Текст книги "Поскольку я живу (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Они сидели в кафетерии при клинике и пили кофе с горьким привкусом конца. Солнце играло бликами на его поверхности, а Иван хотел выключить это солнце, оно теребило ненужными воспоминаниями, которые сейчас были не к месту. Это потом он разрешит себе вспоминать. Это потом он позволит совести овладеть собой. Это потом он даст себя раздавить.

Не сейчас.

– Хорошо, – просто ответил он Фридману, не находя нужным возражать. Без Милы – значит, без Милы.

– Мы обратились в агентство, которое возьмет на себя все хлопоты, – продолжал говорить тот. – Нерешенным остается только вопрос с собакой. Вернее, Дмитрий Иванович просил отдать ее вам, если вы согласитесь. В противном случае, Лорка будет передан в приют, где ему постараются в ближайшее время найти семью.

Иван встрепенулся и не веря всмотрелся в темные глаза под седоватыми бровями собеседника. Скулы свело от усилия удержать в себе горечь.

– Лорка… наш хаски? – спросил Мирош пылающими губами, облизнул их и потянулся к чашке.

– Да, совершенно верно. Если быть точным, Фриск Стил Фэнг от Марлеон Дусвик.

– Я не помню его имя по паспорту.

– Ваш хаски, Иван Дмитриевич. Так какие будут указания?

– А он где?

– Сейчас у меня, – усмехнулся господин Фридман. – Ваш отец привез его с собой, но в клинике собаку держать невозможно, и мне пришлось забрать его к себе. Однако мы каждый день выгуливали его в парке поблизости, пока ваш отец мог ходить. Позднее у него отняло ноги, и… Лорка остался на моем попечении.

Иван сглотнул. Отняло ноги. Как это – ноги отняло? У папы, который носился со зверем по яблоневому саду вокруг их старого дома – ноги отняло?

– Он тяжело умирал? – вырвалось, он не хотел знать, но вырвалось.

– Умирать, Иван Дмитриевич, вряд ли бывает просто, – мрачно ухмыльнулся Фридман. – Но здесь максимально облегчили его симптомы. Можно сказать, что до последних дней ваш отец вел полноценный образ жизни.

Самое главное спросить – не говорил ли о нем отец – Мирош никак не решался. Он лишь нервно помешивал ложкой жидкость в своей чашке. И пытался понять, как много времени придется пробыть здесь, в этой кофейне. И что делать дальше. И как вдруг так вышло, что он сам – сам! – убедил папу в том, что они чужие.

Но неожиданно Фридман, не дожидаясь дальнейших расспросов, заговорил:

– Дмитрий Иванович, кроме прочего, настоятельно просил не тревожить вас до самого конца и не отвлекать от работы. Это было одним из его желаний – дать вам возможность нормально работать в эти месяцы.

– Он это чем-то объяснил? – опешил Ванька.

– Мне – нет.

Вот так. Хоть бейся, хоть голос срывай – объяснения нет. Но он и сам давно перестал давать объяснения своим поступкам. Для того чтобы сейчас непонимающе смотреть на постороннего человека, которого отец зачем-то уполномочил говорить с ним вместо себя. Кто, черт подери, держал его за руку, когда он отходил? Как он мог отходить, не держась за чью-то руку?

– Так что будете делать с собакой? – поинтересовался Фридман после некоторого молчания.

Ваня оторвал глаза от окна, в которое смотрел до этого, и вернулся в действительность, где ему предстояло решить судьбу собаки – большего не оставили.

– Я заберу Лорку, – кивнул он. – Если можно – сегодня. И мне… мне надо знать, какие нужны документы, чтобы взять его на борт.

– Я все подготовлю, Иван Дмитриевич, не волнуйтесь, – не без облегчения согласился душеприказчик. – Остановиться вы можете у нас. Там вам будет удобнее, чем в гостинице.

И в этом тоже спорить смысла не было. Мирош слишком сильно устал для споров. Растер ладонью затекшие позвонки на шее, понимая, что еще немного – башка отвалится напрочь, и вдруг спросил:

– Вы были знакомы? Зачем вы все это взяли на себя? Вы же не посторонний, да?

– Помимо щедрого денежного вознаграждения сейчас, в прошлом Дмитрий Иванович очень выручил меня и мою семью.

– Могу я знать, каким образом?

– Вам не понравится.

– И все же.

Фридман хитровато улыбнулся из-под своих мохнатых бровей и подмигнул, что так нелепо смотрелось сейчас, в этих стенах и в этой ситуации:

– В девяносто пятом ваш отец помог нам драпануть из страны с некоторой частью общака развалившейся строительной компании, когда мне грозила расправа.

– Потрясающе, – нервно хохотнул Мирош, проникнувшись и трагизмом, и пафосом.

Лорка его, кажется, не узнал. Ну правильно, зачем узнавать предателей? Иван бросил его пять лет назад так же, как бросил всех. Для пса целая вечность. Он только ткнулся в руку Фридмана, когда они вошли в дом этого, как оказалось, чуть ли не друга молодости господина Мирошниченко. А потом ретировался в другую комнату, выглядя при этом так, будто бы сам в трауре. «Он с последней встречи с вашим отцом места себе не находит», – пояснил Семен Амосович. И невдомек ему было, что у Ивана этого времени с последней встречи – несравнимо больше. Ему себе где место теперь найти?

Впрочем, его и не спрашивали. Уложили на положенном – в комнате для гостей, попытавшись сперва накормить ужином, но совершенно безуспешно. Единственное, чего Мирош хотел сегодня и сейчас, – это спать. Хотя бы немного спать, потому что впереди очередной трудный день. Морг. Крематорий. Оформление документов для перелета.

А потом он будет дома. Потом будет море. Он обязательно увидит море, в котором вода такого же цвета, какой достался глазам двух самых дорогих в его жизни людей.

С тем и засыпал под мерное тиканье часов на полке. Кто, к черту, еще пользуется механическими часами с такими громкими стрелками? Каждый их шаг – будто бы отдирал мясо от кости в его висках. Кожу снимал с черепа. Ему и снилось, что он без кожи. Сплошная кровоточащая рана, касавшаяся ладони человека, который никак, никак, совсем никак не походил на его отца. Одна грудная клетка осталась – мощная, сильная, в которой самое теплое сердце на свете.

Под исход этой первой без отца ночи, когда Иван путал сны с воспоминаниями, блуждая в них пилигримом, в себя вернул его Лорка. Дверь скрипнула от того, что он вошел в комнату, но не это всполошило. А прогнувшаяся под массой собачьего тела кровать. И вот уже горячее и часто вздымающееся пушистое брюхо прижато к руке. Иван повернул к хаски голову в полумраке занимающегося дня и подумал, что все и всегда возвращается в исходную точку. Вот и Лорка к нему вернулся.

– Узнал все-таки? – прошептал он собаке. Но вместо ответа пес положил морду ему на плечо. Так они и лежали уже до утра, уткнувшись друг в друга.

А новый день навис над ними тяжелыми облаками над пальмами, глядящими в окна. Он обещал дождь, в этой жаре – наверное, благословенный. Когда Иван выполз из своей комнаты, Лорка отвел его на кухню – истинный пес-поводырь. В доме было светло и тихо. И только у плиты крутился парнишка старшего школьного возраста – лохматый и заспанный. Он походил скорее на внука Семена Амосовича, чем на сына. И глядел, несмотря на сон в глазах, с любопытством и, пожалуй, искренним интересом.

– Доброе утро! – поприветствовал его мальчик с чуть более сильным акцентом, чем у Фридмана-старшего. – Ты – Мирош! Я люблю твои песни!

Такой прием с утра пораньше в сложившихся обстоятельствах несколько обескураживал. Иван поздоровался в ответ, но малый, кажется, не особенно нуждался в приветствиях. Он занялся кормежкой – гостя, собаки, себя, без умолку треща, и, видимо, в этом заключались и его соболезнования, и сочувствие, и растерянность.

– У меня ваш первый альбом еще с детства. Можно сказать, вырос на нем. Каждый день в ушах. Другие тоже все есть, даже последний качнул, только еще ничего не выучил оттуда. Никогда не думал, что ты будешь у нас на кухне сидеть… это ж, блин… я даже не знаю…

– Хочешь автограф? – улыбнулся Иван, чувствуя себя древним, почти динозавром.

– А у меня есть, – смущенно ответил парень. – Я ездил на ваш концерт в Барселону три года назад с отцом. Вернее, мы там отдыхали, а на концерт попали, потому что вы приехали.

– Понравилось? – улыбка стерлась. Они с отцом ни на концерты, ни на футбол не ходили. Не пришлось, куда-то ушло все в песок на берегу Черного моря, как если бы и не было. Но ведь было же. Доверие, слепое обожание, щенячья преданность. И лет ему было столько, сколько этому мальчику. А ведь у каждого свой собственный груз недосказанного.

– Спрашиваешь! Круто! Даже папе понравилось!

Нравилась ли его музыка собственному папе, Ванька тоже так и не спросил у него. Жалко. Наверное, хотелось знать.

– Ну если не автограф – то чего тебе? Могу оригинальный диск прислать. Или билет на концерт, хочешь?

– Не! Я в августе еду в Киев. Подарок на совершеннолетие. И буду у тебя… Ты мне лучше привет передай.

– Ну, привет так привет. Как звать тебя?

– Ян. Но лучше скажи, что привет Тель-Авиву за вкусный кофе, – и перед Иваном на столе оказалась большая чашка с дымящимся ароматным напитком.

– Заметано, – кивнул Мирош.

Еда глоталась с трудом, а вот кофе пришелся неожиданно кстати. Выручил. Хоть как-то проснувшись, Иван позволил этому дню наступить. И, схватившись за телефон, занялся делами насущными. Пусть здесь все взял на себя господин Фридман, надо было подготовить остальное дома.

Звонок Игорю, начальнику отцовской охраны. Дмитрий Иванович вбил этот номер в его телефон в Торонто на всякий случай. Иван сохранил. Вот когда пригодилось. Но, как оказалось, дома тоже уже все были оповещены. Их должны встречать в одесском аэропорту, как только сообщат о рейсе прибытия. К похоронам шла подготовка. А Иван был лишним участником спектакля под названием «Уход Дмитрия Мирошниченко».

Не так много ему оставалось. Присутствовать на кремации.

И ничьей вины нет в том, что он сам так однажды захотел. В Торонто еще можно было все изменить, а сейчас и не деться никуда. Ни во что не вцепишься.

Потом явился Фридман, вручил ему сумку со словами: «Здесь личные вещи, можете их забрать». И Иван забрал, так и не рискнув влезть внутрь. Сил туда лезть у него не было. Видеть перед собой вещи, которых касалась рука, вот та, ледяная рука человека, которого он не узнал? Думать об этом он не мог.

Ближе к ночи, когда все было уже кончено, а билеты до Одессы забронированы, в очередной раз прорвался материн звонок. И если до этого он ее игнорировал, то сейчас предпочел принять вызов – еще не хватало, чтобы она явилась и устроила свой традиционный концерт, когда не следует.

 – О-о-о-о, – протянула Мила в трубку, едва он ответил. – Ты сделал одолжение и решил со мной поговорить?

– Нет. Я хотел тебя попросить, – сухо сказал Иван.

– Попросить? – удивленно икнула мать.

– Да. По возможности не звони мне больше. Хотя бы ближайшие трое суток, пока не пройдут похороны.

– Что значит «пока не пройдут»?! Я потому и звоню! Я ничего не знаю… когда… где… как…

– Тебя там не будет, Мил. Он не хотел.

– К… как? – она поперхнулась собственным вопросом и громко всхлипнула: – Но я хочу попрощаться! Я больше не увижу его никогда. Ладно он – никогда меня не любил, не жалел. Всё делал мне назло. Но ты же должен понимать, каково мне. Ты же не такой, как он. Ты не можешь быть, как он!

Последнее она визгливо выкрикнула и разразилась рыданиями.

– Еще недавно ты утверждала, что я такой же, – медленно заговорил Иван, не слушая ее плача. Его собственный плач – где-то глубоко внутри – все еще не разразился, но ворочался неясной тяжестью. – Смотреть не на что, его кремировали.

В трубке повисла тишина, которую прервал потусторонний Милин голос:

– Ты не мог так поступить.

– Мог. Все будет так, как он просил. Это единственное, что я могу для него… – в горле запершило, Иван, беспомощно глядя на пса, протянул к нему руку и коснулся его головы. – Он никого не подпустил в конце, но сейчас я тебя не пущу.

– Я прошу тебя, пожалуйста. Ванечка! – заныла мать. – Я без него не смогу-у-у…

Мирош слушал ее стоны и с трудом сдерживался от того, чтобы бросить трубку. Видимо, то и держало – сейчас ее горе было настоящим. И жалость в нем оказалось сильнее того, что он считал правильным или неправильным. Ее горе было звонким, кричащим, чистым. Но и его… его горе, отцово горе… как так вышло, что он только сейчас вдруг понял?

– Что ты ему сделала? – медленно спросил Иван.

– Почему ты не спросишь, что сделал мне он?

– Он тебя не любил. Но был с тобой все эти годы, до тех пор, пока… – Иван замолчал. До него и правда начало доходить. Отец терпел все выходки жены до тех пор, пока не всплыла история с Полиной, а это значит… – Как ты его удержала? Правда мной, да? Все-таки мной? – вырвалось у него одновременно с принятием этой странной истины.

– Я люблю его. После всех его предательств – я его люблю. А он даже мертвый меня предал, – и Мила снова зарыдала в трубку, пока Иван привыкал к этой удивительной истине – он сам, всей своей жизнью всем им задолжал. Не будь его… просто не будь его… Полина росла бы с отцом, который ее любил. Наверное, любил. Дмитрий Мирошниченко на редкость умел любить. И прощать. Прощаться только у него не выходило ни черта. «Вернемся и встретимся» вместо «У меня хондросаркома».

А еще он не забывал повторять, что гордился сыном.

– Прости, я ничего не изменю. Будет так, как он хотел, – четко, почти по слогам произнес Иван, снова прерывая материны рыдания.

– Поступай, как знаешь! – она опять сорвалась на крик. Он был злым и гадким. – Оставайся сам. Ненавижу тебя. И тех двух дряней – ненавижу! Ни о чем не жалею, слышишь? Ни о чем!

После этого телефонный звонок отрубился. Вызов был завершен. Сама она сбросила, или на ее карте просто закончились деньги, Иван не стал задумываться. Он просто сделал сейчас еще одно открытие. Которое открытие за эти десять минут: ничего уже не больно. Предел прочности наступил. Наверное, он и не сможет больше чувствовать так, как чувствовал раньше.

Но когда спустя три дня после похорон, вернувшись в Киев и познакомив Лорку с Карамбой, в своей квартире Ваня все-таки раскрыл отданную ему Фридманом сумку с вещами отца, скрутило страшно. Там, в этой сумке, вместе с предметами одежды и гигиены, были диски его записей и записей Полины – все, кроме последнего, общего. Наверное, Мирошниченко-старший так и не узнал – и хорошо, что не узнал. На одном из По?линых даже имелся автограф. Нелепо, бессмысленно вот так по наследству автографы получать. И еще альбом с фотографиями, где их снимки были перемешаны. Его – знакомы. С самого детства и всю жизнь. По?лины – вырезки из журналов и то, что можно найти в сети, снятое для масс-медиа. Еще несколько – сделаны просто на улице, похоже на то, как фотографируют папарацци, видимо, по отцовскому заказу, с маленьким белокурым мальчиком, который, Иван знал это точно, отцу внуком считался. И лишь на последней странице – фото у дерева магнолии, которое походило на обычный снимок из семейного архива. Там Поля держала на руках своего сына, похожего на нее как две капли воды. Она права. От Штофеля ничего. И от него – ничего. Кроме общего на их семью генетического кода. А еще он тоже был мальчиком, которого не любила его мама.

Что ж, если чему Иван и научился за эти годы, так это знанию, что у каждого свой жертвенный алтарь.

Глава 18

Телефон заходился мелодией входящего звонка. Полина взглянула на экран – номер был незнакомый. После недолгих раздумий все же решила ответить – мало ли, и сместила зеленую кнопку пальцем.

– Полина Дмитриевна? – раздалось на другом конце. Ровно и по-деловому.

– Да, – в тон проговорила и Полька. – Слушаю вас.

– Вронский Артемий Викторович беспокоит, я адвокат Дмитрия Ивановича Мирошниченко и звоню вам по его поручению. Нам необходимо встретиться.

– Что, простите? – переспросила Полина, решив, что ослышалась.

Не ослышалась.

Через секунду этот… адвокат с фамилией из русской классики с легким нажимом в голосе повторил:

– У меня поручение. От Дмитрия Ивановича. К вам.

– Вы точно ничего не перепутали? Это несколько странно…

– Вам не знакомо это имя?

– Знакомо, если, конечно, мы говорим с вами об одном и том же человеке.

– Я думаю, об одном. И поверьте, в ваших интересах согласиться на встречу. Информация, которой я располагаю, очень важна для вас.

– Тогда это тем более странно, – усмехнулась Полина.

В трубке замялись. Видимо, обдумывали следующие слова, прозвучавшие уже не совсем по-деловому, но, скорее, по-дружески:

– От больших возможностей, госпожа Штофель, не отказываются.

В свою очередь Полина тоже помолчала, вспомнив визит Мирошниченко-мамы. Папа, видимо, решил действовать через адвоката. Статус. Интересно, тоже сына откупать? Бред!

Губы ее сами собой растянулись в улыбку.

– Вы хотите, чтобы я приехала в Одессу? – спросила она.

– Нет, нет, что вы! У меня в Киеве назначено несколько встреч, так что… если это возможно, и вы не на гастролях… простите, наслышан о вашем творчестве, да и Дмитрий Иванович когда-то говорил… если это возможно, то давайте встретимся сегодня? Вам будет удобно? Мне хотелось бы поскорее покончить с формальностями.

– Да, сегодня было бы удобно, – задумчиво сказала Полина, – если не прямо сейчас.

– Давайте вечером?

– Во сколько и где?

– Часов около шести в Фавор Парке. Знаете? Я здесь живу сейчас и оккупировал переговорную под свои встречи. Зал Антеро. Найдете?

– Постараюсь, – отозвалась Полина.

– Спросите на ресепшене, я предупрежу, чтобы вас проводили.

– Хорошо, благодарю.

– Если ваши планы каким-то образом изменятся, не сочтите за труд предупредить.

– Конечно, но я буду, – подтвердила Полина намерение встретиться.

– В таком случае, до вечера, Полина Дмитриевна.

Она попрощалась и отключилась, дав, наконец, полную волю своему удивлению. И некоторому чувству дежа вю. Всё уже когда-то было – сначала Ванька в ее жизни, а потом его родители.

Наверное, ей стоило бы отказаться, но любопытство взяло верх. В конце концов, человек приехал из Одессы, от имени и по поручению. А ей несложно. Встреча с Ванькой исключается, он мотается по стране. Она же с интересом послушает об очередных больших возможностях, которые ей снова грозят от этой семьи.

И все бы ничего. И даже боевой дух, как ни странно, почти в норме после той поездки во Львов на прошлой неделе – будто воздуха глотнула, и он хоть как-то оживил организм.

Вот только заявившаяся на порог буквально через день обожаемая маман не давала покоя, носясь по квартире электровеником.

И сейчас залетела – руки в муке, глаза блестят. Они у нее теперь почти все время блестят, как будто она то ли плакать собралась, то ли в истерике биться. А у Полины все чаще возникало ощущение, что ее окружают сумасшедшие. Собственно, ей и самой далеко до нормальности.

– Ты знаешь, кулинар из меня еще тот, – звонко рассмеялась Татьяна Витальевна. – Но кажется, это пицца меня одолела, а не я ее. Кто звонил?

– По работе, – традиционно соврала Полина. С тех самых пор, как любое упоминание о Ваньке и обо всем, что так или иначе могло его касаться, стало под запретом. – Мне надо будет вечером уйти.

– Далеко? Надолго? – всполошилась мать. Ровно так, как когда явилась на порог с вопросом: «Как ты попала в рекламу этой группы?!»

«По контракту», – ответила тогда Полина. Впрочем, ей пришлось ответить еще на целый ряд вопросов в лучших традициях лейтенанта Коломбо и вот уже неделю наблюдать, как мать следит за каждым ее словом и делом. Наверное, Полина даже могла бы посмеяться над этим, если бы ей самой не было слишком грустно.

– В пределах Киева, – улыбнулась дочь, – и ночевать обещаю дома.

– Ну знаешь! – Татьяна Витальевна шутя огрела ее полотенцем. – Я не спрашиваю, где ты ночуешь, лет с восемнадцати, так?

– Может, решила наверстать упущенное. Вот приехала в разгар сезона. Тоже нонсенс.

– Ну ты думаешь, у меня душа на месте, когда я увидела тебя с… этим?!

– У него имя есть, мам.

– Я даже помню какое, – Татьяна Витальевна вздохнула. – На самом деле, я ужасно рада, что ты не в этом туре и что я смогла вырваться. Хоть вдвоем побудем, как раньше.

– Я тоже рада, – Полька быстро обняла мать и спросила: – Что ты там говорила про пиццу?

– Ну так в сковороде печется… или жарится… я не понимаю, в общем, что она там делает. А у тебя и вечером по работе? Или свидание?

– По работе свидание, – Полина закатила глаза и рассмеялась. Любимое мамино: «Ты же еще молодая!» – так и сквозило в вопросах о досуге и рассказах о предприимчивых дочках подруг.

Впрочем, и свою молодость она вполне могла привести как пример. Правда, гордиться особо нечем было. Вся ее гордость – дочь. И пансионат, куда уж без него.

– Когда тебя уже кто-нибудь подберет?

– Так хочется избавиться?

– Какими интересными категориями ты меришь жизнь! – восхитилась мать. – Конечно, именно поэтому я примчалась, что хочу избавиться.

– Ага-а-а. Ускорить процесс.

– Прямо посреди сезона?

– Я помню, что у тебя душа не на месте, – Полька, сдаваясь, подняла вверх руки. – Но, на всякий случай, предупреждаю. В ближайшее время оказаться подобранной кем бы то ни было – не входит в мои планы.

Объяснять дочери, что иногда планы летят псу под хвост – бессмысленно. Татьяна Витальевна была в курсе, что ее ребенок имел об этом печальном явлении самое безрадостное представление. Но и скрывать своего облегчения от того, что с Ваней Мирошниченко Полину связывает только контракт, у нее не получалось. С того дня, как она примчалась в Киев, сжираемая изнутри, как ночными демонами, собственными страхами, и ни на минуту после Зорина старалась не выпускать Полину из поля зрения. И бдительности не теряла. Успокаивало одно: дочь уверена, что Иван на гастролях, в то время как сама Татьяна Витальевна прекрасно была осведомлена о том, что он занят похоронами и концерты тура частично перенесли и частично отменили.

А значит, они совершенно не общаются.

Думать еще и о том, что там похороны не гипотетического Д. И. Мирошниченко, а ее Димы, она уже не могла. На это ее не хватало. Скулить в отдельной комнате за закрытой дверью – хватало. Но днем – только болтать без умолку дочери на ухо.

– Ладно, – сдалась Зорина. – Пойдем, заваришь нам чаю, а я постараюсь отодрать от сковороды ту дрянь, что на ней сейчас, судя по запаху, горит. Нам еще поужинать. Потом гуляй.

Они поужинали – слегка подгоревшей пиццей. Татьяна Витальевна продолжала заменять отсутствующий в квартире телевизор, и укрыться от нее Полине удалось только в ванной, максимально растягивая удовольствие от тишины и стараясь ни о чем не думать. Впрочем, в последнее время это было удивительно перманентным ее состоянием. Она даже из квартиры выбиралась редко, если не считать поездки во Львов и приезда матери, которая ввела в ее распорядок ежедневную обязательную прогулку.

Сегодня прогулка волею Дмитрия Ивановича Мирошниченко стала для Полины самостоятельной. И чем ближе она подбиралась на своем Инфинити к Фавор Парку, тем сильнее ее одолевали некоторое беспокойство и воспоминания. Слишком четко она представляла Людмилу Андреевну с конвертом в руках, возможно, потому, что события словно закручивались по спирали, и круг сужался. Что бы Полина ни говорила тогда, в своем прошлом, разве могла она всерьез когда-нибудь подумать, что действительно вернет деньги Ваньке. Еще более ярким пятном в ней запечатлелась новая встреча с госпожой Мирошниченко, возможность которой ни одна из них, конечно же, и вообразить себе не могла.

Это был какой-то благотворительный вечер. Полина – со Стасом, Людмила Андреевна – одна. Уже тогда поговаривали об их разводе с мужем. Может быть, поэтому, а может быть, в порядке вещей, но госпожа Мирошниченко даже туда явилась уже не особенно трезвой и в течение всего вечера только добавляла, ныкаясь по углам с мартини и странным выражением глаз, которое Полина сочла бы затравленным, если бы не помнила слишком отчетливо ее рыжую дубленку и джип за спиной.

И спустя пять лет она не понимала, как могла так поступить, что подвигло, что толкало в спину, когда она, подняв подбородок, бросилась на абордаж подбитого судна по имени Мила. В то время обиды были еще слишком живы. Пальцы будто снова обожгло конвертом, сунутым ей в руки, как только она увидала Ванину мать. И Поля не нашла ничего лучшего, чем подойти к почти бывшей жене мэра и поздороваться:

«Добрый вечер, Людмила Андреевна!»

Та стояла у столика с закусками вполоборота от нее и, чтобы поприветствовать в ответ, ей нужно было повернуть голову. Как в замедленной съемке Полина наблюдала этот поворот гордого и все еще красивого профиля, в котором только-только начинало проскакивать что-то из совсем другого мира. Мира, где люди могут превращаться в ничтожество. Чуть припухшее лицо, чуть красноватые белки глаз, чуть смазанные движения. Грим и одежда последнего спрятать не могли.

И госпожа Мирошниченко, оказавшись напротив нее, стояла сейчас открывая и закрывая рот. Узнала. Исказившиеся в мгновение черты сомнений не оставляли. Узнала.

«Ты как сюда попала? – прошипела она. – Не знала, что у Вадика Соколова играют дилетанты».

«Вы промахнулись, Людмила Андреевна, – улыбнулась Полина Штофель. – Я здесь гость. Так же, как и вы».

Госпожа Мирошниченко смерила ее скептичным – насколько получилось – взглядом и потянулась за бокалом мартини.

«Не понимаю, что они в вас находят», – негромко пробормотала она, после чего опрокинула в себя всю порцию разом.

«Кто в ком?» – уточнила Поля.

Мирошниченко, не успев отнять от лица бокал, глянула на нее поверх стекла и ухмыльнулась. Потом отставила в сторону посуду и обвела всю По?лину фигуру витиеватым движением ладони в воздухе.

«Ну и с кем теперь спишь? Не просто же так тебя сюда приволокли?»

Полина тоже взяла бокал, отпила глоток и сказала:

«С мужем, если вам это действительно интересно».

«Ну на-а-адо же! А ты девка не промах! И кого поймала?»

Не успев ответить, новоиспеченная госпожа Штофель почувствовала на своей талии горячую крепкую руку, и ее обдало дорогим итальянским парфюмом супруга.

«Меня поймала, Людмила Андреевна! Представляете, какой счастливчик?» – и к ее щеке прижались его твердые губы. Идеальный во всем мужчина снова оказался рядом, как оказывался всегда. Даже когда она искала приключений там, где не надо.

Лицо госпожи Мирошниченко как-то неожиданно перекосило, и она не давала себе труда скрывать собственное удивление. И неприязнь – сейчас к ним обоим.

«Недолго плакала», – неожиданно просипела она, сбросив последнюю маску.

«Вообще не плакала, – пожала плечами Полина и повернулась к мужу: – Идем? Вадим где?»

Проблема была в том, что он тоже сбросил маску. И то, что Поля прочла в глазах такого знакомого с любой стороны Стаса, ее тогда испугало. Медленно, как хищник, он изучал потрепанную особу, стоявшую перед ним, и будто бы замер перед прыжком, прежде чем ее растерзать. А потом, медленно улыбнувшись, проговорил:

«Есть мужчины, с которыми женщины только смеются, Людмила Андреевна, – и, наслаждаясь эффектом, который произвели его слова на бывшую жену мэра, повернулся к Полине: – Соколов готовится пить штрафную, я за тобой пришел».

Стас – вечный рыцарь.

Полина вздохнула, вынырнув из событий пятилетней давности и озадачиваясь актуальным. Сегодня она пропустила несколько звонков от отца своего ребенка. И наверняка ее ожидал выговор по поводу того, что давно не общалась с Лёнькой. Штофель-старший и Штофель-младший уже третью неделю «работали» в Штатах и, как утверждал Стас, у сына получалось даже лучше, чем у него самого.

Она действительно не слышала, когда он звонил. Но кто ж в это поверит! Клятвенно пообещав себе, что завтра обязательно свяжется с ними, Полина припарковала машину на площадке у гостиницы, протопала вокруг высотки до главного входа с карусельной дверью и оказалась у стойки администратора – молоденькой барышни с фирменной зеленой косынкой на шее.

– Добрый вечер, чем могу помочь? – прощебетала девушка, улыбаясь тоже по форме.

– Добрый, – кивнула Полина, – мне нужен зал Антеро.

– У вас назначена встреча с господином Вронским? Полина Дмитриевна?

Полина кивнула.

– Он предупреждал. Идемте, я вас провожу.

Поля поблагодарила и вручила свою драгоценную тушку в руки администратора. Они поднялись на лифте на самый верхний этаж и прошли длинным коридором, пока не оказались перед широкими светлыми дверьми.

Вдох.

– Вам сюда, – улыбнулась девушка.

Выдох.

Поблагодарить. Распахнуть дверь. Переступить порог.

– Здравствуйте, – сказала она и в ту же минуту пожалела, что вообще согласилась на эту встречу.

Увиденное выбило почву у нее из-под ног. Заставило пропустить вдох. И она ощутила знакомое холодное покалывание в пояснице, пугающее и вызывающее единственное желание – сбежать. Чтобы всего этого не было.

Иван.

Иван и Мила.

По направлению к выходу, буквально в двух шагах от нее, стоят Иван и Мила.

Видеть их? Зачем ей видеть их? А тем более – встречаться у адвоката.

Эта мысль заставила ее стоять на месте. Она же всполошила в ее голове рой новых вопросов, главный из которых звучал громче всех: что здесь происходит?

Тот же вопрос застыл в исказившихся чертах Людмилы Андреевны, но от растерянности она потеряла дар речи, и глаза ее в безумной спешке забегали по По?линому лицу. Мирош же замер на месте, будто натолкнулся на стену. Между ними только это и осталось. Стена. И еще его грубоватый голос, когда он выпалил:

– Что ты здесь делаешь?!

– Я… – Поля не нашлась, что ответить, и, отступив к двери, перевела беспомощный взгляд на адвоката, словно она в чем-то виновата. Тогда и теперь.

Господин Вронский, высокий статный мужчина средних лет и внешности, соответствующей своей фамилии, стоявший лишь немного поодаль, сделал шаг вперед и, явно имея намерением прийти ей на выручку, проговорил:

– Полина Дмитриевна, я полагаю? Прошу прощения, я немного не рассчитал со временем, но мы с Иваном Дмитриевичем и Людмилой Андреевной уже прощались. Проходите, пожалуйста.

– Что здесь происходит? – снова спросил Мирош, резко развернувшись к адвокату. И если бы Полина могла сейчас видеть Ванино лицо, то бледность, обескровившая его, ее ужаснула бы. Но она не видела. – Что она здесь делает, я спрашиваю?

– Дмитрий Иванович оставил указания в отношении госпожи Штофель и просил передать ей письмо, – как ни в чем не бывало пояснил Артемий Викторович.

– Какое, нахрен, письмо? Он не мог оставить ей никакого письма!

– Иван Дмитриевич, – как можно спокойнее заговорил Вронский, – указания, данные мне, очень определенны. Полина Дмитриевна, проходите, пожалуйста.

Спокойствие адвоката необъяснимо передалось Полине. Она кивнула и направилась в его сторону – к одному из стульев у длинного стола. Туда и метнулся к ней Иван, схватив за руку и не давая ей сесть.

– Поль, уходи! – заговорил он, обжигая ядовитой зеленью глаз. Ловил ее взгляд и все крепче сжимал пальцы. – Пойдем отсюда. Тебе здесь делать нечего! Если захочешь, я сам объясню, но не так!