Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"
Автор книги: Карел Шторкан
Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Annotation
В сборник вошли новые произведения чешских и словацких писателей М. Рафая, Я. Бенё и К. Шторкана, в поле зрения которых – тема труда, проблемы современной деревни, формирования характера в условиях социалистического строительства.
Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
ПРЕДИСЛОВИЕ
Мирослав Рафай
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
2
3
4
5
6
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
7
8
9
10
11
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
12
13
Ян Бенё
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
Карел Шторкан
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
ПРЕДИСЛОВИЕ
В этой книге объединены три повести чехословацких писателей, посвященные современной жизни и современным людям.
Известно, что «повесть» – традиционный термин русского литературоведения, не имеющий точного соответствия в литературоведческой науке за рубежом, которая обычно не выделяет среднего звена между «романом» и «новеллой». Но такой особый эпический жанр реально существует в практике разных литератур, это подтверждается тем, что, например, польское литературоведение в последние десятилетия ввело в обиход термин «микророман», а в чешском литературоведении прижилось понятие «роман-баллада», в известной степени сходное с понятием «повесть». С другой стороны, отсутствие термина «повесть» приводит к очень расширительному пониманию в зарубежной критике термина «новелла», который употребляется и для относительно короткого рассказа с выразительным сюжетом, и для весьма крупной вещи.
Разумеется, жанровые границы понятий «роман – повесть – новелла» достаточно условны. Из трех произведений, включенных в настоящее издание, «Второй семестр» Я. Бе́нё и «Невинные забавы» К. Шторкана критика называет «новеллами», а «Соленый снег» М. Рафая – «романом». И в этом есть свой резон. Но если принять во внимание жанровые признаки «повести», как эпического жанра среднего формата, с присущей ему сосредоточенностью на углубленном анализе переживаний и мотивов поведения главного героя, взятого в определенной ситуации, то есть основание о всех трех произведениях говорить – в нашей терминологии – как о повестях.
Именно повесть оказалась в чехословацкой литературе на современном этапе наиболее «мобильной» с точки зрения исследования морали человека наших дней. Если в жанре короткого рассказа в настоящее время преобладают импрессионистические зарисовки эпизодов и характеров, то наиболее удачные образцы повести отличает насыщенность общественно-психологической проблематикой. С другой стороны, в повести гораздо «оперативнее», чем в крупноформатном романе, может быть отражен горячий материал современности.
Чехословакия переживает сейчас период интенсивного творческого созидания. Далеко позади остались потрясения кризисных 1968—1969 годов, преодолены последствия дезорганизаторской деятельности реакционеров в различных областях жизни. Быстрыми темпами развивается экономика страны, стабилизировался и неуклонно растет жизненный уровень населения, богаче и интереснее становится культурная жизнь. Однако новые высокие цели, которые ставит перед собой развитое социалистическое общество, требуют и высокого напряжения усилий, порождают новые проблемы, которых не было прежде и которые настоятельно требуют осмысления и решения. Своими средствами этому процессу призвана помочь и современная литература.
Авторы, представленные в этой книге, до сих пор были мало знакомы советскому читателю, но в Чехословакии они пользуются заслуженной известностью, их книги встречаются с неизменным интересом. Всех трех писателей объединяет пристальное внимание к нравственному облику нашего современника, стремление уловить, раскрыть, оценить новые черты в его характере. Вместе с тем они обращаются к разному жизненному материалу, к разным аспектам современной чехословацкой действительности, каждому из них присущ свой особый взгляд на жизнь, свой индивидуальный стиль.
Автор повести «Соленый снег» Мирослав Рафай родился в 1934 году. Начало его трудовой деятельности, казалось бы, никак не предвещало занятий литературой. Он окончил в Брно Институт сельского хозяйства и лесоводства и стал прорабом и проектировщиком на мелиорационных сооружениях. В то же время он начал пробовать свои силы в литературе. В 1963 году вышел в свет первый сборник его рассказов «Все вокруг тебя». Рафай печатается в литературных журналах, пишет для радио и телевидения.
Заметным явлением в чешской прозе начала 70-х годов стал роман М. Рафая «Трудности равнин» (1973). В качестве его заглавия писатель использовал известные строки Б. Брехта, предпосланные книге в качестве эпиграфа: «Трудности гор остались позади, перед нами – трудности равнин». В момент выхода романа для чешской литературы, преодолевавшей негативные тенденции кризисного периода 60-х годов, чрезвычайно важным было восстановить контакт с современной действительностью, с реальными проблемами развития социалистического общества.
Значение романа М. Рафая заключалось в том, что он обратился непосредственно к материалу современности, к сфере производства, во главу угла поставил вопросы трудовой этики и морали.
В книге рассказывается о бригаде рабочих-мелиораторов, осушающей заболоченные кооперативные поля. В центре внимания автора – образ бригадира Бера, человека, умеющего хорошо работать, прекрасно знающего и любящего свое дело. Но жизненные идеалы его ограничены «потребительскими» мечтами о богатом доме и высоком заработке. Ради денег он может пойти и на сделку с совестью, и «подхалтурить». Конфликт противоположных начал в Бере особенно обостряется, когда его выдвигают начальником участка и он принимает на себя ответственность за качество работ всего коллектива.
Рафай интересно наметил в романе сложную нравственную проблему руководства производством, руководства людьми даже на сравнительно небольшом участке. Бер не смог справиться с возложенной на него ответственностью и решил уйти с поста, который льстил его самолюбию, но полученный опыт не прошел для Бера даром, он стал трезвее, глубже разбираться в жизни, в ее истинных ценностях.
Новая, остросовременная проблематика, намеченная в первом романе Рафая, еще не была разработана в нем всесторонне, но новаторским было уже само ее выдвижение, само обращение литературы к «трудностям равнин» – к морально-этическим конфликтам сегодняшнего дня.
Проблематике современности Рафай остался верен и в рассказах сборника «Приглашение на личные торжества» (1975), и в новой повести «Соленый снег» (1976). «Соленый снег» можно было бы по праву отнести к произведениям производственной темы, ибо действие происходит в рабочем коллективе и в сугубо производственной обстановке. Но в первую очередь это повесть психологическая, в которой внимание автора сосредоточено преимущественно на человеческих характерах и их конфронтации. И надо сказать, что такой «психологический» вариант производственной прозы – или «производственный» вариант прозы психологической – вообще весьма характерен для современной чехословацкой литературы.
Психологический ракурс в «Соленом снеге» в известной мере предопределен уже тем, что повествование ведется от первого лица. Главный герой повести и рассказчик – начальник эксплуатации дорожного управления инженер Зборжил. Собственно действие заключено в границы трех суток, в течение которых бригада под руководством Зборжила борется со снежными заносами на горных дорогах, с метелью и снегопадом, какого в этих местах не бывало лет сто. Автор поставил своих героев в обстоятельства исключительные, почти фронтовые, когда человек проходит суровую проверку не только на выдержку, но и на доброту.
Зборжил – хороший специалист, увлеченный своим делом, но у него неровный, неуживчивый характер, от чего он страдает и в семейной жизни, и на производстве. Жена Эва ищет утешения на стороне, сын Тоник растет без присмотра, интересуясь в свои неполные восемнадцать лет только дискотекой и девочками, а на производстве подчиненные устали от грубого командования Зборжила, мечтают от него избавиться. Зборжил требователен к людям, но не умеет установить с ними контакт, вовремя о них позаботиться. Повесть «Соленый снег» – о том, как в крайней ситуации аврала происходит перелом во взаимоотношениях Зборжила с коллективом. Грозное самоуправство природы прежде всего его самого заставляет понять, что для успешного выполнения сугубо «производственной» задачи – расчистки шоссе – важно не только профессиональное умение, но и дружеская поддержка, обычное человеческое тепло. Рабочие меняют к нему отношение, когда видят, что он берет на себя все самое трудное и ответственное.
Вторая линия психологической и этической конфронтации характеров в повести – отношение Зборжила с начальством, с директором дорожного управления Смолином, с инспектором Сланым, видящим свою задачу не в том, чтобы реально разобраться в ситуации и помочь, а в том, чтобы уличить и наказать. Интересно намечен образ директора Смолина. На первый взгляд он широк, демократичен, прост. Но должность для него важнее существа дела, он панически боится взять на себя ответственность, принять решение: «В дорожном управлении Смолин прославился тем, что объявлял наметками все, что диктовал или писал, даже собственные решения. Видимо, он был убежден, что от наметки можно отказаться в любой момент… Он вечно опасался за все, что бы ни подписал: как бы чего не вышло, не заставили бы отвечать». За самовольно принятое Зборжилом решение расчистить не предусмотренный планом участок дороги, чтобы доставить в больницу роженицу, что привело к опозданию с вывозом экспортного пресса, Смолин снимает его с занимаемого поста. Но в поддержку Зборжила выступают теперь те самые рабочие, которые до «столетней метели» его ненавидели.
Третья линия – взаимоотношения Зборжила с женщинами: женой Эвой и молодой подсобной работницей Илоной. Эву отделяет от мужа глухая стена непонимания, хотя можно думать, что в семейной драме виновата не только капризная и легкомысленная Эва, но отчасти и сам невнимательный, замкнутый Зборжил. Из всех окружающих одна только Илона – напарница Войты Бальцара – угадывает в Зборжиле ранимую душу, тянется к нему, хочет ему помочь. Автор наделяет Илону яркой красотой, независимым характером. Из обеспеченного мирка семьи она уходит к дорожникам и разделяет с ними нелегкий труд и сопряженную с опасностями жизнь. Ее безоглядно любит Войта Бальцар, в нее влюблена половина бригады, но она выбирает Зборжила, прямо предлагает ему свою любовь, от которой он уклоняется, хотя Илона очень привлекает его. Очевидно, Зборжил смутно ощущает, что в ее чувстве к нему больше жалости, понимания, уважения, чем настоящей любви. Образ Илоны задуман интересно, но страдает известной «литературностью».
В повести нет развернутых описаний природы, но краткие пейзажные зарисовки также психологически насыщены: «Я подумал, что такая суровая зима – изрядное свинство для тех, кто испытывает ее последствия на своей шкуре. Пускай одна половина человечества романтически воспевает ее красоты, зима же, чье могущество проявляется в разрушительной силе, внушает другой половине человечества неприязнь даже к крохотной снежинке».
Но вот бригада завершила свою трудную работу, отрезанные от мира заносами населенные пункты снова соединены с ним расчищенными шоссе, да и погода начинает меняться: «Какое дивное сверкание! Беззвучным дождем искр падают на землю последние снежинки, вспыхивая в лучах солнца, пробивших облака. Блистая чистотой, кружатся, пляшут… Встал день, полный сияния. Ветерок гонит по снежной глади ржавый осенний лист, похрустывает ледок, а колеи на снегу – это наши колеи, по ним мы приехали к людям, счастливым оттого, что мы пробились к ним».
Самое ценное в повести «Соленый снег» – это то, что автору удалось передать романтику трудового подвига – «ведь кто-то же должен взять на себя самое трудное!», пафос самоотверженного общего труда, который дает ощущение полноты жизни каждому отдельному члену коллектива.
Словацкий писатель Ян Бенё, автор повести «Второй семестр» (1977), почти ровесник М. Рафая. Он родился в 1933 году, в литературу тоже пришел в 60-е годы. Его первый сборник рассказов, «Каждый день – день рождения», увидел свет в 1964 году.
Ян Бенё работал учителем, журналистом, потом стал издательским редактором. Писатель прекрасно знает современную деревенскую среду. Его интересуют самобытные характеры, внутренние противоречия внешне спокойного течения жизни.
«Второй семестр» – повесть о Божене Земковой, девушке из словацкого села, которая, оставив первый курс сельскохозяйственного института, куда она поступила по настоянию отца-агронома, возвращается домой, ищет применения своим силам. Божена – человек не без способностей, в ней чувствуется самобытная личность, но автор показывает свою героиню на распутье, обуреваемую сомнениями. Ее сильный характер проявился уже в решении бросить институт, когда она убедилась, что учение ей не дается, да и не увлекает ее. Но что же дальше? Божене ясно, чего она не хочет, но, что ей делать, она пока не знает. Она то вместе с матерью идет работать на ферму, то едет в город и там очертя голову сближается с молодым преподавателем, то решает уехать к тетке на завод. Но о метаниях героини писатель рассказывает без всякой иронии, ему явно импонирует самостоятельность, цельность характера Божены, он видит в ней задатки хорошего человека.
Большое место занимает в повести проблема взаимоотношений и взаимопонимания поколений. Родители Божены: отец – старый коммунист, болеющий душой за дела кооператива, мать – телятница, от зари до зари работающая на ферме, – не могут понять и принять поступков дочери, видят в них просто каприз. А Божена ничего не в состоянии им объяснить. Она оказалась в такой ситуации, что «ей не помогут ни чужой пример, ни полезные советы».
Не сложились у Михала Земко, отца Божены, и отношения со старшим сыном Имрихом – ассистентом педагогического института. Имрих, в 1968—1969 годах поддавшийся пропаганде реакционеров, считает, что с ним поступили несправедливо, возмущается, что была отклонена его апелляция о восстановлении в партии, ссорится с отцом, который говорит о его неправоте, о том, что только делом он может вернуть доверие к себе. «От обоих умных детей мне одно расстройство», – вздыхает Михал Земко, страдая и за Имриха, и за Божену.
В деревне живет другой брат Божены – Владо, тракторист. Владо зарабатывает больше всех в семье. У него просторный двухэтажный дом, новая мебель, радиола, телевизор, он собирается покупать «жигули». Однако этим его «горизонты» ограничиваются. Автор не прославляет этого «оставшегося на земле» героя, но прямо и не осуждает его. Позиция Владо неприемлема для Божены, как чужды ей и «терзания» Имриха по поводу его затормозившейся научной карьеры. И хотя на всем протяжении повести Михал Земко и Божена постоянно спорят, очевидно, что всего ближе отцу его «неустроенная» дочь.
В отличие от повести «Соленый снег», с его сжатым во времени, напряженным сюжетом, «Второй семестр» построен как цепь свободно следующих в хронологическом порядке отдельных эпизодов. Писатель не стремится к четкому решению намеченных конфликтов, по существу, все сюжетные линии остаются как бы незавершенными. Но в повести интересно показано современное словацкое село, она дает пищу для размышлений об «устроенности» и «неустроенности» человеческих судеб, о выборе человеком своего места в жизни.
Последняя в предлагаемой книге повесть – «Невинные забавы» (1976) Карела Шторкана (род. в 1923 году) – переносит читателя в Прагу, в среду студентов. Эта среда хорошо знакома Шторкану – он не только писатель, популярный киносценарист, но и преподаватель факультета журналистики Карлова университета. Для Шторкана характерно умение подметить комические стороны повседневной жизни и в то же время – за смешным увидеть серьезные проблемы. Герои его произведения часто наивны, неумелы, они по своей вине оказываются в нелепых положениях. Но писатель верит в добрую «закваску» сегодняшней молодежи, стремится убедить в этом своих читателей, и прежде всего, наверное, самих молодых людей. Тональность прозы Шторкана, как и его киносценариев, веселая и вместе с тем сердечная, добрая.
«Невинные забавы» очень «пражская» повесть. Ее забавный сюжет развертывается в пражских кафе и ресторанчиках, на старых пражских улицах, в стенах древнего Карлова университета и нового студенческого общежития на Ветрнике. Рассказ идет от лица главного героя, студента философского факультета Алеша Соботки, который, провалившись на экзамене по истории и пытаясь заглушить досаду и неуверенность в себе, затевает «свадьбу на пари» с длинноногой симпатичной девушкой, которую он встретил в одном из кафе. Студентка химического факультета Ладена – так зовут девушку – моментально соглашается на предложение вступить в законный брак, чтобы, как это выясняется позже, доказать обидевшему ее возлюбленному Рихарду, что она не слишком-то в нем нуждается. Затеянная как трюк, как шутка, с намерением немедленно развестись, эта свадьба приносит большие огорчения родным новобрачных, а сами они в конце концов искренне привязываются друг к другу.
Повесть написана в комедийном ключе, но речь в ней идет о вещах нешуточных – об ответственности в любви, о необходимости бережного и чуткого отношения к ближним.
Здесь немало примет сегодняшнего быта, живой диалог с использованием словечек студенческого жаргона, здесь много и в шутку и всерьез говорится о нормах поведения современной молодежи.
Писатель ненавязчиво подчеркивает противоречие между напускной развязностью героев, внушенной им ложными представлениями о «современном стиле», и истинными душевными движениями этих, по существу, неплохих ребят.
Алеш, представляясь Ладене, выдумывает себе «престижную» семью: «Живу на Виноградах, у нас пять комнат, две легковые машины, один отец, который, кроме того, что главврач, сидит еще не знаю на скольких ответственных постах, замужняя сестрица и дед в Бржевнове.
Все это, разумеется, я сочинил, кроме Виноградов и деда». Но это ненужное хвастливое вранье тяготит Алеша, которому хочется откровенности и взаимопонимания с приглянувшейся ему девушкой.
Взрослостью и «опытностью» бравирует и Ладена. Вот как, например, говорит она о своей подруге по общежитию, красивой и способной студентке по прозвищу Вишня: «Любопытное биологическое явление. Девчонка, у которой в ее двадцать один год не было ни одного парня». А на самом-то деле Ладена серьезная и нежная, ее вовсе не привлекают бездумные любовные похождения, а Вишню она искренне уважает.
При всей браваде и хлестких фразах для Ромео и Джульетт из сегодняшних студенческих аудиторий чистота, преданность, верность – не пустые понятия, любовь существует, ее только надо уметь распознать, не сгубить, не опошлить. Такова мораль повести Шторкана – может быть, чуть-чуть сентиментальной, но остроумной и светлой.
Итак, читатель этой книги имеет возможность заглянуть в разные уголки сегодняшней Чехословакии – на ее гористый Север, где сражаются со стихией герои повести «Соленый снег»; в процветающее словацкое село, где хороший человек Михал Земко не может понять свою строптивую дочь; в пражское студенческое общежитие. Различен возраст главных героев: инженер Зборжил вполне нашел бы общий язык с отцом Божены, а сын инженера мог оказаться в одной компании с Алешем и Ладеной. М. Рафай драматически заостряет конфликт; Я. Бенё в в отдельных сценах, весьма свободно связанных историей Божены, словно бы стремится передать само объективное течение жизни; у Шторкана сюжет приобретает комедийный характер. Но у этих авторов есть общие черты стиля: в повестях важная роль отводится диалогу, тогда как описания места действия и внешности героев скупы, порой напоминают ремарки. Возможно, эти стилистические особенности объясняются влиянием кинодраматургии – во всяком случае, любую из этих повестей нетрудно представить в виде «фильма на современную тему». Но все же не эти элементы формы – главное, что соединяет эти повести, а то, с чего мы начали наш разговор, – пристальное внимание к вопросам морали и этики современного человека, стремление показать вред ложных представлений, утвердить нравственные ценности.
Чехословацкая повесть в своих лучших образцах поднимает важные проблемы жизни развитого социалистического общества, стремится помочь современнику преодолеть «трудности равнин», избрать верную ориентацию в системе этических и моральных ценностей, укреплять добрые человеческие качества.
С. Шерлаимова
Мирослав Рафай
СОЛЕНЫЙ СНЕГ
Сознание собственного достоинства – ценнейшее личное достояние человека.
Люди иногда безосновательно принимают некоторые вещи на свой счет. Поэтому, если кто-нибудь будет утверждать, что узнает в моих героях то или иное лицо, реально существующее в описанной мною среде, я заявляю, что это случайное совпадение. Не надо забывать, что фантазия автора, черпая из жизни, преображает ее по присущему ей праву.
Miroslav Rafaj
SLANÝ SNÍH
Ostrava
1976
© Miroslav Rafaj 1976
Перевод с чешского Н. Аросевой
Редактор Н. Федорова
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Наконец-то стихии отбушевали, и я снова сижу на жестком стуле полированного дуба и спокойно озираю свой кабинет. Сквозь посеревшие силоновые гардины смотрю на тротуар, ведущий к многоэтажному зданию, в первом этаже которого разместилась дирекция дорожного управления. Торопливо, но осторожно проходят по тротуару, к нашему зданию и от него, в город, люди – добрая половина из них мне знакомы. Тротуар, покрытый тонкой коркой почерневшего льда, посыпан шлаком. Дворник набросал шлак только посередине: так ему было удобнее – до краев не достал. У каменного бордюра тротуара из полуметрового сугроба торчат бурые стебли травы. Солнце выползает из-за крыш напротив, в его лучах посверкивают ледяные кристаллики и смерзшийся снег.
Я спал сегодня непривычно долго. Проснулся, ощущая сухость во рту, от резкого телефонного звонка – такого же, как и тогда, в ту ночь, в час ночи на вторник. Я встал, спросонья потыкался возле кровати, отыскивая белье и рубашку одеться. Дверь в кухоньку стояла приотворенной. Белье было брошено на спинку стула, на нем же лежали выглаженные брюки. Телефон надрывался. Когда я открыл дверь в прихожую, звонок резанул по барабанным перепонкам.
– Это ты? – спросил я в трубку, прислонившись к косяку двери в общую комнату.
– Не могла тебя добудиться, – ответила жена. – Ну и решила – поспи еще.
– Господи, восемь! – проворчал я: стенные часы тикали над головой. – Что это ты вдруг стала такая заботливая?..
– Не груби, Йозеф. Просто не хотела тебя будить. Пожалела. А правда было ужасно?
– Что ужасно?
– Ну, все это.
– Ты не могла бы выражаться яснее? Ты про эти три дня?
В трубке вздохнули. Жена всегда вздыхает, когда я не понимаю ее намеков. Ей не нравится, когда я не понимаю там, где должен бы понимать.
– Конечно. Стоили нам здоровья и нервов.
– Хочешь, закатимся вечером куда-нибудь?
– Закатимся?.. – Я даже перестал дышать.
– Ну, посидим где-нибудь вдвоем. Вечерочек только для нас двоих…
Ее слова удивили меня. Я как-то не привык к таким. Мне тотчас вспомнились долгие часы молчания, которое она обрушивала на меня, когда я приходил домой после работы. Никогда еще она не заговаривала о «вечерочке вдвоем»…
– Вечером я спать лягу. Мне еще за три ночи отсыпаться. Так что на меня не рассчитывай. Закатывайся одна. Впервой, что ли?
В трубке повторился вздох. Бетонный пол, застланный линолеумом, холодил босые ступни, я переминался с ноги на ногу и никак не мог закончить этот затянувшийся разговор.
– Тоник встал?
Я открыл дверь в комнату сына, увидел неубранную постель. В нос шибануло сигаретной вонью. Пепельница на столике у постели полна окурков, крышка магнитофона откинута. Все вместе являло такое убогое, такое противное зрелище, что у меня сжался желудок. Я поскорей захлопнул дверь.
– Так встал он или нет? Почему не отвечаешь?
– Его нет дома. Когда он вчера вернулся? Я его не видел.
Она отозвалась быстро и не раздумывая, как обычно, когда речь заходила о нашем сыне, который таскался по всяким дискотекам, нахально и громко похваляясь званием диск-жокея.
– Он пришел, только ты уснул.
– Ах так. – Я изобразил удивление. – Может, стоял за дверью и, едва я сомкнул глаза, нырнул прямо в постель?
– Почему ты сомневаешься?
– По тому свинству, что он оставил.
– Знаешь что! – гневно зазвучало в трубке. – У тебя никогда не хватало времени на сына! Так что будь добр, не упрекай его за то, что он стал таким.
Тикали стенные часы, и тиканье их становилось словно, бы все громче и громче. С тихим, нежным щелчком перескочила стрелка. Это были славные часы с честными арабскими цифрами и светящимся циферблатом. Такие не позволят вам даже раз в жизни опоздать на работу. Едва эта мысль дошла до меня, я положил трубку и пошел завтракать. Я торопился. Занавеска на кухонном окне слегка колыхалась под еле заметной струйкой ветерка, пробивавшегося сквозь щель. Я выглянул в окно. Студеное январское утро. Небо голубое, чистое, будто его старательно подмели, глубокое, бездонное, искристое – прямо глазам больно. Они у меня и болели. Я посмотрелся в зеркало. Глаза красные, как у кролика. Это от солнца и снега. Я сполоснул лицо над раковиной, сразу стало легче. Услышал, как на улице затрещал, заскрипел снег, стукнула дверь парадного. Кто-то поднимался по восьми ступенькам на наш высокий первый этаж, потом – звонок. Я открыл дверь: почтальонша протягивала мне газеты, и вид у нее был удивленный.
– Вы дома? – сказала она, и я невольно усмехнулся.
– Как видите!
Я взял почту, запер дверь, сел к столу и, уткнувшись в газету, наскоро поел. Было ровно половина девятого, когда я вышел из дому.
На улице, очень темной и очень тихой ночью, рассеивались утренние январские сумерки, восходящее солнце озаряло мерзлый голубой снег. Перламутровые отблески льда и снега лежали на бетонных стенах зданий, проникали в закоулки подъездов старинных домов в том месте, где наша улица переходила в другую, более широкую и оживленную; та поднималась полого на протяжении метров пятидесяти и вливалась в просторный проспект; на углу был гастроном. Глаза мои жгло невыносимо, правый все время слезился. Я шел по твердой, скованной морозом земле, шел быстро, пар валил у меня изо рта. У первого перекрестка я помахал почтальонше, улыбнулся ей, потом углядел старого Петржика, втиснутого в серое мохнатое пальто; из-под потертой шапки Петржик издали посматривал на меня, собираясь перейти улицу незамеченным. Он оглянулся, нет ли машин, хотя в такой тишине шум мотора был бы слышен за километр.
Я остановился, прислонившись к стене, и стал наблюдать за его попытками перейти улицу; вроде бы, не видя меня, он украдкой косился в мою сторону, а я смотрел ему прямо в лицо, и Петржику волей-неволей пришлось подойти. Он остановился в двух шагах от меня и вынул руки из карманов.
– Чего это ты плачешь? Это тебя так «столетняя метель» отделала? – заговорил он, осклабившись.
Мне было жарко от мохерового шарфа, я немного раздвинул его и расстегнул пуговку под галстуком. Петржик пытливо засматривал мне в глаза.
– Ну, что у тебя нынче для меня? Выкладывай!
– Сыт я уже по горло, – сказал он, качнув головой. – Да-с.
– Дана?
– Кабы только Дана, – чуть ли не жеманно ответил старик.
– А еще что? – допытывался я, внутренне ощетинившись.
– А еще твой парень, голубчик. Подумай сам. Мальчишке восемнадцать…
– Только будет, – проскрипел я.
Петржик удивленно вскинул голову, увязшую в поднятом воротнике. Он старался понять меня. Может, уловил в моем тоне жалость и осуждение, или еще что… Во всяком случае, придвинулся ближе.
– Он хочет ее бросить.
– Вот беда, – сказал я.
Мне было вовсе не до смеха, когда я представил себе, как Тони – так звали сына в его компании – нехотя выползает из своей берлоги, усеянной окурками и оглашаемой жалкой музычкой нового «мага».
– Вспомнил, видишь ли, что мало насладился жизнью. Негодный мальчишка.
– Такого силком не женишь, сам прекрасно знаешь.
Петржик завел семью довольно поздно: ему было сорок, когда родилась Дана. Он стоял, ухватив меня за отвороты пальто, и я мог хорошо разглядеть его небритое, упрямо-злобное лицо, казалось, будто я смотрю в лицо злейшего врага.
– Мне пора, – сказал я, отстраняя Петржика и туже затягивая серо-черный в клеточку шарф. – Приехал вчера ночью из Брода и сегодня поспал подольше.
С ощущением, что он крикнет мне вслед, ударит или плюнет, я двинулся прочь, слушая скрип своих жестких, промерзших ботинок. Ждал какого-нибудь выкрика, потому что у Петржика был вид человека, только что пережившего скандал, домашнюю стычку, сцену, обычно сопровождающую такого рода обстоятельства. А в сущности-то, он всегда был на редкость приличный, тихий, по-своему кроткий человек. Работал плановиком на фабрике, изготовляющей вафли в шоколаде. Фабрика стояла в центре города, и фасад ее, обращенный к улице, производил впечатление благополучия и сытости. Всякий раз, когда ветер дул с ее стороны, он приносил на нашу улицу запах вафель и шоколада, порой до того сильный, что думалось, ты в каком-то вафельном мире.
И выкрик раздался, его немного снесло ветром, но он хлестнул меня по спине внезапно, хоть я и ожидал чего-то подобного:
– Дана – с твоим парнем! Понимаешь ты?!
И сразу путь мой показался мне таким долгим, бесконечным… Я не смог бы его пройти, если б не ответил Петржику. У самого гастронома, в начале длинного ряда витрин, я повернул, пошел обратно. Петржик стоял, прижимаясь виском к стеклу витрины. Черная шапка съехала ему на глаза, так что я видел только его рот да небритый подбородок. Петржик не мог не слышать, что я подхожу. Каждый шаг по льду был словно сигналом, и сигналы эти становились все громче по мере моего приближения.
– Прямо беда, – вздохнул я, – беда, что она связалась с моим парнем. Ты не знаешь его так, как я. Просто не повезло тебе, приятель, – сказал я, прекрасно понимая, что может получиться, если дело пойдет тем путем, каким до сих пор следовал мой сын.
– Что значит не повезло! – прохрипел Петржик, шагнул ко мне и взмахнул правым кулаком – удар, правда, вышел не сильный.
Кулак скользнул по моему лицу, а ударить второй раз он не успел. Я схватил его за запястье и крепко сжал.
– Мало ты дома бываешь! – прошипел Петржик.
– Меня не было дома трое суток.
– Трое суток. Мне все известно, приятель.
Он дышал мне в лицо. Я понял, что услышу кое-что еще, и приготовился. Досадно было именно от него узнать то, что я и сам предполагал. Петржик выпучил глаза и так сильно стиснул губы, что кожа у него под носом побелела. И вдруг его нахмуренное лицо изменилось, приняло такое выражение, будто он готов рвать и кусать.
