Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"

Автор книги: Карел Шторкан

Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Рассчитывая встретиться с Ладеной, я надел светлые брюки и водолазку, полученную в прошлом году на рождество, а с папиного стола прихватил сигареты.

Было десять минут восьмого. Звонить к Ладене можно было только через час, и, заложив руки в карманы, я пошел побродить по Виноградскому проспекту. Благо от нашего дома, «У Флоры», до него недалеко.

Сперва я с наслаждением вдыхал морозный воздух, оглядывал прохожих и мелькавшие машины, останавливался у витрин; но в голове, усталой от занятий, путались смутные обрывки фраз: «Венские события прервали учредительное заседание рейхстага… Двор бежал в Оломоуц… Рейхстаг продолжил свою работу в Кромержиже… Чешские депутаты обратились в бегство…» И одновременно пришло на ум старинное присловье: «Кто выждет, тот выиграет…» Потом как-то машинально стали всплывать разные знаменательные даты, и я забормотал:

– Виндишгрец разбил венгерские революционные войска при Каполне в январе тысяча восемьсот сорок девятого, и тогда Бах…

Но тут почувствовал, как кто-то сжал мне локоть, и, вобрав голову в плечи, обернулся.

За спиной у меня были Маруна и Яна. Девчонки, с которыми я учился в двенадцатом классе. При виде моего растерянного лица они зашлись смехом.

– Смотрите, Алеш-то у нас – страдает! – сказала Маруна.

– Какие глупости, – ответил я. – Но на вас боязно смотреть!

– Что так? – не отступала Маруна.

– Разодетые, – начал я их обводить взглядом от сапожек до головы, – модные дамы!

– Куда там! – улыбнулась Яна.

И отдала приказ:

– Маруна!..

Они подхватили меня с обеих сторон под руки и хором скомандовали:

– Пойдешь с нами!

– Куда?

– В «Бабету», выпить кофе.

– Честно, девочки, не могу, – стал я открещиваться.

– В двенадцатом я тебе трижды говорила «нет», когда ты хотел со мной встретиться. Сегодня же говорю «да», – загадочно улыбнулась Маруна.

– Маруна, – тихо сказал я, – если я тогда кого-нибудь любил, то это тебя. Но сегодня, честно, не могу – послезавтра экзамен.

– Не рассуждать! – сказала Маруна и сжала мою руку.

Со времени окончания школы Маруна заметно пополнела, а парик ей вообще не шел. Она окончила с отличием, пошла работать секретаршей, получала большой оклад, но вкуса это ей не прибавило.

– Что ты уставился? – накинулась она опять.

Внезапно до меня дошло.

– Девчонки, а вы случаем не выпили?

– А что? – сказала, улыбаясь, Яна. – Немножко. Маруна сегодня именинница, да будет тебе известно.

– Прими тогда мои поздравления, – сказал я, чувствуя, что фразу эту никогда уже не повторю, такой она мне показалась глупой.

– Ну, так идешь в кафе? – сказала Маруна и отпустила мою руку.

– Вы, значит, в «Бабету»? – повторил я без особой надобности.

И мысленно спросил: «А что ты будешь делать, если не застанешь Ладену в общежитии?» Конспекты я уже не мог и видеть, спать тоже не хотелось.

– Через полчасика я, может, заскочу, – пообещал я.

– Так мы тебе и поверили, – не согласилась Яна.

– Серьезно, Ян!

– Испортил только настроение… – сказала Маруна, оглядывая улицу.

А Яна вставила:

– Деньги у нас есть… И мы тебе покажем фотографии, которых ты не видел…

– Вы молодцы, девчонки, – сказал я.

– Домой нас можешь не провожать… Мы с ней самостоятельные… – дополнила Маруна.

– Это все заманчиво, – сказал я тоном, призванным изображать беспечность и воодушевление, – и если будет хоть малейшая возможность…

– Ну ладно, хватит! – оборвала меня Маруна и, оскорбленно повернувшись к Яне, приказала: – Передавай от меня приветик этому субъекту!.. И вот что, Яночка, – были мы с тобой наивны, а теперь не будем… Подумаешь, студентик! Счастье!..

– Точно, – сказала Яна, и обе повернулись ко мне спиной.

Приветик Яна мне так и не передала.

Я посмотрел им вслед. Они смеялись, хлопали друг друга по плечу…

«Не будь Ладены, – подумал я, – можно было бы неплохо провести с ними вечер».

Я закурил и перешел через дорогу к скверу. Тут было тихо, скамьи пустовали, огни Виноградского проспекта сверкали где-то далеко. В этой полутьме я ни с того ни с сего стал размышлять о жизни, о том, как ее прожить, и осознал, что все то время, пока болтался на тротуаре, сравнивал Маруну с Ладеной, и показалось вдруг таким невероятным, что она моя и что вообще все так волшебно и так просто, – я начал убеждать себя: «Все будет хорошо, у нас с Ладеной обязательно все будет хорошо…»

Потом я позвонил ей и не получил ответа.

Вполне естественно – аппарат был сломан.

Пришлось обежать несколько кварталов, пока нашел исправный автомат. Было почти полдевятого, когда я, запыхавшись, набрал номер.

Ладена рассмеялась, как только я сказал «алло».

– Что ты так гаркаешь и так пыхтишь? У меня даже защекотало в ухе…

– Радуюсь, что тебя слышу, – сказал я.

– Запросы весьма скромные…

– Хочу пригласить тебя в кафе.

– Об этом ты вчера не говорил. Сказал только, что позвонишь.

– Разве все надо говорить? – сказал я раздраженно.

– Конечно… Мне нравится тебя слушать.

– Брось это, знаешь! – повысил я голос. – Отвечай: куда хочешь пойти?

– Мне завтра в пять часов вставать.

– Нам хватит и часа.

– Сомневаюсь.

– Слушай! Чтоб ты была одета. Беру такси – и через двадцать минут в общежитии. Если тебя не будет на третьей ступеньке, считай, что свадьба наша расстроилась! – пригрозил я.

– Едва ли это теперь возможно! – воскликнула Ладена.

– Почему?

– Я, если хочешь знать, купила уже обручальные кольца!

– Со временем из тебя выйдет изумительная девчонка, – сказал я и повесил трубку.

6

Проснувшись, человек многое видит в другом свете.

В семь утра все представляется неярким и нерезким. Дискотека Якоубека. И папин храп… В газетах после воскресенья много пишут о Египте, о смотре кинофильмов, о хоккее, печатают снимки нового универмага «Котва»… Окно открыто, мама ушла за продуктами, передо мной чашка чая и разложенные конспекты. День – это непреложный факт. Я и Ладена тоже непреложный факт – только в газетах о нем не пишут. Вещи и люди утром вырисовываются буднично. Меня одолевали разные тягостные мысли. О нашем пари и о Ладене, и больше всего – о себе. Какой-нибудь газетчик, вероятно, выразил бы это в одном заголовке. «Любишь кататься – люби и саночки возить» – так бы он это выразил. Я возил саночки. Уже который день. В четверг же предстояла свадьба и экзамен у Ондроушека.

Все это до обеда.

Я углубился в чтение, но меня отвлекла мысль о парикмахерской. Надо постричься и отутюжить синий костюм.

За час занятий я так и не отключился от своих проблем. Голова шла кругом. Не сложно было выстирать носки и белую рубашку, достать темный галстук бабочкой… А что сказать своим? Меня кольнуло острое сознание вины. Только не мог же я сообщить за ужином: «Папа, я с Колманом поспорил на пари, что я женюсь; это всего лишь шутка, просто глупость, сегодня это до меня дошло, но я уж не смогу в себя поверить, если пойду на попятный, ты понимаешь меня, папа?» Не мог я также выкрикнуть: «Мне тут все опостылело – и я женюсь! Пусть это несерьезно и так далее…» А были еще и родители Ладены, они вполне могли мне заявить: «Вы – мужчина, у вас должна была быть голова-то на плечах, если нет ее у нашей дочери». И главное – были ребята, следившие за выполнением условий, были их глаза, в которых я сейчас же вырастал и становился «своим в доску». А это было хорошо, поскольку я всегда, во всем стоял немного в стороне…

Дома сегодня было холодно; я сидел с семи, а теперь было одиннадцать, и все не мог расхлебать кашу, которую сам заварил. Ходил вокруг да около, боясь замочить лапки.

Ясно пока было одно: я хотел жить по-своему. Но шли минуты, и я уже не знал, хочу ли этого на самом деле, а только понимал, что нужно и еще что-то, не за одним же этим я родился. Я принимался размышлять, как будет, если я и правда женюсь на Ладене. Идея эта появлялась не впервые, только я все не вживался в роль. У меня у женатого было другое лицо, и оно походило на папино. А едва мной овладевало это представление, как внутри меня все начинало крутиться, словно бессчетные колесики мгновенно приводились в действие каким-то импульсом, – я делался большим, сильным мужчиной и чувствовал, как слово муж просачивается мне в кровь, в каждое движенье, в думы… Я даже принимался рисовать себе, что будет со мной и с Ладеной через десять, через двадцать лет, и гнал от себя мысль, что каждый вечер надо будет сидеть дома и только в пятницу иной раз выходить с приятелями; и было это до такой степени дико, что становилось жалко папу, а потом и остальных женатых, включая и меня. Короче, вместо всех занятий я за утро так испсиховался, что сам на себя нагнал страх. И уже громко начал говорить: «О чем, собственно, речь-то? О пари! И если дома это скрыть – что вполне можно сделать, – то абсолютно не из-за чего волноваться. Зачем из ерунды делать трагическую ситуацию? И занимайся! Это должно тебя волновать. Не утомляй напрасно голову!»

Я снова взялся за конспекты.

– О чем ты тут толкуешь?

За спиной, держа продовольственную сумку, стояла мама. Я даже не заметил, как она вошла.

– Здравствуй, – сказал я, чувствуя, как горят щеки (я покраснел. Как маленький…). – Учу вот вслух. Иногда это полезно…

– Здравствуй, – сказала мама и еще раз на меня взглянула. – Поешь что-нибудь? Я принесла масло. Хлеб с маслом и сыром?

– Может, сделаешь мне суп с чесноком?

– А разве ты не подождешь обеда?

– Едва ли. Надо на факультет и в библиотеку. В комитете я обещал сделать две газеты…

Это была правда.

Мама попробовала возразить:

– Останься лучше дома. Ты говорил, у тебя столько подготовки…

– Не беспокойся. Я легче соображаю вечерами.

Не надо было этого говорить.

– Значит, после ужина ты никуда не выйдешь?

Не знаю почему, но мама последнее время мне не верит. Сужу по тому, что ей все хочется, чтобы я оставался дома. Я успокоил ее, кивнув.

– Конечно!

А потом спохватился:

– Надо еще отгладить синий костюм. Ондроушек любит, когда на экзамены приходят в темном. Может, я даже одолжу у папы галстук бабочкой.

– Это, по-моему, лишнее.

– Мне что́, – сказал я, – вот Ондроушек…

– Ну, если тебе это поможет… – сказала мама, и голос ее прозвучал совсем не как обычно.

Потом она добавила:

– Не знаю даже, был когда-нибудь у папы такой галстук…

И ушла на кухню.

Я закрыл глаза. Слушал, как тикают часы, и думал об Ондроушеке, как он всегда говорил: «Студент высшего учебного заведения должен быть собранным, учиться надо с первого же дня семестра, и главное – уметь учиться». «Умение учиться! Умение получать информацию!» То был девиз Ондроушека. Наверно, он был прав. Конечно, прав. Но дома с занятиями не получалось. Во всяком случае, в сложившейся обстановке. И потому я, наскоро съев суп, оделся и собрался уже выйти, когда в передней зазвонил телефон.

Я поднял трубку.

– Алеш Соботка – это вы? – спросил довольно приятный мужской голос.

«Ну – началось! – подумал я. – Отец Ладены. Кто еще мог бы спрашивать так идиотски?»

Я оглянулся, посмотреть, закрыта ли кухонная дверь и не услышит ли мой голос мама, и произнес негромко:

– Да. Я вас слушаю.

– У вас есть в Слапех бот?

– Нет. Нету, – отвечал я удивленно и сделал носом долгий выдох.

Сразу отлегло. Потом невозмутимым голосом спросил:

– Это что, новый анекдот?

– Да нет… Нет-нет. Простите. Я разыскиваю в телефонной книге Алеша Соботку. Он мой сосед по причалу. В ботике у него большая течь. Так я хотел предупредить…

– Какая неприятность… – сказал я.

Он поблагодарил и повесил трубку.

– В чем дело? – появилась из кухни мама.

– Там у кого-то тонет лодка, но к тебе это не имеет отношения!

– Перестань, Алеш! От этих подготовок ты, наверно, скоро сбрендишь!

– Нет, правда, тут искали человека, у которого тонет лодка.

Я с укоризной посмотрел на маму.

Но не успела она раскрыть рта, как телефон зазвонил снова.

– Наверно, опять этот, – ткнул я пальцем в аппарат, – посмотришь.

Мама решительно подняла трубку:

– Я слушаю…

Потом сказала холодно:

– Пожалуйста!

И обернулась ко мне:

– Тебя.

– Кто? – спросил я срывающимся шепотом. – Опять этот?

Меня вдруг охватила странная робость.

– Какая-то девушка, – сказала мама, лицо у нее было неподвижно, и я никак не мог понять, что она в ту минуту думала.

Я взял у нее из руки трубку.

Ладена.

Рядом стояла мама. Вот в чем был камень преткновения!

– Алеш! Что нового?

Я долго ничего не говорил.

Наконец мама скрылась в кухне.

– Ты что молчишь? – услышал я опять Ладену.

– Тут была мама, – отвечал я тихо, прижимая к губам трубку. – Говори ты!

– Так, может, в другой раз?

– Нет.

– Пишу тебе письмо, – заговорила она опять.

– Зачем?

– Я люблю писать письма. В письме прошу не назначать на завтра ни с кем встреч, чтоб мы могли увидеться. Уже восемь страниц исписала. Еще пишу, что мы не будем так транжирить. Хоть ты и делал это для меня, я знаю, но все равно не надо. И завтра вместо ресторана пойдем погулять.

– Какая глупость, – сказал я.

– Почему глупость? Погуляем в Стромовке^[11]. Я никогда там не была.

– Я говорю о письме, которое ты отправила.

– Я еще его не отправила.

– Ничего мне домой не посылай, понятно?

– Так я его тебе принесу, хочешь?

– Это другое дело… – успокоился я (просто боялся отца с матерью – в этом была загвоздка).

Потом спросил:

– Ты еще «за»?

– Я хочу выиграть пять бутылок, и мне грустно… Без шуток. Потому и хотела тебя услышать. Ничего?

– Ладена… – сказал я приглушенно.

– Так ничего, что я тебе позвонила? У нас сейчас перемена.

– Да. Утром я хотел все бросить и устроиться в контору или продавцом…

– А теперь не хочешь?

– Нет.

– Ну молодец.

– А как твои? – опять обдало меня ощущение страха.

– А что?

– Отец никогда не приезжает в Прагу?

– Не-ет. Вчера я маме отправила письмо. Мы каждую неделю отправляем друг другу письма…

– Так ничего не произошло?

– А что должно было произойти?

Действительно, а что должно было произойти? Мы обменялись еще несколькими фразами, и я повесил трубку.

Около половины второго, с ясной головой, забыв о всех сомнениях и тревогах, я подходил к библиотеке. Через три дня пойду сдавать экзамен. И женюсь. Так я решил. Вот только маму было немного жалко. «Может, она и поняла бы? А может, я еще ей скажу…» – подумал я.

Потом вошел в зал и, отыскав свободный стул, разложил книги и принялся за работу.

7

В четверг я вышел из дому прямо с рассветом. Было морозно, но меня это не волновало – мне было жарко. Особенно горел лоб.

Спал я сегодня с трех и до шести утра. Когда, поднявшись и надев синий костюм, начал завязывать синий галстук с долевой белой полоской, понял, что по крайней мере целое столетие благополучно выскочило у меня из головы. И стал паниковать. Никогда в жизни, кажется, я так перед экзаменом не трясся.

Я сел «У Флоры» на одиннадцатый, слез на Мустеке и пошел через Староместскую площадь пешком. Повсюду уже было людно – особенно перед курантами. Мне захотелось выпить чего-нибудь охлаждающего, но я прекрасно знал, что стоит сбиться с курса, и на экзамен я не попаду. Особенно тяжело стало у дверей Ондроушека. Постучать? Или ждать, пока вызовет? Занятно, что о предстоящем бракосочетании я почти не думал. В коридоре нашего факультета был сумрак, стоял какой-то застарелый запах. Курева, вероятно. Пристроившись к окну против двери, я приготовился ждать. Взглянул на часы. Пять минут девятого. «Минут через десять постучу», – решил я.

Затем дверь распахнулась.

Вышла Вавакова.

В вязаном платье, на высоких каблуках, она казалась вполне стройной, но анемичное лицо свое не попыталась оживить даже губной помадой. Вавакова держала кипу книг и, увидав меня, небрежно бросила:

– Профессор еще не пришел, ты подожди.

Она стала говорить мне «ты». Это был добрый знак.

– Здравствуйте! – сказал я и тут же предложил: – Помочь?

– Сумеешь отнесли это на кафедру чешского языка?

– Конечно, – оглянулся я на подоконник, где лежал портфель.

Она заметила мой взгляд:

– Я положу на стол.

– Профессор будет, как вы полагаете?

Вавакова посмотрела на часы. Было четверть девятого. Он назначил мне на восемь.

– Куда же ему деться?

Она была права. Куда же ему деться. Я взял из рук у нее книги, отнес вниз к секретарше и снова начал нервничать. Обратно к лестнице умышленно не торопился, раздумывал, можно ли попросить Вавакову замолвить за меня профессору словечко, – конечно, это так и не пошло дальше проекта. Как всегда. Я сделал крюк – поднялся на третий этаж и прошел коридором, опоясывающим все четыре крыла. Была пора экзаменационной сессии – только мои шаги гулко отдавались в тишине. У кабинета Ондроушека я замер и прислушался. Голосов не было слышно, и я робко постучал.

– Еще не приходил, – сказала Вавакова, не отрываясь от книги, и стала ждать, пока я затворю.

– Портфель можно взять? – спросил я.

– Разумеется.

– А вы не думаете, что профессор мог забыть? – хотел я удержать нить разговора (главное потому, что в одиночестве не чувствовал себя уверенно, хотя и подготовился на этот раз неплохо).

– Такого еще не бывало, чтоб профессор мог забыть свои обязанности, – уверила она меня.

Она была о нем, как видно, неплохого мнения. В беседе с ней об этом следовало помнить.

Тон ее меня немного обескуражил. Я нерешительно сказал:

– Послушайте, мне кажется, вообще все это зря. Я позабыл по меньшей мере полстолетия, а если уж достанется абсолютизм Баха…

– То обязательно все вспомнишь, это я знаю… – перебила Вавакова и в утешение мне улыбнулась бледными губами.

– В голове у меня сегодня беспорядок, – вздохнул я.

И неожиданно схватился за спасительную мысль:

– Вдобавок я в одиннадцать женюсь.

Это не могло не тронуть молодую женщину. Вообще любого.

Она быстро взглянула на меня:

– Вполне серьезно?

Но по глазам ее я видел, что она не верит. Должно быть, не могла представить себе человека, пришедшего на свадьбу в таком виде. Синий костюм мой был не так уж плох, но, разумеется, не для свадебного торжества.

– Была такая спехатура… – произнес я, еще раз шумно вздохнув.

Сказал – и самому стало противно: ну не подлец ли я – так отношусь к Ваваковой, когда та искренне желает мне добра.

– Родители пока не знают, – вставил я и придал лицу озабоченное выражение.

Она понимающе кивнула. Как человек, кое-что повидавший в жизни.

– А почему ты не сказал этого в понедельник профессору? Он бы тебе назначил другой день.

– И сам не знаю. Боялся, вероятно. Я рад был, что вообще-то разрешили пересдать, – сказал я покаянно, глядя на Вавакову.

Ну кто на моем месте вел бы себя иначе? Колман? Пожалуй. Но тому все трын-трава.

– Я поговорю с профессором, – решительно произнесла Вавакова. – Сейчас же с ним свяжусь по телефону, если его что-то задержало. Ты не волнуйся.

И скрылась в канцелярии.

– Большое вам спасибо, – обратился я к двери и отошел на прежнюю позицию у окна.

Немного успокоенный, достал из карманов конспекты и разложил их все на радиаторе. Меня тревожила вторая половина девятнадцатого века. Ее, конечно, следовало повторить. Когда я опускал в карман руку, она наткнулась там на пряничного кукленка, которого Ладена положила мне на счастье. Я гладил его пальцами, пытаясь вспомнить, что она при этом говорила, и, ободренный радужной надеждой, точно восстановил Ладенины слова.

«Тебе по плечу и не один Ондроушек», – сказала она, как будто то, что я не провалюсь, не вызывало никаких сомнений. А потом спросила, кого мы пригласим свидетелями к нам на свадьбу. Тогда вот мне впервые показалось, что для Ладены я не посторонний, что принимает она все это всерьез.

Прошло около четверти часа, когда Вавакова явилась и сказала неуверенно:

– Никак не отыщу… Дома нет, и в Академии не знают, где он. Разве что снова барахлит машина…

Привет!..

– Что будем делать? – посмотрев на циферблат, поднял я несчастные глаза на ассистентку.

Она пожала плечами.

– Ждать. Если профессор назначил тебе на сегодня, он, разумеется, учел это в своем расписании.

– Да знаете, бывает иногда такое с головой – вроде склероза, что ли…

– Профессор – еще бодрый человек, – произнесла Вавакова чрезвычайно сухо и убежденно.

«С этим склерозом тоже надо было подумать, а потом уж брякать!» – отругал я себя мысленно. Она относится к Ондроушеку с глубоким уважением, в лучшем случае, а тут такие разговоры.

– Ну разумеется, – сказал я, пристально взглянув на ассистентку.

Потупившись, она быстро проговорила:

– В котором часу ваша свадьба?

– В одиннадцать. Но это в Нуслях.

Я снова попытался использовать отсутствие Ондроушека:

– А вдруг профессор так и не придет? Вы не могли бы принять у меня экзамен? Имею же я право сдать!

– Только в том случае, если бы профессор лично меня уполномочил.

Мне не понравилось, что она так его боится, а главное, пугала мысль, что надо будет приходить еще раз. Я покорился, вытащил опять конспекты и, сев на радиатор, начал их листать. И надо же, чтобы как раз в эту минуту раздались шаги и в конце коридора обозначилась фигура профессора Ондроушека.

Он бросил на мое приветствие: «Добрый день», скользнул по мне отсутствующим взглядом и скрылся в канцелярии. Сказать, чтобы меня обрадовал сей взгляд, никак не могу. Не понимаю, почему преподаватель должен всегда хмуриться. Некоторые как придут на факультет, так у них сразу застывает лицо на целый день, и сколько еще ждать, пока оно за ужином оттает. Смотреть на это таянье, должно быть, исключительно забавно. С другой же стороны, меня тогда, наверно, испугал бы даже голос нашего вахтера, до того натянулись нервы. Я себе представил, как профессор, сев за стол, скажет ассистентке: «Итак, что у нас на сегодня?» – потом просмотрит почту, вытащит журналы и семинарские списки, чтоб проверить посещаемость студента Соботки… К счастью, я с удовольствием хожу на семинар, там у меня проклевываются разные мысли… но, как доходит до конкретного, боюсь сразу обнаружить недостаточную подготовку, теряюсь и впадаю в панику.

– Ну входите же!

В дверях стояла Вавакова.

Ну вошел. Даже не обратил внимания, что она стала говорить мне «вы».

Было без двадцати девять. Может, и больше.

Профессор смотрел куда-то в окно, ждал, пока я сяду, потом скользнул взглядом к телефону, словно обдумывая что-то важное, и вдруг нервно усмехнулся (мне показалось, он растерян еще больше меня), а потом сказал:

– Я должен перед вами извиниться, я никогда не заставляю человека ждать, но у меня довольно старая машина…

Потом он посмотрел на свои руки так, словно позабыл их вымыть, но руки были чистые, и это его явно удивило. Он заложил их за спину, оглядел кабинет и неожиданно снова стал спокойным – вот только голос у него как будто ссохся и потрескивал при каждом слове.

– Мы с вами прошлый раз расстались на оценке Венских событий восемьсот сорок восьмого года. Давайте еще задержимся на этом интересном историческом этапе…

– Пожалуйста, – выдохнул я и уставился в потертый ковер на полу.

В девять пятьдесят профессор объявил:

– Ну, это все еще между неудовлетворительно и посредственно.

А потом добавил:

– Если бы речь шла о смежной дисциплине – куда ни шло. Но это – ваша специальность… Придется дать еще один вопрос.

– В одиннадцать часов моя свадьба, пан профессор…

Голос мой прозвучал, наверно, слишком слабо и неубедительно. Ондроушек долгое время не поднимал глаз от стола, потом слабо усмехнулся и пожурил меня:

– Для этого вы выбрали не самый удачный день… Но что же делать. Как-нибудь выйдем из положения. Внизу у меня машина!

Меня это предложение с машиной озадачило. «Уж не надеется ли он, что я его позову на брачный пир?» – подумал я. И постарался сразу внести ясность в ситуацию:

– У нас не будет ничего особенного, пан профессор. Такая, знаете ли, студенческая свадьба… Все впопыхах.

Ондроушек кивнул:

– Я сам когда-то так женился. Но это не влияет на оценку вашего ответа.

Он помолчал немного, потом сказал:

– Мы с вами ничего пока не говорили о внутреннем положении соседней Пруссии…

«Не говорили и говорить не будем», – решил я, так меня это ошарашило в первый момент. Потом подумал, что присутствие Ондроушека на свадьбе может обернуться куда худшей катастрофой, чем провал экзамена; сосредоточившись на этой новой мысли, я отвлекся… и вспомнил все, что знал или читал когда-либо о Пруссии.

Профессор некоторое время с удовлетворением слушал – должно быть, ему польстило, что я цитирую фразы из его литографированного курса, – вынул ключи, раза два хмыкнул, оглядел свой стол и запер ящики; взяв портфель в руки, снова хмыкнул и сказал:

– Ну что ж, благодарю!

И все это имело такой вид, как будто он вообще не сомневался, что в итоге вытянет из меня что-нибудь дельное.

– Спасибо, пан профессор, – сказал я, беря зачетку.

– Благодарить не надо! Учите для себя, – ответил он и открыл дверь.

Я вышел в коридор, чувствуя легкую дрожь в коленях. И понял вдруг, что относился я к Ондроушеку неважно. Ну что мне стоило готовить темы более добросовестно?.. Мне захотелось что-нибудь еще ему сказать, но он меня опередил:

– Куда мы едем?

Машину он предлагал вполне серьезно.

– В Нусле, – ответил я. – А стоит ли вам затруднять себя, пан профессор?

Он махнул рукой:

– Какие пустяки!

Наверно, он был прав.

Мы молча сошли по лестнице, Ондроушек знаком предложил мне сесть возле себя и стал искать в карманах сигареты. Потом вставил в зажигание ключ и повернул. И тут я во второй раз облился холодным потом, вспомнив, что, пока Ондроушек возле меня чертыхается, Ладена ждет внизу у лестницы около здания Национального комитета. Такого невезения у меня не было давно.

Серьезно.

Ключ в замке. Аккумулятор в порядке. А машина не заводится, хоть тресни.

8

Ладена всматривалась в проходящих и окидывала взглядом улицу не в страхе и растерянности, как бывает в таких случаях, а совершенно спокойно, чуть не равнодушно.

Я должен был приехать к половине одиннадцатого – так мы во вторник вечером договорились, – но был уже двенадцатый час, когда Ондроушек наконец затормозил, хлопнул меня приятельски по плечу и сказал совсем не таким голосом, как говорил на лекции:

– Авансом поздравляю, коллега. Всего труднее первые полгода. А там привыкнете!

И глаза у него были смешно растроганные. Я в тот момент готов был самому себе надавать пощечин. Ондроушек все-таки мировой мужик! Но ведь попробуй разберись, когда перед тобой преподаватель.

Поблагодарив и помахав ему на прощанье, я стрелой пересек тротуар, крепко взял Ладену за руки и, как бы ограждаясь от упреков с ее стороны, сказал:

– Это все Ондроушек… Ни о чем не спрашивай… вроде бы обошлось… не знаешь, где ребята?

– Наверно, наверху, – сказала Ладена. – Только я с ними незнакома – не могу ничем помочь…

– Что с тобой? – выпустил я ее руки и отступил.

– А с тобой что? Вид у тебя угрожающий. Я полагала, ты сегодня женишься… Что это на тебе за галстук?

– Ты дурочка… Да я бы… – хотел я сжать ее в объятиях.

– Тяни, тяни – пропустишь свою очередь! – улыбнулась Ладена.

Я взял ее за руку и побежал по лестнице.

– Народу там полно, – сказала она мне в первых раздвижных дверях.

– Я выбрала «Невинные забавы» Кёмферта. Это нам проиграют…

– Прекрасно, – сказал я и стал высматривать в коридоре знакомые лица.

– И отдала документы, как ты велел. А это мы с девчонками нарвали утром возле общежития, – вытянула она руку с букетом. – Скажи еще: нравится тебе мое платье? – и отстану.

– Нравится платье, все нравится, не нравится мне только, что ты лжешь!

– Как?

– Букет этот ты купила и заплатила семьдесят крон, – сказал я, быстро сосчитав гвоздики по десяти крон штука.

– По-моему, ты напрасно нервничаешь…

– Нет, не напрасно – нигде нет ребят!

На втором этаже я остановился и оглядел коридоры.

– Трудно тебе, Алеш! Без ребят – ни шагу… Но теперь у тебя я!

– Должны же у нас быть свидетели! – чуть не сорвался я на крик.

– Ребята – выше этажом. Там и товарищ, который оформляет браки. И две свидетельницы.

– Ты сюда?..

– …позвала Вишню и Ярку Дрбоглавову. Иначе они мне никогда бы не простили. Тебя это задевает?

Я покрутил головой. Едва ли уже что-нибудь могло задеть меня сегодня. Все окружающее я воспринимал будто в бреду; в каком-то судорожном порыве попытался на одном дыхании одолеть пятнадцать ступеней и снова ринулся на улицу, все это время мысленно кляня автомобиль Ондроушека. Ладену я держал крепко за руку. Когда я на последней площадке поднял голову, то неожиданно коснулся Ладениных волос, почувствовал их мягкость и обрадовался, что Ладена есть, что она тут, со мной, что она не только умная, но совершенно необыкновенная девчонка. Спокойствие ее передалось и мне.

Я огляделся.

Перед глазами еще все плыло: черное и белое, группки людей, толпящихся вокруг новобрачных, молочные плафоны под потолком, огромные от счастья и от слез глаза невесты, за чью фату я чуть было не зацепился… я снова говорил себе, что с этим маскарадом я никак не связан, потом увидел поднятые руки ребят, проталкивающихся к нам, и услыхал свою фамилию. Произнес ее распорядитель, который начал нас выстраивать.

– За молодыми пойдут родители, – объявил он.

Ладена стала ему что-то объяснять.

Что́ – я не слышал, потому что за рукав меня держал Ченек Колман.

– Все провалилось, Алеш… – говорил он тихо. – Ребята вышли из игры.

– Что провалилось?

Я сначала ничего не понял. Только украдкой посмотрел на Ченека. Хотелось узнать, как он, светский лев, оценивает Ладену. Она была красива в плотно облегающем платье, а желтоватый сумрак делал ее еще притягательней – на всем лице ярко выделялись только рот и золотисто-карие глаза.

– Сразу вас не разведут, – начал объяснять Ченька. – Этот закон уже не действует и никогда не действовал. Это все Вашек выдумал. Я знал еще вчера, хотел предупредить, звонил, ты же не можешь отрицать, что я тебе звонил?

– И что? – сказал я, не сразу осознав смысл этой новости.

Слишком поддался настроению момента. Но и при всем желании убежать я тогда не нашел бы в себе для этого ни мужества, ни силы.

– И что?.. – невозмутимо повторил я с видом киногероя.

Ченек предпринял последнюю отчаянную попытку.

– Гляди, Соботка, – сказал он на этот раз так громко, что Ладена не могла его не услышать, – не говори, что женишься из-за пяти бутылок, ты, как я вижу, сделаешь это и без них, так что о выигрыше не может быть и речи!

– Ты полагаешь?

– Да ты что, осел, что ли?!

– Возможно, я осел, Колман…

– Ну тогда шут с тобой! – сказал он.

Кажется, он сказал еще что-то, но голоса его я не слышал, а только чувствовал сухость во рту, касание Ладениного локтя и через минуту уже смотрел в помаргивающие глаза распорядителя отеческого вида, с могучей грудью колесом – которой он, надо полагать, заслуженно гордился – и, выслушав положенное назидание, ответил: «Да». Потом звякнули кольца о латунное блюдечко, и если я по глупости считал, что церемония пройдет спокойно, – я глубоко заблуждался: жестяной звук колец был омерзителен; по нему каждый мог определить, что кольца эти – с храмового праздника, по пяти крон штука. Распорядитель удивленно посмотрел на нас, замер на секунду, и могучая грудь его опала. Но выражение лица Ладены было ангельски невинным, хотя я был готов сквозь землю провалиться и, когда процедура окончилась, забыл даже, что надо отойти. Потом у меня жутко взмокла спина, голова горела, уже на улице я все не выпускал Ладениной руки. И в заключение начал как дурачок смеяться. Я всегда так смеюсь, если мне очень страшно. А мне тогда было очень страшно. Страшно того, что теперь будет.