а не тебе.
– Думать я могу, что хочу! Например, что вы – «рогатый лесник»…
– Еще слово, и я сам тебя тресну!
– «Рогатый лесник»! – заорал он.
Я глубоко, как только мог, вздохнул и – проглотил оскорбление. Глянул на часы. Бальцар опустил глаза и забрал со стола свою шапку.
Я взял фляжку, глотнул прямо из горлышка. Бальцар молча смотрел на меня. Он вполне мог меня стукнуть – я повернулся к нему спиной. Отхлебнув, спрятал фляжку.
– Этим поцелуем Илона при всех простилась со мной, – проговорил я, оборачиваясь к Бальцару.
Он молчал. Задумался. Потом надел шапку и разом вырос еще сантиметров на десять. Настоящий Валидуб. Кулаком ударил по ладони.
– Значит, вы тоже…
Он не договорил. Возбуждение его спало. Пожалуй, он уже не видел во мне соперника. С этой минуты он мог смотреть на меня просто как на начальника. А мне было нелегко. Я никого не продавал. Ничего не отбрасывал. Но я отрекался от счастья, которое мне предлагала Илона, и не знал, чем смогу заменить его, когда все здесь кончится и я вернусь домой.
– Не пытайся узнать все, Бальцар. И будь поближе к Илоне. Не бойся. Будешь около нее сейчас, когда ты ей нужен, узнаешь ее благодарность. Она тебя любит, Бальцар.
Он озадаченно взглянул на меня. Опять треснул кулаком по ладони – богатырский удар. Бальцар медленно оттаивал. Стянул перчатки. Я потер ладони. Он улыбнулся.
А я улыбаться не мог. Мне хотелось смотреть на людей и на дело без розовых очков. Потому и стоял я здесь сейчас, что и на себя-то смотрел не через розовые очки. И только головой качал – куда же это меня занесло? И на что мне теперь опереться, как дальше-то жить?
– Может, она и впрямь меня любит…
– Ты должен убедиться в этом, – сказал я.
– Может быть. Попробую. – И он открыл дверь.
В трубе загудело; хлопнула входная дверь, вбежал Павличек.
Бальцар еще раз улыбнулся и вышел. Я собрал вещи, глотнул на дорожку сливовицы и поспешил за ним. На небе сверкали звезды! Я расправил плечи и двинулся к машинам. Маячки крутились, разбрасывая по кругу оранжевые вспышки, гулкими басами ревели моторы.
Тронулись. Два струга и фреза разгребали снег; выворачивая по дороге сотни ориентировочных шестов, они богатырским натиском сдвигали в кюветы снежные массы. С упрямой яростью люди стремились вперед; мы приближались к перекрестку.
Высоко вдали светилось несколько огоньков. Туда-то мы и должны добраться. Жаркое сострадание гнало нас вперед. В нескольких сотнях метров выше перекрестка мы выволокли из снега перегородивший нам путь беспомощный «сталинец». Вместе со снегом с корнями выдирались хрупкие от мороза кусты терновника, ломались, как хворост.
Дорога в гору, чуть ли не под облака, была полита соленым потом. По обе стороны ее оставались за нами поваленные шесты, какие-то балки, деревянные перила мостика, совершенно исчезнувшего под снегом.
Личка ехал в тесной кабинке фрезы, вместе с Зедником. Едва обогревшись, он снова и снова выскакивал, продирался впереди фрезы, отыскивая вешки. Он еле ноги таскал. Зедник потом рассказывал, что парень был просто не в своем уме. Он чуть не по уши увязал в снегу, разгребал его руками, нащупывая вешку, чтоб Зедник не сбился с дороги, плакал от ярости, и слезы его падали в смог. Илона временами помогала ему. Она трепетала за незнакомую, в родовых муках женщину.
Мы пыхтели следом. Врезались в проход, проделанный Зедниковой фрезой, и видели бесчисленные следы Личковых ног.
От Сосновой навстречу нам тоже расчищали дорогу. Встретившись с ними, мы тотчас развернули машины. Черная от шлака извилистая лента дороги сползала с горы.
Съезжали мы с величайшей осторожностью. На перекрестке колонна разделилась; Илона сопровождала жену Лички, которую уложили на сиденье в кабине. И вот машина Бальцара с роженицей отделилась от нас, Достал посигналил. Бальцар ответил тем же.
Я стоял на размякшей дороге. Бальцарова «татра» становилась все меньше и меньше, удаляясь. Там где-то лежал Брод, а еще дальше в рассветных сумерках – Дроздов. Я повернулся и поспешил к людям, к машинам. Со всех ног побежал. Люди нуждались во мне, а я так хотел быть с ними! Ноги мои скользили, я ругался, высматривая впереди красные огоньки.
Зедник – отличный мужик. Достал и Анка – чудесные ребята. И те, кто отыскивает в снегу вешки, – парни что надо. И те, кто разбрасывает шлак с грузовиков, – самые замечательные люди из всех, кого я знаю. Хорошо мне было, я чувствовал себя отлично.
11
Наша «битва века» увенчалась успехом. Люди, присланные председателем, раскопали увал до половины, остальное довершил Зедник. По плоской возвышенности мы промчались быстрее северного ветра. Оставили справа телебашню с красным огоньком на верхушке, сопротивлявшуюся последним судорогам бурана. По радио обещали оттепель.
Мы остановились на горе над Рудной, дожидаясь, пока подойдут все машины. Хотелось въехать в город всем вместе. Бальцар что-то крикнул, взмахнул платком – и «татры» взревели гудками. Эхо возвращало нам этот рев, а тем временем на улицы городка высыпали жители, замахали, встречая нас. И тут я сник. Обадал сидел рядом со мной, потирая руки. Бог знает, чего он ждал от нашего появления в Рудной.
«Татры» опустили струги и соскребли снег с последнего участка дороги. Вступление в город получилось внушительным. Мы взяли город. Покоренный, он лежал у наших ног.
И никто нас ни в чем не упрекал. Самое приятное чувство владело мной оттого, что нам в упрек не было сказано ни единого слова.
«Татра» Бальцара и Илоны догнала нашу колонну. Теперь все были в сборе. Связанные незримыми узами, мы ощущали силу единения.
А Достал – хват! Не успел я ему помешать, как он уже обошел Зедника и уверенно, нахально двинулся к городу первым. Впрочем, проехал он недалеко: у щита с названием города совесть все-таки шевельнулась в нем и он пропустил Зедника вперед. Пстругова, напарница Достала, прямо бесилась, до того ей хотелось первой вступить в город! Но Достал отвел машину к обочине и остановился. А Зедник, объехав его, поставил фрезу так, что тот не мог тронуться с места. После этого он выскочил из кабины и кинулся к Досталу.
– Только попробуй въехать в Рудную вперед меня – зубы выбью! – крикнул Зедник.
Пстругова подговаривала Достала ехать, тот и рад бы, да фреза дорогу загораживает…
Час спустя мы развернулись на площади в Рудной.
Откуда-то появился духовой оркестр, наяривая так, что с проводов сыпался иней. Сбежался народ, скоро вокруг нас было не протолкнуться. Небо чуть прояснилось, совсем чуть-чуть. Падали редкие хлопья. Приятно смотреть, как там и сям летит к земле одинокая запоздалая снежинка, которая уже никому не может помешать.
Еще четыре года назад рудненская площадь имела такой же старинный облик, как и весь городок. Но потом половину домов на ней снесли – все равно того и гляди рухнут от ветхости – и возвели на их месте современные жилые корпуса с магазинами в первых этажах. Из окон этих домов теперь высовывались люди, словно на площади какие-нибудь международные состязания или праздничное шествие. И с балконов махали нам, хотя для этого пришлось сперва сбросить с них снег.
Мы расчистили площадь. Поставили машины в ряд, во главе с Зедниковой фрезой. Стальной блеск стругов убедительно повествовал о нашей битве. Из гостиницы «Беседа», что с правой стороны площади, выбежал один человек, за ним другой, третий, и все – с продуктовыми сумками.
Люди в оранжевых жилетах затерялись в толпе. Бальцар, держа за руку Илону, позировал перед каким-то школьником, наводившим на них дешевенький детский фотоаппарат. Бальцар улыбался во весь рот. Илона сняла шапку, пышные черные волосы рассыпались по плечам.
Ко мне протолкался Обадал.
– Они поят наших… Бальцар уже под мухой!
– А что Илона? – Я тоже почувствовал жажду. – Присматривает за ним? Он ведь от радости…
Обадал внимательно поглядел на меня и буркнул:
– Тоже уже хлебнула…
Мне это понравилось.
– Замечательный парень Бальцар, правда?
– Отличный шофер, – сказал я. – Превосходно водит струг. Побольше бы нам таких.
– И Достал не промах.
– Достал тоже замечательный.
– Попробуйте сказать это Райноху и не похвалить его самого, уж он вам задаст!
– Райнох – лучший на свете водитель струга, а Зедник – фрезы!
Обадал хрипло засмеялся.
– А лучшая напарница – Пстругова, ха-ха-ха!
– Будь по-твоему.
Мы прошлись по площади. Меня сразу, внезапно обуял восторг.
– Прекрасный сегодня день! – воскликнул я, угостив Обадала порядочным тумаком.
– Ага. Денек что надо.
– Да засмейся ты, старый хрен! – заорал я, бросая ему за шиворот солидный снежок.
– Ну насмешили, – отозвался Обадал, со страдальческой улыбкой вытряхивая снег из-за ворота.
– Как там наши, не слишком наклюкались? – Я двинулся к ним проверить свое опасение.
– Да они уже давно под газом, – с сожалением признался Обадал.
– Не жалей другому добра, и тебе не пожалеют, – возразил я. – Ребята две ночи не спали, брат.
– Вы тоже не спали.
– Н-да. Я тоже не спал две ночи.
Их было, положим, шесть или семь.
– Как ты-то себя чувствуешь, Обадал?
– Отлично.
Один из тех, с сумками, бежал за нами, что-то крича. Мы не обратили на него внимания. Зашли в табачную лавочку. К моему удивлению, здесь оказался большой выбор сигарет. За прилавком стояла роскошная девица. Блондинка, прическа под пажа. Прямо сердце радуется.
– Вы из тех? – она кивнула в окно на наши машины.
– Точно! Из тех самых, в оранжевых жилетах.
– А красивые мальчики у вас есть? – беззаботно осведомилась блондинка.
Мы с Обадалом переглянулись. Я подошел к зеркалу за прилавком, куда вход посторонним воспрещен. Н-да, красавцем меня не назовешь…
– Красивых у нас много, барышня. Дорожники – все сплошь как киноактеры, а девушки у нас прямо кинозвезды.
В эту минуту Илона, вырвавшись от Бальцара, вбежала в лавочку. Сияя, она потребовала, чтоб Обадал поцеловал ее. Когда он это сделал, она оглянулась, прикусила губу и подставила щечку мне.
Блондинка онемела. Нежное лицо Илоны, обрамленное густыми кудрями, розовое от мороза, мелькало передо мной; Илона в сумасшедшей радости кружилась по лавке, а под конец, раскинув руки, бросилась мне на шею.
Ах, сколько же сумасбродств было в то утро! Нас догнал-таки незнакомец с сумкой, вытащил из лавки на мороз. Люди тотчас обступили нас. И детишки были не в школе – вертелись под ногами. Вовсю жарил оркестр. Сквозь гул толпы долетали до нас звуки геликона. В то утро толпа кружила вокруг нас, как бы воздавая нам почести.
– Здорово, ребята! – сказал незнакомец, поставив сумку прямо на снег.
– Здорово, парень, – ответил я.
Мы пожали друг другу руки.
– От всего сердца спасибо вам! Не бросили нас в беде. Скоро в магазины завезут продукты. И все жители вышли на площадь!
Он говорил, и говорил, и обнимал нас… Судя по тому, что вокруг собралось много народу, он был, видно, известным в городе лицом. Угостил нас… Восторг! Лучшей сливовицы я отродясь не пробовал!
– А ты кто? – спросил я, отдышавшись.
– Кудела. Председатель.
– Так здравствуй же, парень! – И я снова подставил стаканчик.
Досталось нам и по второму.
Ничего для нас не жалели. А возле оркестра уж и танцы затеяли! На морозе, в пятницу утром, на снегу, в Рудной танцевали! Когда-нибудь, возможно, устыдятся этого…
Но сегодня никто не стыдился. Погода разгулялась. Мороз слабел – было уже градусов десять. К полудню, глядишь, заблестят капельки тающего снега. Или через неделю. Но наверняка скоро. Снег перестал. Не лепятся уже белые хлопья на ветки, на одежду, на оранжевые – предупреждающий цвет! – жилеты. Деревьям, подпертым высокими сугробами, легче нести небосвод. Прозрачные белые облака бегут над котловиной, над городом. Деревья поднимают головы, распрямляют спину кусты. Сбрасывают белые шапки, комья осыпаются с веток, сливаясь со снегом на земле, безропотно ожидающим солнца. Скоро снег под деревьями осядет, станет рыхлым, родит воду. Растает лед под кустами – но в это утро еще мирно порхают в воздухе последние, уже невидимые снежные звездочки. Какое дивное сверкание! Беззвучным дождем искр падают на землю последние снежинки, вспыхивая в лучах солнца, пробивших облака. Блистая чистотой, кружатся, пляшут… Встал день, полный сияния. Ветерок гонит по снежной глади ржавый осенний лист, похрустывает ледок, а колеи на снегу – это наши колеи, по ним мы приехали к людям, счастливым оттого, что мы пробились к ним.
– Звонил секретарь районного Национального комитета, – сказал Кудела. – Я сообщил, что вы уже здесь.
Непрерывающийся след стругов. «Мир прекрасен и прост», – думал я, слушая председателя. А он продолжал:
– До чего же славное морозное утро! И какая победа! Вы будто освободили нас. Да так оно и есть! Не надо ли вам распорядиться, позвонить куда-нибудь?
Мне надо было и позвонить, и сделать еще кое-что. Его предложение оказалось как нельзя более кстати. Я страшно обрадовался.
– Позвоните от моего имени в район секретарю Странскому. Со сроком вышла задержка, но вы ничего не объясняйте. Я ему сам потом объясню. Передайте только – пускай живет и радуется!
Нам налили еще, но эту порцию мы выпили уже осторожно.
– И еще я хочу отправить телеграмму. Жене.
– Пожалуйста, ради бога!
Кудела был сама предупредительность.
Я раздобыл бумаги, написал текст, положив листок на колено: «Наконец мы на площади в Рудной. Пожелай мне безоблачного неба, чтоб ни одна снежинка не выпала. Йозеф». И приписал адрес.
– Могу я на вас положиться?
Телеграмма была очень важна для меня.
– Конечно, можете, товарищ начальник. Без всякого сомнения.
– Вот и хорошо, я на вас надеюсь.
– Давайте-ка еще по одной!
– Откуда у вас целая бутыль? – спросил Обадал. – И как пить-то – прямо из горлышка?
Председатель озорно захохотал, отбирая у нас стаканчики.
– Естественно!
Я чуть не сел в снег, до того вдруг захотелось спать. Зевнул.
– Не заставляйте себя упрашивать!
– Как быть? – замялся Обадал.
– Не обижать Рудную! Ну, ваше здоровье!
Я чувствовал, как алкоголь бросился в голову. И ребята мои уже порядком захмелели. Я даже побаиваться начал – сумеем ли мы вернуться в Брод в полном порядке.
Я перевел дух.
– Елки-палки! Не сливовица – прямо розовое масло!
– Еще бы, – отозвался председатель. – Знали бы вы, с каких деревьев собраны для нее сливы!
Обадал поднес бутыль ко рту, да вдруг застеснялся.
– Пей, Обадал! Не жульничай! – крикнул я. – Так с каких же деревьев?
– С тех, что вдоль дороги к Броду!
В самом деле, забавное совпадение.
– А вы здорово поработали, – сказал Кудела. – Ну, ребята, мне пора. И еще раз спасибо!
Он замешался в толпу. Бутыль осталась у нас. Обадал крепко держал ее в объятиях.
– Минутку! Бутылочку-то, пан староста! Бутылочку забыли!
Кудела – он был уже далеко – обернулся, крикнул:
– Она ваша!
В бутыли мелодично булькнуло – прямо аккорд арфы.
– Ты вот что: пригрей-ка ее пока. И поехали – пускай за нами пыль столбом!
Мы протолкались к машинам. Я стал высматривать в толпе своих.
– Ах, безобразники!
– Ясно. Все они гуляки и заслуживают порицания.
– А мне и с такими не страшно!
– Да и мне тоже, – откликнулся Обадал.
– Есть у тебя к ним претензии?
– Какое там. Ведь это – наши парни и девчата.
– Кто против?! Никого.
– По метели не соскучился? – спросил я.
– В общем-то нет…
Бутыль, оплетенную лыковой сеткой, Обадал держал бережно, как некую святыню. В бутыли нежно булькало. Видно, мы уже порядочно отпили.
– Надо бы найти шофера, который не пил.
– Дело трудное. Если кто и не пил, все равно падает от усталости.
– Ну, это ничего, – возразил я. – Например, Лысонек иной раз не пьет. Вот тебе уже один непьющий. Пошли поищем его.
Лысонека мы нашли около трехтонки. Он подошел к нам.
– А ну, дыхни! – попросил я.
Дыхнув на меня, он заржал как лошадь.
– Я тебе дам над шефом насмехаться! Еще раз!
Он дыхнул еще. Никакого запаха.
– Пил ты хоть каплю?
Лысонек отрицательно мотнул головой. Я его обнял.
– Спаситель наш! – жарко прошептал Обадал, виновато улыбаясь.
Его самого уже здорово проняло. Тут-то и видишь, как мало может выдержать мужик вроде Обадала, если не выспится как следует.
– Я рассчитал точно, – объяснил Лысонек. – Мы с ребятами договорились, что я пить не стану. В Дроздове наверстаю. Все пойдут со мной и будут угощать меня в складчину.
– Славно! – Это мне понравилось. – Я тоже приду!
С грехом пополам вскарабкался я в кузов и уселся поудобнее, прислонившись к кабине.
Лысонек пошел за ребятами. Наконец все собрались у трехтонки, о чем-то договариваясь – я не понял о чем. Приподнявшись, я глянул через борт – не вздумали бы лезть в другой грузовик, на вид почище Лысонекова. Но мне не следовало показываться.
Илона вела за руку Бальцара. Тот сладко улыбался, ноги у него заплетались. Илона, мужественно выдерживая взгляды горожан, вела своего друга сурово и целеустремленно.
– Опять хлещете, ребята? – Она и сама была слегка под мухой – и тут увидела меня. – Правда, Зборжил? Вы ведь тоже клюкнули! Обадал, а я про вас что знаю! У вас глаза блестят. И у Зборжила тоже!
Я полез из кузова. Зрелище для богов: прямо спуск с Эвереста! Я даже свалился. Обадал отряхнул мне спину. Спина была в размокшей снежной каше.
– А здорово мы справились?!
Я чуть не забыл поблагодарить всех.
– Великолепно! – воскликнула Пстругова.
Райнох не сводил с нее глаз.
– В общем, недурно, – буркнул он и украдкой взял Анку за руку.
– Я не переживу, если мы как-то не отметим наш въезд в Рудную, – сказал я.
– Да ведь уже, – возразил Лысонек, – славно уже отметили. Люди будут тысячу лет рассказывать о том, как мы приехали.
– Точно, – на полном серьезе подхватил Обадал. – Мы им ужасно понравились.
Рудненцы стояли поодаль, разглядывая нашу сомкнутую группку, и лукаво посмеивались.
– Лично я отмечал по приказу начальника! – заявил Обадал.
– Ишь, хитрец! – погрозила ему пальцем Пстругова. – Чего там, самому небось захотелось!
– Верно, – согласился Обадал.
Тут он вытянул руку, показывая на гостиницу «Беседа». От ее подъезда к нам быстро направлялся инспектор ГАИ.
– Кто поведет машину? – спросил он.
Лысонек вышел вперед, предъявил права, и инспектор протянул ему стеклянную трубочку.
Лысонек подышал в трубочку – не позеленела. Ребята налетели на шофера – качать его!
– Войта! – крикнула Илона.
Я зашел за грузовик, мне стало нехорошо. От такой доброй сливовицы!
Оставив Лысонека, все кинулись за мной, схватили за руки, за ноги и, наверное, битый час подбрасывали в воздух. И с каждым броском – так мне казалось – я все выше и выше взлетал к чистому голубому небу, которое к тому времени раскрылось над Рудной. Я старался глубже дышать, чтоб подавить позывы, раздиравшие мне горло.
Наконец меня поставили на ноги. Все попрыгали в кузов, втащили и меня.
Машина тронулась. Мы помахали Рудной, ее жителям, их уже немного оставалось на площади. На полном ходу взяли первый подъем, который два часа назад освобождали от заносов. И помчались с ветерком – ехали ведь домой!
Махали деревьям. Дивное чувство! Занесенные кусты терновника склоняли головы, когда мы проезжали. Деревья в лесу и кустарник в полях опускались перед нами на колени. Нас провожали вороны, приветливо каркая.
Когда мы на минутку перестали орать, Илона, съежившаяся в уголку, рядом с Бальцаром, сказала:
– А у Личковой двойня. Девчонки!
У Бальцара заблестели глаза. Илона тихонько прислонилась головой к его груди.
Стоял чудесный январский денек! Солнце уже садилось. Подмораживало. Воздух вкусно пах. Я сладко потянулся. Вот так бы и ехал без конца!
Сидели мы на полу кузова, прямо на остатках шлака и соли, и никому это не мешало. Люди в оранжевых жилетах привычны к такому комфорту!
Все у нас в порядке. Все при нас. Каждый думал о том, до чего же нужными оказались мы людям, и это нас радовало. Мы улыбались друг другу, хотя ни слова не было сказано. Мы чуть ли не за руки держались. Нам хотелось петь. Но не те песни, которые знают все. Я говорю о мелодиях, которые каждый поет в душе по-своему, и все-таки все вместе они звучали бы согласно. Этим я только хочу сказать, что еще немного – и я закричал бы от неуемной радости, оттого, как много подарила нам жизнь за эти два-три дня. А ребята один за другим закрывали глаза, засыпали. Мотор стонал и ревел, нас швыряло из стороны в сторону.
Так мы ехали, и дорога казалась пуповиной, связывающей два города; и было у меня такое чувство, словно мы в последнюю минуту сумели-таки восстановить обращение животворной крови.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
12
Проснулся я в восемь вечера. Кто-то топал по коридору. Я поднял голову. Обадал уже на ногах. В мозгу промчались видения всех дней, прожитых тут, и я снова лег.
А надо было вставать. Меня мучила страшная жажда. Кто-то все ходил по коридору, туда и обратно. Надо сказать Обадалу, чтоб он это прекратил.
В коридоре, у двери в контору, меня дожидался незнакомый человек средних лет. Этакий красавчик с полудлинными волосами – в самый раз, чтоб работать в учреждении, где на длинноволосых смотрят с недоверием.
Я прошел мимо него взять чашку и вернулся в коридор, к раковине. Налил себе воды, выпил полную чашку и еще одну.
Незнакомец усмехался. Я предложил ему воды, он отказался, тогда я выпил ее сам. Что-то не видно Павличека…
Обадал смотрел озабоченно. Потихоньку моргнул мне, я не понял, что он хочет сказать. «Какая-нибудь проверка?» – пришло в голову. Надо думать, теперь начнут проверять все, что касалось Рудной. И я сразу оскорбился.
Тем временем принесли кофе. Ребята, приехавшие со мной, слонялись по двору, стараясь не смотреть на этого типа.
– Кто вы такой? – спросил я.
Вид у меня, пожалуй, был не самый привлекательный. Незнакомец разглядывал меня недоверчиво. Пялился, как на какого-нибудь диковинного зверя. Я невольно провел рукой по лицу. Укололся о щетину. Губы жгло. Вот и вся моя странность.
– Люди в порядке? – спросил я у Обадала.
– Ага, – ответил он. – В порядке. Отдыхают. И служба в порядке, все идет по порядку.
– Хорошо, – бросил я и неожиданно глянул этому типу в лицо.
Тот скалил зубы, высокомерно кивая, словно подозревал, что мы тут где-то прячем правду.
– Что вам не нравится, черт побери?! – рыкнул я.
Тип дернулся, обошел стол и встал за ним, как будто там и есть его место.
