Текст книги "Современная чехословацкая повесть. 70-е годы"

Автор книги: Карел Шторкан

Соавторы: Мирослав Рафай,Ян Беньо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– А-а, – сказал я.

Когда мы допили вино, пришла Андула. Губы ее были свежеподмазаны и расплывались в виноватую улыбку.

– Знаешь, кого я встретила, Ченек? Ногачову. Сидит у самых дверей. Которая вела у нас рисование.

Я дал им немного поболтать об учителях из двенадцатилетки и со словами «я пошел» поднялся.

– Может, повторим? – щелкнул по пустому бокалу Ченька.

– Нет, пора, – сказал я. – Надо собраться в горы. И выспаться перед дорогой.

– Ты не с Чермаком едешь?

Я покрутил головой. Было неприятно объяснять, что еду я один и что решил это только сегодня утром.

– Думаешь, будет приличная лыжня?

Ченек взглянул на Андулу, словно хотел спросить: «А не махнуть ли и нам тоже?»

– Не сомневаюсь, – сказал я. – А куда едет Чермак? Случайно не скорым в Крконоше?

– Папаша его ездит этим поездом, я знаю, – вспомнил Ченек.

– Ну что ж, спасибо, – сказал я.

– Значит, в среду. А к юристу зайду, не беспокойся.

– В среду в котором?

– Сразу после первой лекции. Приземляйся в буфете. Я там буду.

– Договорились, – сказал я и пожал руку ему и Андуле.

А он еще напомнил:

– Не забудь про это!..

– Про что? А, да, – хлопнул я себя по карману, где лежали стихи Андулы. – Всего!

* * *

На улице я взглянул на часы. Было почти семь – время ужина, а домой почему-то не хотелось, хотя слоняться одному было неприятно, и я стал думать, что же со мной происходит; но в голову лезла все какая-то ерунда – и я, глазея на витрины, дошел пешком до самого Дома моды. Оттуда наконец доехал трамваем до «Флоры» и через несколько минут, сбросив ботинки в коридоре, уже входил к нам в кухню. Отец и мама еще сидели за столом.

– Добрый вечер, – сказал я и потянул носом воздух. На ужин была отбивная.

– Добрый, – отозвался отец. – Ну, как там дед?

Отец у меня лысый и высокий, всегда гладко выбрит и, когда разговаривает с нами, делает безучастное лицо – как будто дома его все утомляет. На службу ходит зиму и лето в твидовом пиджаке, и у меня подчас бывает ощущение, что папа в этом пиджаке родился. Впрочем, отец обладает мощным интеллектом и таким же аппетитом. Знает три языка и все последние анекдоты. Их он рассказывает только на работе или в баре ресторана «У Витков», где каждую пятницу бывает в обществе рыбаков-любителей.

– Нормально, – сказал я и сел к столу. – Угля ему теперь хватит до апреля. Утром приходил пан Духонь…

– Вот и отлично, – сказал отец, но непонятно было, относит он это к приходу пана Духоня или к углю.

Я обернулся к маме:

– Никто мне не звонил?

Я думал, не звонила ли Ладена. Не знал, зачем она могла звонить, но это все-таки не исключалось.

Мама отрицательно мотнула головой и встала, чтобы дать мне ужин.

Ел я помалу и без аппетита, а на душе было невесело. В особенности потому, что все хорошее – недолговечно. «А, глупости! – пытался я взбодриться. – Что мне, в конце концов, до Рихарда с Ладеной? Вот разве что воспоминания о ней…» Но это всё были хорошие воспоминания. Дома стало тоскливо. Если бы я остался в Праге, то обязательно поехал бы к Ладене в общежитие. Так хоть по крайней мере избегу соблазна.

– Наверно, я поеду в горы, – сказал я маме.

– Когда? – сделала она озабоченное лицо (мама по любому пустяку готова волноваться – это меня ужасно раздражает).

– Сегодня.

– Ты в своем уме? Я ничего не приготовила.

– Что там еще готовить! – махнул я рукой.

И в качестве аргумента добавил:

– Ребята уже уехали, утром.

– Кто именно?

– Чермак там, и вообще… Времени у меня полно. Поезд не раньше одиннадцати. В купе отлично высплюсь, – перешел я на спокойный тон, – и утром сразу встану на лыжи.

Мама пошла решать этот вопрос с отцом.

Но он успел уйти. Была пятница – и его ждало общество рыбаков-любителей.

– А почему ты не сказал отцу? – стала мне выговаривать мама. – Теперь опять я буду виноватой.

– А почему он не сказал мне, что уходит?

– Когда ты будешь дома? – поинтересовалась она вместо ответа, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– Пока не знаю. Зависит от… Занятия у нас только в среду.

Мы помолчали.

– Я сделаю тебе на дорогу шницелей. Это очень быстро. Как раз я взяла мясо на воскресенье.

– Не надо ничего, – чмокнул я ее в щеку.

– Ступай-ступай, – сказала мама, но не отстранилась. – И помни, что на свете есть родители и что я не затем только, чтобы стирать и стряпать.

Бесспорно. Но и у меня были свои проблемы. Изобразив раскаяние на лице, я пошел в коридор доставать шерстяные носки и лыжную мазь. Но мама вышла и сказала, чтобы я сначала выпил чаю. Чай был страшно горячий, я сделал несколько глотков, а потом сидел, глядя неподвижно в чашку, и убеждал себя: «Пошлю Ладене открытку с самым лучшим видом и соберу под ним штук десять подписей девчонок. Пусть видит, как живу. И не воображает, что я очень в ней нуждаюсь».

11

В горах я пробыл и весь понедельник. Чермак – отличный парень. Устроил мне койку и питание в пансионате. На лыжах были мы все дни до темноты. В последний день трасса под Петром была укатана как зеркало – малейшая неровность отдавала в каждом мускуле. Вообще за эти дни я страшно наломался: прилег на одеяло после ужина – и заснул как младенец. Спал я и в автобусе по дороге из Шпиндла. Проехали Высочаны и подъезжали к отелю «Олимпик» – а я все спал. Я спал бы, вероятно, и в трамвае, если б не надо было держать лыжи. Только на нашей улице немного разгулялся. Увидев телефонную будку, вдруг подумал, а не позвонить ли мне Ладене. Звонки в общежитие после девяти, правда, запрещены, но я бы мог назвать себя приезжим дядей или сказать, что звонят из больницы. Так я и сделал. Мне, разумеется, ответили, что в коммутаторной никого нет, скоро десять, но если дело срочное, то я могу подъехать прямо на Ветрник и договориться в проходной.

Мог ли я ждать чего-нибудь другого? Поблагодарив доброжелательную пани на том конце провода, я снова вскинул лыжи и быстрым шагом пошел к дому. Возвращение к работе после отдыха всегда немного неприятно, но я на этот раз с удовольствием думал о начале нового семестра. И о доме – о маме, о своей постели, обо всем, вместе взятом.

Открыв дверь, я увидел в коридоре Марцелу. После рождения ребенка она стала толстой и спокойной, и уже по крайней мере год действовала мне этим спокойствием на нервы.

– Постой минутку… – неожиданно сказала Марцела.

– Зачем? – взглянул я ей в лицо.

Оно было серьезно. Марцела тут же стала делать вид, что ей необходимо отыскать что-то в коридоре.

– В чем дело, наконец? – спросил я, не скрывая нетерпения.

Марцела выпрямилась и недоверчиво взглянула на меня – такого явного выражения недоверия я у нее еще не видел, – потом сказала:

– Обещай, что не будешь с мамой груб, Алеш! Обещаешь? Вообще ни с кем…

– С чего бы это? – удивился я, так ни о чем и не догадываясь, несмотря на ее странный вид.

– Помни!.. – сказала она и скрылась в своей комнате.

А я пошел на кухню, потому что здорово проголодался.

Происходило что-то необычное.

Над плитой сохло кухонное полотенце, посуда была вымыта, стол пуст – а за столом сидели отец с мамой.

Я поздоровался с невозмутимым спокойствием (потому что спокойный голос – отражение спокойной совести), сказал, что в горах было очень хорошо и что я зверски хочу есть.

Мама в ответ только кивнула и не поднялась, в лице у нее задрожало что-то, а взгляд стал неуверенным и ни на чем не мог остановиться, пока папа не проговорил:

– На это мы тебе еще, пожалуй, нужны… а больше ни на что.

– Не знаю… – сказал я, удивившись. – Не знаю, о чем вы говорите.

– Ну разумеется, ты ничего не знаешь, – напустился на меня отец, – не знаешь даже, что у тебя есть определенный долг перед теми, кто тебя содержит и воспитывает. Ты ничего не знаешь и не хочешь знать! – крикнул он, и в лице его мелькнуло что-то угрожающее.

Он еще посмотрел на меня долгим взглядом, будто стараясь обнаружить нечто без того уже известное, и наконец взорвался:

– Что это за девица, с которой ты вступил в законный брак? Или ты этого тоже не знаешь?

– Не знаю, – сказал я, ведь я и в самом деле не настолько знал Ладену, – я ее действительно…

Договорить у меня не было возможности: отец в этот момент вскочил и вне себя от гнева врезал мне пощечину. Лоб у него покрылся испариной. Выбритое лицо под лысиной казалось грозным.

– Он еще будет строить из нас дураков, – заговорил он снова. – Или ты хочешь нас морочить?

Я никогда не имел в мыслях ни того, ни другого и предпочел не отвечать.

– Этого я тебе тоже не советую, – преодолев вспышку гнева, продолжал отец спокойнее. – Я в понедельник был в Национальном комитете в Нуслях – там меня проинформировали… Обрадовали, нечего сказать.

– Это было не совсем так…

Я хотел рассказать ему о пари, но поднял голову и, встретившись с ним взглядом, не решился. И продолжал молчать, упрямо глядя в пол.

– Тебе бы следовало нам все объяснить, Алеш, – стала убеждать меня мама. – Ведь неприлично отцу о свадьбе собственного сына узнавать в ресторане от чужих людей…

«Вот оно что, – подумал я. – Сработал пан Заградничек, папин приятель». Он видел в пятницу, как мы бежали от ратуши с букетом, что-то заподозрил и не успокоился, пока не выложил все папе тут же вечером, на сходке рыбаков.

– Я правда, мамочка, Ладену не особенно хорошо знаю, – не глядя отвечал я.

Отец опять вскочил, но мама его удержала.

– Погоди, Ян! Так мы ни до чего не договоримся.

– Точно! – сказал я.

Отец заехал мне второй раз по той же щеке.

– Ты долго еще будешь меня лупцевать? – спросил я насколько мог спокойнее. – Может, мне вообще уйти?

– Иди, – сказал отец с ухмылкой.

Такой вот он был человек. Мог месяцами меня не замечать, только спросит иногда: как в школе, как на улице, понравилась ли книга – тому подобные никчемные вопросики… Но этой его уверенности, что все идет, как должно, я мог позавидовать. В конце концов он меня даже развеселил. Я стал смеяться прямо ему в лицо.

– Постель стоит не так уж дорого, – сказал я, – а за учение ты все равно не платишь.

– Алеш! – одернула меня мама.

Глаза ее налились слезами. Она вынула носовой платок и, сдерживая всхлипывания, сказала:

– Что тебя заставило жениться? Она что, в положении? Говори правду!

Я покрутил головой. Насколько я всегда любил маму, настолько мне все стало вдруг противно. Все. Папина кичливость и мамина забота о благополучии семьи… Было ощущение, что я навечно покидаю детство и оставляю все, что было в нем, без сожалений.

Мама истолковала мою задумчивость по-своему.

– Исправить промах никогда не поздно, – начала она. – Мы все равно узнаем, что это за девушка и что у тебя там за обязательства. И говорю заранее, я никогда не допущу, чтобы мой сын соединил свою судьбу черт знает с кем…

Я поднял голову и посмотрел на маму. На ее заплаканное лицо… Что я ей должен был ответить? Что я ей мог ответить? Раскаяния я не чувствовал. Вся эта сцена за столом меня, скорее, раздражала.

– Ладена не черт знает кто, – сказал я и опять умолк.

– Ведь сам же говорил, что хорошо ее не знаешь и что она… благодарение богу, не беременна, – напомнила мама.

Потом спросила:

– Почему ты в таком случае женился?

Поколебавшись мгновение, я поднял глаза на отца, потом на мать и произнес негромко:

– Я ее люблю.

– И что, так сразу и жениться! – закипел отец. – Да я не знаю, сколько… Видела ты подобного идиота, мать? Ты мне скажи, где ты намерен жить? И кто вас будет содержать, когда ты не умеешь заработать ни кроны? Вот что скажи!

Я немного перевел дух.

– Об этом мы не говорили.

– Ну вот, – снова обратился отец к маме, – они об этом не говорили! Для них это несущественно.

Настала пауза.

В комнате рядом Марцела пустила радио на полную мощность. Наверно, чтоб соседи не слыхали, что у нас скандал.

Папа встал и принялся ходить по кухне.

Мама посмотрела на него и тяжело вздохнула, сожалея обо мне.

– Вот, дожили…

Потом спросила, имея в виду Ладену:

– И кто она?

– Студентка.

– Какого факультета?

– Химического.

– А где живет?

– В общежитии.

– Ну вот вам!.. – снова сел к столу отец.

Его, кажется, уязвило, что Ладена живет в общежитии. Но где же ей, черт возьми, жить?

– Она не пражанка и живет поэтому в общежитии, – сказал я.

– А знает она, по-твоему, из какой ты семьи?

– Из какой же я такой особенной семьи?

На рассуждения мамы оставалось только развести руками.

– Жаль, что не знает, – с гневной выразительностью продолжала мама. – А ты бы должен ей сказать!

– А может, это ее не волнует, – отвечал я.

– Зато нас это волнует, – вступил опять отец. – Чем занимаются ее родители? Что они за люди? Это хоть ты знаешь?

– Специально мы не говорили…

– Не говорили! – изумленно протянул отец. – У вас на это не хватило времени! Могу себе представить… Ну тогда я тебе скажу… Девица эта из Усти-над-Лабой, и отец их бросил.

Я не отвечал. Сосредоточенно смотрел на скатерть. Какой-то миг я отца ненавидел. Он сидел неподвижно, твидовый пиджак расстегнут, с брезгливой миной на лице. И до чего противна была эта его осторожность. Я чувствовал, как к глазам подступает что-то. «Реветь я тут ему не буду. Этого он не дождется», – поклялся я мысленно.

– Меня это не интересует. Женился я не на родителях, – сказал я.

– Меня это тоже больше не интересует, – сухо сказал отец и поднялся.

В дверях еще добавил:

– Но никаких баб сюда мне не води! Когда будешь сам себя содержать – хоть на голову становись. Это мое последнее слово.

– Вижу.

– Алеш! Перед тобой отец! – встала между нами мама.

– Но, мамочка, – сорвался мой голос до высокой ноты, – может, я завтра разведусь! Может, меня эта девчонка больше не волнует! Может, я нигде не хочу жить, не хочу учиться, не хочу ваших денег!..

И с той же быстротой, с какой я начал это перечисление, я его оборвал.

В коридоре звонил телефон.

«А вдруг Ладена?» – подумал я и, взглянув с отчаянием на маму, выбежал из кухни.

Я поднял трубку. И мгновенно просиял, как только Ладена произнесла «алло».

– Ты где? – спросил я, точно ждал, что она скажет: «Напротив в автоматной будке, сейчас приду…»

Она этого не оказала.

– Я говорю из общежития… из проходной.

– Что у тебя? Ты получила открытку с видом из Шпиндла?

Вместо ответа я услышал всхлипывания. В висках у меня застучало.

– Что с тобой? – спросил я.

И еще раз настойчиво:

– Ты меня слышишь?

– Здесь мама, – сказала Ладена. – Вчера отец твой звонил одному знакомому в Усти, все рассказал ему про нас, и у нее теперь от этого нервное потрясение. Я хотела, чтобы ты знал…

– Не может быть… – Какое-то мгновенье я готов был сдернуть аппарат и разнести все в доме. – Но так же ведь не делают, Ладена!.. Я прошу извинения за все, я ко всему этому совершенно непричастен! Ты меня слышишь?

Раздались всхлипывания. Потом что-то щелкнуло.

Глухо.

Бесповоротно.

Я выпустил трубку, оставив ее болтаться на шнуре, и бросился в комнату. Захлопнул дверь и заперся.

Чтобы остаться одному со всем, что на меня свалилось.

Горела щека, болела голова, и на душе было пакостно.

12

Два дня, не переставая, сыпал снег, и два дня с заявлением о разводе в кармане я никак не мог соединиться с Ладеной по телефону. В пятницу к вечеру, приняв решение, я после лекций отправился на Ветрник. Озябшей рукой написал в книге посетителей свою фамилию, прочел, что после девяти мне следует покинуть помещение, и рысцой взбежал на третий этаж. Здание было что надо, с широкими окнами, под одним из которых какой-то романтик метровыми буквами вытоптал на снегу:

Клара тебя любит Михал.

Это меня растрогало, вернулось прежнее приятное ощущение раскованности – пока я не вспомнил, что́ произошло между мной и Ладеной два дня назад. Воспоминание о последнем телефонном разговоре – которое я мысленно все время обходил – посбило несколько Мою самонадеянность. Впрочем, одно это было бы еще не так трагично, не будь моего столкновения с отцом и его жизненными взглядами – я чувствовал, что нам с ним уже не понять друг друга, и не с кем было поделиться этим горестным открытием. Я в самом деле совершил какой-то промах и то смирялся, то вынашивал протест. «Плюнь ты на всех девчонок, учись, живи себе спокойно…» Но как мог парень быть спокойным без девчонок? Все это было далеко не просто.

Перед дверью с цифрой двадцать один я остановился.

Выждав немного, постучал.

Сперва услышал незнакомый женский голос:

– Опять кто-то лезет.

Открылась дверь, и сидящая на диван-кровати девчонка в желтоватом затрепанном свитере потянулась ко мне головой:

– Тебе чего, чаю? Кофе? Денег? Нету в наличии, и одолжить не можем.

– Оставь его, – сказала Ладена.

Повернулась к компании из двух парней и трех девочек, сидящих вразброд на диванах и на радиаторе под окном, и объявила:

– Это мой муж.

Один из парней засмеялся, девчонка в голубом клетчатом халате с любопытством вскинула, на меня глаза, другая – подвинулась, освобождая мне место, я сказал: «Алеш Соботка», та, на которой был желтый свитер, толкнула дверь и сказала: «Ага», и тем дело ограничилось.

Послеобеденное времяпровождение в общежитии шло вразрез всему, что я себе представлял. Я думал, мне Ладена улыбнется той лучезарной улыбкой, какую я у нее знал, сварит кофе, и станем мы с ней говорить. Благо поговорить было о чем. А вместо этого вопил магнитофон, и курчавый парнишка, слегка покачиваясь, когда шел менять кассету, без устали выкрикивал:

– Поштолка бы устроил выпивончик, были бы только деньги!

И через несколько минут опять:

– С Ярдой Маликом можно было работать – громадный режиссер!

– Не балаболь, Поштолка! – одернула его девица в желтом свитере. – Взяли тебя разок статистом, так теперь год будешь лезть всему общежитию в печенки.

– Кто кому лезет в печенки?

Откинувшись спиной к стене, я стал смотреть на Ладену. Скорбно. Чтоб поняла, как я несчастен. Она даже не повернула головы.

– Знаешь эту запись? – произнесла возле меня девчонка в клетчатом халате и опять стрельнула по мне глазом. – Ее часто играют в Закруте. В порядке, правда?

– Это что мы здесь ставили в прошлом году, из кинофильма, слышишь, Сид? – толкнула сидящего напротив меня парня та, на которой был свитер. – Не дрыхни, когда тебе крутят музыку! Вспомнил? – по-прежнему обращалась она к Сиду. – Тогда мы тоже собирались у Ладены и пускали эту пленку.

Сид продолжал молчать.

Особого восторга он во мне не вызывал. Бледненький, как бумага, сонно посматривал он на Ладену.

Девчонка в свитере тоже обратила на это внимание, и Сид почувствовал, что на него глядят.

– Именно так, – с жаром подтвердил он.

Все он разыгрывал. Даже свою сонливость. Парней, которые всегда что-то разыгрывают, я не любил.

– Насколько память мне не изменяет, в тот раз мы к этому что-то пили. – Сид грустно улыбнулся и прикрыл глаза.

– Никто не хочет сделать кофе? – спросила Ладена.

– Нет уж, – ответил кто-то.

– Есть еще на дне. – Ладена помахала стаканом.

Зеленый батник и черные брюки подчеркивали ее стройность. Перехватив мой взгляд, она потупилась.

– Смотрите, пленка! – крикнула девчонка в клетчатом халате. – Кончается!

– Голуба! – сказал Сид. – Я тебя как-нибудь убью. Чего орешь? Мы знаем, что ты тут.

Девчонка в халате – фамилия ее была Голубова – склонилась над Сидом и пальцами стала разлеплять ему веки.

– Девочки, у него ресницы женские! – опять раздался ее голос.

Потом она сказала:

– Иду за стопкой. Семицкий, разопьем ее вместе, и ты мне скажешь, отчего ты такой мрачный и на меня все время нападаешь. Честно, иду! А то у вас тут не дождешься.

– Люди всегда бывают непонятными, – ответил Сид и снова прикрыл веки.

– Да, пока не забыла… Ладена, тебе надо прийти на кафедру, знаешь для чего? – Девчонка в свитере оставила диван и пересела на радиатор, к Ладене.

– Знаю, только это после… Вот! – знаком пригласила Ладена послушать новую запись.

Вначале была знакомая мелодия. «Невинные забавы». Сперва рояль, потом вступают кларнет и гитары.

Голуба, разумеется, за стопкой не пошла и в самую неподходящую минуту, когда я хотел послушать музыку, обернулась и попросила сигарету. Дернувшись, она слегка задела меня по колену своей длинной ногой.

– Прости, – сказала Голуба. – Смешно, но я с утра сегодня то и дело извиняюсь.

Я хотел сказать в ответ банальность: что ей, наверно, нравится все время задевать кого-нибудь ногой, – но Голуба не производила впечатление человека, понимающего шутки, поэтому я ограничился легким кивком и показал ей зубы. Потом взглянул на нее снова. У нее были красивые ноги, быть может, капельку полней, чем у Ладены, и длинные черные пряди, падавшие на лоб. Взгляд мой придал ей уверенности.

– Ты тоже учишь химию? – спросила она.

– Историю и языки.

– Пражанин?

– Это ничему не мешает.

Она засмеялась.

– Я из Гумпольца. Ужасная дыра. Наверно, тут останусь.

– Прекрасно.

– В каком смысле?

– В том смысле, что тебе здесь нравится.

– Понятно.

Она умолкла и посмотрела на меня сквозь дым сигареты.

Потом спросила:

– Я полагаю, твоя девушка тоже учит историю?

Спросила, предварительно составив в голове целую фразу.

Мне было безразлично, что я буду отвечать Голубовой.

– У меня нет девушки, – ответил я и улыбнулся.

– Как? Вообще?

Ей захотелось меня высмеять.

– Чем это объясняется?

– Не знаю.

– А если вспомнить?

Я принялся рассказывать историйку о девушке из обеспеченной семьи, родители которой запретили со мной встречаться. Должно быть, Голубова мне поверила: выразила порицание девушке.

– Я никогда бы их не стала слушать. В эти вопросы никому не позволяю соваться.

Потом девчонка, которая до сих пор молчала, сказала, что на день рождения соседки приедет завтра Кая Шимонек. И тут же объявила, что Кая уже давно встречается с Валашковой.

– Держите меня! – сказала та, что была в свитере. – С Валашковой я год жила на одном этаже. Сверхреактивная девчонка. Весной она должна окончить. Под Новый год приволокла веревочную лестницу и отдавала напрокат за десять крон девчонкам, которые встречались с мальчиками. Денег настреляла!.. Потом был пожар и лестница спасла целый блок.

– Где был пожар? – зевнул Сид.

– Спи! – сказала Голубова и натянула халат на коленки.

– Тебе все надо! – отрезал Сид и посмотрел на меня. – Дай и мне сигарету. Сегодня тут ни у кого нет даже покурить.

– Тяжелый случай, – сказала Ладена и перевернула кассету.

Никто ей не ответил.

Но Сид, взяв сигарету, пересел на радиатор, к Ладене, и поймал ее руку. Стал что-то говорить шепотом, и Ладена этому смеялась. Потом сказал громко:

– Если был дерзок, прости!

Я сидел как побитый.

Девчонка, на дальнем конце дивана, заявила:

– Что вы себе, ребята, думаете? Вы думаете, мы не пропускаем ни единой лекции, и у нас должны быть все конспекты…

Не знаю, кому это адресовалось, и мне это было безразлично.

Ладену между тем позвали к телефону…

К счастью, через полчаса мы отвалили – после того, как Сид сказал, что мальчики уже наверняка в «Избушке».

«Избушка» была студенческая забегаловка, куда ходили главным образом общежитские. Официант там без конца ворчал. Мальчики действительно там были. Сидели за двумя столами и имели при себе гитары.

Из общежития мы вышли всем гуртом, Семицкий взял Ладену под руку, а я шел где-то сзади и молчал. Перед отходом я пытался у Ладены выяснить, найдет ли она для меня минутку, надо ли мне идти с ними и вообще есть ли во всем этом смысл. Ладена сказала только:

– В «Избушке» в общем-то не так уж плохо…

Я не ответил – многозначительно посмотрел ей в глаза:

– Тебе, наверно, это лучше знать…

Она чуть потрепала меня по щеке:

– Еще бы!

– Ты не рисуешься?

– Зачем же?

Я видел, что она мне мстит.

За моих родителей, за то, что несколько дней не звонил, что малодушно от всего сбежал.

– Со мной эти бумаги… то, что надо для развода.

Я стоял против нее, опустив руки в карманы, и пальцами мял эти самые бумаги.

– Ты выбрал исключительно удачную минуту. Наиболее подходящую!

Она оглянулась.

– Мне надо переодеться, миленький. Иди вперед. Я догоню вас.

Я мог бы выдержать характер и пойти домой, но мне хотелось быть там, где Ладена. И хотелось чего-нибудь выпить. И Ладена была моя жена. Встреча с ней напомнила, что существует Рихард, а теперь еще – Семицкий. И вдобавок девчонки – недоумевающие, смазливые, готовые молоть всякий вздор соседки по общежитию.

Не знаю почему, но та, что была в свитере, решила, что из нас с Голубой выйдет неплохая парочка. Устроила так, что Голуба оказалась со мной рядом за столом.

Как только мы выпили пива и мальчики взяли гитары, Голуба повернула ко мне стул и начала рассказывать. Я зажигал ей сигарету за сигаретой – при четвертой она мне призналась, что один парень из Гумпольца регулярно ей пишет, но что из этого все равно ничего не получится, потому что теперь у нее уже правда нет времени отвечать ему каждую неделю. При свете лампы стало видно, что у нее не только хорошие волосы, но и дивные черные очи, горящие чудным блеском, и я подумал, что, быть может, надо отнестись к ней более внимательно, но слишком много в тот момент было других и явно отвлекающих вещей.

Ладена сидела возле Сида, вместе со всеми они пели о «лужке зеленом, непокошенном».

– А что у тебя? – спросила Голубова и отхлебнула сока.

– Тут дела посерьезнее… – решил я ее утешить.

Она нервно усмехнулась и сказала:

– А, мне на все это плевать. Лишь бы доучиться. Наши с ума сойдут, если я не кончу. А так вообще – на что он нужен, этот Гумполец!..

Потом добавила:

– Надо хоть сосисок взять. С утра сегодня ничего не ела.

После девяти все основательно повеселели. «Избушка» гудела голосами, и на столе перед Семицким появилась красненькая полусотня.

– Пусть полежит, – сказал он, – может, зазеленеет.

Парень, из тех, что были с гитарами, не выдержал и пододвинул красненькую официанту.

– На все, – сказал он.

Сколько же это будет пива? Я стал в уме подсчитывать, потом вслух стал считать желтые букетики на черном свитере Голубовой.

– Послушай, – сказала она.

– Что?

– Тебе не надоело?

– Считать? Нет.

– Это сборище.

– А что я могу сделать?

– Не знаю, – посмотрела она на меня долгим взглядом. Потом спросила:

– Где ты познакомился с Ладеной?

– Так… в библиотеке.

Подняв глаза, я убедился, что ответ ее удовлетворил.

Я оглянулся на Ладену. Что, если к ней подсесть? Но этого мне не хотелось.

– Ты часто сюда ходишь? – спросил я у Голубовой и предложил ей сигарету.

– С компанией… Так – нет. В «Бибиту» я бы как-нибудь сходила. Только вниз. Туда, где танцы. Знаешь?

– Примерно представляю.

– Можно как-нибудь сходить. Ты ведь там не был?

– Да, но когда? Теперь уж не получится, – принял я сокрушенный вид и пододвинулся к ней совсем близко.

Она широко открыла глаза, немного удивившись, когда я коснулся ее ноги коленом, но не шелохнулась. Все складывалось наилучшим образом. Я только ждал, когда она спросит, почему теперь не получится, почему нельзя нам как-нибудь сходить в «Бибиту».

Ждать пришлось недолго. До той минуты, когда я стал гладить ее по руке.

– Много приходится заниматься, – начала опять Голубова. – Мне тоже. Но в воскресенье можно бы, пожалуй, выбраться.

– Ив воскресенье нет, – сказал я и стиснул руку, которую она не убрала, потом отпустил руку и попытался обнять Голубову за талию. – Честно, я бы сходил, но теперь не получится. В пятницу я женился.

Я не очень верил, что ее это остановит, но я хотел, чтобы остановило. Правда. Вышло по-моему. Я вдруг почувствовал, как она вся напряглась.

– Женился?! – вытаращила она глаза. – Трепись! Так я тебе и поверила!

– Как знаешь, – ответил я невозмутимо. – А только это правда. Вот – паспорт, – полез я в карман. – В пятницу мы с Ладеной расписались.

– С Ладеной? Анекдот! – выкрикнула Голубова, встала из-за стола и начала размахивать моим паспортом. – Ребята, слышите? Ладена вышла замуж! Эти двое расписались!

Парень с гитарой перестал петь и заморгал.

Ладена, поднявшись, прислонилась спиной к стене. Взгляд ее отыскивал меня. Она была взбешена, как если бы ее оплели, одурачили. Смириться с мыслью, что я осрамил ее перед компанией, было для нее невыносимо. Она хотела засмеяться, но в глазах стояли слезы.

– Пошли домой, – глухо сказала та, что была в свитере.

Я свесил голову. Теперь, кажется, я подвел всему этому окончательный итог…

13

Я не решался прервать молчание.

Оно длилось долго. Слышно стало, как вдали задребезжал трамвай. Он ринулся к островку пустынной остановки, неподалеку от кафе «Избушка».

Постоял немного и тронулся. Полупустой.

Ладена оглянулась на него и сказала сдавленно:

– Ты мог бы сесть. Это двадцатка.

Была промозглая темень. Под каждым фонарем белели остатки снега. Я поднял над светлой водолазкой воротник полушубка, но голова оставалась открытой. Лоб у меня горел – и я не чувствовал ветра.

«Наплевать на трамвай», – подумал я и сказал:

– Мне надо с тобой поговорить. Я ищу тебя с самого того идиотского вторника. Поэтому я здесь.

– По-моему, это ни к чему… – чуть слышно отозвалась Ладена.

– Что ни к чему? Ты хочешь, чтобы я тебе все объяснил?

– Твои ораторские упражнения меня не увлекают. Ты их уже продемонстрировал в «Избушке».

– Ты злая!

– Ничуть! Я обещала маме, что мы разведемся. Она не может слышать фамилии «Соботка» – выходит из себя. О чем же еще говорить?

– Не делай из мухи слона!

– Кто делает из мухи слона? – запротестовала Ладена. – Кто мне устроил в пятницу скандал из-за Рихарда? Кто подослал к моей маме юриста? Это же курам на смех! Твой перепуганный папуля, и его страхи, что сынок скомпрометирует себя с девицей из неблагополучной семьи, и это твое размахиванье паспортом!

– Я им не размахивал…

– Вы все, вся ваша семья, умеете только срамить людей. Больше вы ни на что не способны!

– Ты же сама этому не веришь.

Я покосился на нее украдкой. Вид у нее был подавленный.

– Прости! – легонько тронул я рукав ее пальто. – Я хочу тебе объяснить все это…

– А я на все это плюю.

Она повернулась и хотела уходить.

Я стиснул ее руку:

– Ладена! Ты нужна мне!

– Для чего?

Я молчал.

– Ну говори! Согласен подписать развод?

– Возможно, – коротко ответил я. – Это от тебя будет зависеть.

– Ты говоришь, как страховой агент.

– Не надо! – повысил я голос и сделал умоляющее лицо.

– Вон идет твой трамвай, – предупредила она.

– Не надо, говорю тебе!

Мы постояли молча, глядя в землю, пока он не тронулся. Потом взглянули друг на друга.

– Только сначала мне хотелось бы услышать что-нибудь о Рихарде, – сказал я. – Это – мужчина! Настоящий мужчина, правда?

– Чего ты добиваешься? – опять вывел ее из равновесия мой агрессивный тон. – Хочешь знать, какой он был любовник?..

Она стала смеяться – сначала тихо, потом все громче, громче…

– Угомонись! – сказал я. – Пойми, я целую неделю мучусь над вопросом, что у тебя с этим Рихардом и почему ты позвала его на свадьбу.

– Ты ездил в горы, так что не придуривайся!

– А что, в горах нельзя ни о чем думать?.. Слушай, Ладена, – начал я немного хладнокровнее, – по-твоему, я ревнивый, эгоистичный…