Текст книги "Поскольку я живу (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Ура, – сверкнула ямочками Павлинова и кинулась подруге на шею, причитая свое «спасибо-спасибо-спасибо». Фейерверк в действии.

Полина еще долго находилась под действием этого фейерверка, валерьянка не помогала. Лелька раздула тлевшее который день. В филармонию приехала взбудораженной, а концерт играла, словно наблюдая себя из параллельной реальности.

И даже когда все закончилось, никак не могла определить, где же находится она настоящая – там, где молодая пианистка с высоко зачесанными светлыми волосами и в темном строгом платье, отыграв концертную программу, принимала букеты благодарных слушателей или в салоне автомобиля под Дворцом спорта, на фронтоне которого был растянут огромный баннер с анонсом сегодняшнего концерта.

Это в филармонии Полина нервничала, странно осознавая, что почти в это же самое время, на другой концертной площадке так же перед зрителями выступает Иван. Она в почтительной тишине при ярком свете люстр, гордящихся своим хрустальным великолепием, отыгрывает каждый номер своей программы. Он выкрикивает свои песни в ревущую толпу среди мелькающих разноцветных световых лучей, разрывающих темноту зала.

И только под стенами стадиона ее накрыло необъяснимое спокойствие. Ни о чем не думала, ничего не чувствовала. Сидела в кресле, откинув назад голову, прикрыв глаза и не находя в себе сил уехать отсюда. Глупая болонка на коротком поводке. Брошенная и забытая. Но стоило хозяину лишь замаячить на далеком горизонте, и она добровольно сунула голову в ошейник собственной преданности.

И все же реальности наслаивались одна на другую. Что-то настойчиво пробивалось сквозь накатившую на нее опустошенность. Что-то, что мучило особенно долго, не давая забыть и оставить все в прошлом. Мысли потекли быстрее. Она пыталась ухватить обрывки ощущений, пробивавшихся на волю. Видела, как открылись двери комплекса, как из них выплескивались потоки зрителей, разбредаясь к остановкам, метро или по ближайшим барам. Заставила себя завести двигатель и в унисон с его тихим голосом вспомнила.

Как так?

Снова застучало в голове. Громче и громче, по нарастающей, от чего завибрировало в висках. Как так?

И всё, чего хочется, – узнать ответ на один-единственный вопрос: как так?

Полька гнала по ночным, почти свободным по меркам столицы улицам. Растерянная, расстроенная. Видела его глаза прямо перед собой и спрашивала раз за разом:

«Как так?»

Окончательно вымотавшись, она добралась до дома, где ее хватило лишь на то, чтобы скинуть одежду и бессильно повалиться в постель. Смежила веки, откинувшись на подушку, когда телефон булькнул оповещением.

Push-уведомление, прилетевшее под самую ночь, резью с яркого экрана вдолбилось в ее сознание:

«@Почта Gmail.com·[email protected]

CoMeta.ua

Приглашаем принять участие в прослушивании…»

– Какое еще прослушивание, – устало поинтересовалась у телефона Полина, но что-то слабо шевельнулось в голове воспоминанием, и она скользнула пальцем по экрану, открывая сообщение полностью.

«Уважаемая Полина Дмитриевна, – запрыгали буквы перед ее глазами. –

Приглашаем Вас на прослушивание для участия в грандиозном проекте группы «Мета» «Berlin. Re-entry».

Сильнейшие отечественные исполнители классической музыки. Запись на легендарной Hansa Tonstudio в Берлине. Участие в промо-туре лучшей рок-группы страны.

Проект предполагает запись нового альбома, включающего, как новые песни, так и старые хиты; съемки видеоклипов, а также участие в концерте на НСК «Олимпийский» на День Независимости.

Ждем вас 11 марта в 11:00 в FREEDOM Event Hall и просим заполнить анкету, приложенную к этому письму.

С уважением,

 М.А. Таранич, музыкальный менеджер группы «Мета».

В голове словно что-то взорвалось – бессчетным количеством вопросов и непониманием происходящего. Что за прослушивание? Какой проект? Почему, к черту, «Мета»? Кому в голову пришла дикая идея пригласить ее? Этому Тараничу или…

Про «или» лучше не думать. Но почему – именно ее? Или не только ее?

Полина бегала глазами по строчкам, но это не давало ей никаких ответов и ничего не объясняло.

«Реанимация покойника». Но ведь она – не покойник. Она – живая! У живых болит. Болит от мучительных вспышек в голове, когда перестаешь понимать, в какой реальности ты существуешь. Где набраться сил, чтобы справиться с этой болью? И есть ли такие силы.

У Полины их точно не было. Слишком много для одного дня. Слишком много для нее одной. Когда все утренние установки о том, что все хорошо, катятся к черту, а себя находишь в самом центре личного ада. И во внезапном порыве окончить, наконец, это сумасшествие, она отключила телефон, закуталась с головой в одеяло и отвернулась к стене.

Глава 2

* * *

Следующие двое суток она провела в угаре. Не отвечала Лёльке, не играла, не звонила матери, почти не ела. И безвылазно торчала в интернете, отыскивая любую информацию о «Мете» и Иване.

Проглатывала статью за статьей. Даже несмотря на некоторое затишье на два года, как и говорила Лёлька, – столько времени прошло со времени выхода их последнего альбома – сеть ломилась от всевозможной информации. Как достоверной, так и сомнительного свойства. Старой, новой… Разной.

Среди общего потока, к собственному удивлению обнаружила, что менеджером Таранич М.А. оказалась та самая Рыба-молот, которая шустрым колобком металась на фесте в Затоке.

Тогда. Давно. В прошлой жизни.

Жизни, настигнувшей Полину неожиданно и накрывшей с головой.

Она просматривала публикации в Фейсбуке, листала фотографии в Инстаграме. Когда чувствовала подступающую тошноту от зашкаливающего количества инфы, глушила кофе, смешивая с коньяком.

Снова возвращалась к поискам. Промо-туры, интервью, участия в ток-шоу. Фотосессии, фото от папарацци. Слухи, домыслы. Официальные заявления.

Не помнила, как засыпала. Просыпалась среди ночи от бьющего по мозгам света настольной лампы. И снова приникала к монитору компьютера и прилипала губами к чашке, в которой коньяка неожиданно становилось больше, чем кофе. Ремиссия закончилась. Тело изошло на метастазы.

Ее «не знала, что бывает так хорошо» разлетелось в осколки, как хрустальный гробик, в котором она провела все время без него. Но это совсем из другой сказки, в которой другие персонажи, чем Кай и Снежная королева.

Иван Мирош. Он никогда не использует полную фамилию. Только так. Чаще просто – Мирош. У него улыбка в уголках рта, но уголки век уже больше не жмурятся. Глядит открыто и прямо в камеры, даже когда кажется, что должен смеяться. Что за этим взглядом, теперь не видно совсем. Или она разучилась видеть? Или и не умела?

А он нынешний на сотнях снимков – совсем другой, чем тот, каким она его помнила.

Взрослый. Взрослый.

В анкетах цвет глаз – зеленый. Рост – 185 см.

Совсем другие теперь плечи – широкие, крепкие. Совсем другие руки – накачанные, рельефные, изумительно красивые – в узоре татуировок, рисунка которых на фото и не разглядишь.

Он редко их открывает в последнее время. На ранних фото – чаще. Майки, футболки, оголенный торс на выступлениях. Повсеместная трехлетняя истерия. «Мета! Мирош! Мета! Мирош!» – и тексты песен, которые пел Дворец спорта, откуда была прямая трансляция концерта года три назад. Взлет. Феноменально быстрый взлет, почти молниеносный и сразу – на вершину этого мира.

Долгая, долгая равнина. Длиной в два года.

Инстаграм продолжал пестреть. Мирош за роялем. Мирош с гитарой. Мирош на премьере какого-то фильма с исполнительницей главной роли. Любовники? Нет? Никаких признаков того, что любовники ни на фото, ни в статьях нет. Просто фотография, так друзья фотографируются. В той же подборке они втроем с Фурсовым. И если присмотреться, то весь ее корпус – с гитаристом, а не с Мирошем.

С Мирошем только голос.

Голос. Его чертов голос. Звучавший иначе, взрослее, глубже. И пронзительнее в своей страшной просьбе:

От состояния диссонанса

До состояния резонанса.

Останься, слышишь?

Останься.

Закатанные рукава белой рубашки. Спущенный тонкий черный галстук. Откинутая со лба длинная челка. Несколько слов песни. Белоснежные стены и окно. Монохромное – в стиле его одежды и его заметной бледности – видео, снятое на телефон. Где это? Чей-то дом? Ресторан? Клуб? Новый концепт?

Шесть месяцев назад. Хэштэг под видео: #comeback.

Геолокация – Торонто.

Что, черт подери, он делал в Торонто?! Гастроли? Они не гастролировали два года! Как много она пропустила?! Боль давших о себе знать метастаз ширилась и становилась почти невыносимой.

Канадский период.

«– Почему Королевская музыкальная консерватория? Другой конец света?

– Ну, ведь не секрет, что у нас, кроме Тараса, все самовыродки?

– Самородки?

– Можно и так! Необходимость получить образование чувствовалась давно. Сейчас появилась возможность. Почему нет?

– Будете заниматься вокалом?

– Его точно надо подтянуть.

– Ну уж не скромничайте. Неужели не нашлось ничего ближе?

– Жаль, что не нашлось ничего дальше. Но, по крайней мере, в Торонто Иван Мирош – никто. И ко мне будут относиться так, как я того стою, не принимая во внимание былые заслуги, симпатии и антипатии. К тому же, я всю жизнь мечтал побывать в Канаде.

– А как же «Мета»? Ваш отъезд можно расценить как прекращение ее существования?

– Ни в коей мере. Это всего лишь переход к новому, чего еще не было».

Вся его жизнь – сплошное оставление прошлого за поворотом, где начинаются перемены.

Он никогда не боялся уходить не оглядываясь.

Для этого тоже нужен талант.

И для того, чтобы заявиться в ее жизнь снова, – очень нужен. Особенный.

Думает, ему все позволено?

Думает, она по-прежнему никто?

Думает опять поразвлечься за ее счет?

Нет! Теперь ее очередь. В конце концов, она имеет право спросить в глаза. И она хочет узнать. Хочет и узнает.

Она пойдет на прослушивание. Она сделает все, чтобы попасть в этот чертов проект. Она станет его тенью, она не оставит его в покое, пока не получит ответы на все свои вопросы.

Будильник должен был зазвонить в семь, но Полина проснулась сама, чуть раньше.

Утро было пасмурным, что удивительным образом придало ей упрямства. Все ее дальнейшие движения были размеренными и продуманными, словно выверенными по хронометру. Душ, неброский макияж, собранные в свободный хвост волосы, завтрак, этноплатье.

Она внимательно разглядывала себя в зеркале, как главнокомандующий рассматривает карты перед решающим наступлением.

У нее к нему свой счет, он слишком много ей должен, и за пять лет набежали проценты.

Полина ни минуты не сомневалась в своем решении ехать на прослушивание. И все же стоя на парковке перед концертным залом, нервничала и подставляла ветру запылавшие щеки.

Заставляла себя делать шаги к дверям, беседовать с администратором. Узнавать порядок прослушивания на сегодня и удивляться тому, что ее поставили в список самой первой.

И при этом чувствовала каждую минуту, отделяющую ее от Ивана.

Еще несколько шагов – и они встретятся.

Полина подошла к дверям, ведущим в зал, сделала глубокий вздох и переступила порог.

– Здравствуйте, представьтесь, пожалуйста, – откуда-то из полумрака впереди нее, стоявшей в свете прожекторов и подсветки.

«Это кто? – Новый клавишник!» – из головы. Из той глубины, в которую не погружаются даже глубоководные твари.

– Здравствуйте, – ответила она и сделала еще несколько шагов по проходу, – я – Полина Штофель.

Шуршание бумаг. Анкета.

– Национальная филармония, – серьезный мужской голос. И четкое из полумрака, который едва начал рассеиваться:

– Зорина! – Комогоров?

Полина повернулась на голос.

– Здравствуй, Тарас. Больше не Зорина, – в этот самый момент она почувствовала себя абсолютно спокойной и уверенной. И точно знала, что Ивана в зале нет, а внутренний секундомер включил новый отсчет. Она пройдет прослушивание. И она будет в этом проекте! Любыми способами, даже если для этого придется просить кого угодно. Даже Стаса!

– Вот черт… – ответ на ее внутреннюю мантру, программой запущенную во весь организм, теперь спокойно отмеривающий ровный пульс, перекачивавший в штатном режиме кровь, заставляющий вдыхать и выдыхать воздух, и контролирующий бесперебойный процесс метаболизма. Мета-Болизма. Смешно.

Взгляд снова туда, к чертыхнувшемуся так называемому члену «жюри». Наклонившись вперед, в попытке рассмотреть или застыв в неверии, на нее уставился Фурсов. Тот же Влад, который пять лет назад огласил ей приговор одним-единственным словом: «Нормально». Сейчас, похоже, несколько ошалевший. Она могла бы его не узнать – бородатого сосредоточенного очкарика, если бы не прежнее, как раньше, открытое лицо и врожденная смуглость кожи.

Кажется, он не знал, что еще сказать.

Зато Рыба-молот знала.

– О, вы знакомы? – хохотнула она. – Тем лучше. У вас впечатляющие регалии, Полина Дмитриевна. Чем заинтересовал проект?

– Всегда интересно попробовать себя в чем-то новом, – Полина проигнорировала замечание Влада. Удобно расположилась на стуле, неспешно расстегнула пуговицы пальто, закинула ногу на ногу и ответила Марине: – Расширить горизонты возможностей.

– В случае участия проблем с вашим постоянным местом работы не возникнет?

– Не возникнет.

– Нет никаких факторов, которые могли бы воспрепятствовать вашей активной деятельности? Проект займет почти все время. Предполагаются разъезды не только по стране, но и несколько недель за границей. Вы практически не будете находиться дома и не сможете видеть семью.

– Мне и раньше приходилось уезжать на гастроли, – с улыбкой сказала Полина.

– Здесь предусмотрена работа команды. Это не солирование в филармонии. Вас устроит?

– Я примерно понимаю, как это будет.

– Замечательно, – очки Рыбы-молота блеснули, когда она придвинулась вместе со стулом за стол, и прожектор выхватил ее лицо. Она еще больше пополнела, но та энергия, которая читалась раньше в ее чертах, никуда не делась. Была на месте, вся, до капли. И, возможно, на гребне успеха приумножилась. – Тогда приступим?

– Приступим, – согласилась Полина. Поднялась, скинула пальто и оглянулась в поисках лестницы на сцену.

– Что будете играть?

– Она все сыграет одинаково хорошо, – рассмеялся Комогоров.

– У тебя есть шанс проверить, – в тон ему сказала Полина.

– Когда-то прослушивание не понадобилось, – прорезался голос Фурсова. Теперь уверенный и четкий. Укоризненный.

– Когда-то и обстоятельства были другие.

– Сыграешь что-то из нашего? Помнишь еще что-нибудь? Импровизировать – можно.

Таранич оглянулась на Влада. Другие члены команды тоже. Удивление, написанное на их лицах, читалось слишком явственно. Прослушивания длились уже второй месяц, и обычно молчаливый Фурсов отдавал право последнего слова Мирошу. Впрочем, их мнения чаще всего совпадали. И Влад умел настаивать на своем, когда полагал это необходимым.

Другие участники прослушиваний отыгрывали то, что считали нужным. Без излишних претензий. Но впервые за все время Фурсов пер буром.

Полина молча кивнула. Размеренно поднялась на сцену, подошла к роялю. Давно научившись отвлекаться от окружающего мира и сосредоточиваться на музыке, прикрыла глаза, досчитала до тридцати, как делала всегда на своих концертах, и коснулась клавиш, которые послушно отозвались на движения ее пальцев.

Сначала музыка была негромкой, но постепенно Полина наращивала звук. Словно рождая мелодии заново, она меняла им лады, ритмический рисунок, темп. Каждая новая песня, наслаиваясь одна на одну, порой перебивая предыдущую, была исполнена в другом стиле, но при этом в ней сохранялось то, что делало ее узнаваемой. И этот странный бесконечный мотив из песен, звучавших на фестивале в Затоке, отражаясь от всех поверхностей, наполняла зал, в котором ей становилось тесно, отчего казалось, что она сейчас разрушит сдерживающие ее стены и вырвется на свободу, в воздух – к ветру, к морю, к чайкам, как это было на пляже «Руты».

* * *

Вдох воздуха, полного музыки и йода. И ей снова двадцать лет. Она ощущает под ногами покрытие сцены, но, кажется, вовсе не стоит на ней – парит где-то высоко, куда устремляется Ванин голос. Там же, на высоте, ветер шевелит ее волосы, оставленные распущенными. А в руках – живет, дышит, как небо и волны, – инструмент, принадлежащий в эти минуты ей. И место это принадлежит ей. Место за его спиной.

Он дурачится на самом краю у микрофона, близко от зрителей, но ей почему-то кажется, что чувствует ее так же, как и она его. Потом он отставляет в сторону свою гитару. И в его руках оказывается бутылка минералки. Он делает жадный глоток, и капли стекают по его подбородку к шее. На нем светлые джинсы и поло ярко-красного цвета. Он смеется, что жарко, и обещает сделать еще жарче. А у нее по спине стекает капелька пота – от возбуждения и тихого восторга. Она и здесь, на сцене, играет для него. И одновременно – там, с визжащими девчонками в толпе.

Мгновение. Краткое, как жизнь, долгое – как она же. Мирош оборачивается к Полине и подмигивает. На его лбу тоже капельки пота. И глаза счастливо жмурятся. Этот взгляд и это мгновение будут с ней всегда.

Бас взрывается новым аккордом, который венчает Ванин пробег от правой до левой стороны фанзоны. Он оказывается стоящим на колонке и снова начинает петь.

Звезды на моем потолке.

Термос и душа в рюкзаке.

Вечная дорога домой –

И по ней бредешь, хоть хромой.

К тишине последних ночей.

К заоконным крикам грачей.

Эту песню они разучивали с самого утра. Полине она понравилась. Но то, как звучит сейчас его голос, ей нравится гораздо сильнее. Почему-то это чувство, что он ей нравится, обостряется настолько, что она уже почти не контролирует его. Здесь все возможно. Даже выплескивать это чувство в музыку. Ощущать себя кем-то, кто может позволить себе такое открытие. Открытость. Открытость чувств.

Мирош легко спрыгивает с колонки и в очередном пробеге останавливается неподалеку от нее. Песня продолжается. Пальцы прикованы к клавишам. Взгляд – там же. Ее фрагмент, в котором она отыгрывает и ведет за собой мелодию. И точно знает, как лихорадочно блестят сейчас его глаза.

Когда он перехватывает у нее инициативу и снова начинает петь, воздух накаляется еще больше.

В мир, где протекает твой кран.

И воды почти океан.

Где я снова выну на свет

Термос, что носил столько лет.

Душу, чтоб тебе подарить.

Пепел – на века сохранить.

Над их головами, выше сцены, проносится чайка. Кажется, они вместе с ней, вот там, в небе. А потом Иван делает это. Оказывается совсем близко. Так, что еще немного, и они вместе будут стоять за синтезатором. И заставляет ее встрепенуться единственной фразой, в которой он «звезды» поменял на «зори».

Все твое, что есть в рюкзаке.

Зори… на моем потолке.

Сердце пропускает удар.

И начинает стучать так отчаянно и громко, что почти заглушает и басы, и клавиши, и ударные. Не заглушает только его голос, который снова, раз за разом повторяет ее фамилию, звучащую в наборе букв. Его экспромт. Его – ей.

Все твое, что есть в рюкзаке.

Зори на моем потолке.

Все твое, что есть в рюкзаке.

Зоринамоемпотолке.

Зоринамоемпотолке.

* * *

Она тоже закончила свой экспромт. Неожиданно, не завершив пассаж, и, пока в воздухе замирали последние звуки, привычно сложила руки на коленях.

Потом была тишина. Недолгая. Фонящая по углам большого зала в течение нескольких оглушительных секунд. Комогоров не выдержал этой тишины первым. Хлопки его ладоней, скрежет сдвинутого стула, вскакивание на ноги – все это не могло не заставить остальных последовать за ним.

Сейчас она уже точно видела, что за ближайшими столиками расположилось с десяток человек – это самое большее. Рыба-молот, удовлетворенно, с видом, демонстрирующим явственное выражение «доннерветтер, детка, ты крута», со стула не вскочила, но хлопала оживленно. И ее лицо горело энергией, которая сомнений не оставляла. Если решающее слово за этой толстой бабой, то Полина в проекте.

Только Фурса выглядел сдержанным и испепелял ее странным взглядом, значения которого она совсем не понимала.

– Я же говорил, что она сыграет! – хохотнул Тарас, обернувшись к Марине. Та видимого внимания на него не обратила, даже ухом не повела. Только настойчиво и жадно изучала всю фигуру пианистки на сцене.

– Ну, поздравляю, – усмехнулась она. – Это впечатляет.

– Спасибо, – поблагодарила Полина и, не сдержавшись, быстро глянула на Влада. – Сыграть что-то еще?

– Да нет… достаточно, – проговорил он. – Все нормально.

– Хорошо, – Полина кивнула, поднялась с банкетки и проделала обратный путь к столу, за которым по-прежнему сидела Таранич.

– Спасибо, что отозвались на приглашение, госпожа Штофель, – медленно произнесла Рыба-молот, продолжая рассматривать пианистку. Вероятно, силясь вспомнить ее, раз очевидно помнили Фурсов и Комогоров. Могла или не могла эта «акула» держать в голове ту девочку, которая на несколько дней заменила клавишника «Меты» на заре их существования. Девочку, которая тоже дала Мирошу, которого здесь даже нет, шанс. Ее взгляд впился в лицо молодой женщины по имени Полина. Она закусила губу, после чего сказала: – Мы позвоним вам в ближайшее время. Я полагаю, нам есть, что обсудить.

– Надеюсь, – подхватив со стула пальто, Полина улыбнулась в ответ. – Спасибо, что позвали. Ваш проект весьма интересен для меня, и я с удовольствием приму в нем участие.

– Я думаю, это будет взаимовыгодно, – кивнула Таранич. Голова Фурсы резко повернулась к ней, он хотел что-то сказать, но, перебивая его, в разговор ворвался Комогоров:

– Главное, меня не пододвинь, Поля.

– Не переживай, – рассмеялась она в ответ, – я – всегда лишь временное явление.

И попрощавшись, вышла из зала.

Шаги по коридору – снова темному после света на сцене. Там были и другие музыканты. Но они вне игры. У них – без шансов. Потому что она сама – целую вечность так не играла, как сегодня. И пусть в висках болезненно стучит которые сутки неумолкающее «как так?» – уже плевать.

Где Мирош? Где он? Когда он скажет свое чертово «нет» ее участию? Почему он не произнес его сегодня? Для того, чтобы держать ситуацию под контролем, ей нужно ощущение борьбы. А сегодня борьбы не было. Она их за десять минут распластала. Потому что они – не Мирош.

Сегодня она удостоверилась – это приглашение ошибка организаторов.

– Полина, стой! – раздалось у нее за спиной, когда она почти добралась до выхода.

Она остановилась и, обернувшись, увидела Влада. Отошла чуть в сторону и подождала, пока он подойдет ближе.

– Привет, – выдохнул он, оказавшись поблизости. И сейчас, в этом освещении, она видела, что он скорее растерян, чем зол или недоволен. Оцепенение с него слетело. Серьезные карие с желтизной глаза были настороженными, но не ожесточившимися.

– Привет.

– Как ты… как ты?

– Я плохо выгляжу? – усмехнулась Полька.

– Да нет… еще лучше выглядишь… – он сглотнул и опустил глаза: – Зачем пришла? Могла же проморозиться.

– Не могла.

– Почему?

– Потому что я хочу участвовать в этом проекте, – проговорила она твердо, глядя на Фурсова. – Хочу и буду.

– Нахрена он тебе? Я прочитал твою анкету… тебе своих впечатлений мало? Я не знал, что Полина Штофель – это ты!

– Теперь знаешь. И, Влад, я не уйду.

– Когда он узнает, он не позволит. Тебе это надо?

– Я не уйду, – упрямо повторила Полина. – Можешь ему передать. Даже если у вас все будут против, я найду, как остаться.

– Там пара десятков других, – Фурсов мотнул головой в сторону коридора. – Нам их слушать сегодня весь день.

– Я же не говорю, чтобы вы их не слушали, – ее брови удивленно взлетели вверх.

– Но ты уже уверена, что ты лучше, – констатировал Влад.

– Конечно!

Он помолчал, сосредоточенно о чем-то думая – она почти видела, как обрывки мыслей мелькают в его глазах. Если бы только по этим обрывкам можно было читать! Теперь Фурса казался ей почти беспомощным. Черт его разберет, почему.

– Я приложу все свое влияние, чтобы тебя здесь не было, – вдруг сказал он. – Потому что если узнает Иван, то откажется от работы.

– Не думаю.

– Я вижу. Если бы думала, тебя бы здесь не было.

– Спасибо, – хмыкнула она. – Тебя, наверное, ждут?

– Ждут.

– Тогда до встречи. Всем привет.

Полина повернулась обратно к выходу и неспешно вышла из здания. Фурсов смотрел ей вслед. Все то время, пока ее шаги были доступны слуху, он смотрел ей вслед. До тех пор, пока она не прошла через стеклянную дверь и не направилась к парковке.

Полина Штофель. Та самая, от которой рвало крышу его лучшему другу.

Влад чертыхнулся и, развернувшись, направился назад, в зал, где временно приостановили прослушивания. Без него они не имели смысла. Как бы это ни выглядело внешне, но у Фурсова было чутье, без которого давно уже никто в команде «Меты» не обходился.

– На свидание приглашал? – рассмеялся Комогоров, когда Влад уселся на свой прежний стул возле него.

– Чужие бабы – под запретом, – буркнул он в ответ, пытаясь сосредоточиться на том, что предпринять. Но Тарас не желал умолкать:

– Мужа испугался?

– Ага… мужа.

Никому не пришло в голову подробнее изучить досье предполагаемых участников проекта. Ни-ко-му. Полина Штофель, 26 лет. Представлялась еврейская девочка, шпарившая на пианино, как богиня.

– Может, это творческий псевдоним. Так что, все же попытай счастья, – продолжал балагурить Комогоров, но Влад метнул на него убийственный взгляд, и он заткнулся.

Помнил или нет? Те дни, когда Полина была почти частью их? Пятая. Возле Ивана. Мог Тарас хоть что-то из того помнить? Он ведь только пришел в группу вместо Гапона, земля ему... Поля привела…

На свою беду, Фурсов помнил слишком много и слишком ярко.

– Она не замужем. В анкете все это есть, – вдруг проронила Таранич. На сцене в то же время обосновалась следующая пианистка. Их для небольшого оркестра, который намеревались сформировать для записи альбома, слушали последними. Девять музыкантов из десяти отобрали в феврале. С пианистами дело обстояло сложнее. Это обязательно должна была быть девушка. И обязательно – с яркой внешностью. В концепте альбома ей отводилось второе место после Мироша. Лирическая героиня, мать ее.

Таранич делала ставку на эффектность. Одного солиста ей теперь, после всего, казалось мало.

«Все это фуфло. Нам нужен прорыв – я сделаю нам прорыв», – сказала она, когда Иван в студии показывал свои новые песни, привезенные из Торонто.

Следующих после Штофель слушали неохотно. Явно заставляли себя, но Рыба-молот держала марку до конца, в то время как Фурсов искал хотя бы кого-то, у кого есть за что зацепиться.

Когда сцену покинула очередная пианистка, статная брюнетка, к игре которой казалось сложно придраться, он, как бы между прочим, прощупал почву:

– Она будет хорошо в кадре смотреться.

– Мы не готику делать собираемся, – брякнула Таранич.

– Ну при чем тут готика? – хохотнул Влад. – Выкрасить на пару тонов светлее…

– Зачем, если есть готовое? Природой выкрашенное.

В очередной раз мысленно чертыхнувшись, он промолчал. Ясно. Легко не получится. Рыба-молот решение приняла.

Следующие пару часов ничего подходящего не попадалось. Комогоров откровенно заскучал. Подъехавший с опозданием Кормилин рисовал чертиков в блокноте. Фурсов усердно шевелил извилинами. Ну вот как так можно было вляпаться?! Кому взбрело в голову отправить приглашение Штофель?!

В очередной раз его внимание привлекла миниатюрная барышня с явными азиатскими корнями – складка у верхнего века чуть раскосых глаз, как у японок, фарфоровая кожа и совершенно очаровательный почти детский рот. Влад взглянул на Таранич, надеясь увидеть в ней хоть долю заинтересованности. Но, так ничего и не заметив, все-таки шепнул ей на ухо:

– Здесь можно сделать ставку на экзотичность. Йоко и Иван.

– Ты мне своими битломанскими инсинуациями мозг-то не препарируй! – фыркнула Марина. – А если такой умный, попроси ее хоть одну вашу песню сыграть. Я согласна даже оригинальную версию послушать.

– Да не вопрос, – пробормотал Фурсов. И резко поднял руку, прерывая выступление японки. Она послушно убрала ладони от клавиш и недоуменно воззрилась на басиста. Влад уткнулся в анкету. Виктория Нагаи. Потрясающе. – Вика, спасибо большое! Для большей ясности могу я попросить вас исполнить что-нибудь из нашего репертуара? Что угодно.

– Я почти ничего не знаю, – чуть растягивая слова, проговорила та.

– Не умеешь – научим. Не хочешь – заставим, – продолжал втихомолку ржать Комогоров, славтехоспади, переключившись с Полины Штофель на новый объект.

– Но что-то же знаете? – ободряюще подмигнул Фурса, выругавшись про себя: если нихрена не в курсе, зачем приперлась?

– Да, я поняла… – девушка повернулась обратно к инструменту и начала играть «Девочку...» Эту не знать было невозможно. Некоторые ноты звучали так же протяжно, как и гласные в речи музыкантши. В остальном – технично исполненный кавер. Фурсов напряженно вглядывался в ее аккуратное лицо, пока она управлялась с клавишами. Всем все было предельно ясно. Собственно, о чем просил, он получил. Но, тем не менее, когда Нагаи доигрывала финал, Влад посмотрел на Таранич и глухо сказал:

– Немного подкорректировать, и выйдет интересно. Внешность, опять же…

– Не смешно, – сообщил ему уже Тарас. Если Тарас начинал беситься, то только от неправильного с его точки зрения исполнения «родных» песен.

Марина сейчас помалкивала. Очевидно, прослушивание ее уже мало интересовало. Ближе к вечеру ей стала названивать дочь, и она все чаще вообще отлучалась в коридор, доверяя слушать «мальчикам» и остальным членам команды. И стоило признать – это фиаско.

Но все же по завершении бесконечного марафона, окончательно вымотавшись, когда они выпроводили последнюю претендентку, Фурса озвучил мучивший его вопрос:

– Что ты думаешь, Марин?

– А о чем тут вообще думать?

– Хочется определенности.

– Я позвоню Штофель и юристам. Пусть готовят контракт. Так определенно?

– Это Ванина бывшая, – выпалил Фурсов.

– И что мне теперь сделать по этому поводу? – с явным раздражением спросила Рыба-молот.

– Ты ее не помнишь? – продолжал гнуть свое Влад. – Она играла на Z-fest'е, когда Гапонов попал в больницу. И ее Мирош приволок.

– Черт! – вскинулся Кормилин. – И я это пропустил?! Как ее звали-то?

– Полина ее звали, – ответил Тарас.

– Точно! Зорина! Вот это номер.

– Они плохо расстались, – глядя только на Таранич, говорил Фурса. – Ему это явно не понравится.

– Объясняю для непонятливых, – Рыба-молот повернулась к Владу всем своим массивным телом. – Расклад такой. На данном этапе мне глубоко похрену, что ему не понравится. В этот проект уже ввалено столько, что вам и не снилось. И я не позволю ему все просрать из-за того, что он кого-то там трахал. Или его.

– Он выполнит твои условия, и ты это знаешь, Марин! Но зачем устраивать лишние американские горки?

– Потому что она – знает, как прикрыть ваши задницы.

– То есть ставку ты сделала? – вспыхнул Влад. – Наше мнение не учитывается?