Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"

Автор книги: Карел Шторкан

Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Он засмеялся и, перегнувшись через стол, похлопал меня по плечу.

– А в самой-то Рудной спасательные отряды действуют? – спросил он, уверенный, что я отвечу отрицательно.

Но я сказал:

– А как же. Пробиваются нам навстречу. Сейчас они на крутом подъеме, что ведет из города. Километрах в шести от нас.

Я предполагал, что это вполне возможно. Председатель встал, вышел из кабинета. Проверял через секретаршу, правду ли я говорю. Когда он вернулся, встал я. В узкой и длинной комнате было всего одно широкое окно, выходившее в садик, где скорчились под снегом кусты. Свет из окна падал на мое лицо, лицо председателя оставалось в тени.

– Н-да, – буркнул он и, подняв глаза к потолку, стал что-то подсчитывать в уме, потом вполголоса заметил: – Вам не следовало говорить неправду.

– Но они действительно идут нам навстречу! Разве не ясно, что они не могут сидеть сложа руки! У них нет ничего, кроме лопат. Ни бульдозера, ничего. Их там с полсотни наберется, ровно столько же, сколько я прошу у вас.

– Полсотни – это много.

– Ну, тридцать.

– Не знаю.

– Вы в самом деле убеждены, что нельзя солгать даже во имя доброго дела? – спросил я.

Довольно долго стояли мы так, глаза в глаза. У меня отчаянно жгло веки. Лицо было как выжатое полотенце. Я и не знал, до чего может изменить внешность человека вынужденная бессонница. Казалось, у меня воспалена слизистая, а в правом глазу торчит какое-то постороннее тело. Глаз слезился. То и дело приходилось вытирать.

– По-моему, лгать не надо, – ответил председатель.

Нам обоим было неловко. Но он разрядил напряжение, похлопал меня по плечу и улыбнулся.

– Попробую достать людей. Все сделаю, не сомневайтесь. Ведь этакую погоду уже и погодой не назовешь… Как соберу людей, дам вам знать.

– Посылайте их на участок к Обадалу. Он примет их и отправит на трассу. Лучше все-таки человек пятьдесят.

Захлопнулась за мной стеклянная дверь с тускло поблескивающими стальными скобами. Я прикрыл рот шарфом. Губы тоже жгло. Все лицо чесалось. Я провел рукой по щетине; в коммунальную парикмахерскую рядом с «Красной розой» не пошел – еще усну в кресле, храпеть начну. Поддев носком башмака кучку пожелтевшего снега, я застегнулся на все пуговицы и пошел восвояси.

Я не свернул к участку. Все машины были на линии. Пятна масла окрасили снег в желтоватый цвет, снег в этих местах протаял. Я долго шагал навстречу метели и ветру. Надо было отыскать Павличека. Я дал ему немного поспать и ночью же выслал вперед со стругами. Вот теперь-то я всем своим незащищенным телом почувствовал, что такое буран. Он был как могучий дикий зверь. Он набрасывался на меня, а я, упираясь в его стену, шагал медленно, на ощупь. Дорогу кое-как привели в порядок. Под ногами была каша: снег от соли растаял, на этот размякший слой ложились все новые и новые хлопья и тоже таяли. Я разгреб ногой снежное месиво, под ним оказался слой шлака. Песка я не заметил. Проезжую часть расчистили такой ширины, чтоб только могли разъехаться две машины. Я перешел первый мостик. С правой его стороны снег свалили вниз, а на левой остался сугроб, отняв с полметра ширины. Я вспотел, меня мучила жажда. Я захватывал пригоршнями снег и лизал его.

Ветер донес голоса. Я изо всех сил боролся с вьюгой, продираясь вперед. За лесом, где измученным соснам так и не удалось распрямиться, снег со свистом гнало параллельно земле, сбоку. Идти стало куда легче. Впереди я уже различал хриплые переругивающиеся голоса. Там сбрасывали с грузовика смесь, грохот доносился до меня уже совершенно явственно. Пасмурный день, обледенелая дорога, только что посыпанная смесью, изменчивый свет скрытого за облаками солнца – а я иду словно по глубокому окопу, вдоль которого тянутся высокие брустверы слежавшегося снега. Я уже слышал приглушенное расстоянием надсадное рычание «татр» и высокое, равномерное взлаивание снеговой фрезы. Местами дорога обнажилась – под снегом был сплошной лед.

За рулем трехтонки сидел Лысонек, улыбался мне, высунувшись из окна.

– Господи, неужто всю дорогу пешком?! – удивленно воскликнул он.

– Пешком, – ответил я, становясь так, чтобы те, кто сбрасывал смесь, видели меня, а то как бы на голову не навалили; и так уже сыпанули по ногам.

Я поднял руку помахать им – и остолбенел: из кузова, опершись на лопату, на меня смотрел Бальцар.

– Как ты сюда попал? – спросил я, отступая на шаг.

Он швырнул лопату смеси мне под ноги. Ударившись о землю, смесь брызнула на ботинки, облепила брюки. Я не двинулся с места.

– Хорошо лопатой орудуешь. Надо бы оставить тебя на этой работе.

Он больше не стал кидать. Поправляя рыжий шарф, полез в глубину кузова.

– А вы кто? – спросил меня другой, незнакомый рабочий.

– Зборжил.

– Вот бы не подумал. Вы весь белый. Нет, вы правда Зборжил или опять какой-нибудь проверяльщик?

Оба они, рабочий и Бальцар, запорошенные снегом, двигались как тени. Снег с себя они не отряхивали – бесполезно. Трехтонка медленно катилась вперед, а они равномерно, один в правую, другой в левую сторону, сбрасывали просоленный шлак, который толстым слоем ложился на дорогу. Снег у меня под ногами размягчался.

– Как дела?

– Как сажа бела.

– Что так?

Рабочий судорожно, со злостью набирал на лопату смесь, яростно швырял ее за борт.

– Еще спрашиваете! – крикнул он.

Бальцар засмеялся.

– Почему ты все-таки здесь, черт возьми?!

– Один свалился, надо же кому-то.

– Сам вызвался?

– Нет. Я плясал от радости, когда Обадал приказал.

Вьюга выла. Рабочий разбрасывал смесь равномерно, экономными движениями.

– Так почему же все-таки «как сажа бела»? – поинтересовался я.

– Доедем до конца, и брошу я все к дьяволу, пан начальник!

Лысонек остановил машину: колеса на подъеме пробуксовывали. Бальцар спрыгнул, подгреб под колеса смеси.

Мотор взревел, грузовик рванул вперед. Рабочий покачнулся, взмахнул руками и, вскрикнув от испуга, повалился на кучу смеси в кузове.

Грузовик не останавливался, но рабочий, перегнувшись через задний борт, на ходу одним рывком отвернул запорный крюк, борт со стуком откинулся, с шорохом посыпалась на дорогу смесь. Рабочий спрыгнул.

Весь в снегу, он приблизился ко мне, на лице – одни широко раскрытые глаза.

– Все, шабаш, прямо сейчас! Сделал я, сколько мне положено? Сделал!

Он зашвырнул лопату в кузов и сунул руки под мышки.

– Правильно, – сказал Бальцар. – А меня, значит, бросишь, чтоб я тут душу выплюнул, так?

– А мне начхать, – сказал рабочий и отвернулся.

– Ну, хватит дурить! – взревел Бальцар и двинулся на него, подняв лопату, как дубинку. – Полезай наверх!

– Ты что, перед ним выслуживаешься? – Рабочий показал на меня.

– Полезай! Живо! – орал Бальцар, наступая на него.

– Чего дурака-то валяешь? – крикнул тот, пятясь.

Бальцар рванул его за рукав, рабочий потерял равновесие. Он падал медленно, словно укладывался на частый, непосыпанный снег – как в замедленной съемке.

Бальцар, не дав ему опуститься совсем, подхватил под мышки, поставил на ноги.

– А ну, лезь в кузов! – скомандовал он.

Лысонек дал задний ход, и рабочий, кряхтя, вскарабкался наверх.

Я облегченно вздохнул. Бальцар покосился на меня и, перехватив мой взгляд, оскалил зубы.

– Там люди, и мы к ним пробиваемся, так?

– Славный ты парень, – сказал я.

– Никакой я не славный, товарищ начальник. Это вы бросьте.

– Почему ты так поступил? Почему спать не лег?

– Незачем объяснять, что и без того ясно, поняли? Запомните это, «пан лесник».

– Ладно, – сказал я и пошел дальше.

Неумолчный рокот моторов служил мне ориентиром. Дорогу проложили довольно широкую, снеговые барьеры вдоль нее вздымались выше моей головы. Работы велись уже за тем углублением, где снежные стены достигали четырехметровой высоты. Отлично! Пейзаж, как в Гренландии или на Южном полюсе. Можно делать снимки и выдавать их за виды Заполярья.

К полудню начало проясняться. Облака рвались. В одном месте проглянул кусочек голубого неба. Где-то там должно быть солнце. Я надеялся, что теперь мы пойдем вперед быстрее. Люди, которых соберет председатель – если соберет, – явятся слишком поздно. Они нужны мне сегодня в ночь, чтоб поставить их в самый глубокий увал, который мы еще не одолели. Такие завалы надо снимать ярусами. Полсотни человек могут за ночь раскидать метров сто – как раз длина увала, к которому мы неуклонно приближаемся.

Я сел в первую встречную «татру». Павличека в чей не было. За рулем сидел Райнох, таращил глаза в разлив белизны и насвистывал. Згарба подвинулся, давая мне место, выбросил в окно окурок. Я видел, до чего они устали. Лица серые, пепельные прямо.

– Вы что, плачете? – спросил Райнох. А я и не заметил, что он на меня смотрит.

– Я не плачу…

– У меня тоже глаза режет, – сказал Згарба, вытирая их грязными пальцами.

– Может, сменить вас? – спросил я.

Метрах в пятидесяти впереди и справа взвихривал снег передний струг. Еще дальше – я различал только серое пятно – трудолюбиво пыхтела фреза.

– Чего там, – промолвил Райнох. – Что бы вы стали делать, если б я сказал «да»? Нет у вас людей-то, товарищ начальник. Так что лучше не говорите мне про это, не дай бог поймаю на слове.

– Я пришлю вам чего-нибудь согреться.

– Вот это хорошо.

– Значит, порядок. Так вам в самом деле не нужно смены? – на всякий случай переспросил я.

Згарба покосился на Райноха. Тот бы не прочь смениться, по лицу было видно. Он почти засыпал. Сидел пень пнем, даже головы не поворачивал.

– Да бросьте вы, черт возьми! Дразните нас, что ли? Сменить, сменить… Хотел бы я смениться, да ведь возможности нету!

Райнох говорил так громко, что на шее у него вздулись вены.

– Не ори, – сказал я.

– Ну и ты разговаривай по-человечески, – буркнул он, не отрывая взгляда от левой обочины.

– Я ведь серьезно, – возразил я. – Если тебе необходимо поспать, то я должен как-то отыскать сменщика. Если надо – постараюсь для тебя.

Он посмотрел на меня, смягчившись. Злое выражение исчезло, ослабло напряжение вокруг губ.

– Не бойся. Не сбежим мы.

Он остановил машину. Згарба сплюнул через дверцу поверх моей головы. Я вылез. Помахал им и пошел обратно к городу.

Продрогший до костей, я шагал по дороге через открытое поле. Мороз был градусов пятнадцать. День посинел от холода. Кусочек голубого неба давно исчез, как мираж. Вьюга теряла силу. Деревья и кусты, согнувшиеся под тяжестью снега, старались выпрямиться. Казалось, они стоят, расставив ноги, и, как штангисты, пытаются поднять тяжелый вес. Лес скорчился, опустился на колени, и только люди все утро, весь день, не сгибаясь, трудились и помогали друг другу.

Правда, работа их сегодня не многого стоила. Дорожники едва держались на ногах. Часам к четырем совсем смерилось. Задул резкий студеный ветер.

Ноги быстро несли меня к городу, скрытому за горизонтом; все тонуло в ледянистсм, мглисто-сером сумраке, и ничто не предвещало перемены погоды. Сугробы начали как бы куриться – это посыпал новый снежок, легкий как пух. На западе обозначилось красное пятно – солнце. Меня вели колеи в снегу. Наши колеи, проложенные в этом белом бесновании наперекор зиме. Славно мне было топать по ним, я испытывал удовлетворение оттого, что устал. И радовался, что возвращаюсь на участок, к людям.

До Брода оставалось еще минут пятнадцать, когда меня обогнал Лысонек. Бальцар и второй рабочий сидели в кузове, привалившись к стенке кабины. Грузовик во все стороны разбрызгивал грязную снежную жижу. Лысонек остановился, но я отказался сесть в машину. Мне нужно было еще немного побыть одному. Мне чудилось, что город шлет навстречу свой леденящий привет. Я чувствовал запах дров, горящих в печах. Легко шагалось мне в эту собачью погодку. Я верил в себя. И начал надеяться, что мы действительно к завтрашнему утру прогрызем все барьеры зимы. Это нужно всем нам. Телефоны названивают вовсю, люди спрашивают, как дорога. В день – сотня запросов, не меньше. Всем хочется знать, как обстоит дело с Рудной. Когда наконец вывезут пресс. По-моему, никто не понимает, сколько на пути у нас препятствий. Меня-то лично это мало трогает. Но передо мной стояли лица моих людей, до того залепленные снегом, что они едва могли раздвинуть веки. Вот ради кого следовало бы призадуматься, на какой адский труд поднялись мои дорожники. Многие болтают о «столетней зиме», но мало кто представляет себе, какие нечеловеческие усилия требуются от нас, чтоб пробить дорогу в этот небывалый буран. Впрочем, в сущности, все нормально: разыгралась непогода, и мы вышли на борьбу со стихийным бедствием. Приехали, пробиваемся сквозь сугробы, потом, когда минует в нас надобность, снова уедем. Оставим за собой проходимые дороги.

Я глянул на небо – и вдруг подумал, что скоро оно станет иным, не таким, каким я его сейчас вижу.

Я был уверен, что люди по одному моему слову вновь и вновь пойдут сражаться со снегом. Что-то изменилось в наших отношениях. Они начали мне верить.

Все теперь зависит от Смолина. Поверит ли он мне? Я ведь не мог делать ничего, кроме того, что делал. Орал на людей. Ругался. Был вместе с ними на трассе. Пил как губка. Зато часть дороги мы освободили.

Мне ужасно захотелось потолковать с кем-нибудь в спокойной обстановке. Зайти в «Приятные встречи». Где-нибудь в углу щурился бы старый Макс. И опять непреодолимо потянуло позвонить домой. Все это заставило меня ускорить шаг. Ветер, беснуясь, подталкивал меня в спину.

Мы готовы торчать здесь хоть десять суток, никуда не двинемся, пока не освободим все дороги. Вот ведь треклятая штука: неделю вкалываешь без сна, но без тени неудовольствия сознаешь, что готов не ложиться еще бог весть сколько дней и ночей…

Жизнь повернулась к нам своим светлым ликом. Смешно даже, право, до чего она ко мне доброжелательна. Понятно, не каждый мог быть мне другом. Но и без друзей я не мог.

Наконец дотащился до Брода. Зашел в «Красную розу» выпить коньяку. Утомленный официант, с сальными волосами, с широкой черной бабочкой, принес мне рюмку на подносике и тотчас потребовал деньги.

Освежившись таким образом, я чуток вздремнул на площади возле куч шлака и соли, которые изрядно уменьшились. Все шло как по маслу.

Мимо, пригнувшись, ходили люди. Вьюга напирала со всех сторон.

Потом я пошел на участок. Вдруг вижу, впереди топает Павличек; он быстренько свернул во двор. Я думал о людях, которых обещал мне председатель. Пришлет, наверное, завтра утром. Поставим их в последнем увале. И со стороны Рудной будут расчищать дорогу. А нашим надо выспаться. В голове у меня было давление, наверно, в сотню атмосфер. Мне тоже надо поспать, чтоб прийти в себя. Обадал наверняка вздремнул, сидя у телефона и занимаясь только дорогой в Дроздов и к окрестным деревням. Коньяк навевал сон. Я запел. Слышно было, поди, за километр. Я не был пьян, но ноги у меня подкашивались. Я мечтал наконец-то растянуться на кровати в задней комнатушке. Броситься прямо в ботинках на стеганое одеяло, раскинуть руки. Мысль об этом меня развеселила. Да ведь я могу, если захочу, запереть дверь, стянуть с себя тяжелую, грязную одежду и спать, спать… Остальные тоже должны спать. В порядке очереди, но – все. Если мы хотим к утру попасть в Рудную, то должны быть как огурчики.

Желудок у меня судорожно сжимался от голода. Но никогда еще жизнь не казалась мне такой легкой и прекрасной.

10

Из комнаты Обадала доносился голос Илоны. В коридоре у дверей стояли рабочие, кое-кто еще даже не снял промокший комбинезон. Я прошел в заднюю комнатушку, где были наши кровати. Так и тянуло закрыть глаза хоть на пять минут. Люди расступились, пропуская меня. В комнатушке было жарко натоплено. Лед и снег на пальто и на брюках мгновенно начали таять, потекли водой. Я сбросил пальто на пол, шапку швырнул на стул в углу. В эмалированном тазу на табуретке была приготовлена вода.

Я ополоснул лицо. Вытерся, еще раз вымыл руки. На белом полотенце остались следы пальцев.

Из-за двери доносились крики, шум. Обадал что-то кому-то втолковывал. Узнал я и голос Илоны. Он показался мне возбужденным.

Свет я гасить не стал. Если погасить, засну как убитый, и никто меня не добудится.

Выл ветер. На доме снаружи висела какая-то железка, терлась о стену. Неприятный, скрипучий звук. Он повторялся равномерно.

В печке пылал огонь, излучая жар. Я сбросил ботинки. За те минуты, что я пробыл в этой комнате, на них выступила соль.

Топот в коридоре мешал мне. Мужские голоса спорили о чем-то, перекрикивая друг друга. Я не мог понять, что там делает Илона. Вдруг пришло в голову – может, она опять звонила мне домой, дозвонилась и устроила сцену. А Бальцар, наверное, приревновал и устроил ей ответную.

Запахло едой. Я встал, выглянул в коридор. Там все еще толпились рабочие. Рывком распахнулась дверь конторы, в коридор вышел Обадал. Заметив меня, он так и онемел. Мы не виделись несколько часов. Лицо у него посвежело. Быть может, и впрямь поспал. Побрился даже.

Он подошел ко мне.

– Ты спал? – спросил я.

Он смотрел на меня, не понимая. Я с трудом ворочал языком, морщил лоб.

– Спал ты, спрашиваю?

– Немножко, – быстро ответил он и потащил меня в контору.

Худа набилось человек десять мужчин и еще Илона, Анка Пстругова и уборщица. У стола сидел молодой человек в ушанке, какие носят крестьяне. Завязки шапки болтались у него над ушами. Он поднял глаза. В их читалась мольба, и они не отрывались от меня. Под расстегнутым пальто на парне был пиджак, под ним синий свитер. Воротник рубашки выбился поверх пальто.

Илона сидела напротив него. Дверь у меня за спиной все время то открывали, то закрывали. Кто-то поставил передо мной тарелку с едой. Я проглотил все, не разобрав вкуса. Люди молча смотрели, как жадно я ем. Вид у меня наверняка был ужасный. Щетина на лице, слипшиеся волосы, опухшие глаза, потрескавшиеся губы. Я не мог избавиться от запаха пыли. От меня разило потом.

Постепенно я оживал. По мере того как я ел, пропадало желание закрыть глаза. Я насторожился. Видимо, что-то случилось. Я ждал – кто первый заговорит.

Обадал закрыл окно. А я и не заметил, что оно было открыто. Сутулая уборщица подала мне кофе в пол-литровой кружке. Кофе был сладкий до приторности.

За спинами рабочих маячил Павличек. Он все время исподтишка наблюдал за мной. Но ведь он должен быть на трассе! Стало быть, вернулся – по всей вероятности, не без причины. Я связал возбужденный тон Илоны с его возвращением украдкой от меня и обозлился.

Обадал видел, как я меняюсь в лице. Я покраснел. Все, конечно, поняли, что я злюсь. Плода покачала головой.

– Вот Личка пришел… – начал Обадал.

Под незнакомым парнем скрипнул стул.

Я отпил кофе, не спуская глаз с Павличека. Тот отвел взгляд. Он топтался сзади, у стены, закрывая собой один из Обадаловых дипломов. Достал стоял подбоченившись. Пстругова выжидательно смотрела на меня. Бальцар ждал, что будет дальше. Лицо его, как всегда, выражало насмешку. В эту минуту у меня появилось чувство, что я должен сделать нечто такое, что не обмануло бы надежду этих людей.

– Личка пришел на лыжах из Сосновой, – сказала Илона.

У нее подергивалось лицо, она хотела сказать еще что-то.

Откинувшись на спинку стула, я заглянул ей в глаза. Теплый свитер чудесно согревал меня. Хотелось помочь всем этим окружавшим меня людям. Я чувствовал: настал момент, когда надо протянуть кому-то руку помощи.

Павличек наблюдал за мной из-за спин рабочих и тоже ждал. Он прямо-таки стерег каждое мое движение.

– А ты что здесь делаешь? – спросил я его. – Тебе велено быть со стругами, так?

– Парень из Сосновой пришел, – повторил Бальцар слова Илоны, показывая на незнакомого молодого человека.

– А мне надо было на почту, – ответил Павличек, моргая с присущим ему добродушным видом.

На это добродушие ловилось множество людей.

– Зачем? Ждешь письма до востребования?

– Позвонить.

Обадал вздохнул. Хотел было вмешаться, но я поднял руку.

– Ты мог звонить отсюда.

– Не мог, – тоном превосходства ответил Павличек.

– Почему?

– Секретный разговор.

Это меня поразило. Я встал. Кажется, я понял, почему он ходил звонить с почты. И кому. Ведь здесь разговор слышали бы многие!

– Директор в управлении? – спросил я.

Он ждал этого вопроса. Переступил с ноги на ногу и с тем же добродушным видом ответил:

– Да.

– Так. Стало быть, ты звонил ему. А теперь ты ему позвонишь еще раз и скажешь, что утром Национальный комитет даст нам людей и мы пошлем их на тот глубокий увал перед Рудной и что руководить ими будешь лично ты.

Что он ответит? Примет это распоряжение или откажется?

– И весь день оттуда не двинешься! – вдруг заорал я. – Чтоб нам скорей до Рудной добраться, понял?! А ты кто такой? – обернулся я к незнакомому парню – не мог вспомнить, назвали мне его фамилию или нет. На Павличека я больше не смотрел. Как ни странно, он остался на месте.

Илона встала, подошла ко мне.

– Как ты сюда попал? – спросил я незнакомца.

Тот немного передохнул. Перед ним стояла чашка с остатками кофе.

Это был один из тех молодых людей, которые выглядят беззащитными. Залысины на лбу, веснушки. Редкие зубы и узкий длинный рот. Рыжеватые брови, невыразительное лицо. По виду – человек добрый, работящий и честный.

– Я на лыжах дошел. Помощи прошу. Жена у меня собралась рожать. – И он смущенно улыбнулся.

Илона наблюдала за мной. Отошла немного. В ее глазах была просьба. Я быстро оглядел всех. Обадал растерян. Не знает, на чью сторону встать. И смотрит с любопытством.

– Вы должны мне помочь, – спокойно и устало добавил Личка.

– Помощь ему нужна, как соль, – заявила Илона.

– Да, – ответил я. – Нам всем нужна помощь.

– Срок-то Аничке только в марте. Но разве тут прикажешь? Началось вдруг… – усталым голосом проговорил парень.

– Говори уж все, – с каким-то отчаянием попросила его Илона.

– Схватки начались около полудня. Сбежались бабы. Все с советами, а помочь ни одна не может. Доктора не вызовешь. В больницу ее надо, – тяжело выговорил он. – А доктор еще раньше сказал – двойня. – Он просительно посмотрел на меня и покачал головой. – Пан начальник. Очень вас прошу.

С этими словами он порылся в кармане пальто и, вытащив бутылку сливовицы, протянул мне.

Каким-то образом бутылка очутилась у меня в руках. Пузатая литровая бутылка. И с нею он маялся на лыжах от самой Сосновой, чтобы спасти жену!

Люди смотрели удивленно.

– Возьми-ка ее обратно. – Я поставил бутылку на стол.

– Для вас захватил. Или для Обадала. Все равно.

– Нет, спасибо. Бери, вот она.

– Оставь ее здесь, – сказала Илона.

Пстругова улыбнулась.

– Выпьем за здоровье двойняшек, когда они появятся на свет. Оставь нам бутылку.

– Как же решим-то? – спросил Обадал.

– Вовремя же ты явился, – говорю Личке. – Отсюда до поворота на Сосновую сто метров. Н-да. И от поворота до вас – два километра в гору, дорога узкая, глубокая, стиснута косогорами, да еще снегом завалена…

Настроение упало. Люди были полны ожидания.

– Кто-нибудь видел дорогу к Сосновой? – спросил я.

Никто не видел. Она была, но вроде бы ее и нет. Метель сровняла ее с откосами, образовав ровную белую плоскость с торчащими там и сям верхушками фруктовых деревьев.

Все молчали. Наконец Обадал нарушил тишину:

– Так что скажете, товарищ начальник?

– Дело трудное, Обадал, – услышал я собственный голос. – И хуже всего будет после поворота.

Гробовая тишина, Илона не сводила с меня глаз.

– Продолжай, Йозеф, – тихо проговорила она.

Бальцар вроде бы и не слышал. Он только смотрел на меня, немного набычившись. Достал даже рот открыл от напряжения. Пстругова взволнованно дышала.

– Так как? – опять заговорил Обадал. – Поможем?

– В крайнем случае ее можно отвезти в Брод на санях, – высказался Павличек.

Я так и вскипел.

– Ты молчи! Вообще ты должен являться сюда, только чтоб отдохнуть. Где это видано – тащить роженицу на санях по четырехметровым сугробам! – Я уже кричал.

– Заткнитесь, Павличек, – подхватил и Достал. – Ладно?

– Жаль, не остался ты со стругами до конца, узнал бы хоть, что такое настоящая работа! Отлыниваешь, как можешь…

– Об этом я с вами разговаривать не желаю, – возразил он.

– А будешь! – взревел я. – Здесь все разговаривают именно со мной! А кто не желает – пускай убирается. И ты тоже. Слышал?

– Случай исключительный… – Павличек кивнул на Личку.

– Не поспать ли тебе? – перебил я. – Там кровати и печка топится!

– Очень неприятно, – продолжал Павличек, – но мы не можем ему помочь. По плану зимних работ мы не посылаем струги на дорогу к Сосновой. Тамошний кооператив приобрел «сталинец». А план составлял товарищ Зборжил.

– Ну ты даешь, – сказал я.

– Это верно? – не поверила Илона.

– Ты трагический актер, Павличек, – сказал я. – Тебе бы Яго играть.

– Верно, – ответил Илоне Обадал.

– А, черт!.. – сорвалось у Бальцара.

Кто-то открыл дверь. В конторе было как в коптильне. За дверью, в коридоре, стояли еще люди, напряженно прислушивались к разговору.

– Придержи язык, Павличек, – говорю. – Молчи, не то как бы я не спустил тебя с лестницы, не затолкал бы стругом в самый глубокий сугроб по дороге к Сосновой!

– Значит, беремся? – поспешно спросил Обадал.

– Погоди еще минутку, – сказал я. – Действительно, по договору дорогу там должен расчищать кооператив своим «сталинцем». Когда я этот договор подписывал, не мог же я знать, какая начнется катавасия. Что там со «сталинцем»-то? – обратился я к Личке.

Тот вскочил, отстранил Илону и, обдавая меня чистым дыханием, ответил:

– На кооператив не надейтесь, пан Зборжил. Они-то старались… Застряли, теперь ни туда ни сюда. Пан Зборжил, жена у меня может умереть!

– Не бойся, – успокоил его я. – Ты, Личка, еще не видал настоящего аврала у дорожников!

– Нельзя! – пролаял голос из-за спин.

– Повторяю, Павличек, там чистая постель и комната натоплена! К вашим услугам!

– Да ведь я вас же защищаю! – со злостью возразил он. – Поймите же, бога ради, мы давно должны быть в Рудной!

– Ты что-то сказал?

– А мы и до Рудной доедем, – твердо заявила Анка.

– В Рудной!.. – не слушая, выкрикнул Павличек.

– Может, перестанешь? – с угрозой сказал я.

– Ступайте, Павличек, – проговорила Илона. – Чешите отсюда!

Павличек не двинулся. Илона стиснула зубы.

– Уйдите!

– Ну, достаньте где-нибудь бульдозер и пошлите в Сосновую. – Павличек не сдавался, даже вперед вышел. – Разве так нельзя?

– Ты меня смешишь, – сказал я.

– Смешу?! – вытаращился он.

– Не визжи.

– Все можно устроить! – твердил Павличек, однако сам и пальцем для дела не пошевельнул.

– Можно, только – как и когда. Тут каждая секунда на счету.

– Значит, нет?

– Коли ты такой умный, вот и доставай бульдозер, – возразил я. – Да с водителем, да мигом, да чтоб вчера было!

– Все будет в порядке, – настаивал он.

– Слушай, скройся наконец.

– Мы не благотворительное общество!

– Говоришь, как дурак.

– Нет, это вы…

– Вон! – заорал я. – Пошел вон, или я так тебя измолочу, что на карачках поползешь!

Люди у двери расступились. Мы ждали. Лысонек сгреб Павличека, завернул ему руки за спину и вытолкал за дверь.

– Мальчик первый сорт, – заметил Достал. – У него дома кто, дети или щенята?

– Пойду оденусь, – сказал я.

В коридоре, у двери в заднюю комнатушку, стоял Павличек. Я поднял с полу пальто, нахлобучил шапку и побежал к выходу.

– Хорошо! – прошипел он мне в спину. – Я вам этого не забуду!

Я нетерпеливо отмахнулся.

Подходя к дверям конторы, я услышал, как Бальцар спрашивает Илону:

– С каких пор вы с начальником на «ты»?

Я вошел, Бальцар посмотрел на меня с любопытством и удивлением.

– Мы с ней давно на «ты», Бальцар, – ответил я за Илону. – Лет десять, не меньше. С тех самых пор, как я здесь работаю.

– Это правда, Илона?

– Правда, – огрызнулась она. – Сто лет мы на «ты». Что-то ты нервничаешь, Бальцар. Очухайся.

Поднялся общий говор. Личка улыбался. Он, видно, не верил, что мы согласимся помочь ему. Нетерпеливо следил за каждым моим движением.

– Этот Павличек меня взбесил, – проговорил я.

– Он не виноват, – возразила Пстругова. – У него в голове куча всяких печатей да инструкций. Такой уж уродился.

Метель завывала. Где-то впереди работали струги и новая трехтонка со свежими людьми. Говор усиливался, наполняя дом до самой крыши. Людей охватило нетерпение.

– Все будет в порядке, Личка. Не бойся.

– Как навалимся, в два счета в Сосновой будем, – похвастался Обадал.

Бальцар сердито свистнул. Пстругова обняла Илону.

– Обадал, позвони в управление, вызови директора. Я обязан доложить про Сосновую.

Илона вырвалась от Анки, подбежала ко мне и поцеловала.

Я опешил, хотя это не было мне неприятно.

Илона сияла. Она чем-то напоминала жеребенка, молодого, красивого.

– Илона!.. – только и вымолвил я; хотел упрекнуть ее, да язык не повернулся.

Она была вне себя от радости, доверчиво смеялась. Она и представить себе не могла, чтоб дело приняло другой оборот.

– Уведи ее, Войта, – сказал я Бальцару. – А потом вернись сюда. Ступай, посади Илону в кабину и зайди ко мне.

– Замечательный парень, правда? – Илона, сопротивляясь Бальцару, уперлась на пороге, послала мне воздушный поцелуй. – Садись с нами, Йозеф! Ты ведь тоже поедешь?

– Я всюду езжу. Поеду и в Сосновую. Только никогда еще мне не доводилось возить на струге рожениц.

– Все надо испытать! – засмеялась Пстругова.

Тем временем Обадал соединился с управлением.

– Возьмите трубку, – сказал он.

– Говорит участок в Броде. У телефона Зборжил. Товарищ директор?

– Что случилось, Зборжил?

– Извините за беспокойство. Но я должен сообщить, что мы, видимо, и сегодня не будем в Рудной.

Слабый, далекий голос отозвался:

– Зборжил, ты обязан быть в Рудной сегодня! Пойми! Сегодня – это сегодня! Все дело в дате! Вывезти пресс необходимо сегодняшней датой!

Дата им важна. Точные числа.

– Это меня мало волнует, товарищ директор!

Слышимость улучшилась. Я уловил в голосе Смолина беспокойство. Он старался убедить меня, перетянуть на свою сторону. Лысонек отвинтил крышечку фляжки, налил мне сливовицы. Я выпил залпом и отрыгнул в трубку. Поблагодарил. Лысонек предложил еще, я отказался. Обадал не осмелился подставить ему свой стаканчик.

– Отдаете вы себе отчет, товарищ директор, что уже за полночь? Считайте – мы опаздываем на двое суток. Потому что и к утру на сможем добраться до Рудной.

Разговаривая по телефону, я обводил взглядом своих ребят. И одновременно выслушивал гневные тирады директора. Райнох заснул на стуле у печки. У двери стоял тот старик рабочий, который вместе с Бальцаром сбрасывал смесь с грузовика; он скрестил ноги, упершись рукой в притолоку, и терпеливо ждал, что дальше. Я видел: приказывать людям не придется. Они перешептывались, стараясь не мешать мне. Очень деликатно они себя вели. Каким-то шестым чувством я воспринимал вой ветра за стенами дома и дрожание оконных стекол. Ребята мои тоже, конечно, слышали все это, однако делали вид, будто это их вовсе не интересует. Старый рабочий у двери не улыбался. Я смотрел на него через плечо, прижимая трубку к уху. Все были серьезны.