Текст книги "Том 1. Рассказы и повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

– Так, так! Это означает, господа, что повариха сейчас лапшу в бульон бросает, – сообщил Кожибровский.

– О господи, мне еще надо привести себя в порядок!

– Право же, это совсем лишнее.

– Но ведь у меня оборвана верхняя юбка. Или вы не знаете? Сами, верно, и наступили мне на подол!

– Полно, неужто роза менее прекрасна оттого, что один из ее лепестков чуть порван?

Тем временем они уже подкатили к хозяйственному двору, где повсюду стояли различные машины. Кожибровский со свойственной ему непринужденностью сумел обратить и на них внимание гостей.

– Машинами, согласно современным требованиям, я обеспечил себя добросовестно, uti figura decet[29]29
  Как подобает (лат.).


[Закрыть], но при этом не забыл отдать дань прошлому. Вот, например, два моих пса, которые умеют неплохо лаять!

И он указал на мушкетные пушки, служившие украшением внутреннего входа. Вместо привычных кустов алоэ, встречавших гостей в иных замках, здесь грозно разевали пасть пушки.

– Вы случайно не рыцарь-разбойник? – пискнула с деланным испугом фрау Врадитц.

– Будь я таков, вам бы несдобровать.

– Ну и что бы вы со мною сделали, скажите на милость?

– Оставил бы у себя навеки, – произнес с пафосом Кожибровский.

– Но вы же продадите замок дяде, таким образом, я снова перехожу к нему.

– Да, вам просто повезло.

Они с сильным грохотом переехали разводной некогда мостик и остановились у крыльца. Кожибровский соскочил и помог фрау Врадитц сойти, точнее, сгреб ее в объятия и так снял с коляски. Она была легкая, как перышко, и хрупкая, но особых повреждений эта высадка ей не причинила, если не считать, что спрятанные в усах губы Кожибровского невзначай задели во время сей древневенгерской церемонии ее крошечное ухо, отчего оно сразу вспыхнуло, так что казалось обмороженным.

– Вот мы и прибыли в мою деревенскую хижину.

Он подал руку фрау Врадитц и учтиво повел ее вдоль галереи с колоннами к двери, что открывалась в гостиную.

– За кого вы меня принимаете? – возмущенно прошептана вдовушка.

– Я плохо соображаю, – проговорил он, едва переводя дыхание, – я ослеплен, я пленен, я потерял рассудок.

– Значит, вы не думаете обо мне дурно?

– Господи, да я и думать-то больше не способен!

И все же он думал. И думал именно о том, как было бы славно, если бы этот замок и имение, проданные теперь за хороший куш барону Кноппу, вернулись к нему с помощью этой красавицы, да еще в компании нескольких других замков и поместий. Он украдкой разглядывал стройный стан вдовушки, веселое, миловидное личико, вбирал теплоту ее взбудораженного сейчас взгляда, но из другого ящика его черепа появился второй его ум – ибо у Кожибровского их было два, и один из них, как правило, вступал в пререкания с другим; итак, второй ум теперь набросился на первый. Фрау Врадитц, спору нет, очень хороша собой, к тому же мила, – словом, аппетитная особа, но она кокетка, это ясно, вон как быстро вошла в азарт, как усердно нажимала ножкой, а ведь это опаснейшая игра! Замки-то в будущем у нее, конечно, появятся, а вот какие черти полосатые были у нее в прошлом? Кто знает, не утратил ли бедный господин Врадитц на тех австралийских островах вместе с жизнью и свои ветвистые рога, почище тех, что принадлежали воображаемым оленям Кожибровского?

Когда они вошли в гостиную, там уже ждал их господин Сламчик, который от полноты чувств сразу бросился Кожибровскому на шею, крепко обнял его и стал пожимать ему руки, будто сто лет с ним не виделся.

– Kristi Gott, Bruder![30]30
  Боже мой, братец! (искаж, нем.)


[Закрыть] Мой дорогой, дружище! Кожибровский поспешил представить своих гостей.

– Барон Кнопп и его племянница из Пруссии. Ханк, их секретарь. Его высокопревосходительство министр земледелия.

Здесь последовали обоюдные приветствия.

Адвокат Сламчик с аристократической любезностью протянул руку изящной даме, затем сердечно потряс крупную костлявую руку барона, но Ханку протянул лишь два пальца для пожатия.

– Слышу, вы приехали с целью приобрести имение?

– Да, я желал бы купить охотничий участок, – сладеньким тоном ответил барон.

– Ну и как? – спросил Сламчик с холодным безразличием. – Стоит ли чего-нибудь с этой точки зрения лес моего приятеля?

– О, что вы, это же редчайшее место! Я никогда еще не видел такого изобилия дичи.

– Что вы говорите? Впрочем, я ведь знаю Кожибровского как самого рачительного хозяина. (Кожибровский тактично исчез в одной из боковых дверей, якобы с тем, чтобы похлопотать об обеде.) Это, в сущности, и привело меня сюда. Видите ли, по пути в свое имение… только пусть это останется пока в секрете, – тут Сламчик, улыбаясь, взглянул на гостью, – ну хотя бы до жаркого… я взялся доставить графу от его величества орден за заслуги его на ниве отечественного сельского хозяйства. Я готовлю сюрприз этому повесе, который, кстати, является моим давним другом. Ах, это отличнейший хозяин, сударь мой, уж он-то знает толк в земле, она его слушается и плодоносит прямо как по заказу. Не понимаю, с чего он надумал вдруг продавать это прекрасное имение. А ведь мне и словом не обмолвился! Я бы тоже охотно купил его, тем более что у нас теперь, – пояснил он, – новая тенденция в моде: дробить крупные угодья.

– Oй, ой! – заблеял барон с наигранной улыбкой. – Уж не собирается ли ваше высокопревосходительство конкурировать со мной?

– Приоритет за вами, – произнес господин Сламчик с достоинством. – Но мне думается, что зверей тут нет, разве только олени. А любителя оленьего мяса не так-то легко найти. То ли дело нежная лапка вальдшнепа или, скажем, кусочек рябчика. Varietas delectat[31]31
  Разнообразие доставляет удовольствие (лат.).


[Закрыть]. Даже зайчатинки и то захочется изредка отведать, особенно когда ее нет. Насколько же мне известно, здесь зайцы не водятся.

– Что? Зайцы? Да здесь, ваше высокопревосходительство, их столько, что хоть с закрытыми глазами стреляй – обязательно угодишь в косого.

– Ну, а ежели тут столько зайцев, – засмеялся лжеминистр, – стало быть, лисиц нет. Ибо лиса, как известно, питается зайцами.

А почему бы и лисам сюда не перебраться? – вставила фрау Врадитц. – Кормиться есть чем…

– Видимо, еще не прослышали.

– Ничего, добрая весть быстро по свету летит… Кожибровский возвратился и, взяв министра под руку увлек его в нишу окна, где они стали вполголоса разговаривать. Их примеру последовали барон Кнопп и его племянница.

– Послушай, Нинетт, – начал он, – ты могла бы быть полезной мне при торге. Мне кажется, ты нравишься ему.

– Почему, дядюшка, вы так думаете? – отозвалась она глухо и зарделась.

– Уж не считаешь ли ты меня слепым?

– Нет, вы, конечно, не слепой, но…

(Она хотела сказать, что сквозь плед и зрячий не видит!)

– Право, племяшенька, могла бы ты один раз для дела использовать свои чары. До сих пор они шли на разные глупости. Ты начни с ним сама торговаться и сбей цену. Вас, женщин, этому учить не надо. Раз подмигнете – десять тысяч долой, дважды подмигнете – пятнадцать долой из назначенной цены… Ну же, чекань монету глазами, Нинетт!

Фрау Врадитц скривила пухлые губки.

– Покорно благодарю, – капризно тряхнула она головой, – я предоставляю вам подмигивать, если угодно.

– Я-то охотно бы согласился, дурашка, да только от моих подмигиваний толку чуть!

– А у меня глаза не для этого!

– Ох, что за агнец невинный! Сколько раз ты пускала их в ход даром, просто так. Ты мне зубы не заговаривай!

– Даром – это другое дело.

– Ты глупа, как ослик.

Лакей распахнул створки двери и доложил, что кушать подано.

Кожибровский мигом очутился возле красавицы и подал ей руку.

– Посмотрим, что там мои сообразили. Вы, должно быть, умираете от голода!

– Скорей от любопытства.

Он провел ее через гостиную с обитой шелком цвета бирюзы мебелью в столовую, где было накрыто на пять персон, не хуже, чем у «Максима» в Париже. Даже модные тогда хризантемы не были забыты. По левую руку от себя хозяин посадил министра, по правую – фрау Врадитц. Суп уже был разлит, от него шел пар а серые кружочки грибов кокетливо плавали в тарелках.

Одновременно с появлением хозяина и гостей в боковой комнате вдруг заговорили смычки – их было, пожалуй, не менее восьми; тут же мягко вмешалась флейта, потом кларнет, потом цимбалы.

– Что это? – всполошились берлинцы.

– А-а, это так, мои домашние цыгане.

Музыканты были одеты в живописные костюмы, какие носили воины черного отряда короля Матяша в спектакле, состоявшемся когда-то в Кашше.

– Да вы, Кожибровский, живете тут, черт побери, не хуже любого маркграфа!

– Должно же быть у меня какое-нибудь развлечение, – оправдывался скромно граф. – Я не пью, в карты не играю, жены у меня нет. Что мне остается? Я бы умер от скуки, лишившись возможности хотя бы иногда послушать музыку.

– А чем плохи соловьи в вашем лесу? Вдобавок, они развлекают вас даром. Этот же оркестр вам, наверное, стоит огромных денег!

Кожибровский пожал плечами, затем сказал с апостольской простотой:

– Они съедают то, что дает земля, ну и мне оставляют немного. И на том спасибо.

Тут на столе начало появляться все то, что ему «оставили»: сперва внесли большое блюдо с морскими раками и устрицами, к нему, как водятся, подали немного белого бургундского, затем последовала спинка барашка, приготовленная на английский лад, к ней – немного красного, как гранат, бургундского, наконец, принесли молодую гусятину с салатом из огурцов и, конечно, шампанского «Гайдзик».

Когда подняли бокалы с шампанским, Сламчик встал, погладил внушительную бороду, торжественно кашлянул и заговорил: – Уважаемые господа и моя очаровательная соседка! Прежде чем мы осушим наши бокалы, я хочу вам рассказать небольшую историю. Не так давно мы – несколько человек – охотились вместе с его величеством на фазана. Мы с королем шли впереди других через пашню, как вдруг на вспаханной борозде у ног его величества что-то сверкнуло. Я поднял сей предмет. Это оказался орден Липота среднего достоинства. Что предшествовало ему, как именно этот крест очутился на борозде, можно было только гадать. Видимо, кто-то из гостей короля обронил когда-то здесь орден. Я протянул находку его величеству, и тут его величество говорит мне: «Оставьте орден у себя. Крест принадлежал земле, и я его у земли не отниму, то есть ее же снова им и украшу. (Ей-богу, прекрасная и поистине королевская мысль, недаром родилась она в голове властителя аграрной державы.) Украшу им наиболее хорошо обработанный участок земли, самый плодородный и самый благодатный участок, вернее – его владельца. Немедленно сделайте мне представление». И вот я, прислушавшись к голосу собственной совести, назвал образцовым хозяйством нашей страны тримоцкое поместье. Тогда король повелел мне лично поднести крест в знак высочайшего отличия достопочтенному землевладельцу, рассказав ему при этом все, что вы только что слышали. И этот землевладелец не кто иной, как наш с вами милый гостеприимный хозяин, точнее, граф Кожибровский, за здравие которого я и поднимаю свой бокал!

Тут он достал из кармана освеженный новой лентой крест и повесил на шею графу, который отнюдь не казался растроганным.

– Сказать по правде, мне совершенно неясно, – проговорил он, улыбаясь, – кто же является кавалером ордена Липота среднего достоинства – я или тримоцкое имение?

– Sapristi! – горячо вмешался ошеломленный барон Кнопп, на которого вся эта сцена произвела огромное впечатление. – А что было бы, купи я случайно поместье на какие-то четверть часа раньше?

– Затрудняюсь вам ответить, – сказал министр елейно, запустив пальцы в бороду. – Вопрос не такой уж простой.

– Как? Вы считаете, ваше высокопревосходительство, что вместе с имением ко мне перешел бы и орден? – обомлел барон, и седые волоски на его макушке взмокли. Он вспотел.

– Если вспомнить слова его величества: «Крест принадлежит земле, и я его у земли не отниму», – то выходит, что да, орден неотъемлемо принадлежит тримоцкой земле. Но так как был упомянут и владелец ее, то возникает сомнение, которое, полагаю, мог бы разрешить только министр юстиции или же…

– Или же?

– Или же его величество, то есть, вернее…

– Продолжайте же, ваши рассуждения очень интересны, – взмолился барон, метнув строгий взгляд на фрау Врадитц, которая защебетала вдруг о чем-то постороннем.

– … вернее, его величество не стал бы уже отбирать у моего друга Кожибровского орден, ибо то, что я от имени короля повесил ему на шею, так и останется на его шее si fractus illaba-tur[32]32
  Если там он и пошатнулся (лат.).


[Закрыть]: решение же вопроса о том, полагается ли и новому владельцу орден, который, согласно королевскому капризу, стал принадлежать земле, зависит опять-таки от нового королевского каприза. Но чокнемся же, господа!

Они выпили, однако из-за музыки, становившейся все более шумной – играли отрывок из «Бана Банка», – беседовать могли теперь только сидящие рядом.

– Поглядите-ка, сколько всякой всячины, помимо фасоли и гороха, произрастает в таком прекрасном имении! – заметила фрау Врадитц.

– Оно серьезно вам нравится?

– Я просто влюблена в него. Чего бы я не отдала, чтобы это поместье принадлежало мне.

– Я этому от души рад, – сказал Кожибровский.

– Вопрос лишь о том, сколько оно стоит?

– А, пустяки, – смеялся Кожибровский. – Достаточно вам лишь захотеть, и поместье ваше.

– Так-то оно так, но дядюшка немного скуповат.

– И даже в этом случае. Ибо есть два способа сделать его вашим.

– И какие же это способы?

– Один из них – это если ваш дядя купит его и впоследствии оно останется вам, не правда ли?

– Допустим. Ну, а другой способ?

– Придвиньтесь ко мне, я шепну вам на ушко.

– Не вздумайте шепнуть мне какую-нибудь глупость. – Кожибровский склонил свою большую голову совсем близко к красивому лицу гостьи.

– Второй способ, – шептал он, и от раскаленного дыхания его на белоснежной шее трепетал не послушный гребню легкий пушок, – если вы станете моей… тогда имение тотчас же станет вашим.

Фрау Врадитц испуганно отдернула голову и снова заалела, – казалось, щеки ее вспыхнули агатовым огнем.

– Послушайте, Кожибровский! Вы просто нахал!

Она надула губки и отвернулась, даже стул свой поставила спинкой к Кожибровскому.

– Оставьте меня!

– Но ведь я ничего плохого не сделал!

– Вы меня оскорбили.

– Чем?

– Своими словами.

– А что я сказал? Покупатель спросил – продавец ответил, чистосердечно, как есть.

– Но в какой форме? – возмущалась красавица. – Разве об этом говорят вот так, при таких обстоятельствах, ковыряя зубочисткой во рту?!

– Эти опять не поладили, – заключил старый барон.

– Простите, если я вас обидел несоблюдением формальностей, – оправдывался Кожибровский, пропустив мимо ушей замечание барона, – хотя я имею больше оснований строить из себя обиженного. Вы-то меня действительно обидели.

– Чем же, хотелось бы мне знать?

– Тем, что вы мне отказали.

– Я? – удивилась фрау Врадитц, нервно кроша пальцами кусочек бисквита.

– Значит, не отказали? Тогда все хорошо.

– Еще нет.

– Но намереваетесь?

– Пока не знаю.

– Разве вам не нужно поместье?

– Этого я не утверждаю. Но, может быть, я его раздобуду при посредстве дядюшки! – И она лукаво улыбнулась, ибо женщины отходчивы.

– Предупреждаю, что в этом случае вам придется набраться терпения, – шутливо пригрозил ей Кожибровский.

– Все равно. Сперва нужно испробовать первый способ.

– Ну, в таком случае, я имение не продаю. Фрау Врадитц пожала плечами.

– Если у вас хватит смелости заявить дяде в глаза, что вы шутки ради пригласили его сюда из Берлина…

– Ради вас я на все пойду.

– Хотелось бы в этом убедиться.

– Приказывайте!

– Итак, во-первых, – заговорила она тихо, глухим голосом, – запаситесь терпением хотя бы на три дня. Думаю, даже и романах просят на размышление не меньше… Потом спокойно продавайте поместье.

– Для чего вам эти три дни?

– Один для того, чтобы я могла подумать, второй день – чтобы решиться, а третий – чтобы подготовить дядю.

– Я могу надеяться?

– Сейчас я ничего не скажу вам. Разве не видите, что нас слушают.

– О, подайте мне знак, какой-нибудь знак! – задыхался Кожибровский, охмелев от ее чар.

Обед подходил к концу; когда подали сладости, фрау Врадитц взяла с тарелки крупную ягоду клубники, обваляла ее в сахарной пудре и протянула Кожибровскому.

– Откусите половинку.

– Ам! – Кожибровский отхватил пол-ягоды прокуренными черными зубами.

Фрау Врадитц взяла у него вторую половинку, томно опустила веки, и оставленная Кожибровским часть ягоды исчезла между ее свежими алыми губами. Мир был водворен. Вот какими пустяками вершатся дела у важных господ.

Возвращаясь после обеда в гостиную, барон Кнопп взял хозяина под руку.

– Ну, дорогой граф, какова же цена вашему именьицу?

– Торговаться будем или нет? – спросил Кожибровский.

– Называйте сразу последнюю цену. Между людьми корректными не должно быть места излишней болтовне.

– Двести тысяч форинтов.

– Я думал о ста восьмидесяти, – ответил Кнопп.

– Не уступлю ни одного гроша, более того, если вы скажете еще одно слово, я подыму цену.

– Стоп, – оживленно прервал Кожибровского барон и шлепнул его по ладони. – Бумаги у вас в порядке?

Конечно, бумаги были в порядке! Более того, уже к концу угощения явился заранее приглашенный нотариус из Хоммоны, который подготовил купчую, составил опись, и все это за то время, пока господа любовались пляшущими во дворе чардаш батраками. Фрау Врадитц усадили в вынесенном на галерею пурпурном кресле, и она, как королева с трона, глядела на веселое народное гулянье, любуясь, как рьяно трамбуют почву сапоги, как парни, отпустив своих партнерш, вьются вьюном около них и уйти не могут, и в руки не даются, вздрагивают, прячутся, увертываются, колышутся перед девушками, словно тени, наконец один прыжок – и парни обхватили девушек за талии, и вот, нежно прижавшись к партнершам, лихо кружат ну, а пестрые юбки, похожие на раздувающиеся волшебные колокола, шуршат и хрустят, обдавая прохладой.

Не успела фрау Врадитц всласть наглядеться на это веселье, как перед ней, будто из земли, вырос удалой парень: на сапогах шпоры, синий жилет расшит блестками, на шляпе колышется ковыль. Он честь честью кланяется и приглашает на танец.

Она встрепенулась, взглянула на него: ах, злодей, да это же Кожибровский! Что ж, шутить так шутить.

Молодая женщина не заставила себя долго просить, и через полчаса отплясывала уже так, что не придерешься. Когда граф отвел ее на место, она была само пламя, сама ласка.

– Это было очень любезно с вашей стороны, Кожибровский.

– Ах, какая же из вас получится венгерочка!

– И я надеюсь. Через три дня я напишу вам из Вены, где мы проведем у родственников недели две.

– И тогда я смогу к вам приехать?

– Конечно! Более того, тотчас же. Но и я хочу вас кое о чем попросить, Кожибровский.

– Приказывайте.

– Закажите мне для этого танца вот такой же народный костюм.

Кожибровский сладко, самозабвенно засмеялся: ведь эта просьба равнялась обещанию наивысшего блаженства.

– Вы самая совершенная женщина на свете, – заметил он тихо. – Вы еще не замужем и уже обременяете мужа заботами о нарядах.

Гости уехали вечерним поездом, оставив чек на двести тысяч форинтов, которые Кожибровский должен был получить наличными через месяц от назначенного сюда бароном управляющего.

С обстоятельностью истинного немца барон прихватил с собой всяческие «образцы» из имения: пучок травы, горсть земли в коробке (для химического анализа), бутылку воды из лесного источника, а также рога, которые он велел упаковать в свой дорожный сундук.

Он был счастлив, что приобрел такую богатую охотничью территорию. В поезде он строил тысячи планов. То-то удивятся его берлинские знакомые! А какие легенды разлетятся по Берлину об охотах барона Кноппа. Он был весь как на иголках. Шумно вздыхал, сетуя, что осень еще так далека; он бы не прочь был сразу же пуститься в обратный путь, чтобы поохотиться. Одним словом, барон не мог нарадоваться на свое новое имение. Одна за другой возникали у него попутные идеи. Он непременно пошлет туда живописца, который увековечит самые красивые уголки леса. Через минуту его мысли перенеслись к зайцам. А вдруг они до осени возьмут да и разбегутся? Может следовало бы обнести лес оградой? «Как ты думаешь, Нинетточка? Ох, какая ты сегодня рассеянная, что с тобой? А вы Ханк, как ваше мнение на этот счет?»

Мнение Ханка было таково, что обносить лес ни в коем случае не следует: ежели из него до осени и уйдут зайцы, то вместо них вернутся туда олени. Впрочем, зайцы-то не уйдут. Чего им уходить? Они ведь любят родные места. А вот оленей там действительно в этот раз не было, или если и было, то немного; как же они вернутся домой, если господин барон поставит забор?

С этим барон вынужден был согласиться, и свой дар строить планы тотчас же обратил на иное: принялся составлять список лиц, которых намеревался пригласить в гости; в список он включил и Кожибровского, замечательнейшего, по его мнению, человека. «А как он тебе понравился, Нинетт?»

– Я еще не разобралась в нем.

– А ведь он весьма располагает к себе.

– Мы еще поговорим на эту тему…

– Боюсь, не обманул ли я его. Некоторые люди просто не знают цены тому, что имеют.

– Почему ты так думаешь?

– Я видел однажды в Дрездене красивую девушку, у которой были золотистые волосы до пят, – такие волосы стоят целого поместья, а она продала их еврею за пять форинтов.

– Наверное, была очень бедна.

– Я тоже так думаю. Тривиальный тип красоток, покупающих затем за эти пять форинтов лекарство старухе матери.

В Вене жил шурин барона Кноппа, шевалье Корейский, а также другая его племянница, которая была замужем за неким бароном Бледой; посещение их и составляло теперь основную программу венской поездки барона, кроме того, в проекте были различные увеселительные вылазки в Шенбрунн, на Земмеринг, в Кальтенлейтгебен, Баден и иные живописные места.

Барон Бледа проявил чрезвычайный интерес к приобретению шурина, он и сам имел крупные земельные владения в Чехии.

Старый барон, расхваставшись, показал образец земли, однако Бледе явно не понравился комок рыжеватой глины – нет, нет, от таких почв толку мало! Тогда барон Кнопп велел внести оленьи рога, и Корейский стал внимательно их разглядывать. Вдруг он вскрикнул как ужаленный:

– Вот так фокус!

– Что с тобой?

– Да так, мне просто жаль этого бедного оленя, мои дорогой шурин.

– Почему? – удивился Кнопп.

– Ты только представь себе, что с ним произошло: вместе с рогами он потерял в твоем лесу и лобную кость.

– Что ты этим хочешь сказать? – побледнев, спросил новый владелец Троцкого имения.

– А то, что эти рога уже побывали когда-то в руках токаря, и даже служили, вероятно, где-нибудь вешалкой.

Барон вышел из себя, он неистовствовал, хватался за виски, он начинал постигать печальную действительность; подозрение, которое в нем возбудили, крепло с каждой минутой, обрастая все новыми подробностями. Теперь он всюду видел подвох. В его взбудораженном воображении их становилось все больше и больше, в конце концов он усомнился даже в существовании источника: а вдруг и это только декорация?

Но что он мог предпринять в своей ярости?

– Когда джентльмен нашего круга совершит глупость, – внушительно сказал ему Корейский, – он улыбнется и постарается замолчать эту историю.

И барон Кнопп решил молчать, ибо из двух зол – переплатить и быть посмешищем – умный человек, имея возможность, выбирает одно.

Что до Кожибровского, то радоваться своим деньгам он не смог: на этот раз бывалого жука насадили на булавку. И он попал в коллекцию фрау Врадитц, не на шутку в нее влюбившись.

Как только красавица уехала, не только дом, но и весь мир опустел для Кожибровского; с волнением юноши стал он ждать приглашения. Ведь она обещала вызвать его через три дня. Он строил планы, мечтал, строчил письма. Даже шафером успел обзавестись, оповестив о своем счастье жившего в Кракове друга, Пала Травецкого.

«У моей невесты примерно три миллиона денег и пара таких умопомрачительных глаз, какие я не променял бы и за десять миллионов – да, я серьезно влюблен, дорогой Пал. Heт больше прежнего заводилы Кожибровского, гуляки, повесы. Fuit![33]33
  Здесь – кончено! (лат.)


[Закрыть] Это была моя последняя проделка. Отныне я становлюсь положительным человеком, выкуплю древнюю вотчину Строковичку и медовый месяц проведу в замке своих предков, где, клянусь даже куры в течение двух недель вместо воды будут опиваться шампанским.

Увы, предполагаемое благоденствие строковичских кур покоилось на односторонней программе, которую сорвала сговорившаяся родня невесты.

Дело в том, что фрау Врадитц сообщила дяде и прочим родственникам о честных намерениях Кожибровского.

Со своей стороны, дядя и прочие родственники сообщили фрау Врадитц, что Кожибровский – человек бесчестный.

Этим они, конечно, лишь толкли воду в ступе, ибо маленькая фрау Врадитц была тверда характером: несмотря ни на что, она взяла да и написала Кожибровскому письмо, которое, однако, было перехвачено. Таким образом, письма, адресованного в Тримоц, Кожибровский не получил.

В отчаянии он послал в Вену депешу ей, потом ее родственникам – Корейскому, Бледе, всем подряд; но и телеграмма Кожибровского была перехвачена, так что фрау Врадитц тоже не получала из Тримоца никаких известий.

Кожибровский ждал-ждал, наконец, видя, что ждать нечего, сам отправился в Вену, чтобы лично привести дела в порядок, но и об этом проведала клика родственников и поспешила отправить дядюшку с его племянницей раньше времени домой, в Берлин.

Кожибровский разменял свой чек в банке Лендера и следом за ними бросился в Берлин, ибо чувствовал: если ему удастся повидать фрау Врадитц и переговорить с ней, то дело его выиграно. Но встреча эта удалась не скоро. А ведь именно скорость решает все, когда имеешь дело с такими молодыми и полнокровными дамами.

Когда же встреча состоялась – это произошло лишь осенью, на одном из званых вечеров берлинского банкира Козела, куда Кожибровский, зная, что его flamme[34]34
  Здесь – пассия (франц.).


[Закрыть] там будет, раздобыл для себя приглашение – то за прелестной вдовой не на жизнь, а на смерть ухаживал уже некий морской лейтенант.

И все-таки она вздрогнула, и лицо ее покрылось мертвенной бледностью, когда Кожибровский, войдя в зал, стал приближаться к группе, где она в обществе нескольких дам и мужчин играла в какую-то излюбленную берлинцами игру.

Морской лейтенант сидел рядом с ней и опахалом из павлиньих перьев овевал ее лицо, отчего мерно взлетали ее выбившиеся из прически золотистые волосы.

– Граф Кожибровский, – любезно представила нового гостя хозяйка дома.

Кожибровский молча поклонился сидевшим за столом и как старый знакомый подал руку фрау Врадитц.

Фрау Врадитц заколебалась. Но только на минуту. Кожибровский заметил, что маленькая рука дрожит и трепещет, как сердце пойманной птицы.

– А, значит, вы знакомы, – заметила хозяйка, просто чтобы что-нибудь сказать. – Прошу вас, дорогой граф, присоединяйтесь.

– Во что вы играете? – весело спросил Кожибровский, ожидая ответа именно от фрау Врадитц.

Та, не выдержав его взгляда, опустила глаза.

– В «трех козлят», – ответила она.

– А в чем суть игры?

– Надо сдавать фант.

– Ну что ж, отлично, – ответил граф со своей обычной непосредственностью, – безделушек у меня хватает (он зазвенел брелоками от цепочки часов), а в остальном разберусь по ходу дела.

И он уселся рядом с фрау Врадитц, по другую руку которой прочно занял позиции лейтенант.

Молодая женщина, почувствовав себя меж двух огней, смутилась и на вопросы игроков отвечала невпопад, вследствие чего у нее то и дело отбирали фант. «Ой, да ведь мне больше никогда не вылезти из долгов!» Все ее кольца были уже розданы, оба браслета лежали у «судьи» (в цилиндре упитанного краснощекого господина), наконец она вынуждена была снять и серьги.

В компании уже обратили внимание на то, что самая хитроумная и острая на язычок особа попала в переделку. Эге, да ведь здесь что-то кроется! И все игроки просто засыпали ее вопросами.

После очередной оплошности фрау Врадитц начала рыться у себя в карманах; увы, они были пусты.

– Я проигралась в пух и прах, – сказала она, смеясь. Кожибровский отцепил от кольца с безделушками медвежий зуб в серебряной оправе и галантно протянул ей.

– Разрешите вас выручить, взаимообразно.

– О, что это? Фи, какая отвратительная штука!

– Это медвежий зуб.

– Благодарю, но зачем вам утруждать себя? – ответила она сдержанно, устало.

Кожибровский использовал момент, когда игравшие отвлеклись от фрау Врадитц, и тихо спросил:

– Не можете ли вы уделить мне хотя бы минутку? Выслушайте меня.

– Это невозможно, – ответила она. – Здесь все меня стерегут. Чего вы хотите?

– Объяснения.

Она подумала секунду, устремив отсутствующий взгляд на противоположную стену, где висела картина, изображающая обезглавливание Иоанна, и произнесла решительно и мрачно:

– Вы его получите.

– Где? Каким образом?

– Вместе с зубом.

Кожибровский ничего не понял, но продолжать диалог было невозможно. Очередной вопрос снова был задан фрау Врадитц, и ему оставалось лишь спокойно ждать, пока опять представится возможность заговорить с ней.

Но тут хозяйка объявила, что скоро подадут ужин, а так как заложенных предметов было много, пришлось прервать «экзекуцию» (на то немец и немец, чтобы даже в игре прибегать к экзекуции) я перейти к выкупу фантов.

Чтобы вернуть свой залог, играющий должен был или что-нибудь продекламировать, или изобразить статую, или обвинить кого-либо в чем-либо, или сказать кому-то дерзость, как это принято в таких безобидных забавах. Над всем этим можно всласть посмеяться, то есть повеселиться. Дешево и всласть. Немцы любят такое сочетание.

Фрау Врадитц представилась возможность во всем многообразии показать свои таланты; она пела, декламировала, перевоплощалась в статую, после чего все украшения были ей возвращены. Но вдруг «судья» поднял зуб.

– Чей это зуб?

– Одного медведя, – ответила фрау Врадитц (оживление, смех).

– Где этот медведь? Пускай объявится, – засмеялся и «судья».

После этих слов перед судьей предстал с поклоном самый обаятельный на свете мишутка – фрау Врадитц.

– Какой выкуп вы дадите за этот предмет?

– Расскажу одну историю.

– Просим! Просим!

Кожибровский нагнулся вперед, дабы не упустить ни одного се слова. Он уже знал, что рассказ будет относиться к нему, и сердце его гулко билось.

– У царицы Клеопатры, – начала красавица своим звучным проникновенным голосом, – гостил как-то Антоний. В честь его царица устраивала большие празднества. Среди прочих развлечении было и ужение рыбы на море. Клеопатра и Антоний ловили рыбу на удочку, царедворцам же это не дозволялось, они могли лишь наблюдать, как тешатся господа, да загадывать, к кому из них больше благоволят боги. А боги-то только Антония и баловали. Стоило ему закинуть удочку, тотчас же он вытаскивал рыбу одну чудеснее другой. Клеопатре же приходилось часами томиться на берегу, пока клюнет какая-нибудь жалкая рыбешки. Высокомерный Антоний и тут был недосягаем: с превосходством сверхъестественного создания складывал он в груду свою добычу. Клеопатра только губы кусала от досады.