Текст книги "Поскольку я живу (СИ)"
Автор книги: Jk Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
Так длилось долго. Очень долго.
Пока однажды его не тряхнуло как следует. Спустя время и спустя миллионы полностью обновившихся в организме клеток. Роскошь невероятная – помнить. Что останется, если забыть? Что будет в сухом остатке – потом, в самом конце? Что останется от него?
Тезис, придуманный пять лет назад в зале Литературного музея, оказался пророческим. Кто они? Отражение друг друга или части целого?
Тогда Мирош еще не знал ответа на этот вопрос, но сегодня, вспоминая, невольно усмехался себе под нос. Они не были частями. Они были – целым. Они, в сущности, один и тот же сосуд. У нее своя пара рук, а у него своя. Но в руках этих, в этой коже, в этих пальцах, в этих венах – единый генетический материал.
Сейчас этот генетический материал держал стаканчики кофе у выхода из аэропорта, поеживался от внезапно подвалившего холода – и видел картинки собственного прошлого. Не думая о том, что делает здесь. Не думая, зачем приехал. Не представляя, что скажет.
Рисунки, стилизованные под Гапчинскую, из «Базилика» на одесском вокзале. Толкотня народа в тамбуре. Его бешеный пробег через вагоны. И белокурая головка у грязного окна. Хмурая. Она тогда часто хмурилась, если он оказывался рядом. А потом научилась смеяться. Единственное, чего он не знал, – умела ли сейчас. И бесконечно, больше, чем жаждал чего бы то ни было за все двадцать шесть лет собственного не всегда успешного шествия по планете Земля, хотел это узнать.
О том, что ее рейс приземлился, сообщило табло. Это тогда он рванул к кофейне здесь же, неподалеку, взял кофе и вырвался на улицу. Ждать. Замерев на месте, затаив дыхание. И лишь иногда чуть крепче сжимая пальцы со стаканчиками.
А когда она вышла, в очередной раз будто получив удар под дых от осознания, что Поля рядом и никуда не денется, Иван сделал шаг к ней.
– Привет! Я на машине.
Если бы не чемодан, она, наверное, подпрыгнула бы. Но вместо этого подняла голову и проговорила:
– Вероятно, надо сказать спасибо. Но меня интересует – зачем?
Мирош стоял напротив нее в кроссовках, джинсах и рубашке с длинным рукавом, но все же совсем не по погоде одетый. Днем было жарко, почти как летом. К вечеру пришлось вспомнить, что апрель даже в миг своего исхода – не июль.
– Было бы лучше, если бы ты, не зная толком дороги, добиралась одна? – пожал он плечами. – А у меня есть тачка, отнюдь не шапочное знакомство с Берлином и кофе.
– Всегда и везде существует служба такси, а ты мог бы найти себе занятие поинтереснее.
– Если я тебе скажу, что меня Марина попросила, тебе легче станет?
– Подрабатываешь водителем?
– Кручусь как могу, – улыбнулся Иван и подошел совсем близко, протягивая ей стаканчик со все еще горячим напитком. – Давай меняться. Ты мне чемодан, а я тебе трубку мира. В смысле… чашку.
– Я не хочу кофе, тем более, вечером, – отказалась она. – Еще меньше я хочу ехать с тобой. Но ты же не отвяжешься! И подумай еще раз, прежде чем ответишь: тебя действительно послала Марина?
Улыбка с его губ стерлась. Он глянул по сторонам и, увидев в паре шагов от них урну, выбросил туда оба стакана. Потом снова вернулся взглядом к Полине и абсолютно спокойно сказал:
– Нет, не Марина. Но у меня есть машина, а у тебя особо ценные пальцы. Поскольку работать мы начинаем прямо завтра с утра, мне хотелось убедиться, что ты доедешь в целости и сохранности и нормально отоспишься.
– Зачем врать? – Полина пожала плечами и протянула ему ручку чемодана. Иван перехватил, не коснувшись ее ладони, и ответил:
– Ну я же врун. Не могу не врать.
– Гостиница далеко? – глухо спросила она.
– В центре. Придется покататься. Устала?
Полина кивнула.
– Пойдем, – мягко проговорил он. И показал в сторону стоянки. Если бы мог, на руках ее отнес бы в машину. Потому что она устала, потому что от него. – Холодно, еще замерзнешь. В графике грипп не предусмотрен.
– Кто бы говорил! – хмыкнула Полина и пошла за ним следом, прогоняя дикое желание схватиться сейчас за его ладонь, как совсем недавно за ее хватался Лёнька.
– Я бросил нырять в октябре.
Она сбилась с шага и пропустила вдох, замерев на мгновение. А придя в себя, спрятала руки глубоко в карманы куртки и спокойно сказала:
– Зря! Ловкий маневр, безотказно работает.
Он обернулся через плечо. И то, что отразилось на его лице, имени не носило. Было нечитаемо. Да он и не позволил бы ей прочитать. Дрессировка. Сам себя выдрессировал.
– Голос, Штофель, – отчеканил Иван. – Мне его в Торонто два года ставили.
– Рада за тебя, – она сделала вид, что разглядывает окрестности. – Правда, рада.
– Вообще-то, я за тебя тоже, – пробурчал Мирош и, подойдя к одной из машин, пиликнул ключом. Погрузил чемодан в багажник и открыл дверцу переднего сидения перед ней. – Карета подана, ваше величество.
– Тебе недолго осталось терпеть, – отрезала Полина, по-прежнему не глядя на него, и села в машину.
Он устроился рядом. Взялся за руль, повернул ключ. И улыбнулся, произнеся неожиданно легко, поскольку едва ли это тоже было враньем, частью его грандиозного плана непробиваемого игнора госпожи Штофель:
– А я не терплю, – у меня мозг пылает, я не помню, когда нормально спал, каждую секунду я боюсь напороться на твой взгляд и боюсь на него не напороться, ловя мгновения рядом, – я просто работаю.
Полина повернулась к нему и почувствовала электрический разряд – в голове, там, где отчаянно бились странные воспоминания и ощущения. Прямо перед собой она ясно увидела чуть сильнее заметный под не успевшей погаснуть лампочкой в салоне неровный и бледный шрам. «Допрыгался!» – смеялся тогда Ванька, рассказывая ей о его происхождении.
И детские ладошки, с порезами от ракушек.
Полина сглотнула и отвернулась.
– Хорошо, – глухо сказала она. – Хорошо, если так.
– Ты была с семьей? – невпопад поинтересовался он. Они вырулили с парковки и теперь ехали по хорошо освещенной трассе к городу.
– У сына день рождения. Я должна была съездить.
«У племянника», – прострелило в нем, и он вернулся к дороге. Пальцы на руле сжались чуть крепче. Почему-то мысль о том, что ее сын – это его племянник, пришла к нему только сейчас. Никогда не думал. Никогда, даже тогда, когда…
– Сколько ему? – спросил Иван, хотя провел арифметический подсчет и знал наперед.
– Четыре.
Четыре. Плюс девять месяцев на беременность. Очень скоро. Слишком скоро после него. И тогда, когда впервые увидел ту статью про семейство Штофелей, боль была нестерпимая, и сейчас. Разве только теперь он имел и другое знание. После всего – она снова пришла к нему.
И не понимал, истина – его скупой подсчет или их «Второе Рождество» на пятничной репетиции. Это душило.
– Он не с тобой живет? – Иван тормознул на светофоре и будто от нечего делать глянул в зеркало заднего вида. А потом добавил: – Прости, я читал твою анкету.
– Наверное, для того и анкеты, чтобы их читали, – вздохнула Полина. – Лёня живет с отцом, в Одессе.
Леонид Штофель. Звучало красиво. И выглядело тоже – на страницах для глянца.
– Ты очень много успела. Далеко ушла, – сказал он.
– Ты ушел дальше, – Полина откинула голову на спинку кресла и совсем отвернулась к окну.
Усталость накатывала огромными волнами, она почти тонула в ней. И Ванькин голос не спасал, как раньше, а удерживал в этой усталости, не давая ей выбраться и сделать хотя бы один-единственный вздох.
– Это иллюзия. Стою там же, только понтов больше.
– Ты ушел дальше, – упрямо повторила она.
Мирош резко повернул голову к ней. В темноте она не видела, к своему счастью, того, что отразилось в его глазах. Сейчас они казались черными, густая зелень скрадывалась мраком. Так же, как из ее – исчезли и лед, и свет. Вечерний час – и друг, и враг. Впрочем, наблюдал он сейчас только ее светлые волосы и затылок. Она не поворачивалась. И не пыталась поймать его взгляда.
Если бы он хоть перед собой мог притвориться, что не понимает, о чем она! Но он понимал. Арифметика – фуфло.
– Поэтому ты решила догнать меня в этом альбоме, – дрогнувшим голосом произнес Иван и снова посмотрел прямо перед собой туда, где длинными белыми полосами разметки убегало вперед отведенное им время.
Полина выпрямилась и выпалила:
– Если сейчас ты назовешь мне хоть одну причину, почему я должна была отказаться от предложения, которого не искала, я обещаю, что подумаю над тем, как избавить тебя от моей царственной персоны.
– Не назову. Не потому что ее нет, а потому что таких, как ты, профи… еще поискать. Могли и без прослушивания обойтись, но это мое частное мнение, Маринке не говори, – хохотнул он.
– Не скажу, – бесцветно проговорила она и снова откинулась в кресле. Эта вспышка отняла у нее последние силы, и Поля не могла больше думать ни о чем, кроме душа и кровати. Да и не хотела. Любые мысли – как блуждания в темноте. И ее светлая сторона давно стала темной. Тускло маячила лишь работа, заставившая все же поинтересоваться: – Завтра во сколько и где?
– Гостиница буквально в двух шагах от студии. Рыба-молот предусмотрела. Завтрак в семь в ресторане, потом дружно, выстроившись, как в школе, по двое, переходим через дорогу. Можно гуськом, но так дольше будет. Ну и, соответственно, впахиваем. Ты по графику завтра до часу дня работаешь, потом будем другие инструменты писать, а ты отдохнешь… Чтобы не терять времени, после четырех – у нас встреча со сценаристом и режиссером. Обещают выдать мегасценарий. Еще планируем фотосессию для альбома, только я понятия не имею, когда это будет. Но по ночам спать дадут точно.
– Сон – это прекрасно, – кивнула Полина и усмехнулась: – Завтрак – тоже.
– Добро пожаловать в мой мир! – рассмеялся Иван. – К концу этого марафона только два желания останется – спать и жрать.
– Скажи, что ты шутишь.
– Ну, еще послать все к черту и устроиться куда-нибудь банальным слесарем.
– А как же Торонто? Настолько хуже слесарного дела?
Перед его глазами мелькнула скрючившаяся на стуле возле больничной кровати фигура отца. Нет, там за стенкой размещалась даже отдельная комната с удобным раскладным диваном. Жизнь бы почти ничем не отличалась от обычной. Если бы не ломка. Его уже в самолете ломать начало.
А помнился отец на стуле.
– Вероятно, оно видится мне в радужном свете, потому что я ему не учился, – должно было прозвучать дурашливо, а вышло глухо. – Осенью, наверное, вернусь туда на несколько месяцев. Еще не знаю.
– Не представляю тебя в консерватории, – задумчиво сказала Полина.
– Я тоже не представлял. Но там это иначе все организовано. Есть даже курсы для великовозрастных лбов без понимания, для чего нужны ноты, вроде меня. Я выбрал вокал, сольфеджио и ходил к преподавателю фортепиано. Ну и сопутствующие дисциплины тоже. Все боялся на приват-монстра, вроде твоего Аристарха, напороться, но обошлось.
– Аристарх неповторим, – улыбнулась она. – Второго такого нет нигде.
– Он тебя потом… – Иван запнулся, – потом и дальше муштровал?
– Да, – коротко бросила она.
Спросить, пускал ли впоследствии Фастовский ее на рождественские концерты, Мирош не решился. Довольно прозвучавшего короткого ответа, от которого разболелось у обоих. Ладно он. Ей – за что? За то, что ее оставили за несколько дней до похода в ЗАГС, выбросили из жизни, как ненужную вещь?
Горло перехватило спазмом. Он сильно переоценил свои возможности, когда ехал сюда встречать. Не надо было. Таранич собиралась отправить Вайсруба на такси, чтобы не заблудился.
«Ну, я-то не заблужусь!» – совершенно искренно заверил ее Ванька.
В прокат они взяли автобус – для нужд группы. Машину арендовал персонально только Мирош. Может быть, ради одного этого мгновения – ждать Полину на выходе из аэропорта.
Хотя решилось все в одно мгновение. Вот Сашка у стойки администратора набирает службу такси. Вот Мирош прыгает в авто, чтобы ехать.
– Зато ты там, где ты есть. А он… на пенсии? – вытолкнул из себя Иван.
– Пока еще не позволил себя туда выгнать.
Оп-па…
– Общаетесь? После всего?
– После чего? – искренне удивилась Поля.
– Ну, он к тебе… ладно, неважно… – проезжающая на встречной полосе машина на мгновение озарила салон, выхватив светом фар его окаменевшее лицо и крепко сжатые челюсти. Они двигались по Мерингдамму, пробираясь к Ландверу. В этой части Берлина Мирошу всегда казалось, что он не выезжал за пределы собственной страны. Город напоминал о себе вывесками, поведением автомобилистов на дорогах и большим количеством велосипедистов, которых даже сейчас, в почти ночное время, было немало.
Глава 11
– Еще минут пять, и мы на месте, – проинформировал он Полину, потому что молчать было невыносимо. Слушать больно – но не слышать… невозможно. Сейчас, когда в салоне даже воздух наэлектризован.
– Ну сообщи мне еще Берлинское время и температуру забортной воды, – улыбнулась Полина и повернулась к нему. Вцепившись в ручку дверцы, в мелькающем свете она откровенно и внимательно разглядывала его лицо, но старательно избегала шрама на виске.
– Берлинское время – 22:42, – рыкнул он, глянув на часы. – Температура воды – интересует в каналах или в Шпрее?
– Не сердись, пожалуйста, – попросила Поля и коснулась пальцами его плеча. – Я еще не отошла от самолета.
Мирош вздрогнул от прикосновения, и мышцы под ее ладонью напряглись.
– Я не сержусь, – медленно, глухо, считая удары сердца, чтобы не шарахнуться в сторону. – Я серьезно. В каналах или в реке?
– Неважно, забудь, – сказала она, почувствовав его напряженность, и убрала руку.
«Забудь» – немного не то слово, но комментировать он не стал. Равно как и не позволил себе облегчения, чтобы ни единая мышца не дернулась на его лице. Довольно того, что она и так заметила.
Больше всего он боялся ее вопросов. Боялся, что она начнет спрашивать. Что пять лет – не срок давности для его преступления. И что однажды она озвучит все, что сейчас камнем лежало между ними. Потому что не знал, как отвечать.
Просить прощения – он не имел права. Прощение – это разговор. Это попытка выгородить себя. Это возможная вспышка надежды, а никаких надежд ей давать было нельзя. Объяснять – это тоже путь к пониманию. И лучше всего было бы и дальше молчать, как-нибудь продержаться эти недели, отбыть концерт и потом попытаться заново собрать самого себя.
Но, Господи, если только она начнет задавать вопросы!
Нет, он придумал стройную версию о том, что одним из негласных условий лэйбла, с которым они заключали тогда, в самом начале, договор, был его холостой статус. А озвучить это ей лично он так и не сумел. И что не справился с ответственностью и обязательствами. Ему было двадцать лет, и он слишком спешил жить. Может быть, так это хоть немного примирило бы ее с его побегом, но едва ли добавило ему очков – он все равно оставался бы трусом и предателем. Мудаком, который ее бросил.
Вместе с тем, Мирош не представлял, как сказать все это вслух так, чтобы она поверила. Но, справедливости ради, он и не представлял себе никогда, что однажды они будут вместе ехать по Халлешес Уфер, чтобы вместе заселиться в отель на Габриэле-Тергид-Променад, а уже на следующий день вместе записываться в Ханса Тонстудио – часами в одном помещении. Каждое из этих «вместе» откалывало по куску от его окаменевшей скорлупы. И, выбираясь наружу, он не знал, как поступать, действуя спонтанно, как в этот вечер.
Как прямо сейчас, когда они сворачивали на нужную улицу и оставалось всего несколько мгновений до того, чтобы из-за поворота показалось здание гостиницы.
Иван снова обернулся к ней и резковато спросил:
– У тебя есть любимая песня в нашем альбоме?
– Это просто работа, – проговорила Поля, не оставляя места для маневра на эти оставшиеся мгновения. Всё заканчивается. Дорога, разговоры, отношения.
– А у меня есть, – выпалил он. – «Линда». Она для меня – почти все. Я потому так бесился в пятницу. Но ты прости – это же и правда работа.
– Я понимаю…
– Ну и хорошо, – губы его чуть искривились – не иначе оттого, что вот сейчас ни черта она не понимала. И он подрулил к парковке отеля. – Приехали! Жить будешь?
– У меня нет вариантов, Иван, – отозвалась Полина.
– А их ни у кого нет. И не было никогда. Ладно, пошли, нас ждут, – с этими словами Мирош отстегнул ремень безопасности и вылетел из машины. Чемодан из багажника – колесами на асфальт. Поежился от ледяного ночного ветра. Обернулся к выбравшейся со своей стороны госпоже Штофель и почти задохнулся от того, как ветер подхватил ее светлые волосы – ярко освещенная иллюминацией улица, бледное лицо без капли косметики, худенькие плечи. Ей будто опять двадцать и несравнимо больше одновременно. И ему казалось, что он почти слышит так и не заданный ею вопрос: за что?
Сбросив с себя наваждение, он ломанулся ко входу, прямиком к администратору. Его знаний немецкого вполне хватало, чтобы объясниться с ним на пальцах. Когда подоспела и Полина, он, оглянувшись к ней через плечо, буркнул:
– Паспорт давай. Наши номера под крышей.
– Все под крышей? – спросила она, протягивая документ.
– Мы порядочные карлсоны. По коридору с десяток номеров, я не считал. Твой – девятьсот двадцать четвертый. Ресторан – справа от стойки, вон там, – Мирош махнул рукой в нужном направлении. – Сейчас все наши там пиво пить должны. Присоединишься?
– Нет, – она протянула руку за ключом. – Я правда очень устала.
Ключ приземлился ей на ладошку. Паспорт вернулся в сумку.
– Пошли, я тебя заброшу, – буркнул Иван и направился к лифту вместе с ее чемоданом.
– Я сама могу! – она попыталась взять у него свои вещи. – А тебя наверняка ждут.
Ванька зло рассмеялся и сдвинул в сторону ручку, не давая ей дотянуться и старательно избегая касания. Потом нажал кнопку вызова и проскрипел:
– Господи, Штофель, ну не тринадцать же лет тебе, а! В номер докантую и спущусь.
– Не тринадцать, – буркнула она. – У меня есть к тебе просьба. Если тебя не затруднит, вспомни, пожалуйста, что у меня есть имя.
Он застыл, глядя прямо перед собой.
Зорина. Все на свете его зори. Зоринамоемпотолке.
Текст сглотнулся.
Дверь лифта раскрылась. И навстречу им выскочила Славка Таранич, клипая водянистыми глазами в белесых ресницах.
– Мирош! – взвизгнула она, явно обрадовавшись. – Ну наконец-то!
– Что наконец-то? Мелким спать давно пора, – потусторонним голосом отшутился Иван. – А не пиво хлебать с матерыми рокерами.
– Мне уже было восемнадцать!
– Твои восемнадцать – заноза в заднице твоей матери.
Но барышня почти с него ростом все равно широко улыбнулась, продолжая взирать на своего кумира влюбленными глазами.
– Это Полина, наша солистка, это Ярослава – дочь Марины, – посчитал Иван нужным прервать паузу. И вкатился в лифт вместе с чемоданом.
– Здрасьте! – брякнула Славка Полине и снова вцепилась клешнями в Мироша: – Но ты же в баре будешь, да?
– Лифт не S-банн[1], и моим пальцам больше ничего не грозит, – негромко сказала Поля. – Иди!
– Зор… Полина, поехали.
Она нажала на кнопку и тяжело оперлась на зеркальную стенку кабины. Двери, наконец, закрылись, и табло с яркими желтыми цифрами стало отсчитывать этажи. Теперь они молчали. Обессилевшие, измученные, не способные поднять друг на друга глаза. Даже вздрагивать от сменяющих одно другое чисел – их собственного обратного отсчета – они не могли. Аромат ее духов, сейчас вдруг сгустившийся в замкнутом пространстве, проникал ему под кожу, заставляя сунуть свободную руку в карман с тем, чтобы сжать в кулак. Лишь бы она не видела.
А единственное, что видел он, вперив взгляд в пол, – ее туфли без каблуков и на шнуровке. Удобные дорожные туфли. Практичные, но изящные. И тонкие щиколотки, выступающие из них узкой полоской голой кожи, почти сразу исчезающей под джинсами.
Больше он ничего не различал. И сознавал, что ничего эротичнее этой тонкой полоски кожи и аккуратной округлой косточки в своей жизни не знал.
Лифт дзенькнул и остановился. Двери раскрылись, Иван выдохнул:
– Направо, предпоследняя комната.
Послушно повернув в указанном направлении, Полина шла по гостиничному коридору с приглушенным матовым освещением. Рассматривая каждую дверь, которую они проходили, глупо пыталась угадать, за которой из них может быть временное пристанище Ивана. Как будто это могло что-то изменить.
Он брел следом, на мягкой поверхности пола его шагов было и не слышно. Когда они оказались у 924-го номера, он замер, пока она возилась с ключом.
Отворив, Полина протянула руку к чемодану.
– Спасибо, что встретил, – проговорила она. – Спокойной ночи.
Он неловко кивнул, пробормотал ответное «Спокойной ночи» и развернулся на каблуках, чтобы уже через минуту скрыться в собственной комнате – через дверь от ее. По той же стороне.
По?линых сил хватило лишь на то, чтобы раздеться, включить будильник и упасть в кровать. Понимая, что они сейчас с Иваном странным образом очень близко, но так бесконечно далеки. Укутавшись в одеяло, как в кокон, она замерла в нем до самого утра. Только слезы медленно текли по щекам и впитывались в подушку, пахнувшую лавандой.
[1] S-Bahn (нем. S-Bahn от нем. Stadtbahn, нем. Stadtschnellbahn или нем. Schnellbahn), железная дорога городской метрополии (в отличие от U-Bahn, подземной железной дороги) – используемый как городской, пригородный и ближний междугородный транспорт, один из видов рельсовых систем в Германии, Австрии и Швейцарии, имеющий аналоги в других странах под названиями городская железная дорога (cityrail), городская электричка (использующая как электропоезда, так и рельсовые автобусы), «Лондонская надземка» и т. д.
