Текст книги "Поскольку я живу (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Ее отпускает.

И она готова смеяться.

Ванькин новый шЫдевр в самом начале повторял окончание предыдущего, который она только что сыграла. И в нем тоже совсем не было фортепиано.

Ей стало легко.

Именно тогда ей стало легко. Она и правда доверилась ему до конца. Пусть ведет. Пусть. Лишь бы был рядом.

Так продолжалось из раза в раз в течение нескольких недель. За окном становилось все холоднее, но все теплее – в ее квартире. Она крутилась, как белка в колесе, чтобы все успеть, снова прекратив спать ночами, но на сей раз из-за количества работы, а не из-за бессонницы, и при этом почти не уставала. Разве только иногда сон стал заставать ее прямо в кресле, на котором она сидела, поджав под себя босые ноги и набрасывая в нотную тетрадь ноты мелодий, которые он ей отправлял.

Примерно к четвертой Полька поняла – это венок сонетов. Такой странный, замысловатый венок сонетов, в котором окончание каждой мелодии совпадало с началом следующей. И она точно знала, к чему он ведет. Какая будет пятнадцатая. Знала и улыбалась этому.

Не знала только того, что станет с ними после того, как она отправит ему последний файл.

На каждую мелодию у нее уходило до двух дней. Ей никогда в жизни так свободно и быстро не писалось. Вдохновение накатывало на Полину теплыми волнами, не позволяя сидеть на месте. Часы она проводила за роялем, питаясь едой из доставки, когда не забывала ее заказать. Почти не выходила из дома, если не считать обязательных поездок в филармонию, которые ее в последнее время раздражали, но и оттуда летела домой, как на крыльях. Еще бы. Дома ее ждал Ванька. И его присутствие никогда не было более ярким, чем в ту пору.

Внутри нее кипело и бурлило то, что находило выход только в музыке. И она сама претерпевала изменения, которые теперь касались не только души.

Глаза ее снова начали блестеть. И улыбаться она стала часто-часто. Даже Ритуля однажды спросила в гримерке, уж не влюбилась ли часом их Снежная королева.

«Влюбилась», – пожав плечами ответила Полька, но развивать тему не стала, чувствуя раздражение по любому поводу, если это мешало ей поскорее попасть домой. Рита на правах коллеги по проекту «Меты» почему-то считала себя почти закадычной подружкой. Но вряд ли сама Полина тогда это замечала.

Она ничего не замечала. Только встречу с Ваней под Дюком, где гулял бессовестный ветер, да над головами носились чайки. Только первый поцелуй в холодный апрельский вечер, когда она сжимала в ладонях термос с имбирным чаем, а губы ее узнавали его губы. Только их «дорожный роман», когда он шлялся за ней по электричкам. Только дождь за окном, заглушавший все звуки – и даже их надрывное дыхание, в то время как они касались друг друга на диване в гостиной маленького коттеджа. Только старую лодку, перевернутую вверх дном да шум моря и треск костра.

Каждая мелодия из тех, что он присылал, возвращала ее на годы назад, заставляя заново переживать испытанное рядом с ним. Он рассказывал ей их историю. Свою. Ее. И прежде она даже не подозревала, что Иван так хорошо понимает то, что было с нею в те времена. Она не знала, что можно так чувствовать другого человека. И именно это он попытался для нее сохранить.

Сохранить, чтобы вернуть ей ее «Второе Рождество». Это и была заключительная мелодия их общего венка сонетов. Поля угадала. К финалу их сумасшедшего предприятия она узнала Ивана так, как не знала даже раньше, когда они жили под одной крышей.

И больше не подгоняла время, терпеливо дожидаясь конца и позволяя себе насладиться каждым мгновением уходящих прочь дней тающего на календаре декабря, потому что больше они уже не вернутся.

Последний файл она записывала в третьем часу ночи, сидя за клавишами в забавной теплой видавшей виды пижаме с пушистой коалой на животе. Трансформация прослеживалась изумительная. От элегантных брендовых платьев к джинсам и лонгсливам. От них – к простым домашним брюкам и толстовкам.

И вот в итоге – пучок волос на макушке и растянутая пижама. Увидит – умрет со смеху. Но ведь она не виновата, что вариант новой аранжировки явил себя, когда она уже чистила зубы ко сну. А ей было крайне важно, чтобы та старая песня звучала совсем по-другому, а не воспоминанием. Так она определяла их будущее.

Отправила сразу же по окончании записи, даже править не стала. И замерла перед ноутбуком в ожидании, что сейчас прилетит ответ.

Ответ не прилетел. Ни сразу, ни к утру, ни на следующий день. Полина катастрофически зверела, сердясь по любому поводу. И вот уже два дня не знала, куда себя деть, даже начиная сожалеть о том, что отказала Эльбской филармонии.

Бесила слякоть, бесили дожди, бесила загремевшая в больницу Лёлька, у которой вечно был забот полон рот, и она по привычке пыталась сбросить эти заботы на нее. Бесила собственная беспомощность и страх перед тем, что это конец. А это не мог быть конец, потому что никакой логике такой конец не поддавался. Она останавливала себя в накапливающихся горечи и обиде, потому что понимала – надо ждать. Научилась ведь, и теперь пора воспользоваться навыком.

Только вот что ожидает ее дома, боялась себе даже представить. Тишины боялась. Потому что в тишине прошли минувшие сутки, и это ей совсем не понравилось.

Явился.

Вытряс из нее душу.

Исчез.

На целых два дня.

А накануне католического Рождества вдруг пошел снег. И не редкими снежинками, как порывался всю эту зиму, а по-настоящему – ударившим морозом, ветром, метелью, превращая весь город в сказку о Снежной королеве.

Запах кофе, слышный даже из запечатанного степлером пакета, наполнял салон ее автомобиля, въедаясь в обивку кресел, ее пальто, волосы и клетки эпидермиса, пока она среди других таких же медленно ползущих машин усердно пробиралась к дому, периодически ругаясь себе под нос и глядя на заснеженную дорогу. То, что хоть немного улеглась стихия, конечно, радовало, но куда больше она была бы счастлива, если б рассосались пробки.

Пешком дошла бы за пятнадцать минут. Машиной пробиралась с полчаса, но не бросать же железного друга, когда до дома осталось всего ничего.

В дальнейшие планы входило забаррикадироваться в своей квартире, забраться под одеяло и гипнотизировать телефонную трубку вместо того, чтобы спать. Она бы с удовольствием впала в спячку до самого Нового года, чтобы проснуться под куранты и загадать себе Ваньку.

Но сейчас самым большим счастьем ей представлялось оказаться у себя во дворе, привычно паркуя машину под молодым каштаном, сиротливо съежившимся под продолжавшим красиво осыпаться с неба снегом. Подхватив из салона пакеты с кофе и чем-то, гордо именовавшимся «едой», Полина взяла курс на подъезд и оступилась. С трудом удержав равновесие, она не отводила взгляда от скамейки у крыльца. Верила и не верила своим глазам. И, ощущая, как заколотилось сердце, все же заставила себя делать размеренные шаги, удерживаясь от того, чтобы не кинуться вперед сломя голову.

Он сидел, освещаемый светом разноцветных лампочек, которыми было увешано окно на первом этаже ее дома. Все как всегда – полурасстегнутый пуховик, непокрытая голова, буйная шевелюра, в которой свое пристанище находили снежники, небритый подбородок. Пальцы в черных перчатках сжимали сигарету, кончик которой ярко тлел и был под стать фонарикам. А перед ним стояло невысокое сооружение, напоминавшее… елку из дурацких указателей. Без украшений, без свечек. Она была голая и мерзла на улице вместе с ним.

Иван увидал ее не сразу, а когда различил в полумраке двора, невольно выровнялся, расправил плечи и неотрывно следил за тем, как она приближается, взглядом человека, который однажды побывал в бездне.

Чувствуя, что во всем теле нарастает дрожь, мешавшая произнести хоть слово, Полина остановилась в шаге от него. Он запрокинул голову, вглядевшись в ее глаза. А потом выдохнул. Поднялся со скамьи, вмиг поменявшись с ней местами – и теперь уже ей надо было поднимать подбородок, чтобы не терять зрительного контакта, которого ни один из них не рисковал разорвать.

– Здравствуй, – тихо сказал Иван.

– Привет, – так же негромко ответила Полина и быстро добавила: – Чего мерзнешь?

– Тебя дома не было.

– Не было, – эхом отозвалась она. – Теперь есть. Ну в смысле почти…

– Есть, – повторил Иван. – Я решил дождаться.

Полина кивнула и все же отвела глаза, отыскивая взглядом свои окна.

– Пойдем? – спросила она, снова повернув к нему голову.

– Да, – ответил Ванька. И засуетился. Потушил сигарету – уже знакомым ей жестом о подошву ботинка. Выбросил окурок в урну. Подхватил здоровенный рюкзак, оставшийся валяться на скамье. Ёлка. Деревянная, из дощечек. Которая ей не померещилась, которая правда была, оказалась подхвачена его рукой.

– Я подумал, вдруг ты не ставила, – зачем-то добавил он, когда их взгляды опять пересеклись.

– Не ставила… – Полька смущенно улыбнулась, словно ее застукали за тасканием сладостей. – Было не надо.

– Но ты же не против?

– Не-а… – почти шепотом сказала она и отмерла, сделав решительный шаг к подъезду. – Идем.

Он пошел следом, не говоря больше ни слова.

Черты его лица стали немного резче, чем в юности. Но улыбка, даже как сейчас, нервная, оставалась по-прежнему обаятельной. Она начиналась в уголках глаз и только потом нисходила к губам. Его волосы были чуть влажными от растаявших снежинок, а кончики ушей – алели от холода. От него пахло табаком и парфюмом, которого Полина не знала.

Его плечи стали шире, но, судя по заострившемуся носу, он похудел. Его пальцы обхватили ремень рюкзака и ствол елки так, что побелели костяшки. И только в лифте она разглядела указатель: «Мне до тебя». И пустота вместо слова «близко».

Будто бы он предоставлял ей решить.

Но разве не он всю жизнь решал за нее?

И разве было здесь, что решать?

Полина кусала губы, пока поворачивала в замке ключ, потому что видела, как дрожат пальцы. Щелкнула выключателем в прихожей, когда они все же попали в квартиру, и судорожно металась мыслями в поисках того, о чем говорить. От их молчания у нее начинало звенеть в ушах.

– Проходи, – выдохнула она.

Иван послушно внес свои вещи. Позволил себе осмотреться, едва ли при этом замечая детали обстановки. Даже и в целом – что он мог разглядеть? Только Полину. Куда бы ни были направлены его глаза – только Полину.

Он стянул перчатки. Разулся, не наклоняясь. Шагнул к ней.

– Ты позволишь? – тихо спросил Ванька, имея в виду ее пальто, которое она до сих пор не сняла. – Где у тебя вешалка?

Полина неопределенно мотнула головой в ответ и спросила:

– Кофе будешь?

– Да. Очень хочу кофе.

– Я сейчас, – спохватилась она и, не раздеваясь, вместе со своими пакетами ринулась в кухню.

– Куда поставить ёлку? – донесся до нее его неуверенный оклик.

– Куда хочешь, – обернулась Полина и скрылась из поля его зрения.

Она суетливо двигалась по кухне. Зачем-то включила чайник и долго искала джезву в тумбочке, обнаружив ее, наконец, в шкафу – там, где она всегда и стояла. И замерла с ней в руках по дороге к плите, прислушиваясь к тому, что происходит где-то в глубине квартиры. Слышала доносящиеся оттуда какие-то невразумительные звуки и пыталась представить, что Ванька там делает.

Хотела быть рядом с ним, но оставалась здесь.

Потому что не знала, как себя вести, что делать, что говорить. Не понимала, что происходит. Собрав рассыпанный кофе и водрузив с горем пополам джезву на огонь, Полина прислушивалась теперь к его медленному ворчанию, избегая ловить каждый шорох со стороны комнаты.

Потом к запаху кофе присоединился аромат ванили. Едва потянув его носом, она замерла, понимая, вспоминая, что это значит. Но думать об этом себе запрещала. Иначе боялась не совладать с эмоциями, которых и без того было – через край. Она больше не остерегалась встреч с прошлым, но и не искала их. Ее, поставленную на паузу, запускали снова. И что бы ни происходило, пока она была в отключке, вернули в то же место, где все оборвалось. Только вот как с этим справиться.

Ответ.

Чашка кофе.

Снег за окном.

Канун Рождества.

И Ванин нос, зарывшийся в ее растрепанные шарфом волосы.

Он, тихо ступая, вошел на кухню. Оглядел ее тоненькую фигурку в зимнем пальто. И почти сошел с ума, чтобы найти спасение в робком объятии.

Его ладони легли на ее предплечья. Она пахла духами, морозом и ветром. Если она захочет, то услышит тяжелые и частые удары его сердца. Но, заглушая его, Иван прошептал:

– Боишься замерзнуть?

– Что? – спросила Полина, не оборачиваясь.

Ванины ладони медленно двинулись вверх по шерсти одежды к ее плечам. Коснулись шеи, выступавшей из воротника, лица, висков. Нежно, едва дотрагиваясь, будто бы боялся ее спугнуть. А потом, зажмурившись, он ответил:

– Ты пальто не сняла, Плюшка.

– А? Да… – задумчиво протянула она. И вдруг порывисто развернулась в его руках и глухо проговорила, уткнувшись лицом в его грудь: – Почему ты так долго не шел?

– Просто это ты шла. Я давно с тобой.

– Ванька! – выдохнула Полина с судорожным всхлипом, подняла голову и в то же мгновение прижалась к его губам своими – горячими и жадными.

Глава 25

Застывшее за окном темное небо мутным полотном нависало над городом, осыпая его белоснежными пепелинками будто выгоревших дотла звезд.  Но даже когда ты на одиннадцать этажей ближе к облакам, все равно никогда не узнаешь, правда ли там пылало.

Сказки бывают и грустными. В этой – замерзшая речка и деревья под пышными снежными шапками, пустынные ввечеру улицы, на которых оранжевыми лампочками подмигивают космосу снегоуборочные машины, глаза домов, погасшие и горящие, – всё отпечатывается морозным узором на стекле, сложным и бесконечно прекрасным. На него можно смотреть до тех самых пор, пока не отогреешь дыханием. Или, и правда, как в сказке, – раскалить на печи медную монету, приложить к ледяной поверхности и дождаться, когда оттает чудесное круглое отверстие.

Свет торшера внутри, где тепло и уютно, достаточно ярок, чтобы осветить удивительную елку, собранную из деревянных дощечек, похожих на указатели. Из заброшенного в угол черного рюкзака на нее перекочевали большущие шары из золотистой проволоки. И на еловых «лапах», как на полках, расставлены были ароматические свечки с запахом ванили.

Одна из веток выглядела как настоящий указатель. Только вместо города назначения и количества километров было написано черным маркером «Мне до тебя». А далее следовала размашистая приписка, безжалостно сделанная посредством красной губной помады и слишком сильного, чтобы удержаться, порыва:  «– близко». Больше ничего.

Странным образом этот самый указатель был направлен в сторону измятой, толком не разостланной постели, превратившейся в ворох простыней, подушек и одеял. Яркости лампочки в торшере не хватало, чтобы достигнуть и этого угла комнаты, потому там свет был тусклым и рассеянным. Но для двоих занявших позиции друг напротив друга обнаженных Кая и Снежной королевы освещение давно уже не играло роли.

Они узнавали один второго иначе. Проводя ладонями по коже. Касаясь кончиками пальцев шрамов и родинок. Находя новое, чего не было раньше, и втайне радуясь тому, что осталось прежним. Зрение при этом не играло главенствующей роли. Зрение – лишь часть познания.

– Что ты любишь? – спросила она шепотом в страхе спугнуть счастье, и ее рука дотянулась до его губ. Те вздрогнули, раскрылись. И он медленно произнес:

– Тебя. О чем ты мечтаешь больше всего?

– Мне проще сказать, чего я боюсь.

– Я знаю, чего ты боишься. Я хочу знать, о чем ты мечтаешь.

– И где ты потерял корону?

– Однажды самая лучшая девушка на свете влепила мне оплеуху и велела не приближаться.

– Лучше само?й, чем ты опять уйдешь.

– Я не уйду.

– Я знаю.

– Так о чем ты мечтаешь больше всего? Плюш?

Она медлила. Опустила глаза. Восхитительная мерцающая шелком нагота ее тела в его ладонях наполнялась жизнью. До предела и до конца. И это ее смущение делало белое розоватым.

– Исправить все, – наконец, прошептала она, а потом подняла взгляд и взволнованно затарахтела: – Я знаю, что нельзя, что так должно было… но я бы все отдала за то, чтобы тебе не пришлось… чтобы не пришлось… Вань!

Он быстро привлек ее к себе в попытке утолить извечную потребность – горести и радости этой женщины прятать в своих объятиях. И погасил ее всхлипы краткими отрывистыми поцелуями. Теплая, мягкая, тонкая, бьющаяся со всем миром, она вновь вцепилась пальцами в него, как в самый первый момент, когда целовала на кухне, а кофе запенился и выкипел на плиту.

– Я – наркоман, Поль, – проскрипел он. – Бывших не бывает. Ты же знаешь, да?

Она кивнула, не прекращая объятия, зажмурилась и прижалась к его груди еще крепче.

– Читала, – выдавила она из себя. – У тебя ремиссия…

– Три года почти. Меня заново собирали. Я себя заново собирал. И в своем уме я назад ни за что не вернусь. Но ты же понимаешь, что…

– Понимаю! Я ничем не рисковала тогда – и потеряла тебя. Какая разница, что приходится рисковать, если с тобой?

– Логика – не самая сильная твоя сторона.

– Я блондинка, мне можно.

Его негромкий смех оборвал ее всхлипы. И она рассмеялась следом за ним. Горько и нежно. Обхватила его лохматую голову. Наклонилась к макушке, касаясь щекой волос – забирая его себе. Всего, со всеми его страхами и надеждами, пока он продолжал посмеиваться и мять ее спину.

– Твой вопрос, – зажмурившись, напомнил Иван.

– Опять я?

– Ага.

– Я так много не умею придумывать.

– Не придумывай. Спрашивай то, что действительно хочешь спросить.

– Даже самое страшное?

– Ну мне же отвечать, не тебе.

– Хорошо, – Полина медленно отстранилась. Снова заняла позицию напротив него. Закусила губу, размышляя. Потом нахмурилась и тихо произнесла: – Ты узнавал, кто твой настоящий…

– Нет и не буду. Не хочу. У меня был настоящий.

– Она тебе объясняла?

– Она бы не снизошла. Да мне и не надо.

– Значит, ты закрыл тему?

Его губы вновь нарисовали улыбку. Чуть кривоватую, немного невеселую, но все же улыбку. Этого его выражения лица она немного побаивалась. Еще с тех пор, как увидала впервые после разлуки. Не ее Ванька. У того – улыбка из глаз, а не нарисованная. Или все-таки и это тоже ее? Последнее сомнение развеялось, как только Иван заговорил:

– А к чему продолжать? Главная цель достигнута – я получил индульгенцию за все, что мы тут сегодня вытворяли. И за все, что я планирую с тобой делать дальше.

– Придурок! – она опять покраснела. И опять он притянул ее к себе. Пусть скрывает свое смущение в полукружии его шеи. Ему приятно.

Ей тоже было приятно. Вот так – дышать им и молчать. И знать, что можно трогать. И что он никуда не денется. Не денется же! Он с ней давно!

Полина пробежала пальцами чуть выше его паха, против роста жестких волос к пупку, по мышцам живота – удовлетворенно улыбаясь от того, как напрягся пресс, потом выше по ребрам – к соскам, внимательно следя за выражением его лица, присматриваясь, изучая заново реакции тела – и своего, и Ваниного. В этом они по-прежнему совпадали, идеально вылепленные друг под друга части целого. Зажмурилась. Нежно мурлыкнула, как кошка, скользнула ладонью по ключицам, по плечам, по его спине. И рука задержалась на выпирающей лопатке.

Поля распахнула глаза и уставилась на Ивана. Гладкая кожа в том месте, которого касались пальцы, была чуть выпуклой, на ней определенно что-то прощупывалось, и она не понимала, что.

Шрам? Что-то, чего она не видела? Что-то, что осталось обделенным ее вниманием? Что там еще за эти годы?

Полька оторвалась от него. Вскочила с постели. Обошла так, чтобы видеть спину, и ревниво ткнула пальцем в замысловатую татуировку в форме изогнутого дракона, выполненную совсем в другом стиле, чем вся его «полинезия». Иван, по всей видимости, тяготел к эклектике.

– Что это?!

Он ошарашенно взглянул на нее и смущенно уточнил:

– Нащупала, да?

– Да там будто пропечатано! Это что? Почему?

– А это, Полька, партак, – заржал Иван.

– Что?

– То! Забил глубоко, шрам получился. Я ж не знал, что мастер – кустарщик.

– Ванька!

– Ну чего?

– Ничего! Вечно ты…

– Вечно. Навсегда. Я вопрос задаю, да? Моя очередь?

– Понятия не имею. Но задавай.

– Что ты любишь?

Секунда. Две. Три. Выдох.

– Тебя.

* * *

Она проснулась под утро, когда молочно-серый рассвет стал заливать мутное облачное небо, от странного чувства, будто кто-то ее трясет. А разлепив глаза, поняла, что это ей не приснилось. Иван, прижавшийся к ней со спины, заключил ее тело в кольцо рук и ног, будто бы боялся выпустить. Но сейчас, во сне, его ладони крупно вздрагивали, чего она не могла не почувствовать. И тихий стон, вырвавшийся из Ваниной груди, ей абсолютно точно не померещился. Она ощутила его всей кожей, каждым своим членом. Он проник под ее грудную клетку, там и осел.

Полина посмотрела за спину – выражение его дремлющего лица навсегда запечатлелось в ее памяти. Страдающим. Он выглядел страдающим и смертельно больным. И сейчас она могла поверить в ту одержимость, что едва не довела его до гибели. В каком лабиринте своего прошлого он теперь бродит спустя всего несколько часов после того, как они любили друг друга?

Сглотнула. Вздрогнула и попыталась освободиться. Но он тут же распахнул глаза и испуганно взглянул на нее. Руки его стали еще тяжелее, не отпуская.

– Ты куда? – по-прежнему пребывая в полусне, хрипловато и глухо спросил он.

– Спи, – шепнула Полина в ответ. – Спи, я здесь. Я здесь.

Иван сонно кивнул, опустил голову на подушку и снова отключился. Почти моментально, будто бы и не просыпался. А ей оставалось только лежать рядом, позволяя себя обнимать и отгоняя его кошмары. Она повернула лицо так, чтобы видеть окно, за которым крупными хлопьями опять валил снег. И подумала, что наконец-то оно пришло – второе Рождество, подарившее их друг другу.