Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"
Автор книги: Карел Шторкан
Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Тут он моментально поджал хвост и со всех ног помчался за деньгами. Заплатил все до копейки. Смолин потом звонил мне, говорил, чтоб я такие вещи впредь согласовывал с ним, хотя я ни словом не обмолвился директору об этой истории.
– Конечно, пурга, раз и тут уже все занесло. Слушай, чего ты так ползешь?
Павличек не ответил и по-прежнему тащился посередине пустынной улицы со скоростью тридцать километров.
– Трусишь, что ли? Давай быстрее. Двигай!
Он прибавил скорость, но немного. Видно, опасался юза.
– Привет, уже и тут метет, – заметил он, словно только что открыл глаза.
– Ты что, только проснулся? Поддай газу. Поддай! Не жалей эту колымагу. Струги в порядке?
– Нормально. Только запасной, который в Стритеже, поломан. Ремонтируют. К утру обещали закончить.
У театра мы свернули на улицу с односторонним встречным движением. Постовой отчаянно замахал нам, но остался позади. Огромный куб жилого дома слева принял на себя напор ветра. Казалось, к утру дом рухнет под его ударами, и отделаться от этой мысли было невозможно.
– Запасной струг должен быть в порядке на сто процентов, понял? Сам проследишь. Пускай швы подъемного механизма сварят вдвойне. И ничего мне не рассказывай, позвонишь туда и после заедешь, посмотришь. Грузовики все укомплектованы?
– Ага, – насмешливо ответил Павличек. – У Бальцара напарницей – Карабиношова.
– Тогда порядок. И хихикать тут нечего, Павличек, потому что Карабиношова в десять раз лучший напарник, чем каждый второй мужик. Понял ты, что я говорю?
– Еще бы, она первоклассный напарник.
– Это ты что, в другом смысле?
– Почему? – Он засмеялся. – Но люди устали. Только кончился один аврал, на́ тебе следующий. Им тоже отдохнуть надо.
Мои скрюченные ноги постепенно затекали.
– Надо, да не всем. Ты вон даже на работе отдыхаешь. Полагаешь, это тебе всегда будет сходить даром?
Тон у него был уверенный; я же твердо знал одно – предстоит адская работенка. Нигде ни души. Люди забились по домам, заперли двери, съежились под перинами. Рестораны закрылись, выключили вентиляторы. Смрад сигаретного дыма отлично выдует хоть и не прекрасный, но все же воспеваемый ураган, который перепутал географические широты, долготы, времена года и живет себе по собственному разумению.
– А что я такого сделал, скажите на милость? Диспетчерский дневник в порядке, рапорты с мест тоже, так в чем дело? И дневник этот я веду добровольно, в нерабочее время!
– Ах, добровольно! Это ты прав, голубок. Однако ведь ты подписал трудовой договор, а там значится, что сматываться во время рабочего дня ты имеешь право только с согласия начальства. Понятно? С моего согласия. Так что учти!
Он заметно сник, но все еще оправдывался – думал провести меня.
– Я просто отлучился ненадолго, вот и не оказался в ту минуту у телефона.
– Ты мне зубы не заговаривай. Не ври! Оба вы дрыхли. Дневник заполняли кое-как. Очень мне любопытно, как там у вас записан звонок того типа из транспортного отдела, если он до вас так и не дозвонился. Ловкач ты был, им и останешься!
Я рассвирепел, я готов был растерзать его.
Машину занесло, задние колеса стукнулись о тротуар, от толчка нас повело под часы.
– Я сказал тебе ехать быстро, но не рискованно!
За поворотом у обувного магазина он прибавил скорость, машина, словно маленький бульдозер, проехала по всей улице боком и остановилась в метре от низкой аркады магазина полуфабрикатов.
– Ты что, в витрину решил въехать?
– А что? Сами велели прибавить газу, товарищ начальник. Мне-то что. Я и к утру в управление поспею. А вот вам, Зборжил, очень нужно спешить.
– Подлец ты, Павличек. Давно я так считаю.
– Взаимно.
Он прибавил газу, словно испытывал судьбу, машина скользила боком и только там, где днем мостовую посыпали шлаком, шла нормально.
– Держись посередине!
Впереди, за пеленой снега, маячили дома, безжизненные в ночи, насмешливые и смешные одновременно, набитые людьми, которым можно спать до утра.
Павличек был язвителен, словно именно для этой непредвиденной поездки собрал всю свою желчь и теперь выхлестывал ее на меня.
– Нам уже и из области звонили, что самое позднее завтра к полудню необходимо вывести из Рудной какой-то большой агрегат. Пресс, что ли. Вчера за ним из Остравы приехали с трайлерами. А дорогу-то замело! Что скажете?
Я сдерживался, хотя и с большим трудом. Пусть только все кончится, уж я этого типа вызову на комитет, разоблачу и выгоню вон.
– Хитер ты – здесь нет свидетелей. Так что пользуйся случаем, хоть он и дешево стоит, – валяй вовсю.
– Знаю. Это прекрасно. И еще знаю – нынешняя зима складывается для вас неудачно. Кое-как справились с четырьмя авралами, да только совсем бесславно, дорогуша, а на этом-то, на последнем, и вовсе шею сломаете – пресс-то застрял в Рудной!..
– Что-о?! – Я вытаращил глаза. – А ты чем помог? На простом дежурстве и то дрыхнешь!
– Каков шеф, таковы и подчиненные. Это закон. Или нет?
– Да?
– Иной раз и дрыхнуть полезно для дела, – многозначительно произнес он.
– Сволочь ты, Павличек.
Он улыбнулся мне улыбкой этакого парня с револьвером, который уверен, что жертва никуда не денется, и элегантно шутит, поскольку работает, не оставляя следов.
– Засиделись вы в начальниках, факт!
– Я позову милиционера! Останови машину, негодяй! Останови, говорю!
Он и не подумал затормозить, тогда я тяжелым своим башмаком наступил ему на ногу – он успел убрать ее с педали акселератора – и сильно нажал на тормоз. Машина по инерции прокатила вперед. Я выдернул ключ из зажигания. Нас дотащило до невидимого под снегом края тротуара.
– Пошел прочь от руля! Выкатывайся, гад! Сядешь сзади.
Я распахнул свою дверцу и выволок Павличека прямо через рычаг скоростей. Взмахнул кулаком – он увернулся. Я перегнулся, чтоб достать его, он отклонился еще дальше, упал, рукой подсек мне ноги. Я свалился в снег, больно ударившись челюстью. Сел на него, повернул к себе лицом и ударил. Он изловчился и пнул меня сзади ногой. Я отлетел, шмякнулся боком о машину. За эти несколько секунд я вспотел, словно после бог весть какой тяжелой работы. Павличек приподнялся, пополз ко мне на четвереньках.
– Дерьмо! – прошипел я. – Вонючий, вшивый гад!
Я цедил ругательства сквозь зубы, одно за другим, они скрипели на зубах, как песок. Помог ему встать на ноги. Хлопнули дверцы, завелся мотор. Я повернул машину в другую сторону – к механическому цеху. Сзади громко дышал Павличек, хрипел, что-то бормотал себе под нос.
– Я живо всем покажу, что ты за птица!
– Вам не поверят, – откликнулся он. – Как вам могут поверить?
– Заткнись. Некогда мне с тобой вожжаться. Но я тебе все сосчитаю. Вздрючу на комитете еще пуще, чем сейчас. Помни! Я ведь тоже не забываю. Этого – не забуду. Хочешь, подавай в суд!
Он ничего не ответил, сидел сзади, немой и покорный.
Улицей с низенькими домиками мы приближались к механическому цеху. Фонари на столбах тускло освещали двор. Я въехал в ворота. Услышал рокот моторов: две грузовые «татры», с мощными снеговыми стругами, навешенными на передние рамы, стояли рядышком. Меня облила горячая волна радости, я выскочил из машины, быстро подошел к первой «татре». Обернулся, крикнул в ледяное дыхание вихрей:
– Поезжай в управление! И не смыкать глаз! Буду звонить каждую минуту, и ты все занесешь в дневник! Понял? Двигай!
Он уехал, испарился. Тихий шум легковушки заглушил грохот автопогрузчика, наваливавшего балласт в кузов «татр». Каждая понесет десять тонн щебня, чтоб весом своим и ножом струга пробивать снежные завалы. Этот грохот, такой знакомый и родной, заглушал все, что шумело и вихрилось вокруг. Подготовка к поединку – пятому за эту зиму – была в разгаре. Я знал, что за стеклами кабин найду людей, измученных не меньше моего. Но виду подавать нельзя. Мы ринемся в снежную мглу, в буран, и окружат нас ледяные барьеры вдоль дорог, занесенные деревья и телеграфные столбы, домишки железнодорожных обходчиков, будки сторожей во фруктовых садах… Хотел бы я знать, что творится в душах этих людей, таких знакомых мне, с которыми я двинусь навстречу буре. Зимней, неукротимой, забивающей дыхание, пенной буре…
Я поискал глазами людей. В дверях барака мелькнула тень, и во двор вышла какая-то фигура – не различить, мужчина или женщина, – за ней другая.
Щебень с металлическим грохотом сыпался на дно кузовов, потом, по мере заполнения, звук менялся: стук камня о камень. Работавший на автопогрузчике Храмоста включил маячок, и он неизвестно для чего вращался над крышей кабинки.
Вразвалку шли к машинам люди в меховых комбинезонах, в шапках-ушанках.
Одна фигура привлекла мое внимание, не знаю почему – была ведь такая же неуклюжая, как и остальные. Илона.
Анка Пстругова побежала ко мне, издали крича:
– Вы с ума сошли! Как прорваться в Рудную? Гляньте, ужас какой!
Это я уже где-то слышал, подумал я: «Гляньте, ужас какой…»
Пришлепал Достал с сигаретой в зубах. Он смахивал на космонавта.
– Это правда, что к утру надо пробиться в Рудную?
– Ага.
– Сдурели? Не желаю я подыхать ради чьего-то приказа, наперед вам говорю.
Храмоста остановил погрузчик, но маячок крутился по-прежнему.
– Надеюсь, черт возьми, не пошлете меня в Брод, а, начальник?
– Тоже трусишь, Богоуш? Не хочется со двора, с надежного местечка?
– Да нет, почему. Но послушайте, ведь это что-то ненормальное творится. Не нравится мне эта буря. Плюньте! Всему есть предел. Коли невозможно, так нечего и пытаться. Черт!
Илона молчала. Бальцар ждал, что она скажет. А она молчала. Съежилась и молчала.
Н-да. Небо взбесилось. Стихия – одна, а может, составленная из тысяч стихий, я уже не разбирал, – плотным кольцом сдавила моих людей. Сзади, у снеговой фрезы, водитель Зедник прикладывал к капоту руки в рукавицах – согреть; старик привратник ждал, что будет дальше.
– Проспитесь, ребята! – крикнул я. – Надо ехать, не то нас заживо съедят, если струсим, не попытавшись даже добраться до места!
Карабиношова засмеялась. Пстругова укоризненно покачала головой.
– Хорошо тебе смеяться сейчас. А вот как измотаешься вконец, небось пожалеешь, что смеялась.
Я уже решил, в чьей машине поеду, но делал вид, будто мне все равно. Отошел. Люди провожали меня жесткими взглядами. Я зашел в сторожку привратника, записал номера грузовиков со стругами и снеговой фрезой, фамилии водителей и – опять на мороз. Люди ждали. На небе ни звездочки.
6
Снег висел над землей плотной завесой. Залеплял фары. Водители прогревали моторы. Мне пришло в голову, что неплохо бы позвонить в Брод Обадалу. Позвонить необходимо. И я опять побежал в сторожку. Схватил трубку, набрал номер.
Обадал сидел у телефона. Отозвался усталым голосом.
– Еще не выехали? Это ужасно! Задерживаетесь!
Я проглотил ругательство.
– Выезжаем! Скоро будем. Как у тебя с людьми, Обадал?
Так я и думал, его ответ не был для меня неожиданностью. Я знал – люди измотаны и пали духом.
– Скверно, товарищ начальник. Очень скверно…
– Так уж и «очень»? – перебил я.
– Да. Тут у нас белая тьма. Люди без передышки разгребают снег, вторую смену работают. Еле ноги таскают.
– Ты тоже?
Он усмехнулся – вымученная веселость.
– Я-то уж почти неделю не сплю, черт. Скоро не разгляжу, куда ложку сую.
– Слушай, друг, – заговорил я просительным тоном. – Мне от тебя кое-что требуется.
Как ни странно, он не стал возражать, хотя обычно у него на всякий приказ две сотни отговорок.
– Я могу помочь? – спросил только.
Эти слова меня обрадовали. Теперь засмеялся уже я.
– Можешь, милый. У тебя на складе больше всего соли. А ты жмотничаешь. Не возражай, я точно знаю.
Он хотел перебить меня, отбояриться. Соли своей он никому трогать не позволял. Ее мало, хотя и больше, чем на других участках, он сам ее выколачивал, потому что Прошекова нигде ничего достать не умела.
– Ты должен помочь нам, братец. И еще у тебя есть куча шлаку. Слушай хорошенько, встряхнись! Сосредоточься! Сосредоточься и не отнекивайся, это необходимо сделать. Возьми грузчиков и привези по полсотни тонн того и другого. Хотя бы на вашу паршивую площадь. И смешай как следует.
Мне не хотелось затягивать разговор, пора было выезжать. Я ободряюще подмигнул недовольному привратнику – буран помешал ему спать.
– Не горюйте, – сказал я ему. – Сейчас мы уедем, и вы придавите часок-другой.
– Поспишь тут с вами! – сердито огрызнулся он.
– К чему это все, товарищ Зборжил! – говорил меж тем Обадал. – В такой снегопад! Собачья же погода…
– Вот именно! Чего боишься? Я все беру на себя!
Подождал ответа. Знал, он согласится, если я распишусь в дневнике под своим приказом.
– Ладно. Ваше распоряжение занесу в дневник. И вы его подпишете. Сделаю, как хотите, черт возьми. У меня тут два-три человека, только что легли вздремнуть.
– Конечно, подпишу! Только ты как следует перемешай соль со шлаком.
– А это зачем?! – закричал он.
У него в самом деле не хватало рабочих рук, но в крайнем случае он мог бы достать людей в городе. Как-то уж он должен исхитриться.
– Мы хорошенько посолим знаменитое шоссе Брод – Рудная, понимаешь? И это спрашивает потомственный дорожник? Если посыпать – тогда хоть какая метель, снега на дороге не останется!
– Не многовато ли? По пятьдесят тонн? Этак самому ничего не останется…
– Останется! А вот если не выполнишь – останется по тебе вечная память! Не бойся. Делали так в других местах, и получалось.
– Вы только подпишите, и я все сделаю по-вашему.
Хлопнула дверь, в сторожку ворвался ветер, подхватил бумаги на столе. В печурке загудел огонь, искры высыпались на пол.
– Да, – послышалось еще в трубке, – тут у нас телефонограмма. Звонил директор машиностроительного…
– Небось насчет пресса? Тоже требует, чтоб дорогу в два счета расчистили?
– Вот именно. К полудню. Что у нас нынче? Среда? Так вот, ему надо не позже полудня в среду. А то нам будет худо. Он прямо сейчас, ночью, звонил секретарю районного Национального комитета.
Директор страхуется. Думает, достаточно приказать, и мы изловим пургу где-нибудь в полях и свяжем ей крылья на то время, пока с завода будут вывозить пресс. Я его понимаю, только не представляю себе, зачем он ночью надоедает секретарю.
– Что ты ему ответил?
– Сделаем, мол, что можно… Только люди, люди у меня измотаны, как собаки…
На Обадаловом участке была прекрасно оборудованная бытовка. Мягкие матрасы, чистые простыни. Да что в них толку, когда людям некогда спать. Только лягут – опять вставай, и пошла карусель…
– Это плохо, Обадал… Но надо держаться!
– Да что… Свежих людей нет. Не могут до нас добраться.
– Слушай. Брось плакаться. Воображаю, какое у тебя лицо, когда я тебе это говорю. Хочешь отвести душу – выбеги вон да ори в пургу сколько влезет. Но людям – людям скажи… – Я не мог сразу найти нужные слова. – Скажи им – надо! Может, поверят. Потому что они не обязаны. Но приготовь все, что сможешь. Не забудь соль со шлаком. Да, и еще песок. Песку бы! Не сердись, братец. Все. Скоро будем у вас. Со свежими силами. Держись!
Привратник дремал, положив голову на руки. Я стукнул по столу так, что он подскочил, уронил руки на колени.
– Будете храпеть – я вас уволю, и вам уже в жизни не видать такого теплого местечка! – сказал я. – Отсиживаете свои восемь часов, ждете не дождетесь смены! А там хоть буран, хоть потоп…
Я рассвирепел. Дед тут носом клюет, когда другие работают до изнеможения! Хлопнул дверью, споткнулся о скребок и помчался к «татрам».
Жгучий мороз ущипнул лицо, дух захватило. Режущий ветер рвал легкие, я топал по замерзшей земле, кипя злостью на весь мир. Грохот моторов относило ветром, и даже в трех шагах шум их казался негромким, они рокотали спокойно и ровно, словно радуясь предстоящей работе.
Я всмотрелся, где машина Бальцара. Обе «татры» уже подъехали к воротам. С первой кто-то спрыгнул.
– Ну как, товарищ начальник, едем?
– Я сяду к тебе, Бальцар. Если не возражаешь.
Он растерялся, не ответил.
– Напарник у тебя есть?
– Есть. Илона. Сидит в кабине, песни поет.
– Значит, не заснешь. Остальные?
– Готовы, хотя им не до песен. За них все песни перепела вьюга.
– Постой, а где же фреза?
– Зедник уже выехал, у него ведь скорость поменьше.
Кто-то высунулся из кабины, позвал. Я подошел.
– Зборжил! – окликнули меня. – Садитесь с нами! Вы ведь едете?
– Еду, Илона.
– Тогда залезайте!
Я забрался в кабину, Бальцар влез с другой стороны, посигналил и двинулся.
– Закройте дверь, в бога!.. – вдруг гаркнул он. – Нечего выстуживать кабину!
Он переключил на вторую скорость и неторопливо выехал из ворот. «Татра» спокойно покатилась по расчищенным городским улицам. Мотор работал ровно, оглушительно, подавая в кабину теплый воздух. Бальцар перевел на третью скорость, шум стал тише. Жужжала печка, мир казался чудесным, как картинка на эмалированной кастрюле. Снег налипал на ветровое стекло, щетки с трудом сдвигали его в стороны, но навстречу летели все новые и новые хлопья, слепили стекло.
Бальцар остановил машину, брызнул снаружи глицерином на стекло, снова включил «дворники». Снег превратился в кашу, резиновые полоски щеток застревали, вязли.
Остались позади последние дома города. Облысевшие деревья в садах накрылись снеговыми шапками. И от этого словно глубже вросли в землю. Деревья приняли странную форму – огромные, неправильные шары. В конусах желтого света фар лежали плоские поля, распростершись ниц перед бураном. Утомленные, они дремали, тяжело дыша под бременем, навалившимся им на грудь.
Дорога шла в гору, но горизонт не расширялся. Хмурые поля сливались с хмурым небом. Нас вели придорожные вехи и деревянные, выкрашенные в красный цвет шесты, которые мы вкопали по обочинам для ориентировки на случай заносов. Дорога всползала выше и выше. В сущности, шоссе от Дроздова к Броду все время идет на подъем. Брод лежит на четыреста метров выше Дроздова, и по дороге приходится проезжать триста тридцать три крутых поворота. Половина пути лесом, и это единственная выгода, да и то относительная: зимой простому смертному надо быть готовым к тому, что, заехав в лес, он может не выбраться из него до гробовой доски, вернее, до весенней оттепели, если только его не вытащат наши струги: у въезда в лес и у выезда из него наметает двухметровые сугробы.
Покрутившись по склонам холмов, дорога выбралась на ровное место и пошла лесом к цели нашей экспедиции – городу Броду.
– Это Илона позволила тебе взять меня?
– Чего ей позволять? Машина моя. Вряд ли она и сама-то рада, что едет. Или не так, Илона?
– Держись левей, миленький, а то в кювете застрянешь вместе со стругом.
Выезжая из Дроздова, Бальцар опустил нож струга, гидравлический механизм удерживал нож на пять рисок над уровнем земли, нож срезал заносы, снежные языки, поднимая позади грузовика белую мглу. Струг работал как зверь, отбрасывал снег, на полной скорости вскидывал его кверху, наносил ему удары, раны… Мы пропахивали снег, как лодка волны, оставляя за собой взбаламученные снежные вихри.
– Жми, Бальцар, первым идешь! Нам, правда, хуже: первыми подставляем себя снегу и ветру, но надо же кому-то взять на себя самое трудное, – подбодрила водителя Илона, и голос у нее был суровый, грубоватый, такой же колючий, как ледяные иголочки, вихрящиеся вокруг тяжелой машины.
Она глянула на меня. В желтоватой полутьме я видел ее глаза – пытливые, изучающие. Но не было в них никакого обещания, просто она повернулась и посмотрела мне в лицо, которое от этого чуть заметно дрогнуло.
Белая равнина уходила в темную даль. Выплыли из мрака тусклые огоньки, побежали заборы, несколько крыш, заваленных снегом, заметенная деревенская площадь. Ледяное чудовище – зима – ежесекундно меняло свой облик.
– Два мужика, оба водители! Не страшно, если воткнемся в сугроб, с дороги съедем. Жми, Бальцар, блесни перед начальником! Скорее в Брод…
«Татра» – тяжелый грузовик, пятнадцать тонн вместе со щебнем, и все же на поворотах нас то и дело слегка заносило, а на подъемах колеса временами пробуксовывали.
– Радковице, – назвал я тусклые огоньки, мимо которых мы проезжали.
Наша «татра» прогрохотала между низенькими домиками, швыряя им в окна кучи снега, затем крутой поворот возле замерзшего пруда – поворот этот скорее угадывался – вывел нас к возвышенности, поросшей сосновым бором, самым красивым, какой я когда-нибудь видел. Распластанные на плоской возвышенности поля спали.
– Спешить надо, – изрек после долгого молчания Бальцар. – Напа́дает еще снегу – неделю будем добираться до Брода. Илона, погляди-ка, где там канава, не съехать бы!
– Не могу. У двери Зборжил сидит. Зборжил, следите-ка вы за дорогой, поломайте глаза! Только, чего доброго, косить не начните!
– Не бойся, Илона.
– А то косить вам не к лицу… И следите, чтоб водитель не заснул. Это тоже входит в обязанности напарника. А застрянем – моментально выскакивайте. Лопата в кузове. Набросайте под колеса щебню. Это тоже моя обязанность.
– Не может быть!
– Потом надо вытащить трос и привязать его к ближайшему дереву, чтоб выдернуть машину из канавы.
– И это? А что еще?
– Еще много чего, когда вокруг такая свистопляска! – Она кивнула на окно, за которым валом валили мириады белых хлопьев.
– Как сто тысяч взбесившихся экспрессов, – спокойно вымолвил Бальцар; он еле заметно поворачивал баранку, маневрируя тяжелой, неуклюжей машиной. – Я уже сто лет со стругом катаюсь. Бывало, по трое с половиной суток без смены. Вываливался из кабины, отравленный вонью от солярки. Никак не смоешь, въедается в кожу, прямо отрава. Так-то.
– Вот парень, а? – похвалила Илона, прижалась к нему; Бальцар глянул ей прямо в глаза, и она отодвинулась.
– Потому и нужен напарник. Напарник необходим, как соль.
Илона выпрямилась.
– Славный ты парень, Войта. Значит, я тебе нужна, как соль? – Она засмеялась.
– Как соль!
– Это хорошо ты сказал, – тихо промолвил я, но слова мои утонули в реве мотора, в перестуке колес и шестерен.
– Такого мне еще никто не говорил. Вы говорили такое девушкам, а, Зборжил?
Она потянулась к щитку, длинными пальцами пошарила в поисках кожаного портсигара. Я подал ей пачку из кармашка под щитком.
– Нет, Илона. Но если хочешь знать, ты действительно нужна Бальцару, как соль. Не обойдется он без тебя, как ни верти.
Она глубоко затянулась, стряхнула пепел, задумчиво прикусила губу.
– Ладно. Я – соль для Войты Бальцара. Да будет так.
И судорожно рассмеялась. Бальцар отвел глаза от расчищенного полукруга на ветровом стекле, восхищенно и с любопытством глянул на Илону, растянул губы – в этой мертвенной полутьме улыбка его прямо-таки сияла. Он подмигнул мне, опять посмотрел на Илону и снова на меня.
– Под вашим сиденьем, Зборжил, фляжечка лежит. Не желаете?
Я нащупал фляжку и, ни слова не говоря, хватил глоток. Тотчас исчезло гложущее чувство горечи, сидевшее где-то внутри, его смыло первым же глотком. Теперь я вполне спокойно мог думать, что в следующий раз поеду не с Бальцаром. Сяду к Досталу или к Зеднику, чью фрезу мы еще не догнали.
– Как ни верти… – пробормотал Бальцар.
– Он там что-то шепчет? – хихикнула Илона.
Она перегнулась через меня, опустила стекло, выбросила окурок в темноту. Лежа на моих коленях, делала вид, будто никак не поднимет стекло.
– А вам я нужна, как соль? – шепнула, подняв наконец стекло; вспушила, поправила свои густые волосы. – Дайте-ка и мне. – Она взяла у меня фляжку, хлебнула. – Хочешь? – спросила Бальцара, но тот отрицательно качнул головой и отстранил ее руку.
Я забрал фляжку, завинтил крышку.
Мне стало приятно. Илона зевнула. Потом замурлыкала песенку:
А как белые снега, белые, холодные, намела метелица…
– Откуда это? – с интересом спросил Бальцар, песенка ему нравилась. – Пой громче!
Она не слушала его, погрузившись в себя.
Где ты спишь, любимый мой, кто тебя укроет, песенку споет?..
– Славная песня, – заметил Бальцар.
– Хорошо поешь, Илона, – добавил я.
– Ага. Хотели в Дроздовскую оперу взять, да я сказала: есть у меня уже место, на грузовике, в дорожном управлении… Отстали. Вот и пою. А вы еще ни разу меня не хвалили, – обернулась она ко мне.
– Не слышал, как ты поешь.
– Дайте-ка фляжку. Сами виноваты. Уж коли простой человек для начальника запел – дело не просто!
– Ничего себе, аванс, – сказал Бальцар.
– Ну, где же фляжка?!
– Помолчи, – сказал я, следя за дорогой; шесты поминутно терялись из виду. – Хватит с тебя.
– А я хочу еще.
– Ты же «поводырь»!
– Дадите вы мне фляжку или нет, черт возьми?!
– Молчи, – повторил я. – Следи за дорогой.
– А у вас тоже красивый голос. Мне нравится, ужасно. Известно это вам?
– Слушай, перестань, – попросил Бальцар.
– Тебе он тоже нравится, а, Войта? Можешь ты себе представить дуру, которая вышла бы за мужика с таким нежным голосом?
– Самый красивый на свете голос у тебя, – сказал Бальцар и хлопнул ее по колену. – Мне по крайней мере нравится.
– До того нравится, что хоть сейчас возьмешь?
– А почему бы и нет?
– Слышите, Зборжил, он готов взять мой голос.
Она наклонила ко мне голову.
В словах Илоны звучал укор. Она была так близко. Только руку поднять – и можно бы накручивать на пальцы ее волосы. Она меня соблазняла. И ей было безразлично, что Бальцар страдает. Она знала, до каких пределов можно дойти. Отвернулась. Я подумал, она ищет сигарету, и вдруг понял: плачет. Все тело ее вздрагивало, она старалась подавить всхлипывания, но они так и рвались наружу.
– Выходи замуж, Илона, и не мучай парня, Ты ведь уже давненько гуляешь с Войтой, правда?
Машину занесло, скрежетнул нож струга, выворачивая придорожный столбик. Столбик с грохотом повалился на плоскость ножа и отлетел направо, в темноту. Бальцар крутанул руль влево, грузовик понесло через дорогу прямо на дерево под огромной белой шапкой, метрах в десяти. Бальцар всей силой нажал на тормоз, еще и ручной рванул, все это совершилось в одно мгновение. Грузовик проехал метра два боком, щебень громко затарахтел о борта кузова. Остановились – Бальцар вытер со лба пот.
– Вы не могли бы прекратить болтовню? – только и буркнул.
Трясущейся рукой он нашарил в кармане сигарету. Зажег спичку, сложив ладони лодочкой – без всякой надобности, ветра здесь не было. Я ждал, что дальше.
На миг слезы Илоны смутили меня – все это как-то не вязалось с волнением Бальцара.
– Еще слово, и с машины долой! Поняли, Зборжил?
Он заглушил мотор. Теперь стало слышно, как снег бьет по крыше кабины. От мотора веяло маслянистым теплом и запахом солярки.
– Гм…
– Никаких «гм». Учтите. Я простой шофер, но и у меня есть кое-какие права. Когда я за рулем – никакой вы мне не начальник.
– В самом деле?
– И ничего вам тут не светит, товарищ начальник. В последний раз говорю! – рявкнул он и затоптал недокуренную сигарету. – Ясно, я хочу жениться на ней. Будем с ней вместе работать. Со мной она будет ездить, не с вами!
– Я так и предполагаю, – сказал я.
– С вами-то она кончила бы тем же, что и ваша старуха!
– Это хорошо, что ты хочешь на ней жениться, Войта, – ответил я. – И очень славно, что ты говоришь об этом так откровенно.
– А вы эти разговорчики-то бросьте! – крикнул Бальцар.
Он зажег лампочку, кабина осветилась. Илона сидела, закрыв лицо руками. Из-под пальцев у нее текли слезы.
– Люди вас терпеть не могут, потаскун вы этакий! Сорок лет, а никак не уйметесь! Вас боятся! Да разве такая девчонка польстится на мужика, который не справляется ни на работе, ни дома? Ходит один, как корова в поле, все вынюхивает, людей мытарит, сыты по горло! Так и запишите себе, пан начальник!
– Не забуду.
– И еще. Я тут обещал, что как-нибудь вопру вас стругом в снег. Так что берегитесь. Берегитесь!
– Да поезжай ты! – сорвалась Илона. – Замолчи! Я с тобой гуляю. Ну, гуляю, а только чем это кончится, не знаю сама. Что на это скажешь, Бальцар?
Наступила тишина, слышалось только бурное, взволнованное дыхание шофера. Он с грохотом захлопнул дверцу – та даже подскочила. Нажал на стартер. Мотор разок провернулся вхолостую, хрипло кашлянул, потом металлически зарокотал. Осторожно тронулись. Бальцар вырулил на середину дороги, и мы поехали дальше.
Мы плыли во мраке. Фрезы все еще не было видно, и Достал сзади не показывался. Глубокие заносы чередовались с узкими полосами снега, в некоторых местах ветер дул нам в спину, сметал снег впереди, обнажая покрытие; туманные снеговые шлейфы кружились неустанно, волнами, подстегиваемые незатухающей невидимой силой. Ветер скулил, качались деревья в лесу, а мы рвались вперед, неуклонно и свирепо.
Миновали деревушку. По высокой ограде старого замка я узнал Гельтинов. Возле пруда стоял превосходный трактир, недавно отремонтированный фасад его манил проезжающих. Там подавали отлично охлажденное пльзеньское пиво. Над сгорбившимися домиками распростерлась гробовая тишина. После крутого подъема, который мы взяли на первой скорости, дорога неожиданно свернула к лесу. За этим крутым поворотом, у первых елей, Бальцар вдруг кинул руль направо, резко швырнул грузовик на обочину, чертыхнулся.
Мы остановились. Посреди проезжей части высилась здоровенная снежная куча. Я выскочил из машины. Колючий снег ударил в глаза, в рот. Под кучей прощупывался металл. Пнул ногой – скаты. Счистил немного снега – открылся передок автомобиля.
– Экий болван!.. – Бальцар гневно выкатил глаза.
Он завел мотор и, подталкивая стругом, оттеснил «вартбург»[1] к кювету.
«Вартбург», должно быть, стоял тут давно. Нигде никаких следов. Только задубеневший лес да мы. На обочине было мало снега, «вартбург» остановился, сопротивляясь напору струга. Бальцар дал задний ход и снова наехал, сдвинул легковушку к придорожному столбику, совсем прижал.
Илона выскочила следом за мной.
– Сволочи окаянные! – кричала она. – Бросают посреди дороги, а ты бейся! Знала бы, чья машина, отлупила бы как собаку!
Позади выбился из тьмы свет фар, осторожно приблизился. Грузовик Достала; он вышел из кабины, поеживаясь в своем меховом комбинезоне.
– Кажется, я знаю, чья это развалина, – сказал он и выругался.
Бальцар спихнул легковушку еще дальше, на самый край обочины. «Вартбург» накренился, скользнул в кювет. Путь был свободен. Вьюга кружила, заметая следы. Деревья, чьи расплывчатые очертания время от времени проступали над желтоватыми и фиолетовыми сугробами, стряхивали новые порции снега, слепя глаза.
– Чья это колымага? – спросила Илона. – Скажи! Поеду, самого сворочу в снег!
Анка Пстругова поморгала, зябко переминаясь, потопала ногами в валенках.
– Подлецы, – грустно сказала она. – Таких в тюрьму сажать надо. Пускай, мол, кто-то вытаскивает их машины, пускай другие о них заботятся, самим-то неохота.
– Хозяин машины не простой человек, – заметил Достал.
Илона насторожилась.
– Кто же этот «не простой», хотела бы я знать?
Она уже открыла дверцу в кабину, да остановилась, ожидая ответа Достала.
