Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"

Автор книги: Карел Шторкан

Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

За спиной у меня раздался незнакомый голос:

– Тебя можно поздравить, Ладена?

Я обернулся. На тротуаре толпились люди – ни одного знакомого лица, – тут же стояли Вишня с Яркой. А около Ладены – незнакомый парень. Он был на голову выше меня, черноволосый, черноусый, с маленькими насмешливыми глазами и приятным голосом.

– Ну разумеется, – ответила Ладена и подала черноусому руку.

– Представишь? – посмотрел он на меня.

– Ну разумеется, – снова ответила Ладена. – Это – Рихард.

– Соботка Алеш, – сказал я и полез в карман за сигаретами. Рихард мне улыбнулся.

– Я так и понял, – сказал он. – Однако я считал, что начинать ты бы могла с меня!..

Говоря, Рихард не отводил от меня глаз, и в них было презрение – я это видел.

– А я, наоборот, считала, что подобными вещами ты пренебрегаешь.

– Да, безусловно, – подтвердил с энтузиазмом Рихард. – Для меня важней другие ценности, чем круглая печатка МНК^[12].

– Вот то-то и оно, Рихард, – с энтузиазмом сказала Ладена. – Я же с некоторых пор предпочитаю круглую.

– Ну ты у нас всегда была математичка…

– Поэтому не надо было забывать, что я могу прикинуть и подытожить!.. Но все равно ты – восхитительный мужчина, и тебе положена гвоздика.

Меня от этих разговоров выворачивало наизнанку. В особенности когда он, продев гвоздику в лацкан темного пальто, сказал:

– Так я могу все еще думать?..

Тут я не выдержал. Выдернул изо рта сигарету, швырнул ему под ноги, схватил Ладену за руку и решительно сказал:

– Поехали домой, Ладена! Нам еще собираться – а в два поезд. Мама, наверно, там с ума сходит!

Конечно, это вышло не ахти как умно, но, если бы я на минуту дольше пробыл возле этого комедианта, я бы не знаю что выкинул.

– Уже так поздно? – сделала испуганное лицо Ладена.

А Рихард сделал пируэт:

– Не смею вас задерживать, друзья. Счастливого пути!

И пошел к мостовой, где возле тротуара у него была машина.

Вишня с Яркой тактично стояли поодаль.

Я обернулся к ним и перевел взгляд на Ладену. Я видел, что она сейчас не со мной – мыслями она с Рихардом. В голове моей от всего этого сделался сумбур, и я сказал единственное, что способен был тогда произнести:

– Может, зайдем куда-нибудь? Я с самого утра жутко хочу выпить!

Мы снова замолчали. Потом я спросил:

– Ты что, послала ему извещение о свадьбе?

– А почему бы нет? – ответила она и слегка покраснела.

– А для чего это было нужно? – спросил я.

– Не кричи на меня, сделай милость, – сказала она, что было просто глупостью, поскольку я совсем на нее не кричал.

9

Мы помирились только через четверть часа. Рихард был мне противен с первого взгляда, и я сказал это Ладене. А еще сказал, что при желании и я мог пригласить любую девчонку. Хоть десять баб. На что Ладена ответила:

– А почему же нет? Конечно, мог бы.

И тут меня взорвало. Взорвало от спокойствия, с каким она это произнесла. Я неожиданно понял, что рассчитывать мне не на что: говорит обо мне как о постороннем, сама так хороша и так самонадеянна, видит, что я терзаюсь, и ей наплевать… Потом стал убеждать себя, что ни к чему теперь забивать подобными вещами голову. Пари не состоялось. Так о чем речь? Не более как о девчонке, которую случайно встретил и которую, по существу, не знаю. У каждого из нас своя жизнь – а на руках свидетельство о браке. Мы новобрачные. Только ничто от этого не изменилось. И для Ладены тоже.

– Я страшно хочу есть, – сказал я первое, что пришло на ум, и уж не знаю, как я в ту минуту поступил бы, если б Ладена отклонила мое предложение пообедать и поехала бы в общежитие.

К счастью, она сказала, что не против посидеть в каком-нибудь примитивном заведении, поскольку все эти шикарные рестораны в последнее время действуют ей на нервы. Вопрос, понятно, был не в нервах, а в деньгах. Ведь я-то думал, что мы все поедем к Колману и разопьем там выигранные пять бутылок. Но Колман смылся. Потерпел фиаско – это было ясно. И вот мы начали подсчитывать свои ресурсы. Ладенина повышенная стипендия ожидалась только через неделю. Я же свою прохлопал, заработав в конце летнего семестра две тройки. Сообща мы наскребли всего сто восемь крон.

Мороза такого, как накануне, правда, не было, но солнце за весь день ни разу не показалось – и Ладена в тонком платье и коротеньком пальто стала зябнуть. Мы повернули и пустились боковой улочкой к площади. Бежали, взявшись за руки. Портфель у меня был в левой, букет у Ладены – в правой. Прохожие оглядывались, но нас это не волновало. Когда бежали мимо скверика, попался один папин приятель – пан Заградничек. Он стоял у тротуара и расплачивался с таксистом. Не выпуская Ладениной руки, я помахал ему портфелем – и Заградничек удивленно посмотрел нам вслед. На перекрестке мы свернули влево. Я знал, что дальше, на углу, должна быть забегаловка четвертого разряда, только никак не думал, что народу в ней как сельдей в бочке. Галдеж стоял немыслимый. К счастью, ни одного тупого, хмурого или несимпатичного лица там не было. На столе стоял суп с рубцом, и буженина с хреном чувствовалась уже от двери. Вокруг столов сидели каменщики в свитерах и куртках поверх рубашек, а у окна какой-то пентюх терзал геликон. В басах гармоники явно чего-то не хватало, но этого никто не замечал – тут, кто не ел, тот пил, а кто не пил, тот пел.

Наконец мы нашли два свободных места в дальнем конце зала у длинного стола. Четверо каменщиков с интересом нас оглядывали. Венца и Ладя только кончили ученье, двое других были отцы семейств. Все прибыли из Будейовиц, спали в вагончике, не боялись ни дождя, ни града, ели с огромным аппетитом и во все время обеда говорили с Ладеной. Сперва про то, как стирают себе вечером рубашки, потом про институты – у старшего, широкоротого и сильного, как медведь, бригадира Проузы, училась дочь на медицинском в Пльзени – и, наконец, о футболе.

Это был потрясающий обед: взяли свиную голову, сверх того – докрасна зажаренную колбасу из рубленой свинины с ливером, невероятное количество хрена и охотничью. По случаю торжества взяли ее целую бутылку и попросили принести стопки на всех. Два раза поднимали тост: первый – чтоб теща была доброй, второй за здравие… Правда, пан Проуза так и не поверил, что мы новобрачные. Как только отер рот, выразил сомнение:

– А вы нас, случаем, не разыграли? У молодых ведь это в паспорте!

Потом скользнул еще раз по мне взглядом и добавил:

– И в глазах…

За стопочкой охотничьей такое не обидит, наоборот – поднимает настроение. Мы с Ладеной хитро переглядывались, и я доволен был, что бросили наконец говорить о лекторах и сессиях. А что Ладена так разбирается в футболе и разных нарушениях правил, я действительно не ожидал, не прерывал ее и радовался, что жизнь опять пойдет веселее – сданы экзамены и будет уйма времени на недочитанные книги, на театр и на Ладену. Когда же, отобедав, бригадники поднялись и снова стали пожимать нам руки, я позабыл и Колмана, и неудачное пари – обнял Ладену, любовался ею и слушал геликон. Потом Ладена, передав аккордеонисту десять крон, сказала мне:

– Сейчас кое-что исполнят в твою честь!

И это «кое-что» оказалось арией Цыганского барона, и я пел ее вместе со всем залом, гладил Ладену по коленке, как влюбленный школьник, и восторгался мысленно: «А неплохая забегаловка, ей-богу, неплохая!»

Потом Ладена говорила:

– Где мы, Алеш?..

А я не отпускал ее руки и спрашивал:

– Скажи, ты хоть немножко счастлива?..

– Немножко! – отвечала она, комично округлив глаза.

– Смотри у меня, так держать! – внушал я и лишь тогда выпустил ее руку.

Теперь, кажется, я мог быть собой доволен. Было три часа, а сколько уже я успел! За всю жизнь вряд ли проявил столько решимости, как за один этот день. Я опрокинул последнюю стопку, хотел сказать Ладене что-нибудь хорошее, но она меня опередила и заявила вдруг, что у отца ее точь-в-точь такая фигура, как у пана Проузы.

А я вспомнил, как она с паном Проузой рассуждала о футболе, и спросил, где она научилась так в нем разбираться.

– Дома, где же еще, – сказала она как о чем-то совершенно ясном.

– Твой отец футболист?!

– Чиновник. Был и остается… Такая вот у нас семейка, – ответила Ладена, и я заметил, как во взгляде ее появилось что-то вроде упрямства и тоски (что именно, не мог определить. Возможно, это была ненависть). Ладена стала мне рассказывать, как вместо того, чтобы учиться играть на рояле, что было ее мечтой, она должна была ходить на теннис.

– Отец взял для меня тренера за плату, когда я еще не кончила девятилетку, и иногда сам появлялся вдруг на корте, словно бы случайно. Сядет на лавочку у сетки и начнет прерывать старика Хароуза, изрекая очередную глупость о форхенде или свечах. Старик однажды чуть не схлопотал инфаркт, когда вдобавок к поучению отец влепил мне оплеуху. Таким путем он, видимо, надеялся сделать дочь мастером международного класса. Была у него подобная мечта.

– Ты никогда этого не рассказывала… – удивился я, забыв, что знаем мы друг друга без году неделю и охватить такие темы еще не могли.

Потом спросил:

– А кто у тебя отец?

– Говорю, чиновник, – посмотрела она тем же странным взглядом, – работает секретарем…

– Понятно, только где?

– В Кошицах. В «Словане». Он зарабатывает, не думай…

– А домой приезжает?

– Случается… Раза два в год.

– И мама там?

– Эта в Усти.

– И как она воспринимает?..

– Что? Отца?

– Нет, вообще?..

– Мы уж привыкли… – перевела она взгляд на официанта.

Я заказал два кофе, как она просила, и посмотрел с надеждой ей в глаза. Хотелось слышать еще что-нибудь об Усти, о том, что делает там мама, куда ходила Ладена в воскресенья, куда она уезжала на каникулы… Но говорить об этом она не стала. Только прибавила:

– Папа вообще-то неплохой, не думай. Я иногда его даже люблю. Когда я была маленькая, он варил мне кашку. И по сей день не понимаю, как человек мог вырасти на кашке!

Мне нравилось, когда Ладена говорит, она сопровождала это выразительными жестами, умела ясно и открыто улыбнуться… Но было уже почти четыре, мы все допили, и двойной кофе тоже, денег больше не оставалось, и я знаком попросил у официанта счет.

Едва он подошел, держа бумажник, как меня охватила странная тоска – разом вспомнился Колман, пари и предстоящие хлопоты о разводе… А тут еще была Ладена и наш вечер после свадьбы.

Официант взглянул на меня весело:

– Все уж оплачено, товарищи! Кроме двойного кофе, разумеется.

Счет за нас оплатил пан Проуза.

Это было не таким обычным делом в моей практике. Из двух моих дядьев – один был хорошо устроен – никто ни разу не дал мне и геллера. Мы с Ладеной переглянулись. Потом единодушно порешили: при первой же возможности нагрянем в бригадный вагончик с ящиком пива и самым большим батоном колбасы, какой отыщется.

Неистраченная сотня грела сквозь карман, и я предался приятным размышлениям о том, где можно еще посидеть часок-другой с Ладеной. Но деньги были не полностью мои, пятьдесят с лишним крон было Ладениных. И я напомнил ей об этом.

– Я возьму только на такси. А что останется, когда-нибудь на меня потратишь.

– Когда-нибудь?! – озадаченно повторил я. – Ты собираешься ехать домой?

– В общежитие, – поправила Ладена. – Это не одно и то же. Домой можешь ехать ты.

О том, что мы проведем вечер вместе, мы заранее не уславливались. Но мне казалось, это разумеется само собой. Сегодня наша свадьба, и следует ее отпраздновать. Планировался сабантуй, и, если Колман сдрейфил, что же теперь: бросить на помойку кольца и не отметить вместе этот вечер? Я взглянул на Ладену. Она была спокойна. Даже улыбнулась, когда я подал ей пальто. Что на нее наехало? Не оскорбил же я ее ничем… Мы вышли через коридор на улицу. Были уж сумерки. Мы обогнули дом и остановились на тротуаре.

– Пока, – сказала Ладена и протянула мне руку.

– Пока, – сказал я, не пытаясь ее удержать.

Она не обернулась.

Всё.

Я побежал за ней, схватил за руку.

– Ты это что, серьезно? – проговорил я, задыхаясь.

Потом повысил голос, словно испугавшись, что останусь один на один с тем, что произошло:

– Наверно, надо все-таки договориться, как быть дальше, или тебе безразлично?..

– Наверно, ты мне все-таки позвонишь?

– Я не о том.

– О чем же?

– Я хочу пойти посидеть с тобой куда-нибудь…

– А я хочу вернуться в общежитие, – сказала Ладена сухо.

– Но можно все-таки договориться… – сказал я снова, хотя и сам не понимал в эту минуту, чего добиваюсь.

– О чем ты хочешь договариваться? – посмотрела она так серьезно и открыто, что я невольно отвел взгляд.

Это был прямой вызов. Вполне нам можно было бы назвать вещи своими именами, но ни она, ни я этого не хотели.

– Поговорить можно обо всем, – дипломатично сказал я, – только спокойно, не на тротуаре. Что, если нам зайти на Вифлемской площади в наш погребок? Нам было хорошо там.

Она молчала. Смотрела куда-то вдаль, поверх меня.

Потом сказала:

– Вон, можем взять такси!

В такси мы забыли на заднем сиденье букет. Я купил новый и поцеловал Ладену в щеку. Она нагнула голову. Я видел от корней ее нежные волосы, по которым столько раз уж проводил рукой. И сделал это снова. Но безрезультатно. Если девчонка заберет себе что-то в голову, надо или уж признать ее правоту, или уйти. Ни того, ни другого я не сделал. Уйти еще, пожалуй, было бы возможно, будь я железно убежден, что между ней и Рихардом ничего нет. Последнее мучило меня больше всего. Больше предстоящего развода. Но речь об этом я завел не сразу. Сначала поговорили о разной ерунде, причем болтал главным образом я, а не Ладена, поскольку я старался отогнать от себя мысль о ее отношениях с Рихардом. И старался изо всех сил, но голова моя после второй рюмки красного плохо мне повиновалась. Чтоб разрядить неловкость, я, например, сказал:

– Так тебе в общежитии не нравится? Там ведь у вас, наверное, ужасно весело?

– Наверное, – ответила она и снова посмотрела тем открытым взглядом, каким смотрела час назад на тротуаре.

– Постой, – сказал я, чтобы сразу исключить все подозрения на этот счет, – мне интересно: как вы с Вишней организовали свою жизнь в совместном блоке?

– Сказать, чтобы особенно удобно, не могу… Но обжились. Теперь привыкли, а в начале…

– Что в начале? – спросил я с любопытством.

– На первом курсе мне по вечерам часто бывало грустно. Особенно недоставало мамы. Знакомых в Праге не было, не знала, куда и пойти…

Ладена говорила искренне, и я немедленно это использовал.

– А после? – спросил я.

– Что ты имеешь в виду?

Она подняла голову, а рюмку, которую поднесла к губам, поставила на стол.

– После ты уж, наверно, знала, куда пойти и как употребить свободное время? Я имею в виду после того, как повстречала Рихарда.

Я выпалил это одним духом, наверно, потому, что где-то в подсознании не оставлял ни на минуту мыслей о Ладенином прошлом и был готов вести с ней разговор о Рихарде до ночи. Не то чтобы я ревновал. Не в этом дело. Ладена дразнила меня своим молчанием, ничего толком о себе не рассказала и была не такой, как это на первый взгляд могло казаться. Другому парню было бы не важно, откуда девочка и как она вела себя до знакомства – особенно если она была бы так непостижима, как Ладена. Другому, но не мне. А стало и совсем муторно, когда на мой вопрос она спокойно подняла глаза и вместо долгих объяснений сказала:

– Ты что же думаешь, я с первого курса только и ждала, пока мне встретится Алеш Соботка?

– Да, – отвечал я уязвленно, – этого мне хотелось.

И, уже войдя в раж, напустился на нее:

– Зачем ты его позвала сегодня, интересно знать! Или мне это не положено?..

– Да ты никак ревнуешь, миленький?..

Ладена пригубила из рюмки, и было видно, что беседа начинает ее забавлять.

Я на минуту смолк. Сделал равнодушное лицо, словно меня не так уж это трогает, но был далек от равнодушия.

– Нельзя поинтересоваться?.. – сказал я. – А что в моих словах такого?.. Чем он вообще-то занимается?

– Зубоврачебной практикой.

– И где вы познакомились?

– В зубоврачебном кабинете, понятно.

– И он, понятно, пригласил тебя в кафе?..

– И долго ты еще намерен говорить об этом, Алеш?

– Недолго! – зло ответил я. – Но зачеркивать эту тему не будем!

Мы замолчали. В погреб ввалилась компания: четыре девушки и парень. Уселись за соседний столик и подняли галдеж.

Что оставалось делать? Ладена была своенравна, и от ее упрямства я немного поскучнел.

– Мы можем взять еще четыре раза по сто… – сказал я, прерывая молчание, но Ладена, устав от моей кислой мины, стала в чем-то меня разубеждать и чем больше говорила, тем больше обнажала мои слабины.

Потом спросила:

– А у тебя что, не было ни одной девчонки, Алеш? Да у тебя их, может, еще шесть! Может, ты – Генрих Восьмой? Может, ты их убиваешь одну за другой, как…

– Сейчас не об этом речь! – оборвал я.

– Тогда о чем же?

– Я своей девушкой ни с кем до сих пор не делился. И делиться не намерен! Пора бы тебе это знать!

– Не сумасшествуй! – пискнула Ладена – но уже тогда, когда я, обхватив ее за талию, рванул к себе и между поцелуями зашептал:

– Пора бы тебе знать!.. Впредь знай…

Трудно поверить, но и в ту минуту я не сумел сказать, что хочу быть с ней и, может быть, вообще не разведусь, что никогда мне не было так хорошо, как в этот день… Все, что я говорил потом, было глупо, я понимал это, всегда я норовил тихонечко ретироваться отовсюду как-нибудь бочком, если не вывозил счастливый случай. Ладена же была человек, какого надо было заслужить, – тут у меня не возникало никаких сомнений.

Мы еще поболтали немного о соседней компании, оглядывавшей Ладенино свадебное платье, завели спор об одном молодежном телевизионном фильме, причем я незаметно подбирал веские доводы, чтоб уронить в глазах Ладены Рихарда. Но в конечном счете потерпел фиаско – вино делало свое дело – и опять чувствовал себя смешным и обойденным, а потом с удивлением услышал, как я говорю:

– Если ты любишь Рихарда, люби, пожалуйста, мешать не стану! Честно, Ладена. Я вполне серьезно!

– А я вполне серьезно думаю, что бесполезно продолжать этот нелепый разговор, – заметила она. – И тебе надо расплатиться.

– Ну что ж. Пусть так, – отсел я от Ладены, хотя сам чувствовал, что глупо говорить подобным тоном.

Меня съедало недоверие, и я не понимал, что задаю нелепые вопросы в самое неподходящее время.

– Послушай, – начал я через минуту снова, – зря ты сердишься. Просто меня интересует все, что связано с тобой.

– Хватит! – крикнула Ладена, даже не взглянув на меня.

– Нет, почему? Это захватывающая тема. Внесем ясность в ситуацию…

«Наверно, у нее с этим усатым что-то есть, раз она так упорствует», – невесело подумал я. Подсел опять, поймал ее запястье и добавил:

– Ну… посмотри на меня… Брось хмуриться… Что такого я сказал?

Она выдернула руку. Лицо у нее в ту минуту было совершенно неподвижным, гладким, как у статуи. Потом, вздохнув, подняла на меня серьезные глаза. В них было то же вызывающее выражение протеста, как и час назад, когда она рассказывала о теннисе и о своем отце. Немного посмотрев на меня так, она насмешливым, но безмятежным голосом сказала:

– Что нам тут еще делать? Я пошла домой.

– Наверно, все-таки – в общежитие, – поправил я со злостью, но злился больше на себя.

И то особое состояние нерешительности, когда хотелось быть с Ладеной и страшно было навязать ее себе на шею, не прошло даже на улице. Ладена смотрела с ледяной холодностью – и на прощанье мы сказали друг другу только «пока».

– Бывай!

– Надо нам все это оформить!

Под «этим» в ту минуту я имел в виду развод.

– Оформим, Алеш, не волнуйся!

Створки трамвайной двери сомкнулись, и я остался, как мешком прибитый, с Ладениным букетом в руке. Хотелось крикнуть на весь Национальный проспект: «Товарищи! Я уже семь часов женатый!» Но вместо этого я стал смеяться, махал букетом и бежал за трамваем как дурак.

10

Проснулся я с глухим предчувствием, что меня выгонят из дому. Что-то неладное со мной творилось, голова гудела, я посидел несколько минут на постели, думая о разных разностях и немного о Ладене, и тут раздался мелодичный удар часов, показывавших полдевятого. Пора было собираться к деду. Вечером мама объявила мне, что ему привезут уголь. Генеральная уборка в домике и забота о дровах, угле и огороде считались у нас в семье моей обязанностью. Я предвкушал уже, как облекусь в лыжную куртку и с удовольствием буду вкалывать на морозце.

Первоначально я хотел заскочить днем к Колману, потолковать насчет развода, но, к удивлению моему, он позвонил сам, как раз когда я, открыв дверцу шкафа, вытягивал оттуда свои старые брюки. Колман шумно дышал – я знал, что по утрам он делает зарядку с гантелями, – и хотел, чтобы я одолжил ему Паскаля, хотя звонил, понятно, не за этим. Договорились встретиться в пять часов в «Славии». Я допил в кухне чай, взял недочитанную газету и пошел к автобусу.

Когда въехали на Страгов^[13], оглянулся на город. Над Виноградами сбились серые барашки облаков. Сегодня можно было ждать и снега. Я любил снег. И физическую работу на воздухе. При ней хорошо думалось… Дед приготовил мне картофельное рагу к обеду. Говорили мы мало. Дед у меня худой, высокий и страдает астмой. Читает много книг о путешествиях и любит их обсуждать со мной. Но в тот день обсуждения не клеились – голова у меня была занята Ладеной. Мне представлялось, что в дальнейшем, если мы еще станем встречаться, между нами будет непреодолимая преграда всяких недомолвок, и, сколько ни раздумывал на эту тему, ничего существенного не придумал. Решил я показать Ладене, что не так уж меня все это волнует, чтобы названивать ей каждый день, и, забрав утром лыжи, двинуться с какой-нибудь компанией в горы на субботу и воскресенье. «Почему нет?» – спрашивал я себя. Серьезные шаги я никогда не совершал самостоятельно – почему и на этот раз не пустить все на самотек? Главная проблема моей жизни – в неумении что-то отстоять. Ведь это папа хотел, чтоб я занялся историей, и говорил, что только к ней у меня склонность. Судил же он так по оценкам, которые мне ставили в выпускном классе, а у меня, возможно, были склонности и к медицине и, уж во всяком случае, к юриспруденции, я хотел стать судьей, прочел кучу брошюр на эту тему – мог бы представить папе целый список – и все-таки, когда дома обсуждали, в какой вуз подавать мне документы, не сказал о том ни слова. Возможно потому, что страшно накачался тогда аспирином… Только боюсь, что дело тут не в затянувшемся ОРЗ, и, будь я даже в самой лучшей форме, я все равно не смог бы противостоять отцу.

В два часа к деду зашел старик пан Духонь, а к трем я успел уложить уголь, навел блеск во всем доме и нагулял волчий аппетит. Пыль у меня была даже в ушах. Так что сначала я отмылся под душем, вычистил грязь из-под ногтей, причесал мокрые волосы и навернул две тарелки рагу, а уж тогда пошел прощаться с дедом и паном Духонем, которые почти не обратили на меня внимания – так были заняты партией в шахматы. Дед мой проигрывал – и молча протянул мне руку. Я поехал в «Славию».

Как только у Национального театра слез с трамвая, напоролся на одну девчонку из нашего подъезда. Мы по неделям с ней не попадаемся друг другу на глаза, но если я куда-нибудь спешу или вообще не в настроении разговаривать, то обязательно столкнусь с ней чуть ли не нос к носу – как нарочно. Я ей сказал: «Привет!» Она ответила и тут же стала спрашивать, заметил ли я ее новое кольцо (и что эти девчонки думают: в подзорную трубу, что ли, я смотрю людям на пальцы), и стала приставать, чтоб я его померил. К счастью, я куда-то задевал свое «обручальное», а то Милина – так зовут девчонку – могла бы разнести по дому какую-нибудь басню. Я ей сказал, что сдал за пятый семестр все экзамены и был ужасно занят, и она этому страшно удивилась. Она, мне кажется, способна удивляться по любому поводу. Впрочем, руки у Милины правда недурны. Ничего в ней такого нет, только вот эти узкие мягкие ладони. И тонкие пальчики. Сказал еще, что завтра еду в горы, что до начала лекций целая неделя, сказал, что как-нибудь к ним, на второй этаж, зайду, и побежал в кафе.

На десять минут опоздал – а Колмана там не было. Я прошел в самый конец зала, в нишу, где обычно собиралась наша компания (сидело тут несколько посторонних, свободных столиков, однако, было много), и занял место у окна, откуда открывается вид на Градчаны. Попросил кофе и, откинувшись на мягком кресле, стал смотреть на освещенный город. Это я делал и в другие дни, но россыпь огоньков, мерцающих в темной глуби Петршина^[14], сегодня показалась мне особенно красивой. Представилось, как будет весной, когда все зацветет в старинном парке, возле Махи^[15]… Тут позади меня раздался возглас:

– Отлично… Он уже пришел!

Это был Ченька Колман, и обращался он наполовину ко мне, наполовину к какой-то деве. Не знаю, для чего он притащил с собой постороннюю девчонку, когда мы собирались с ним серьезно обсудить вопрос развода. Девчонка была никакая. Шатенка, с влажными от снега волосами, и на ней сплошь наверчено было все вязаное – шарф, свитер, брюки…

Он нас представил.

Фамилия ее была Лепешицкая, и еще до того, как они сели, Ченек мне сказал:

– Когда у тебя будет время – посмотри…

И сунул в руку мне два сложенных листка. Потом подсел вплотную к Лепешицкой, вытянул ноги под столом и объявил:

– Ну как чудесно, что я тебя вижу!

Будто рассчитывал увидеть что-нибудь другое.

Сначала мы поговорили об Ондроушеке, я Ченьке рассказал, какой это, оказывается, мировой мужик. Ченька, разумеется, со мной не согласился, буркнул:

– А ты бы знал его, как я!..

Но мы, те, кто ходил к Ондроушеку на семинар, знали его получше Колмана. Потом он начал говорить, что собирает у себя на даче какую-то компанию – просто выкобенивался перед Лепешицкой до невыносимости. Я смолчал, закурил сигарету и своим видом Ченьке показал, что договаривался с ним о встрече по другому поводу – не для того, во всяком случае, чтоб я мог лицезреть его замотанную в шарфы девицу, которая была не в моем вкусе. Не знаю, понял он это или не понял, но только через четверть часа бесполезной болтовни перешел наконец к делу.

– Послушай, где ты откопал эту худышку? – сказал он.

Я в первый момент подумал, что это он о Милине, и подивился мысленно, как мала Прага, но он имел в виду Ладену.

– Ты обратил внимание, какой у нее вид?

– Какой? – сделал я недоумевающее лицо и посмотрел довольно сухо на его подругу, завернутую в шерсть, как в кокон.

– Какой? – спросил я еще раз.

– Воинственный!

«Вот глупость-то», – подумал я, но промолчал. Просто дал понять, что в таком духе обсуждать Ладену не намерен. До Колмана, конечно, не дошло:

– Тебе не кажется?

– Нет, – возразил я без особого энтузиазма.

Колман задумчиво кивнул, словно все мысли и соображения высказывал ради меня одного, а потом добавил:

– Вряд ли она обрадуется, когда мы подадим в суд заявление. Воображаю, какую закатит сцену…

– То ли закатит, то ли не закатит, – сказал я и опять уставился на его деву. К счастью, она, взяв сумочку, поднялась.

– У меня, кажется, ужасный вид… – с отчаянием взглянула она на Колмана. – Есть у тебя какая-нибудь мелочь?

– Конечно, дорогая!

Ченька полез в карман за мелочью, а я – к себе за следующей сигаретой.

Я видел, каким взглядом проводил он Лепешицкую.

Преданным. Обреченным.

И видеть это было мне приятно.

– Теперь скажи: почему вы с ребятами подстроили мне эту штуку? – спросил я. – Почему мне, а никому другому?

Я произнес это со всей категоричностью – мне опротивел его треп, и, главное, я никогда не знал, что из его болтовни можно принять всерьез и сколько в его похвальбе бывало правды.

– Какую штуку? – притворился он непонимающим.

– Басню о том, что новобрачных могут развести в двадцать четыре часа, придумали ведь вы?

– Ну глупости! Такое было положение. Это тебе любой законник скажет. Стоило сослаться на какие-нибудь непредвиденные обстоятельства – скажем, болезнь в роду невесты или внезапно появившееся отвращение к интимной жизни, утаенные факты, да мало ли… и вас сейчас же разводили.

– Стоило, стоило, – передразнил я со злостью.

– Уж не считаешь ли ты, – раздраженно вытаращил он глаза, – что нам это было известно, когда мы заключали пари? Не допускай даже такой мысли, Алеш! Когда Ежоур узнал, что положение не действует, я сразу побежал тебе звонить – только жених наш не хотел брать трубку. Зачем ты прятался? Скажи? Потом-то мне все стало ясно. Особенно там, в ратуше. Это нас и взбесило.

– Что тебе стало ясно?

– Что жениховство свое ты замыслил вполне серьезно, только хотел слупить с нас пять бутылок. Ладно, ты их получишь! – сказал Ченька и явно удивился, встретив мой серьезный взгляд.

Но больше всего поразило его мое признание:

– Возможно. Возможно, я замыслил это и серьезно. Скорее, все-таки нет…

Я замолчал, чувствуя, что Колман окончательно сбит с толку. Потом потерянно махнул рукой:

– Ладно, устрою как-нибудь.

Но как устрою, я понятия не имел.

Он начал утешать меня:

– Я знаю одного юриста. Он нам составит заявление бесплатно. Недели две протянется разбор – но это уже можно пережить…

И, увидев страдальческое выражение моего лица, спросил:

– Может, выпьем? Мы все равно тебе всей компанией должны!

С его стороны это было довольно мило.

Официантка еще записывала наш заказ, а Ченька уже обернулся к двери.

– Куда же она делась, не пойму, – растерянно сказал он. – Кого-то, вероятно, встретила… – И снова оглядел зал через ряды столиков. – Это меня в ней просто злит: только куда-нибудь зайдем, как обязательно кого-то встретит…

И вдруг ни с того ни с сего заявил:

– Да. Ты, пожалуй, прав. Мне тоже этого не избежать. Я, вероятнее всего, женюсь на Андуле!..

– На какой Андуле? – насторожился я, боясь очередного подвоха.

– На Лепешицкой, разумеется. Надо сказать, умнейшая девчонка. Роскошные стихи пишет.

– Возможно, – произнес я, немного растерявшись.

– Нет, правда – нечто совершенно несравнимое с нашими, факультетскими. И сказать откровенно…

– Что?

– Веришь? Я, кажется, не возражал бы уже быть женатым. Девчонку эту я по-страшному люблю.

– И давно вы знакомы? – стало разбирать меня любопытство, хотя еще плохо укладывалось в голове, что е Колманом могло произойти такое.

– С незапамятных времен. Еще с танцевальных уроков в школе. Потом три года пробыла с родителями в Польше. Месяц, как приехала, и я едва не налетел на нее в городе. Сначала просто не узнал. Пишет громадно. Обязательно прочти. Я знаю, это по твоей части.

Я вытащил листок, пробежал глазами несколько строчек и, сунув его обратно, чокнулся с Колманом.

Немного посидел молча, слушая гул зала.

– Ченек… – сказал я через некоторое время.

– Ну?

– Тебе серьезно кажется, что у Ладены вид воинственный?

– Ее зовут Ладена?

– Да.

– Вполне серьезно, Алеш. Ну а что такого? А представляешь, как она взъестся на законника, который будет вас разводить?..