Текст книги "Том 1. Рассказы и повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

– Предположим, понял. И я очень доволен, что ты теперь проживаешь как раз взятые у лисицы годы. Но смотри мне, Леопольд, будь начеку и не забывай, что ты министр, приехавший навестить меня – причем как раз в то время, как я отлучился встречать гостей.

– Ох, конечно, не забуду. Это мне на всю жизнь памятно будет.

– За обедом ты сидишь от меня по правую руку.

– И на который час ты заказал обед?

– На четыре. Со станции я отвезу гостей прямо в лес, а пока мы еще не заберемся далеко, Штириверский, который должен проследить, как будут выпускать зайцев, верхом подлетит ко мне докладывать, что ты прибыл. Все должно быть точно, как условленно.

Кожибровский собрался в путь, четверка его пегих лошадей уже нетерпеливо била копытами у подъезда. В экипаж Кожибровский велел положить два хороших ружья. Выйдя из дома, он оглядел двор, где среди хозяйственных построек в художественном беспорядке стояли машины, а кое-где и элегантные экипажи, словно забытые тут случайно. В кухне хлопотал со своими помощниками выписанный из Пешта повар, вынимая разнообразные деликатесы из прибывших вместе с ним ящиков, где чего только не было: откормленные гуси, огурцы, дыни, спинка упитанного барашка, различные рыбы, кетовая икра и еще черт знает какие яства.

Служанка, стоя на пороге кухни, ломала руки: «О господи Иисусе, да что же здесь нынче будет?»

Вдоль террасы сидели деревенские красавицы, они хохотали и заигрывали с парнями.

Завидев графа, молодой словак приподнял шляпу.

– А с нами что будет, ваша милость, господин граф?

– Все вы, друзья мои, честь честью получите свою поденную плату, так что ешьте, пейте да ведите себя прилично! Вот все, что от вас требуется. Когда же я вернусь, вы ступайте себе, кто в сад, кто во двор, и делайте вид, будто заняты работой. Может случиться, что я позову вас и попрошу сплясать, ну так вы и спляшите. Потому что я, видите ли, хочу показать иноземному вельможе, как живут и веселятся на земле венгерской. Вот и все! А вы сколько просите за это поденных? Господин нотариус еще с вами не срядился?

– Ничего он не говорил, только велел прибыть сюда. Крестьяне стали переглядываться, наконец самый старший из них сказал:

– У нас вот какой вопрос имеется, ваше превосходительство… на сколько дней мы вам надобны?

– Смешно! На один-два часа сегодня после обеда. Как только уедет чужестранец, вы тоже можете идти восвояси.

Крестьянин почесал затылок. Ему не по вкусу пришлось, что работы здесь только на один день.

– Ну, в Америке, – расстроено процедил он сквозь зубы, – по два талера в день платят, больше четырех форинтов то есть.

Кожибровский сдвинул брови.

– Ну, ну, мы ведь не в Америке, и ты мне с Америкой не лезь. Да и потом какая же это работа?

– То-то и оно, – не сдавался народный трибун, – будь это порядочная работа, я бы и слова не сказал. Но мы к такому не привыкшие.

– Ах вы, ненасытные словаки! – злобно вырвалось у Кожибровского. – Эй, Баптиста, выйди-ка да пристрели парочку из них!

Тут девушки и молодухи испуганно закудахтали, а мужчинам пришлось заиграть отступление.

– Вы, пожалуйста, не слушайте его, ваше сиятельство, он выпимши! Что ваша милость даст нам, за то и благодарствуем.

– Женщины получат по три кроны, а мужчины – по две – вынес Кожибровский решение.

Но это опять вызвало ропот.

– Как же так, позвольте спросить? Где это видано, чтобы баба больше мужика получала?

– Это потому, что бабы красивее мужиков, – ответил Кожибровский.

Все вышло так, как Кожибровский задумал. Поезд прибыл точно, и из купе первого класса показался прусский барон, а из-за его спины выглянула дама чарующей красоты.

– Моя племянница, вдова Врадитц, – поспешил представить ее барон.

Кожибровский уже слыхал о красавице вдове, чей муж был русским атташе. Два года назад в обществе каких-то высокопоставленных лиц он уехал охотиться на австралийские острова, где попал в руки туземцев, которые, поскольку он был в теле, в буквальном смысле слова съели его.

Кожибровский поклонился. У него потемнело в глазах – так хороша собой была эта женщина.

– Я счастлив приветствовать вас, – произнес он. Когда же секретарь Ханк стал сбрасывать бесчисленные картонки, коробки и чемоданы, Кожибровский не удержался от легкого укора в адрес барона: – Вот видите, милый мой, какой вы! Ну как нашлось в вашем сердце столько жестокости, чтобы не известить меня о такой великой радости.

– Да я и сам был удивлен, когда моя племянница, явившись к отходу поезда, объявила, что хочет ехать со мной.

– Да, но я прикатил за вами в легкой коляске.

– Не беда. В тесноте, да не в обиде.

– Я того же мнения, но не окажутся ли картонки для шляп и чемоданы взыскательнее нас? Кроме того, мне следовало позаботиться о достойном обществе для вашей спутницы. Что я, нелюдимый медведь, могу предложить даме в здешних условиях?

– Предложите мне руку, только и всего! – воскликнула с мягкой улыбкой прелестная вдовушка.

Кожибровский живо принял протянутую ему руку и поцеловал ее в том месте, где сходились линии узора на перчатке.

– И все же, любезный барон, вы допустили оплошность…

– Хорошо же вы меня встречаете, нечего сказать! – прервала его гостья, глазами провожая свои картонки, и тут же, сложив с мольбой маленькие руки, игриво запричитала: – Пощадите, пощадите меня, не дайте погибнуть от голода и жажды здесь, на дороге.

Кожибровский засмеялся, оценив шутку очаровательной вдовушки.

– Ну, что вы, могу ли я допустить… И все же я сержусь. Помилуйте, в кои-то веки выпало на мою долю счастье – ваш приезд, но я и тут не могу принять вас как должно! – Он с укоризной взглянул на барона. – И это – ваша оплошность.

– О, вот такие речи мне больше по вкусу, – заметила молодая женщина.

– Ну, ничего, как-нибудь образуется, – заключил Кожибровский и, перейдя на венгерский, стал совещаться с кучером. Тот собрал чемоданы и баулы и привязал их к задку коляски, остальные вещи сложил горой на козлах.

Кожибровский меж тем помог фрау Врадитц устроиться на заднем сиденье и усадил рядом с ней старого барона, полной грудью вдыхавшего целительный лесной воздух.

– Вы же, любезный господин Ханк, попробуйте примоститься тут, на откидном сиденье; правда, это местечко рассчитано на малых детей, но ведь и сам кайзер не может дать больше того, что имеет.

– А вы как же?

– Я бы подсел к кучеру, но там багаж.

– Следовательно?

– Следовательно, я сяду на другое место.

Кучер выпряг переднюю пару лошадей и одну лошадь поставил сбоку от оглобель, пристяжной к задней паре.

– А что будет с четвертой лошадью? – спросил барон.

– На нее сяду я, – сказал Кожибровский.

Сказано – сделано.

– Господь с вами! – испуганно воскликнула фрау Врадитц. – Ведь она не оседлана!

– О, будь она еще оседлана! – самоуверенно усмехнулся Кожибровский и поскакал рядом с коляской.

Тройка молнией неслась по великолепной дороге знатного владения, «славного доброй водицей и добрыми камнями», Кожибровский же средневековым рыцарем восседал на лошади, будто на ней и родился. Оно, впрочем, и не удивительно: вырос он в Кечкемете (его отец – офицер и похоронен был в этом славном алфёльдском городке) и все свое детство провел в играх и сражениях с тамошними скифскими отпрысками, вместе с ними научился и ездить без седла. По пути Кожибровский развлекал приезжую даму всевозможными историями. Этот замок того-то и того-то, здесь вот была такая-то битва, а вон там произошло то-то; в этих краях и вправду много чего происходило… Вот по левую руку хмуро стоят руины замка, а чуть подальше – огромный пень: когда дерево это срубили, из ствола его высыпался целый котелок золотых монет времен Матяша.

– Ой, посмотрите, что это такое вон там? О, боже мой, какая прелесть!

– Это мак.

– И можно его сорвать?

– Если прикажете…

Лошадь Кожибровского мигом перескочила ров и помчалась по пшеничному нолю, Кожибровский, перегнувшись чуть не до земли, на скаку сорвал цветок и поднес его красавице.

Фрау Врадитц улыбнулась всаднику и понюхала мак – хоть он и не имел запаха; потом приколола его к своей груди.

Так ехали они почти час и за это время вполне освоились друг с другом. Кожибровский то и дело склонялся к уху гостьи и нашептывал всякую всячину. Старый барон нет-нет да и интересовался:

– Что сказал этот проказник?

Она то отвечала, то нет, а иной раз даже краснела.

У Слинянского хутора Кожибровский увидел стайку кур.

– Знаете ли вы, с кого копирует Ворт * свои модели дамских туалетов?

– С кого?

– С кур!

– Полноте, Кожибровский, не то я брошу в вас этим вот биноклем.

– Честное слово. Я лично знал его, когда он был еще странствующим подмастерьем. Как-то я принял участие в одной деревенской охоте. Заметив на большаке паренька, мы силой заставили его присоединиться к нам загонщиком. Бедняге пришлось согласиться. Потом мы его, конечно, угостили, я завел с ним разговор и понял, что передо мной необычно смышленый ремесленник. Он рассказывал, что идет из Вены и собирается пешком исходить Венгрию, чтобы изучить национальные костюмы живущих здесь народностей и создавать потом гармоничные по цвету женские туалеты, ибо гармония цвета и является предметом его исканий, она-то и есть главное. Был у меня в то время один весьма толковый сторож, некий Янош Варко, вот я и рассказал ему, о чем говорит и что изучает французский паренек. «Глупости все это, – ответил Янош, покручивая усы, – в таких вещах лучший знаток господь бог, тот, что кур наряжает. Вы соизвольте только взглянуть, как тут подобраны цвета, – моя старуха, когда щиплет кур, прямо завидует: «Ох, да какой же наряд у них расчудесный!» Я возьми да и передай Ворту слова сторожа. Он крепко задумался, а когда я спустя лет десять зашел в его фешенебельный магазин в Париже, он кинулся ко мне на грудь: «Сударь, за все, что имею, я благодарен только вам». – «Мне?» – спрашиваю я оторопело. – «Это ваши куры снесли мне золотые горы. Да, да, я одеваю герцогинь и графинь в куриные цвета».

– Послушайте, Кожибровский, не морочьте мне голову!

– Клянусь, все это сущая правда. После этой встречи я сам доставлял ему из моего имения венгерских кур самой различной окраски, с них он затем копировал все новые и новые цветовые гаммы. И все уговаривал меня жениться – он, мол, будет даром поставлять туалеты моей жене, – в благодарность, так сказать.

– Вот видите. И вы все-таки не женились?

– Потому что не мог найти себе никого по душе, вплоть до вчерашнего дня.

– Значит, вчера все же нашли?

– Я называю вчерашний день потому, что нынешний назвать уже не могу.

Он так близко подъехал к фрау Врадитц и так низко склонился к ней, что лошадь коснулась ее мордой, оставив на мантилье каплю пены.

– Иисус, Мария и Святой Иосиф! – взвизгнула молодая женщина. – Что вы тут вытворяете? Ступайте прочь со своим противным животным!

Кожибровский, будто обидевшись, проехал вперед. Вдова Врадитц, разговаривая с дядюшкой, теперь могла видеть очертания статного всадника только издали, да и то лишь из-под локтя кучера.

– Смотри, Нинетт, да ты только погляди, что это за величественная красота! – не уставал восхищаться ландшафтом барон.

Нинетт, однако, больше нравилось разглядывать всадника и дабы не потерять его из вида, она ручкой зонтика раздвинула шляпные картонки, чтобы сквозь образовавшуюся щель продолжать вести наблюдения.

От дядюшки не укрылись ее ухищрения.

– Мне кажется, дорогая, что тебя интересует этот… как бишь его… ну… граф, – сказал он.

Фрау Врадитц пожала плечом.

– Ну, я бы этого не сказала. Впрочем, нужно отдать ему справедливость: он не какая-нибудь посредственность, чья душа погружена в непробудный сон. Нет, нет, он не шаблонен. В нем есть что-то необычно мужественное. Настоящий дикарь!

– А ты, конечно, расположена к дикарям. Ну что ж, вполне естественно. Ведь это они съели твоего мужа. Ты исполнена благодарности к ним, Нинетт.

Старичок любил говорить колкости.

У Непомукского моста Кожибровский свернул с большака и подал знак кучеру, который тоже, вслед за ним, выехал на проселок и, минуя крестьян, мочивших лен, погнал лошадей прямо к лесу.

– Это уже мой лес, – объявил Кожибровский, подъехав к барону.

– А где замок?

– За лесом.

– А пашни?

– Они за замком. Но часть из них мы увидим еще по пути.

– Может, сначала осмотрим замок?

– Как вам угодно. Только я предлагаю для начала лес.

– Согласен. Что это белеет вон там, на опушке?

– Это небольшой шалаш, я велел вынести сюда чего-нибудь подкрепляющего, так как обед будет позднее.

– Что ж, нам это не повредит, а, Нинетт?

– Перекусим немного и пройдемся по лесу. Для вас, господа, я припас парочку ружей.

– Ах да, ведь вы не охотник.

Погода стояла чудесная, весенняя, на чистом белом небе не было ни единого пятнышка, ни одной тучки, солнце не светило, не донимало горячими лучами, оно безучастно болталось в небе, как яичный желток в белке. В травах кишели, копошились тысячи существ, в пробившемся сквозь лес ручье барахталась и резвилась шустрая форель. Какой-то деревенский парнишка наловил их целую корзину и теперь как раз шел им навстречу.

– Посмотрите-ка, форель! Вот это да! – воскликнул приятно удивленный барон: он был большим любителем форели.

– Чей этот ручеек?

– Мой, разумеется, – ответил Кожибровский.

Пальцы барона слегка коснулись локтя Нинетт, взгляд которой блуждал, тонул в восхитительных красках леса, от голубовато-зеленых оттенков можжевельника до золотистых игл сосны.

– Слышишь, Нинетт? И ручей тоже наш, – оговорился барон.

Кожибровский весело посмеивался в душе, думая о том, насколько удачно и кстати вплетена была роль крестьянского мальчика. Пришпорив коня, он подъехал к шалашу.

В шалаше две сельские красавицы подали гостям ветчину, горячий чай, вареные яйца, масло, всевозможные печенья и шампанское. Вкусный завтрак здесь, на лоне дикой природы, вызвал у гостей восторг.

– Sapperlot![26]26
  Проклятье! (нем.).


[Закрыть] Это же прямо по-королевски! – Кожибровский поклонился.

– Мы хоть и небогаты, сударь, но пожить любим.

Возле шалаша горел огромный костер, над пламенем которого один из гайдуков жарил сало, подставляя под шипящие капли его кусок хлеба; сало становилось все румяней, а хлеб – все черней от копоти.

– А что он делает? – вполголоса спросила Нинетт. – Что жарит этот… гм… этот господин генерал? (До предела разукрашенная серебряным позументом ливрея была рассчитана именно на такой эффект.)

– Это любимое национальное блюдо венгров. Не хотите ли отведать?

Фрау Врадитц посмотрела на него тем щекочущим взглядом, который может смутить самые глубокие воды.

– Вы желаете моей смерти, господин Кожибровский!

– Вы трусихa! – поддразнивал ее граф, принимаясь уплетать с кончика ножа сало, нарезанное мелкими кусочками.

– Вы думаете, что я не посмею? Вам на самом деле так кажется?

– Да, мне так кажется.

– А вы хотите? – спросила она не вяжущимся с темой грустно-таинственным голосом, пронизывая Кожибровского взглядом.

– Конечно, хочу.

– Но какая вам польза от этого?

– Право, я и сам не знаю.

– Что же, дайте мне! – воскликнула вдова, и ее приятный смех зазвенел в лесу.

Она закрыла глаза и, приблизившись к Кожибровскому, раскрыла рот, подобно ребенку, который, чуть покачиваясь, ждет чтобы добрый дядя положил ему на язык конфету.

Кожибровского охватило непреодолимое желание воспользоваться тем, что глаза женщины закрыты, и сорвать поцелуи с ее свежих губ, но барон Кнопп как раз посмотрел в их сторону, и Кожибровский вынужден был дать красавице лишь кусочек сала.

– Не так уж плохо! – воскликнула она, одолев закопченный кубик.

– Ко всему можно привыкнуть, – мудро заключил барон Кнопп. – Возьмем, к примеру, бедных парижан, евших крыс во время последнего похода.

– Брр! – содрогнулась Нинетт. – Такое мерзкое животное!

– Или же взять дикарей, тех, что съели твоего мужа, – невозмутимо продолжал барон.

– Ой, дядюшка, не надо об этом!

Тем временем Кожибровский отправил коляску домой и наказал кучеру вернуться, прихватив еще одну коляску. Он велел ему ждать в западной части леса у Превиштского озера.

– А теперь возьмите ружья, господа, да оглядимся в лесу.

– Куда вы отправили коляску? Уж не хотите ли вы заставить нас пешком преодолеть все эти дикие заросли? – забеспокоилась молодая женщина.

– Напротив, я отправил одну коляску, чтобы из нее на другом краю леса получились две.

Кнопп и Ханк взяли по ружью, и компания отправилась в путь под древними деревьями-великанами, каждое из которых, казалось, привлекало внимание барона; с особым удовольствием задерживался он у странных, неправильной формы, стволов.

– Сколько может быть лет вот этому? Боже, что за великолепный экземпляр! Как жаль, Нинетт, что ты не захватила с собой фотоаппарат!

Кожибровский шел за ними рядом с фрау Врадитц и помогал ей собирать цветы; в лесу цвели прострелы и горевшие синим светом прекрасные фламмиролы.

Но не прошли они и трех шагов, не успели даже углубиться в лес, как фрау Врадитц вдруг вскрикнула.

Все обернулись. Барон в страхе опустил ружье.

– Что с тобой?

– Ой, меня что-то укусило!

– Святой боже, уж не змея ли? Здесь водятся гадюки?

– Нет, нет, – поспешил успокоить его Кожибровский, а сам разрывал каблуком сухую листву. Из-под нее показался огромный олений рог.

– Вот вам виновник неприятности. Наша дама наступила на рог, и он проколол ее изящные туфельки.

– Черт возьми! – воскликнул барон и вдохновенно поднял рог. – Вот это да! Вы только взгляните, мои друг Ханк! Эта часть туалета, несомненно, сброшена крупным и знатным представителем оленьего рода. Тэ-э-экс. Это мы, разумеется, заберем с собой!

– Право, не стоит тащить его, – возразил Кожибровский пренебрежительно, – ведь здесь этого добра предостаточно. Мы еще встретим сколько угодно таких рогов на своем пути. Только предупреждаю вас, господа, ступайте осторожно.

Кожибровский говорил правду. Рогов хватало. Едва прошли они полкилометра, как барон снова заметил рог под ногами. На этот раз он, как умный делец, смолчал, лишь украдкой подмигнул своему секретарю, а тот тихо ответил:

– И я вижу один. Во-он там, у терновника. Барон приблизился к Ханку и шепнул ему на ухо:

– Мы нарвались, друг мой, на дурака; да он и представления не имеет, какие у него тут, в лесу, сокровища. Что вы на это скажете, милый Ханк?

– Я считаю, что надо купить имение.

– Ха, он считает! – воскликнул в экстазе барон. – Скажите лучше, сколько он, по-вашему, за это заломит?

Секретарь ничего не ответил, он безмолвно указал на дальнюю поляну, где к сбегающему с горы ручью жадно припала косуля.

От приятного волнения ружье дрожало в руках у барона. Зато Ханк выстрелил, и косуля, повернувшись вокруг своем оси тут же упала замертво.

– Браво, Ханк! Брависсимо! Но не жалко ли такого великолепного животного? И вообще, разве можно в эту пору ходить на косулю?

– На самца можно, – ответил Кожибровский задорно, – щадить следует лишь оленьих дам.

В эту минуту взмыло два тетерева. Барон Кнопп прицелился и один из косачей камнем рухнул на землю. Пожалуй, один лишь Вельзевул, явно решивший подсобить Кожибровскому, способен был так удачно все это подстроить.

– Это был безупречный выстрел, – поздравлял барона Кожибровский.

– Я рассчитываю на перышки для моей серой шляпки, – заискивала фрау Врадитц перед своим дядюшкой.

– Хорошо, хорошо, дарю их тебе, – произнес барон Кнопп с гордостью охотника за львами, затем обернулся к Кожибровскому. – Это еще пустяки! Вот когда я охотился в России, в лесах моего тамошнего друга Орлова, я медведю угодил в самое сердце. Да, да, в самую что ни на есть середину. А здесь у вас водятся медведи?

– Затрудняюсь сказать, – кротко ответил Кожибровский, – может, и водятся. Лесок неплохой, что и говорить. Здесь мои любезные гости найдут все, что перечислено в календаре охотника. Я полагаю, олени и тетерева – это не единственное богатство леса. Одно знаю, что во время «рева» тут столько этих оленей собирается, что не счесть – уж это-то я слышу. Самок набирается целые гаремы, особенно осенью. Ревут хором. Но есть тут и кое-что другое, – например, вальдшнепы. Или зайцы. Не то чтобы их было очень много, но встретить можно, если захочется отведать жаркого из зайчатинки.

Все это он говорил скромно, как человек, не придающий сказанному значения. Знал ведь, шельма, что на очереди зайцы! Первый выстрел служил сигналом для развязывания мешков.

Не успели Нимроды разглядеть хорошенько свою добычу, как Кнопп в упоении воскликнул:

– Эх, десять золотых дал бы какому-нибудь препаратору! Кожибровский пообещал изготовить чучела тетерок, но тут претендовавшая на перья фрау Врадитц запротестовала. Потрясенным, собственной ловкостью, Ханк неподвижно стоял возле павшей косули, пока не появился гайдук с тележкой, на которой перед этим привезли сюда закуски, и не подобрал трупы животных. В тележку был впряжен философски настроенный осел почувствовав, что тележка становится все тяжелен, он стал кричать от досады.

По форме лес напоминал шляпу, по полям которой можно было свободно передвигаться, зато ее тулья совсем не выглядела доступной; отчаянные лесорубы, конечно, могли бы туда подняться (нынешним человек всюду заберется, даже на маковку церкви), но срубленные в этом лесу деревья в лучшем случае можно доставлять вниз волоком; при всем этом – или как раз поэтому – места эти изобиловали роскошными видами, по склонам серебряными повязками устремлялись вниз горные потоки, прорывая себе глубокие желоба в рыжевато-желтой глине. А взглянешь ввысь между деревьями, в таинственную гущу листвы – и в голове звенит от невообразимой красоты. Были и такие места, куда солнце не заглядывало уже несколько сот лет; здесь произрастали дерзкие, бросившие вызов самому богу растения, детища одной лишь земли, которым нет дела до солнца, – грибы и мхи, облепившие все вокруг. А вот из-под большого камня, журча, пробивается чудесный минеральный источник.

– Это не просто водичка, господа, – похвастался Кожибровский. – Такую и сам немецкий император не пивал. Прошу отведать.

У гайдука оказался стакан, и все попробовали водичку. Барон осушил два стакана.

– Божественный нектар! – заметил он самодовольно. – Вот это вода!

– Кто пьет ее, тот сто лет будет жить, – уверял хозяин имения. – Здесь ее называют чевицей.

– Можно ли ее перевозить? – поинтересовалась вдова. – А то ведь у нас нет других вод, кроме гадости этой «Аполинариса».

– Нет, нельзя. Она не выдерживает долгого пути, мутнеет, обретает затхлый вкус, – ответил Кожибровский.

– Очень жаль.

– Ничего не жаль, – алчно перебил ее Кнопп. – Именно это и хорошо. Ну, какую ценность может иметь для меня то, что есть и у другого? Мне подайте диковинку, которую трудно или вообще невозможно сыскать.

– Ты не в меру эгоистичен, дядюшка.

– А ты глупа, как этот ослик, моя дорогая племянница. Говоришь себе же во вред. Какова была бы тебе цена, если бы все женщины были красивы? Правду я говорю? Скажи, остроумный пример? Скажите же что-нибудь, граф Кожибровский, а?

– Вы не правы, – ответил Кожибровский, – ибо ваша племянница и в этом случае была бы самой остроумной и самой изящной среди прекрасных.

Мадам Врадитц ударила Кожибровского по плечу большим папоротником, будто мечом.

– Послушайте! Вы самый неисправимый льстец на свете! З-з-з, з-з-з! – одновременно в нескольких местах затрещали ветки кустов, и со скалы спрыгнул заяц, едва не попав на пышно украшенную цветами сирени шляпу фрау Врадитц; другой заяц совершил прыжок со склона в нескольких шагах от красавицы. Рука Ханка выпустила стакан, но, к счастью, он не разбился. Барон Кнопп нервно хватался за ружье, пока не вспомнил, что охотиться теперь на зайца не разрешается.

У источника, на шелковистой траве поляны, где только что, кроме дуплистого дерева и жужжащей вокруг него стаи диких пчел, ничего не было, разыгралось необычное, весьма забавное зрелище. С востока, с запада, с юга – отовсюду неслись зайцы, великое множество зайцев. Напуганные и стремительные, как мыши, они мчались через лужайку в гору, потом с горы, перебегая друг другу дорогу, будто танцуя кадриль. Некоторые бежали прямо на людей, затем в страхе кидались прочь, по-разному меняя направления.

– Что за чертовщина? – бормотал господин Ханк. – С ума они, что ли, посходили?

– Этот лес заколдован! – восторгался барон Кнопп. – Это бесподобно! Что вы натворили, любезный граф?

– Я? Ничего. – ответил Кожибровский самым естественным топом. – Я вижу здесь действительно нечто бесподобное: нимфу, но привезли ее вы.

– А это великое множество зайцев, сударь мой, это просто кошмар!

Кожибровский пожал плечом.

– Разве я виноват, что столько их развелось? Просто мы живем и мире, друг друга не обижаем, нам не тесно с ними в имении.

– Sapristi[27]27
  Черт возьми (франц.).


[Закрыть], такое мне и не снилось.

– Погодите, вот пойдемте-ка поглубже…

И они углубились в лес, идя по-прежнему низиной, а им навстречу, словно саранча, все выбегали, поблескивая глазами зайцы, трещали ветками кустарников, шуршали прошлогодней листвой.

– Чуют, жулики, что мы не имеем права стрелять их.

На лбу у потрясенного, восхищенного барона проступили капли пота.

– Так за сколько вы отдадите свое имение, Кожибровский?

– Бросьте, ведь вы еще имения-то не видали.

– И все же, какова ваша цена? – настаивал барон Кнопп с нетерпением.

– Об этом мы потолкуем дома, под крышей; вы же знаете, что я разбазариваю все за бесценок, со мной у вас дело пойдет гладко. Но все же поглядите сначала, что покупаете. Пойдемте-ка еще глубже в лес! Или вы хотите подняться повыше, в гористую часть леса? Там можно встретить и другое зверье.

Барон глядел на Кожибровского, как на икону, он свято ему верил.

– А… а какое зверье там, наверху? Что вы имеете в виду?

– Да разное, – ответил Кожибровский со свойственной ему загадочностью.

– Уж не хотите ли сказать, что там водятся и зубры?

– Всяко может быть, – улыбнулся Кожибровский.

И в ту же секунду в глубокой тишине послышался топот приближающегося крупного животного.

– Ш-шш, что это?

Они остановились, прислушались. Звук идет оттуда. Нет. Отсюда. Совершенно верно, именно с той стороны. Где ружья?!

Но… из-за деревьев показался всадник: это был Штириверский, спешивший господам навстречу. Подъехав, он приподнял шляпу и по-немецки доложил:

– Его высокопревосходительство министр земледелия ожидает господина графа по срочному делу.

Кожибровский шлепнул себя по лбу.

– Проклятье! Совсем забыл. Ведь вчера он депешей предупредил меня о приезде, но у меня это просто вылетело из головы, будто ветром выдуло. Простите, дорогой барон, не взыщите, но я должен немедленно уехать домой, я и так уже не знаю, как заглажу эту чудовищную бестактность.

– Разумеется, разумеется, и не беспокойтесь о нас!

– Если же вы желаете осмотреть лес более обстоятельно – что я вам настойчиво рекомендую, – я оставлю вам Баптисту, он у меня что-то вроде секретаря, он вам все покажет и расскажет. A propos, Баптиста, где коляски?

– Я думаю, это излишне, – проговорил Кнопп неуверенно.

– На краю леса, господин граф, у берез, – отчеканил Штириверский.

– Пойдемте и мы, – вставила фрау Врадитц. – В конце-то концов, бук есть бук, и он везде одинаковый.

– Что ж, пойдемте, – согласился с ней барон и обернулся. – Ты, верно, устала Нинетт? – спросил он племянницу. – Ух-х-х! Tausend krucifix![28]28
  Тысяча чертей! (нем.)


[Закрыть] Я опять напоролся на рог.

Он поднял с земли прекрасный экземпляр, полюбовался им, затем бережно положил на телегу рядом с тетеревом и убитой косулей.

– Езжай, Баптиста, вперед, показывай нам дорогу. Штириверский ехал шагом на своем гнедом, сгибаясь, где этого требовали капризно сплетенные ветви. Хозяин и гости не торопясь шли живописной тропкой под сенью громадных деревьев.

То один из компании наклонялся, то другой: лес, как добрым дедушка, раздавал свои сокровища, уготовав что-нибудь для каждого. Гайдук, что вез тележку, собирал по дороге грибы (их он отнесет домой жене). Кнопп нашел штук шесть рогов. Фрау Врадитц порхала, срывая мелькавшие повсюду рубиновые ягоды земляники, даже зацепила шов на юбке, там, где она была сосборена – долго ли порвать такую нежную, как лепестки мака, ткань! Что до Ханка, то он нашел трут и нес его перед собой, как драгоценность.

Следуя за Штириверским, они вскоре добрались до экипажей, в каждый из которых была впряжена четверка лошадей. Кожибровский посадил фрау Врадитц и ее дядюшку в первую коляску, туда же уселся сам, только напротив их, так что его колени на каждой кочке задевали ноги красавицы, а кочек на этой злосчастной пашне было вдоволь. Что ж, подобные столкновения весьма приятны, уж хотя бы по одному тому, что помогают коротать время в пути, да и колени при этом нисколько не страдают. Ханк попал в другой экипаж, где и собрал все трофеи, в том числе косулю и найденные по дороге ветвистые рога.

У поворота их взорам открылась очаровательная долина ровные поля. Здесь Кожибровский не преминул заметить:

– Вот мои пашни.

Кучер, однако, гнал лошадей как ошалелый.

На полях сновали, суетились работники, но на скаку не очень-то можно было разобрать, что они, собственно, делают; у ручья стирали девушки, напевая заунывную словацкую песню. Песня была очень хороша, и фрау Врадитц захлопала в ладоши, не заметив даже, как нога Кожибровского коснулась ее крошечной ножки и чуточку придавила ее. Что поделаешь коль так хороша была песня! А на поле по-прежнему царило великое оживление: там рыли канавы, таскали навоз, косили люцерну; в одном месте паслись лошади, выпряженные из взятых напрокат экипажей, – вкупе лошади эти казались целым табуном.

– Все эти лошади ваши?

– Конечно!

– А для чего вам столько?

– Просто так. Не люблю ходить пешком.

– А что делают там все эти работники в такую пору? – полюбопытствовал барон.

– Ну, мало ли что. Земля, знаете ли, как хорошая жена, – пояснил Кожибровский, – требует к себе постоянного внимания.

– А я слышал, – заметил барон, – что земле необходимо давать отдых.

– Вот тебе раз! – засмеялся Кожибровский. – Разве жена не отдыхает оттого, что от нее, скажем, мух отгоняют, или поправляют перину, или укрывают получше?

– Гм. Видно, милый граф, вы – влюбленный в свое дело хозяин. Весьма похвально!

Тут из-за деревьев показался вдруг замок с двумя древними башнями, оригинальными выступами и окнами с зелеными жалюзи.

– О, что за прелесть, что за красота!

Барон Кнопп был восхищен, фрау Врадитц, разумеется, тоже, тем более что теперь уже она своей крошечной ножкой нажимала под пледом на огромный сапог Кожибровского.

– Да ты только погляди, Нинетт! Нинетт, ты видишь! О, да ты раскраснелась, как мак! Уж нет ли у тебя, голубушка, лихорадки?

– Ах, нет, ничего, дядюшка, это ветром надуло мне щеки. И еще крепче нажала на ногу Кожибровского.

В этот момент на одной из башен торжественным средневековым звоном заговорил колокол: динь-бом, динь-бом.