Текст книги "Том 1. Рассказы и повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Судный день

У Поросноки волосы стали дыбом.

– Какой ужас!

Лештяк упал ничком на стол и зарыдал.

– Уму непостижимо! – проговорил Олай-бек, когда ему объяснили, что старик в кафтане выезжал с депутацией в один из отрядов великого визиря.

Агоштон хлопотал вокруг убитого горем бургомистра.

– Идите, ваше благородие. Распустим суд. Горе, постигшее вас, настолько велико, что вы вправе пренебречь должностными обязанностями.

Михай вздрогнул и, смахнув с глаз слезы, сказал:

– У меня хватит сил. Я не ступлю ни шагу отсюда, пока не отомщу за отца. Это сделали не в турецком лагере!

И он тут же распорядился, чтобы труп старика отвезли домой и обмыли; а двум гайдукам велено было, не теряя ни минуты, скакать по кровавому следу до тех пор, пока не найдут голову и не раскроют преступления.

– Снимите кафтан с тела, – добавил Поросноки, – и принесите его сюда!

Немного погодя Пинте плача принес окровавленный кафтан. Олай-бек и Моллах Челеби вскочили с мест и бросились к нему, чтобы поцеловать его край. Но, едва притронувшись к кафтану, бек тотчас же с презрительной гримасой отвернул свое уродливое лицо:

– Клянусь аллахом, это – не настоящий кафтан! На нем нет знака Шейк-эль-Ислама.

Моллах Челеби сложил на груди руки и вкрадчивым голосом повторил:

– Это не священное одеяние!

Граждане Кечкемета, сидевшие среди публики, опешив, воззрились на бургомистра.

– Предательство! – воскликнул Криштоф Агоштон. Ференц Криштон соскочил со скамьи свидетелей и подошел к Лештяку.

– Объясните, в чем дело. Ведь ключ был доверен вашей милости.

– Я ничего не знаю, – рявкнул в ответ Лештяк. (Характер у него был подобен железу: чем больше по нему бьют молотом, тем тверже он становился.)

– Какой удар, о какой удар нанесен несчастному Кечкемету! – ломал руки Поросноки.

Как камни, пущенные пращой, в воздухе загудели голоса: «Смерть виновнику!»

– Именно так! И я скажу то же самое! – воскликнул Лештяк.

Посыпались упреки, один злобнее другого.

– Ему место не на председательском кресле, а на скамье подсудимых!

– Тихо! – прикрикнул бургомистр, свирепо стукнув по столу шпагой, которая, с тех пор как он стал дворянином, неизменно лежала перед ним, крест-накрест с булавой, – Я сижу здесь, на председательском месте, и останусь на нем. Хотел бы я посмотреть, кто осмелится проронить хоть один звук, когда глава города Кечкемета призывает к тишине!

Только на кладбище бывает такое глубокое безмолвие, какое воцарилось в зале.

– Кто тот безумец, вознамерившийся в меня вонзить свое жало? Да если бы я звал, что кафтан не настоящий, разве послал бы я в нем своего собственного отца?! Произошло нечто непостижимое. Видно, богу угодно было обрушить на город Кечкемет новое испытание! Но мы не должны падать духом, ибо что бы ни случилось, десницу всевышнего не остановить. А посему повелеваю досточтимому сенатору Криштону немедленно садиться на коня * отвезти в Талфайю требуемую турками дань, чтобы за двумя бедами не последовала и третья…

Криштон тотчас же направился к выходу, но не успел он дойти до двери, как она с грохотом распахнулась, и в зал вбежала Цинна. Она была белее стенки, ноги у нее подкашивались, движения выдавали смятение. Из прекрасных очей девушки катились слезы.

– Что тебе здесь нужно? – прикрикнул на нее бургомистр, сдвинув брови. – Иди домой, там плачь!

– Мое место здесь!

И Цинна опустилась на колени. Красная, подбитая снизу кружевами юбка, упав на пол, походила на распустившийся цветок мака; из-под нее выглядывали изумительной красоты ножки.

Олай-бек осклабился и, вскочив на ноги, вскричал;

– Это она, вернее, он? Господин Михай Лештяк, взгляните на нее! Эта девица однажды была у меня в лагере и назвалась вашим именем. Пусть мои глаза никогда не увидят Мекку, если это неправда!

Поросноки и Агоштон впились взглядом в Лештяка, который смутился и покраснел до ушей (это была его слабость); он уже заколебался: признаться ему или нет?

Но Цинна грустно покачала головой и возразила беку:

– Я никогда не видела тебя, добрый человек.

Лештяк с благодарностью посмотрел на нее, как бы говоря: «Что ж, ты еще раз выплатила мне свой долг!» – но тут же прошипел сквозь зубы:

– Все рушится, все потеряно!

– Что тебе нужно, дитя мое? – обратился к цыганке Ференц Балог из Сентеша. – Почему ты на коленях?

Из груди девушки вырвался надрывный стон:

– Я – причина всему. Это моя вина…

– Да в чём же, красавица ты моя? – ласково спросил цегледский кондитер.

– Я отдала ключ от кованого сундука Матяшу Лештяку, к которому приходили люди из другого города просить, чтобы он сшил им за пять тысяч золотых такой же кафтан, как наш. Зловещий ропот негодования последовал за этими словами. Бургомистр отвернул к стене побелевшее лицо. Такого удара он не ожидал.

– Как ты осмелилась это сделать? – взревел Поросноки. – Будь откровенна и покайся. Чистосердечное признание смягчает вину!

Цинна прижала руки к сердцу; длинные шелковые ресницы ее задрожали. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда. И все же в этот роковой час она должна была сознаться во всем!

– Потому что я люблю, люблю Михая Лештяка больше жизни, больше всего города! Из тех денег старик предназначал четыре тысячи золотых мне, чтобы сын его, невестой которого я считаюсь вот уже два с половиной года, женился на мне. До сих пор он не сделал этого лишь потому, что мы оба – бедны. Я поверила словам старика и отдала ему ключ.

Бледное лицо Цинны разрумянилось, из белой лилии оно превратилось снова в розу, но только на одно мгновение.

– Какое несчастье! Какое несчастье! – запричитал почтеннейший Агоштон. – Лучше бы уж я до смерти своей оставался в Ваце.

– Дальше, дальше! – подгонял девушку Поросноки. Лештяк судорожно вцепился рукой в спинку кресла; все закружилось у него перед глазами; как маленькие чертики, насмешливо затанцевали круглые буковки, в изобилии рождавшиеся под пером нотариуса на бумаге протокола. Он закусил до крови губы: «Ох, только бы выдержать еще полчаса, не показать своей слабости!»

– Дальше? – еле слышно переспросила Цинна, сломленная и измученная. – Ну да… Что же было дальше? – Она потерла рукой свой гладкий, как мрамор, лоб. – Он ходил в ратушу, брал на ночь из сундука кафтан домой, смотрел на него, как на образец, и шил другой, подобный ему. Прошлой ночью заказчики получили кафтан.

– Все ясно, – пробурчал Поросноки. – Старик был горд и тщеславен, желая показать, что оба кафтана совершенно одинаковы, он надел на себя новый, чтобы упиться признанием своего таланта.

– А кто же были заказчики? – спросил Берчек из Сегеда, подумав про себя: «Не наши ли?»

– Не знаю, – ответила Цинна. – Покойный тоже не знал. Все делалось втайне. «Какой-то далекий город», – говорил он мне.

– Мы должны найти этот город, – скорбно проговорил господин Агоштон.

– И мы найдем его, – ответил бургомистр тихим глухим голосом. (Это были его первые слова после признания Цинны.)

– То ли найдем, то ли нет, – горько отозвался со скамей для публики почтеннейший Пермете, – а пока, сударь, будьте мужчиной, вынося приговор… если сможете, конечно.

Господин Пермете словно влил в жилы Лештяка свежей горячей крови. Это его-то, Михая Лештяка, уговаривают быть мужчиной?!

Глаза бургомистра сверкнули.

– Да, я буду им! – сурово промолвил он, доставая из кармана скрепленный печатями указ.

Лештяк встал и начал торжественно читать:

– Мы, Леопольд Первый, божьею милостью император австрийский…

Он задыхался, голос его перешел в хрип, руки дрожали; ему не хватало воздуха, и он передал указ Агоштону:

– Прочтите, сударь. – Потом обессиленно добавил: – Ведь и я – всего лишь человек.

Но тотчас же, будто устыдившись своих слов, приказал Пинте:

– Распахните окна! Мне стало дурно от… от спертого воздуха.

Тем временем Агоштон огласил указ монарха, согласно которому за воровство и измену на территории Кечкемета разрешалось немедленное судебное разбирательство и городской суд облекался властью решать вопрос жизни или смерти горожан.

– Начнем голосование!

Первое слово принадлежало Поросноки:

– Эта девица предала город. Я приговариваю ее к казни через отсечение головы.

Затем высказался господин Бёрчёк.

– Обезглавить! – бросил он коротко. Моллах Челеби сказал так:

– Она сделала это из любви. Не виновна! Очередь дошла до достойного Ференца Балога.

– Она не знала, что своим поступком навлекает смертельную опасность на город. Пусть в монастыре замаливает свой грех!

Наступила такая тишина, что, казалось, слышно было, как стучат сердца и даже как в одном из окон бьется о стекло залетевший в комнату мотылек. Два голоса требовали смерти, два – сохранить жизнь.

Наступил черед цегледского пряничника. Он так долго раздумывал, что даже чуб взмок.

– Хватит с нее тюрьмы, – с трудом выдавил он из себя. Легче стало дышать тем, чье сердце, проникшись жалостью, склонялось к помилованию девушки, тем, кто не желал, чтобы эту дивную белую шею скосил топор палача. Оставался еще господин Агоштон.

– Смерть ей! – жестоко прошипел он.

Снова голоса разделились поровну. Решать должен был председательствующий. Какой страшный миг!

Михай Лештяк встал, усилием воли совладал с собой; упругим движением распрямил он свою статную фигуру, спокойно и неторопливо взял в руки булаву, лежавшую на столе рядом с саблей, и повертел ее в руках.

Вдруг раздался треск: булава была сломана.

– Смерть, – ясно и отчетливо проговорил Лештяк. Девушка в ужасе взглянула на него и, издав душераздирающий крик, лишилась чувств.

Из публики донеслось шиканье, но его заглушили возгласы восхищения.

– Все-таки он великий человек! – шептали один другому кечкеметцы.

– Дурной человек! – пробормотал Моллах Челеби.

А Лештяк, ни на кого не обращая внимания, оставил председательское место: теперь его уже ничто не связывало. Он склонился к своей возлюбленной, приподнял ее, поцеловал и прошептал ей на ухо:

– Не бойся, я спасу тебя.

– Смелый человек, – тихо заметил своим коллегам почтенный Пермете.

А смелый человек твердым мужественным шагом оставил залу, словно ничего не случилось, пошел домой и, запершись в комнате один на один с обезглавленным трупом старика, в течение нескольких часов разговаривал с ним:

– Ну, зачем ты это сделал, зачем? Видишь, сколько бедствий причинил ты себе, мне и ей. Ты ведь не был дурным человеком, я это знаю… Тщеславие сгубило тебя, – и в тебе разбудили этого истинно венгерского зверя! Из тщеславия ты сшил этот кафтан, из тщеславия отдал тот. Ты впутал в свою затею бедную девушку. О, лучше бы ты не делал этого: ведь сердце, а не рассудок двигали ее поступками. И ты нашел ее уязвимое место. И вот все рухнуло. А я стою здесь, подавленный и сломленный… Не сумел я оценить сокровище, эту бедную девушку… И сам я тоже отдался честолюбивым мечтам… Вот куда они завели меня…

Выговорившись, он перешел в другую комнату и отыскал большую кошелку с золотыми.

– Возьми это, душенька Эржи, выйди в палисадник и разбросай деньги среди народа!

Причитавшая по крестному девица была поражена до крайности, однако не посмела ослушаться могущественного бургомистра Кечкемета; полными пригоршнями она швыряла сверкающие золотые монеты прямо на дорогу, в пыль и песок, в придорожные кусты.

Бургомистр некоторое время наблюдал из окна, как набрасываются на золото и дерутся из-за него прохожие.

Но когда Эржи вернулась, Лештяка уже не было в доме. Его и след простыл. Когда он ушел и куда – никто не видел. Больше ни один живой человек не говорил с ним в Кечкемете.

* * *

На четвертый день была назначена казнь Цинны. Долгих три дня протомилась девушка в камере смертников. Она молилась у распятья, перед которым днем и ночью дрожали огоньки двух восковых свечей.

За эти дни городские власти не теряли времени: плотники построили эшафот, как раз против зеленых ворот ратуши; Пал Фекете по поручению магистрата привез из Фюлека палача. Сами же сенаторы были заняты другим: по их приказу во всех кечкеметских прудах и озерах, Вооружившись баграми, крюками, искали исчезнувшего Лештяка.

Наконец на четвертый день, как только с колокольни церкви храма святого Миклоша протрубили девять часов, собравшийся на площади народ загудел, заволновался. Зазвонил погребальный колокол: сейчас Цинну поведут на эшафот. На ней была простая белая юбка, которую почти совсем закрывали ее длинные распущенные волосы.

Но тут делу помог цирюльник Гажи Секереш: он проворно подскочил к осужденной со своими ножницами и, выполняя распоряжение властей, обрезал ей волосы, чтобы в них не запутался меч палача.

Потом Ференц Криштон встал на стул и зачитал смертный приговор.

Отец Бруно взял девушку за руку, чтобы помочь ей взойти на эшафот, где ее уже ожидал палач; в одной руке он держал меч с широким клинком, а в другой – белый платок, которым смертникам завязывают глаза.

– Страшно смотреть, – проговорила жена Пала Надя и зажмурилась.

– Такая красавица, и вот поди ж ты – должна умереть, – с сожалением вздохнул Гержон Зеке.

– Одно мгновенье, – рассуждала почтенная вдова Фабиан, – и на одну невесту меньше.

– Ну, их-то, положим, не истребишь, – подал реплику злоязычный Янош Сомор.

– Никогда еще не видел такой печальной казни, – приосанившись, заговорил Иштван Тоот. – А я немало их перевидал на своем веку! Во-первых, ни у кого ни слезинки в глазу. Старик Бюрю с его музыкантами в Сабадке, не отпускают его оттуда уже целую неделю. Во-вторых, осужденной и помилования-то ждать не от кого. В-третьих…

Но досказать ему не удалось: со стороны Цегледской улицы взметнулось вдруг облако пыли. Это мчались с гиканьем и боевыми выкриками, с саблями наголо молодцеватые гусары-куруцы, держа курс прямиком к лобному месту. Впереди – на тяжелых, могучих лошадях – скакало несколько всадников с опущенными забралами.

– Неприятель, неприятель! – завизжала, заголосила толпа, и люди бросились врассыпную куда глаза глядят.

Поднялась страшная паника. Отец Бруно спрыгнул с эшафота и, клацая от страха зубами, помчался к ратуше.

– Это нечестивец Чуда! За мной пожаловал! Сейчас они меня погонят в полон.

Сенаторы тоже разбежались. Палач бросил свой меч и вместе со всеми пустился наутек.

В мгновенье ока один из всадников в шлеме вскочил на эшафот и, легко, как пушинку, подняв трепещущую Цинну, посадил ее в седло.

Никто не преградил ему путь, никто не спросил, чего он хочет. А он тоже никого не спросил: можно ли?

Маленький отряд, так же молниеносно, как появился, умчался прочь, свернув в боковую улицу.

Мало-помалу из своих укрытий вылезли перепуганные кечкеметцы всех чинов и званий.

Сенаторы радовались, что всадники увезли только Цинну, не забрав больше ничего. Невелика потеря!

И только палач состроил кислую мину:

– Давайте мне другую работу, раз уж я тащился сюда в такую даль!

Многие, наблюдавшие за налетом из-за заборов и поленниц дров, готовы были поклясться чем угодно, что всадник с опущенным забралом, маханувший прямо на эшафот, был не кто иной, как сам Михай Лештяк. Его узнали по статной фигуре, походке, по сверкающим карим глазам. Так что нечего было и искать его в тихих водах озера.

Тетушка Деак, особа достойная всяческого доверия, утверждала, например, что слышала фразу, которую произнесла цыганка, уже сидя в седле вместе со статным всадником:

– Ты подождешь еще раз, пока отрастут мои волосы? Всадник ясно и отчетливо ответил:

– Нет, Цинна, больше ждать я не буду.

* * *

Было все это или не было – бог знает, но с того дня Михая Лештяка перестали искать среди умерших; зато стали ожидать его домой, в число живущих.

Лештяк исчез, – ну, на то была причина: вместе с отрядом куруцев поехал отыскивать кафтан. Забрал с собою и невесту – что же в этом плохого? Правильно сделал! Вот увидите, вернется он однажды домой на сером скакуне, с золотыми поводьями. И в том самом кафтане…

И однажды, когда Кечкемету будет грозить какая-нибудь большая опасность, он вернется домой, сядет в свое бургомистерское кресло, а когда появятся враги, будет разить их, словно молния.

Лештяка ждали, долго ждали. Уже умерли и те, кто еще ребятишками бегал когда-то глазеть на кафтан, но внуки их все еще продолжали его ждать.

Послесловие автора

Тем, кто с таким пристальным вниманием и интересом следил за моим повествованием и на крутых его поворотах письмами предупреждал меня: «Ну, сейчас все будет испорчено», – не лишнее будет сказать несколько слов в виде дополнения к этому рассказу.

Многие упрекали меня: «Почему к Олай-беку вместо Лештяка отправляется Цинна? Зачем это нужно?»

Другие дождались, пока портной отдаст кафтан, а затем, напуганные, что Кечкемету угрожает опасность, в сердцах писали мне: «Что вы делаете, побойтесь бога!»

Надо признать, что я, пожалуй, излишне строго придерживался той летописи, – а в ней всего несколько строк, – которая оказалась в моем распоряжении. Не будь ее, мое повествование действительно стало бы более гладким, более цельным и, так сказать, эстетически более совершенным.

Но как бы строго я ни придерживался этих обрывочных сообщений летописи, я отнюдь не собираюсь рассматривать свою повесть как какой-то действительно имевший место исторический эпизод из прошлого города Кечкемета, ибо главное здесь – сам рассказ, а исторические события служат для нее лишь фоном. Этот фон я произвольно поместил в ту эпоху, когда произошел случай с кафтаном, передвинув его то ли лет на сто вперед, то ли на столько же лет назад. Кое-где я приспосабливал исторический фон к кафтану, а порой – кафтан к фону.

А в общем – это рассказ о тяжкой жизни города, и ценность он имеет только в том случае, если написан живо и метко. Но об этом судите уж сами!

Что же касается кафтана, то город Кечкемет долго разыскивал его повсюду – но безуспешно.

И вдруг, когда о нем уже почти забыли, кафтан неожиданно объявился.

В первой половине нашего века жил в Венгрии некий бродячий ученый антиквар по имени Шамуэль Литерати Немеш. Он бродил по городам, скупал и продавал старинные вещи.

В отличие от нынешних наших антикваров, он был удачлив и находил все, что искал. А искал он всегда такие вещи, которые, но его мнению, могли быть проданы за хорошую цену.

Если в Кешмарке начинали поговаривать о том, что у них когда-то было кольцо Белы II, то уже на следующей неделе Шамуэль Литерати отыскивал это кольцо в раскопках неподалеку от Римасомбата.

Точно так же ему, наверное, была рассказана в Кечкемете история о чудесном кафтане. И вскоре он наткнулся в Эгере на его жалкие останки. Не медля ни минуты, он с большой помпой привез их в Кечкемет. Так, после двухсотлетних скитаний, знаменитый говорящий кафтан вернулся домой.

Достойные господа сенаторы осмотрели находку со всех сторон (ведь к тому времени на свете уже не было господ Поросноки или Криштона, которые могли бы опознать кафтан), спросили, какова же будет окончательная цена, после чего почесали в затылках и стали говорить обиняками.

– Хотел бы я слышать, что предложите за него вы? – спросил антиквар.

Сенаторы удалились на совещание. Наконец председатель магистрата, медленно цедя сквозь зубы слова, объявил решение:

– Понимаете, господин Шамуэль Литерати, конечно, все это хорошо, очень хорошо, однако кого мы теперь будем стращать этим кафтаном? Ведь для этого нужны турки, почтеннейший Литерати, да-с, турки…

А турок даже сам господин Литерати не мог бы уже откопать. Так и остался он со своим кафтаном.

1889

ПРИМЕЧАНИЯ

РАССКАЗЫ

ЧЕРНОЕ ПЯTНO

Рассказ напечатан впервые в сборнике «Земляки-словаки», 1881. Написанный в отчетливо романтическом духе («Кто не узнал бы в сентиментальной истории любви герцога и дочери брезинского пастуха романтическую схему: замок – хижина», – замечает современный венгерский литературовед Иштван Кирай)[84]84
  Здесь и далее цитируется монография И. Кирая – «Кальман Миксат» (Будапешт, Издательство художественной литературы, 1960).


[Закрыть], рассказ «Черное пятно» является наиболее характерным для новеллистики раннего Миксата.

Сюр – старинная верхняя одежда венгерского крестьянина, напоминающая вывороченную бурку, обычно крытую сукном и расшитую.

Комитат – административно-территориальная единица в Венгрии, соответствующая области (губернии).

 Демика – пастушеское кушанье, каша с острой приправой.

Кантор – регент церковного хора. В деревнях часто он же – учитель.

Клапка Дёрдь (1820—1892) – генерал венгерской национально-освободительной армии в 1848—1849 гг.; после поражения революции вынужден был эмигрировать. Захонь, Граца – легендарные полководцы, соратники Клапки.

Пёркёльт – венгерское национальное блюдо типа рагу.

Палинка – венгерская водка, обыкновенно фруктовая.

СТАРЫЙ ДАНКО

Рассказ вошел в сборник «Камешки», 1883.

Сам Миксат не мог помнить славной революции 1848—1849 гг. и мужественной борьбы венгерского народа за национальную независимость. Однако эти события «наложили отпечаток на всю его жизнь» (И. Кирай) и стали лейтмотивом целого ряда рассказов, в том числе и «Старого Данко», поэтизирующих героическую эпоху в истории венгерского народа.

…когда пришел конец австрийской тирании… – Подразумевается, очевидно, разрыв революционной Венгрии с Австрией.

Хуняди – старинный венгерский род, давший стране прославленного полководца, «победителя турок» Яноша Хуняди (1407?—1456) и короля-просветителя Матяша (Корвина) Хуняди (1443—1490).

Палфи Мор (или Мориц) (1812—1897) – адъютант австрийского фельдмаршала Хайнау, войска которого принимали участие в подавлении венгерской революции 1848—1849 гг. В 1861—1865 гг. Мор Палфи был наместником австрийского императора Франца-Иосифа в Венгрии. Своей реакционной деятельностью на службе у Габсбургов Палфи вызвал всеобщую ненависть венгерских патриотов.

Филлер – мелкая разменная монета в Венгрии.

…из-за пресловутого «восточного вопроса». – Под «восточным вопросом», с XVIII и до начала XX в., подразумевался сложный комплекс политических и дипломатических проблем, возникавших в результате соперничества ряда держав за преобладающее влияние в Оттоманской империи, а также – борьба балканских народов за национальную независимость.

Ракоци Ференц II (1676—1735) – трансильванский князь-правитель, возглавивший освободительную борьбу венгерского народа против Габсбургов. Выдающийся политический деятель, дипломат, полководец, писатель. Потерпев поражение в войне, жил в изгнании. Умер в Турции.

…до самого Онодского собрания. – В 1707 г. в селе Онод (северо-восточная Венгрия) было созвано всевенгерское Сословное собрание, принявшее решение лишить Габсбургскую династию права на венгерский престол.

Раковский Меньхерт, Околичани Криштоф – представители дворянства комитата Туроц на Онодском Сословном собрании; находились на тайной службе у Габсбургов, были убиты патриотами.

Тёкёли Имре (1657—1705) – трансильванский граф, отчим Ференца Ракоци II. Предводитель венгерского восстания 1678 г., направленного против Габсбургов. Не обладая достаточными военными силами, обратился за помощью к Турции. Князь-правитель освобожденной Северной Венгрии, потом Трансильвании. В 1699 г., когда антигабсбургское движение временно пошло на убыль, вынужден был покинуть родину. Умер в Турции.

Кошут Лайош (1802—1894)—выдающийся политический деятель Венгрии, вождь буржуазной революции и национально-освободительного движения 1848—1849 г., со 2 мая 1849 г. президент-правитель Венгрии. После поражения революции жил в эмиграции, но до конца своих дней продолжал бороться за независимость Венгрии.

БАДЬСКОЕ ЧУДО

«Конь святого Михая» – народное прозванье похоронных дрог в Венгрии.

Вигано – короткая верхняя юбка, названная так по имени популярной в Венгрии начала XIX в. итальянской танцовщицы М. Вигано.

ПРОПАВШИЙ БАРАШЕК

Миксат в ранний период много писал о жизни родного края – северной части тогдашней Венгрии (теперь – территория Словакии). Его герои – словаки, палоцы, венгры – преимущественно крестьяне. Рассказы Миксата о своих земляках часто сентиментальны, но написаны сочно, с большим знанием реальной жизни.

ПОДЫСКИВАЕТСЯ МИНИСТР

Это одно из первых произведений художественной литературы Венгрии, где остро критически изображена парламентская жизнь страны, облик ее депутатов. Любопытное противопоставление этим «отцам страны» – образ неподкупно-честного, образованного, но «безродного», а потому неугодного сильным мира сего Яноша Фекете.

Кортеш – вербовщик голосов на выборах в Венгрии.

Мамелюки – ироническое прозвище сторонников правительственной партии в венгерском парламенте.

Тарокк – популярная в Венгрии карточная игра.

«Элленёр» («Наблюдатель») – политический справочник, издававшийся группой Кошута на венгерском языке и выходивший за пределами Венгрии. В его статьях излагалась программа оппозиционно настроенного венгерского дворянства, возглавлявшегося Кошутом.

Форинт – венгерский денежный знак, первоначально золотой, затем, в XIX в., серебряный.

Стоит вспомнить хотя бы о «Бане Банке» Йожефа Катоны… – «Бан Банк» – патриотическая пьеса Йожефа Катоны (1791—1830) – выдающегося венгерского драматурга.

Сервус – принятое в Венгрии приветствие, предполагающее обращение на «ты».

АХ, ЭТОТ ИЗВЕРГ ФИЛЬЧИК!

Первый вариант рассказа был опубликован в 1876 г. в «Фёвароши лапок» («Столичной газете»). В нем главный герой – Фильчик – был изображен как чисто комический персонаж, человек простоватый и хвастливый. Вариант 1882 г.—это поистине трагическая история с остросоциальным подтекстом. Старик Фильчик – не вымышленная фигура. Он фигурирует также и в некоторых других произведениях Миксата.

…восседал даже кальвинистский петух. – На колокольнях кальвинистских церквей вместо креста водружался петух, отлитый обычно из бронзы.

Гайдук – служитель при комитатской управе.

…душа погибшей жены Яноша Гейи… – Миксат имеет в виду героиню своего рассказа «Кони несчастного Яноша Гейи».

ЗАВТРАК МИНИСТРА ФИНАНСОВ

Рассказ вошел в сборник «Захудалое дворянство и народ», 1884. Вернувшись в столицу из Сегеда, Миксат стал сотрудником газеты «Пешти хирлап» («Пештский вестник»). В его обязанности входило ежедневно информировать читателей о заседаниях парламента. Сценка «Завтрак министра финансов» была опубликована в газете вместо очередной корреспонденции.

Душек Ференц (1795—1873) – министр финансов в Венгрии во время национально-освободительной войны 1848—1849 гг.; предатель, способствовавший тому, что после разоружения революционной армии все ее документы и казна попали в руки австрийцев.

Секеи – обособленная венгерская этнографическая группа, в X—XIII вв. расселенная в Трансильвании.

ЗАБЫТЫЙ АРЕСТАНТ

По поводу этого рассказа уже цитировавшийся выше венгерский литературовед Иштван Кирай писал: «Миксат и здесь только изображает, он не излагает своей позиции непосредственно, его презрение, его протест не выливаются в горькие слова».

«Забытый арестант» создан на основе анекдота, и Миксат подчеркивает анекдотический характер рассказа. Как правильно замечает И. Кирай, «критический реализм Миксата вырос из анекдота и до конца носил на себе это родимое пятно».

ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО

Это одно из первых произведений Миксата, рисующих положение и облик разоряющегося венгерского дворянства. Тема эта становится одной из центральных в его творчестве.

Джентри – английский термин, принятый также и в Венгрии, обозначающий мелкопоместное захудалое дворянство.

В битве при Пишки – Имеется в виду сражение во время национально-освободительной войны 1848—1849 гг. в Трансильвании, где крупную победу одержали революционные войска знаменитого генерала Бема.

ВЕСЕЛЫЕ ПРЕСТУПНИКИ

Пандуры – полицейские при комитатских управах. (Этот институт существовал в Венгрии до 1848 г. и был снова введен в 1867 г. В 1881 г. его отменили окончательно в связи с учреждением венгерской жандармерии.)

…а там и мы поплетемся за вами. – Миксат намекает здесь на постепенное ограничение автономии комитатов в Венгрии конца XIX в.

…ведь мы находимся в комитате Зойом. – Основная часть населения комитата Зойом – словаки.

МАЙОРНОКСКИЙ БУНТ

…когда палатином в Буде был Иосиф… – Палатин – наместник австрийского императора в Буде, древней столице Венгрии. Иосиф (1776—1847) – эрцгерцог из дома Габсбургов, в течение пятидесяти одного года бывший наместником императора в Венгрии.

…засвистели палочные удары – народная музыка сороковых годов. – Накануне революции 1848—1849 гг. в Венгрии широко применялись телесные наказания.

ЧИНОВНИЧИЙ СКЛАД УМА

Каммермайер Карой (1829—1897) – первый бургомистр столицы Венгрии после объединения в 1873 г. Буды, Пешта и Обуды в один город.

Вербёци Иштван (?—1541 или 1542) – венгерский магнат и реакционный политический деятель, жестоко подавивший крестьянское восстание 1514 г., блюститель феодальных устоев, составивший свод законов, которые действовали в феодальной Венгрии, утверждая крепостничество.

Тиса Кальман (1830—1902) – граф, политический деятель либерально-консервативного направления, в 1875—1890 гг. – премьер-министр Венгрии.

ФОРМАЛЬНОСТИ

Ясберень – уездный центр в комитате Сольнок, где греко-католическая религия имела широкое распространение.

ТЕТУШКА ПРИКЛЕР

Этот рассказ – одно из немногих произведении Миксата о жизни городской бедноты.

…можно привыкнуть к похоронным псалмам… – В конце Керепешского проспекта находится центральное будапештское кладбище.

ЭСКУЛАП НА АЛФЁЛЬДЕ

Калабри – карточная игра, распространенная в Венгрии.

Деак Ференц (1803—1876) – видный венгерский политический деятель либерального направления, пользовавшийся большой популярностью.

ЛОШАДКА, ЯГНЕНОК И ЗАЯЦ

Рассказ этот – отголосок трагедии, произошедшей в семье Миксата: сын писателя Янош умер в пятилетием возрасте от дифтерии.

ЗЕЛЕНАЯ МУХА И ЖЕЛТАЯ БЕЛКА

Рассказ впервые был напечатан в приложениях к «Вашарнапи уйшаг» («Воскресной газете) за 1895 г.; в том же году был опубликован еще в нескольких периодических изданиях. Существовала также обработка его для сцены. Сюжетом рассказа послужила подлинная история, услышанная Миксатом от его друга хирурга Ласло Фаркаша.

Критика единодушно одобрила этот рассказ. Один из рецензентов, критик Бела Вардаи, сравнивал это произведение с рассказом Тургенева «Смерть» из «Записок охотника».

ДЕМОКРАТЫ

Этот рассказ впервые был напечатан в 1898 г., причем, почти одновременно, в нескольких периодических изданиях. В том же году был издан в сборнике рассказов Миксата «Выборы в Венгрии».

Тему «Демократов» Миксат вынашивал почти двадцать лет и несколько раз использовал оба сюжета, разработанные в этом рассказе. К первому сюжету он обратился впервые в 1881 г., затем вернулся к нему в 1886 г. Вторая ситуация была использована писателем дважды. Образы обоих «демократов» взяты из жизни. Герой первой истории имеет два прототипа: крупного венгерского землевладельца Иштвана Блашковича и Миклоша Фейервари, богача, вернувшегося на родину из Америки. Прообразом героя второй истории был Акош Каллаи, депутат парламента от партии независимости. В связи с появлением этого рассказа газеты развернули большую дискуссию о праве писателя выводить в своих произведениях реальные личности. При этом Миксата упрекали в неточности характеристик, в непочтительности и т. п. Однако вся прогрессивная критика дружно взяла рассказ под защиту, считая рассказ «Демократы» одним из первых выступлений против дворянско-буржуазного псевдодемократизма.