Текст книги "Поскольку я живу (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Поскольку я живу
Марина Светлая (JK et Светлая)

Пролог

Когда все уже случилось, страх стирается из клеток, составляющих человеческий разум, еще бьющийся под черепной коробкой и не желающий угасать. Случившееся устанавливает собственные правила в том, что зовется жизнью. И, втягивая поглубже воздух – не от волнения, а для следующего шага, наравне с кислородом в легкие пускаешь в себя понимание: миг благословенного одиночества, когда можно не притворяться, подходит к концу.

На загримированном лице воцаряется спокойная улыбка, не касающаяся глаз. Свет прожекторов выхватывает рояль на сцене. Сердце не спеша толкает кровь по сосудам. Так же неспешна поступь – это единственно верный путь, выбранный среди всех перейденных черт.

Страха нет. Все уже случилось. Чего бояться?

– Ну и чего боялась? – снисходительно смеясь над новенькой скрипачкой, спрашивала Лиза Розанцева, старательно вытирая губную помаду перед зеркалом. Ее высокая грудь едва не вываливалась из облегающего тело второй кожей концертного платья. Впрочем, Лизе, несмотря на несколько слишком широкие плечи, было что показать. Одна беда – на сцене все это великолепие пряталось за виолончелью. Щелкнув замком клатча, она вынула из него пудру и улыбнулась собственному отражению, продолжая болтать: – Работа как работа. Понравилось же, а?

Скрипачка прошелестела в ответ что-то почти бесшумное. А Лиза растянула губы, заново крася их нюдовым блеском.

– В конце концов, ты не первая скрипка, в этом тоже есть свои прелести. Ответственности меньше. Хотя, конечно, амбиции – это нормально. Некоторые амбициозные личности не успели прийти – уже солируют. Связи, связи.

– А некоторые делают чересчур поспешные выводы, сами в них верят и сами завидуют, – проговорила рядом с ней Полина, отбрасывая в урну бумажную салфетку.

И, ни на минуту не задерживаясь, без того зная, в каком направлении Лиза с удвоенным энтузиазмом продолжит социальный ликбез новой участницы симфонического оркестра Национальной филармонии, вышла из туалетной комнаты. На сегодня она была свободна.

В последнее время это было девизом всей ее жизни. Свободна. Свободна!

Свободна делать, что хочется. Работать, где хочется. Ездить, куда хочется. И никого не впускать в свой собственный, хоть и с потерями, но отвоеванный мир. Во всех смыслах.

Мама настаивала, что она стала эгоисткой. Полина, с некоторым чувством снисходительности, не спорила, но и менять себя не стремилась. Ей нравилось. Быть такой, какой стала. Уверенной, знающей себе цену и не разменивающейся на чужие желания. Все это осталось в прошлом, отчего в настоящем ей было комфортно и при желании можно было признать, что легко.

Застегнув пальто на одну пуговицу, Полина вышла наконец из здания. Улица встретила ее яркими фонарями и промозглым воздухом, заставив поежиться и подпоясаться, несмотря на то, что машина стояла не дальше двадцати метров. Стук каблуков по современной брусчатке глухо, но громко отзывался в воздухе, а площадь, раскинувшаяся перед глазами, в очередной раз пыталась воздействовать на нее своей центростремительной силой.

За те несколько месяцев, что Полина жила в столице, она все еще не разучилась удивляться душе этого города. И удивительным образом чувствовала себя здесь дома. Впрочем, наличие собственной жилплощади безусловно этому способствовало.

Полька щелкнула центральным замком автомобиля кофейного оттенка и привычно устроилась за рулем. Дальнейшие движения тоже были привычными: отправить смс-ку маме, пристегнуть ремень, найти волну подходящего радио. И вырулить с парковки, уверенно влившись в размеренный в это время суток поток автомобилей.

Она больше не любила рассветы. Рассветы – предвестники мечтаний.

Ночь на широких улицах, преломляющиеся огни автомобилей, трехцветность светофоров – то, что от мечтаний избавляет, примиряя с действительностью.

По?лина машина неспешно шуршала шинами по асфальту, везя свою хозяйку в просторную квартиру на одиннадцатом этаже с роялем и видом на Днепр, в то время как мысли ее резво перепрыгивали с пиццы на варианты проведения грядущего отпуска, когда их беспардонно раскроила трель мобильного телефона. На экране высветилось имя. Никакого фото. Никакой картинки для обозначения контакта. Только белые буквы на контрастно черном фоне, зеленая и красная кнопки, вибрация корпуса, вырывающаяся вместе со стандартной мелодией. Стас.

Не принять звонок грозило испорченным вечером – пропущенных не было, значит, он точно знал ее расписание и не успокоится, пока не добьется своего.

– Здравствуй, – проговорила Поля, крепко держась за руль, отчего костяшки стали такими же бесцветными, как и голос.

– Здравствуй, – в отличие от ее тона, его был сейчас окрашен густой, насыщенной, ничем не разбавленной тоской. Затем последовала пауза – повторяя тот же оттенок. Но вышла слишком краткой, чтобы она решила повесить трубку, не желая слушать его сопение. И Стас снова заговорил: – Отыграла?

– Да, – быстро и коротко ответила она.

– Успешно?

– Как всегда.

– Как всегда… – снова молчание, на сей раз пульсирующее неоном вывесок. И продлившееся ровно столько, сколько было нужно, чтобы начать бить по ее нервам неопределенностью. – У тебя летом отпуск. Планы есть?

– Пока не думала, – она действительно не думала. Не планировала. К чему, когда знаешь, что свободна в выборе и действиях?

– Приезжай домой.

– Стас, – Полине хватило сил подавить нарастающее раздражение. – Мы сто раз об этом говорили. Мой дом не там, где ты.

– Я помню все твои установки. Они даже задокументированы, настолько, насколько ты того хотела! – его голос сорвался на злость, которая могла напугать кого угодно, но только не ее, потому что все проявления этой злости она тоже хорошо знала. Однако Стас умел быстро справляться с собой. Так и сейчас – сам приглушил собственную вспышку. – Поверь, мне есть чем заняться, кроме того, чтобы снова наступать на свои же грабли. Лёня про тебя второй день спрашивает. И я бы распланировал все так, чтобы мы даже не пересекались.

– Мы и это обсуждали, Стас, – из груди все же вырвался вздох. – Ты поставил условия – я их приняла.

– Когда мы их обсуждали, Лёня еще не разговаривал. Он не мог выразить своего мнения. А я устал тебя заставлять.

Полина молчала, напряженно глядя перед собой и стараясь не выпустить из внимания красные огни автомобиля впереди, словно это было самым важным в ее жизни.

– Я больше не буду на тебя давить, – продолжал Стас. – Но это ребенок. Я просчитался, когда запретил тебе бывать у нас. Я не имел права лишать его матери.

– И что это означает? – теперь в ее голосе сквозило явное удивление.

– Я хочу, чтобы ты приехала к нам летом. Можешь пожить в квартире с ним какое-то время. Я разрешу тебе взять Лёню в Затоку, если ты захочешь. Только в Киев с тобой не пущу.

– Где будешь ты?

– Не бойся, маячить тенью отца Гамлета я не собираюсь. Но видеться нам придется. Лёня еще слишком маленький, чтобы понимать, что мы с тобой чужие. Ради него нам придется постараться создать видимость нормальных отношений.

– Я не боюсь, – усмехнулась Полина. – Я просто не понимаю, зачем тебе это нужно.

– Мне? – он повысил голос. – Мне нужно?! Я, черт бы тебя подрал, хочу, чтобы у Лёни была мать! Даже такая дерьмовая, как ты, лучше, чем никакая!

– Не кричи, я хорошо слышу. И если ты захочешь, то сможешь найти ему более подходящую мать.

– Тебе плевать?

– Я не стану возражать.

– А если бы я отдал его тебе?

Полина тихонько чертыхнулось в космос и закатила глаза – благо, Стас этого видеть не мог. Потом заговорила снова:

– Ты бы лучше меня должен понимать, что ребенок – не вещь, которую можно забрать, отдать, поделить…

– Чего ты добиваешься? Чтобы я извинился? Или отписал тебе еще пару квартир? Чего ты хочешь, Полина? Лёня – самое дорогое, что у меня есть. Я для него все что угодно сделаю. В этом смысле у тебя карт-бланш. Проси! Я дам!

– Стас! – сорвалась и Полина. – Прекрати! Я ничего у тебя не просила! Не отказалась, да. Но машину ты сам мне оставил! И квартиру переписал. Сам! Теперь я виновата?! Ты хотел ребенка – ты его получил!

– Ты приедешь к сыну или нет?

– Я постараюсь! – выдохнула она. – Но не раньше следующей недели.

Стас шумно выдохнул, не скрывая собственного облегчения. В конце концов, в большинстве случаев он добивался чего хотел. Кроме одного единственного: Полина никогда его не любила.

– Я позабочусь, чтобы для тебя все приготовили, – теперь его голос снова зазвучал спокойно.

– Хорошо, – окончательно капитулировала Полина, – я позвоню накануне.

– Спасибо… Лёня очень ждёт.

– Не за что, – уныло отозвалась она и повторила, прежде чем отключиться: – Я позвоню.

Подобные разговоры повторялись нечасто, но и отвыкнуть от них она не успевала. Стас всегда и во всём оставался Стасом. В одном Полина была уверена – третьего раза не случится. Она навсегда оставила в прошлом время, когда они были вместе.

Она никогда и ни в чем его не обвиняла. Да, он умел настаивать на своем. Но и она – давала согласие. Всегда соглашалась. Сама. Он не принуждал. Ни ко встречам, когда они только познакомились. Ни к браку, когда он снова оказался рядом. Он предлагал, она принимала.

Облегчала себе жизнь, плыла по течению, озадачивалась лишь музыкой. Все остальное ушло на второй план. Фастовский ошибся самую малость. Ей больше не бывало отвратительно, да и счастливой она не стала. Но играла, играла безудержно, безостановочно. И это единственное наполняло эмоциями. Пока из-под ее пальцев лились мелодии – о счастье, о горе, о разочаровании, о надежде – она словно сама их переживала. Но они заканчивались, едва замолкала последняя нота. Марево развеивалось, волшебство растворялось в эфире. Ее снова выбрасывало в обыденность, и она судорожно хватала ртом воздух, чтобы дотянуть до следующей передышки.

Впрочем, порой и с ней случались неожиданности, заставлявшие вспоминать, что живет она в мире людей, а не музыки. Вот и сейчас, застряв на светофоре в непонятно откуда взявшейся пробке, Полина уныло рассматривала окрестности, с тем чтобы споткнуться взглядом о лицо, успешно, как ей казалось, выброшенное из памяти несколько лет назад.

Из светящегося лайтбокса прямо на нее глядел Иван.

Слишком давно она не видела его афиш на улицах, не слышала о концертах. Еще раньше перестала искать любую информацию о нем – от фотографий в соцсетях до статей в солидных журналах. Знать не знала – существует «Мета» или нет, или стала чем-то другим.

А теперь прямо на нее глядел Иван.

Сердце предательски сбилось с размеренного ритма. Глаза быстро забегали по буквам. Концерт-подарок. Всем поклонницам. 8 марта. Прерванный промо-тур нового альбома. Только один день. Всего один концерт.

Афиша пестрела штампами балаганного зазывалы, позади сигналили возмущенные водители, а Полина всматривалась в глаза, устремленные прямо на нее.

В конце концов, заставила себя очнуться, тряхнула головой и тронулась с места, снова двигаясь в потоке машин и запрещая себе оглядываться по сторонам. Запрещая себе ловить его взгляд с многочисленных реклам. Теперь уже сама сигналила зазевавшимся водителям, чтобы скорее добраться домой, коснуться руками спасительных клавиш и перенестись туда, где никто и ничего от нее не хочет. И где можно спрятаться от его глаз, застывших в абсолютном знании: все уже случилось, бояться больше нечего.

Глава 1

* * *

Пронзительный вскрик, слышный даже из-за стекла, заставил распахнуть зажмуренные глаза и сосредоточенно вглядеться туда, за окно, где есть небо, и где есть речка. Люди так не кричат. Не умеют люди кричать с такой отчаянной силой. Да и не должны, оставляя это тому, что выше их понимания.

Там, за закупоренной стеной коробки дул ветер, который наверняка на одиннадцатом этаже ощущался совсем иначе. Он же совсем иначе ощущался и случайно залетевшей сюда птицей, расположившейся на подоконнике с другой стороны.

Чайка. Та самая, которая не долетает до середины Днепра. А сюда, поди ж ты, добралась.

Дура.

Она побродила вдоль окна, перья ее шевелились от потоков воздуха, и тот чернеющий глаз, который со своего места видела Полина, поблескивал на солнце с долей лукавства и с насмешкой: конечно, птица знала, что люди еще и опасаются забираться так высоко – когда крыльев нет, с этой высоты на землю больно падать, ничего не останется, кроме пятна на асфальте. Пятна, освещенного яркими лучами, скользящими с тем же равнодушием и по частой ряби Днепра, с которого сошел лед, и который сейчас кажется странно праздничным. Совсем весенним.

Птица вновь вскрикнула и слетела с подоконника вниз, на набережную, к воде. Ветер немного сдувал ее в сторону, но она упорно рассекала воздух, устремившись к своей цели. Что-то увидела? Чего-то хотела? Или влекла ее все та же сила, недоступная человеческому пониманию. И да, свет точно так же равнодушно касался и ее белоснежных перьев. Свету все равно к чему прикасаться.

Кофейный аромат заливал кухню, пока Полька медленно жевала цукаты, жмурясь, как кошка, под огромным абажуром. Собственно, она и варила кофе часто только ради его потрясающего запаха. Среди янтарных брызг солнца, заглянувшего в ее квартиру, находилось место и для капель напитка, оставшихся на столешнице, и для золотистых пластинок имбиря, сложенных в вазочку, и для всего, что несет в себе греющие оттенки весны. И неважно, что она едва-едва началась – Полина ощущала ее как первую своей жизни, той самой, к которой стремилась все изнуряющие месяцы своего так и не забытого прошлого.

Сейчас можно делать вид, что его нет.

Сейчас можно просто начинать день.

А начинать стоит только с приятностей. Аромат кофе, тепло кружки, отблеск солнечного луча. Порой даже не верилось, что бывает так хорошо.

Особенно не верилось, когда приходилось выслушивать возмущенные тирады Стаса после того, как она снова не приезжала в Одессу.

В этот раз причины действительно оказались объективными – главный дирижер неожиданно назначил репетицию, не быть на которой она не могла ни при каких обстоятельствах. Но Стаса это мало волновало, он принял все за ее привычные отговорки и не сдерживался в проявлениях своих эмоций. На что Полина в который уж раз подумала, что все же влияет на него отрицательно. С каждым ее отказом он срывался все легче, а она точно знала, что является единственной причиной этих срывов. И потому не понимала, зачем он продолжает поддерживать тяготившие их обоих отношения.

Все усложнял ребенок. Или упрощал, давая Стасу безоговорочный повод звонить и не уходить из ее жизни. В то время как сама Полина искренне ждала, когда же ему надоест, и он оставит ее, наконец, в покое.

Полька шумно выдохнула, сунула в рот очередной лепесток засахаренного имбиря и сделала большой глоток кофе. Все мысли – в топку! Надо лишь сказать себе, что день будет хорошим – и поверить в это.

Солнце светит – хорошо.

Ничего не болит – замечательно.

Вечером концерт – превосходно.

И среди всего окружающего великолепия был лишь один маленький изъян. Нужно было набраться храбрости и позвонить маме. Праздник, надо поздравить. Но точно не сейчас. Потом, попозже. Дать себе передышку. Сделать вид, что все – хорошо!

Татьяна Витальевна долго «делать вид» не позволила. Возможно, начинала входить в возраст и проявлять характер, где не нужно. А может быть, чувствовала в абсолюте человеческого восприятия степень отдаления между собой и дочерью.

Позвонила она прямо с утра, прервав поглощение приятностей. Единственное отличие от контакта Стаса – мамин был обозначен фотографией, на которой они с Полиной вдвоем на кухне еще в студенческие годы. Задолго до… задолго до всего.

– Не спится? – спросила Полина вместо традиционного приветствия.

– Ну чтобы тебя застать, надо рано вставать. Потом ты занята. С праздником, Плюшка! – зашелестел материнский голос на другом конце страны и одновременно в телефонной трубке.

– И тебя! Я собиралась попозже позвонить.

– Какая разница, – рассмеялась Татьяна Витальевна. – Ты как?

– Хорошо, – с улыбкой ответила Полина. – Вечером у меня сольный концерт.

– Я не знала… Приехала бы, наверное.

– Приезжай на следующий.

– Посмотрим, – уклончиво ответила мать. – Иногда я думаю, сколько всего пропустила с этой чертовой работой – страшно становится.

– Было бы желание…

Желание было. Время не всегда позволяло, о чем Татьяна Витальевна неизменно сожалела. Сейчас и оставалось разве что сожалеть. Когда-то давно они попеременно с Галкой таскали еще мелкую Польку на бесконечные фортепианные конкурсы, которые составляли весомую часть их прежней жизни в Затоке. Потом Полина выросла. И стала мотаться самостоятельно.

И с тех пор, как в ней проснулась эта самостоятельность, обманчивое облегчение, что дочь взрослая, стало подпольным врагом Зориной-старшей. Она начала пропускать. Так много пропускать, что теперь, едва оглядывалась, пугалась – где недоглядела?

– Потом сезон начнется, – потерянно ответила Татьяна Витальевна. – Но денек без меня справятся.

– Я тебе видео пришлю, – миролюбиво отозвалась Полька. – Сегодня снимать должны.

– Что-то страшно важное и грандиозное?

– Понятия не имею, если честно, – усмехнулась дочка. – Может, телевидение репортаж какой делать будет. Праздничный. Ты сама как?

– Нормально, как всегда. Устроила Галку в клинику, Тая бедолага сама на кухне мучается. Слава богу, у нас только пару коттеджей заняли какие-то чудаки. В общем, мы с ней и с Генкой втроем. У меня к тебе предложение есть. Оглашать?

– Все равно ж огласишь, да?

– Разумеется. Куда ты денешься, – судя по голосу, мать разволновалась, но пыталась это скрыть. Оттенки ее чувств Полина хорошо различала. – Словом, сможешь к нам приехать на Пасху? А? Может быть, Стас позволит взять Лёню? Пусть ребенок порезвится. И… я соскучилась по нему, Поль.

– Заметно, – так же заметно было изменение и тона Полины. – Так соскучилась, что со Стасом откровенничаешь.

– Поля… – с досадой протянула Зорина. – Я хотела повидать внука. Стас сказал, что не против, только если ты приедешь. Но ты же не приедешь, да?

Полина долго смотрела в окно, раздумывая над ответом. Обижать маму совсем не хотелось, но и поступаться собой она откровенно устала. Знала, что сама загнала себя в подобные обстоятельства. Но самой и выбираться. Она втянула в легкие побольше воздуха и сказала:

– На выходные – вряд ли. Вот летом… будет отпуск… Может быть.

– Может быть? Отпуск будет – может быть? Приедешь – может быть? Привезешь мне Лёнечку – может быть? Что именно из всего «может быть»?

«Началось», – мелькнуло у Польки, пока она растирала пальцами лоб. Только ссоры с мамой и не хватало накануне выступления. Она снова бросила взгляд за окно – вода, говорят, успокаивает, и проговорила:

– До лета еще далеко. Поживем – посмотрим.

– На что посмотришь? – Татьяну Витальевну уже несло, и остановиться она не могла. – На свой вечный чертов график? Или на то, соскучишься ли по собственному ребенку? Я сначала думала, тебе его Стас не отдал, его обвиняла. А сейчас понимаю, тебе Лёня и не был нужен! Но это не значит, что он не нужен мне!

– Когда ты хотела ребенка – ты его родила, – мрачно проговорила Полина. – Когда ребенка захотел Стас, его пришлось рожать мне. Объясни, почему при этом вы дружно осуждаете меня?

– Как ты можешь такое говорить?

– А что я говорю?

– Какие-то дикие, ненормальные вещи. Зачем ты пошла за него замуж? Зачем рожала? Для чего, если не для себя?

– Вот он тоже считает, что если замуж – то обязательно ребенок. Радуйтесь, у вас есть ребенок!

– Это не так, Поля! Ну что ты нес… – выдохнула мать, обрывая себя на полуслове и радуясь только тому, что дочь не видит, как она в изнеможении сползла на пол, продолжая говорить: – Ты же знаешь меня, я бы никогда не настаивала… тем более, в этих вопросах. Я хоть раз на тебя надавила? Не с моей личной жизнью давать советы! Но каждый человек совершает поступки. И за последствия надо отвечать. А здесь не последствие – здесь ребенок. Твой ребенок!

– Я ни в чем тебя не обвиняю, – вздохнула и Полина. Снова помолчала. Единственным желанием было отключиться. Она устала, бесконечно устала оправдываться. В конце концов, она никогда не настаивала, что права. Но это не означало, что она добровольно станет боксерской грушей для каждого. Еще один вздох, и она продолжила: – Хотя знаешь… Ты правда считаешь, что можно заставить себя любить?

Молчание, протянувшееся в ответ среди сотен мобильных сетей, оборвалось приглушенным, как сквозь слезы, вопросом:

– А ты не любишь Лёню?

– Вряд ли то, что я чувствую, называется любовью.

– Это же твой сын… твой… Ты же не кошка…

– Стас позаботится о нем лучше меня, – отрезала Полька.

Мать снова замолчала. На этот раз пауза была короткой. Обжигающе холодной.

– Когда-нибудь, когда у тебя останутся только воспоминания, ты поймешь, что сейчас ошибаешься.

– Ты прожила свою жизнь без ошибок? – резко бросила Полина.

– С ошибкой, – выпалила мать. И отключилась.

Полина некоторое время повертела замолчавшую трубку в руках. С тех пор, как она осела в Киеве и развод со Штофелем был окончательно оформлен, их разговоры с Татьяной Витальевной так или иначе сводились к одному знаменателю.

– Кошка так кошка, – пожала плечами Полька и отбросила телефон в сторону. Были дела поважнее. Прогнать вечернюю программу. Днем встретить Лельку – а значит, вычеркнуть часа три из суток. Потом останется время лишь почистить перья и выдохнуть перед концертом.

Играла уверенно, но долго и вдумчиво. А когда добралась до Листа, неожиданно вспомнила Аристарха. Почти видела ехидную профессорскую физиономию, с которой он вслушивался в каждый звук, извлекаемый ею из инструмента, с тем чтобы потом высказывать обо всех допущенных ошибках, или поглядывал на часы, сверяя свой внутренний метроном и темп, взятый Полиной. А потом цокал языком: «Ц-ц-ц, Зорина, помедленнее, это вам не ваши танцульки».

Но ничто, кроме музыки, звучавшей в квартире на одиннадцатом этаже, не имело значения. По?лины пальцы легко и вдохновенно извлекали торжественные, чуть насмешливые аккорды, сменяющиеся трепетной певучей мелодий, когда она нежно касалась клавиш. Ни с чем несравнимое чувство наполняло ее, едва рояль послушно отзывался на каждое такое касание, и придавало сил возвращаться к повседневному. К будням. В мирное течение жизни, застрахованной от падений.

Актуальная повседневность заключалась в Лёлькином приезде и в необходимости ехать через полгорода. Потому в нужное время Полина стояла на перроне, пряча подбородок в объемный снуд, а руки – в карманы теплой куртки, пока поезд, посвистывая вдалеке, подбирался к вокзалу.

Павлинова вынырнула из вагона, сияя белизной платиновых химических кудряшек, облаком венчавших ее буйную головушку, и впечатляя объемом сумки, которая совсем не походила на характеристику «я на выходные погулять». Соскользнув в своих кроссовках на плитку, которая покрывала платформу, она взглянула на лучшую подругу, широко улыбнулась и нацепила на нос очки от солнца, затерявшиеся до этого в белоснежных патлах.

– Я приехала! – проинформировала она Полину, чуть козырнув.

– Наблюдаю, – вскинув брови, та рассматривала не подругу, а ее багаж. – Там Клавка?

– Не. Пока с бабушкой. Передает тебе привет и открытку, сделанную собственными руками. Им там в школе задали сделать для мамаш, а она увлеклась – всем налепила. Повезло, что цветная бумага закончилась, иначе решила бы одарить соседок.

– Спасибо, – кивнула Полька и поежилась под холодным еще солнцем. – Пошли?

– Ага, – Лёлька снова ухватилась за свою сумку, – ты машину далеко поставила?

– Не очень, – Полина потянулась к одной из ручек. – Что ты там прешь, если не Клавку контрабандой?

– Клавка такая корова вымахала, в чемодан не влезет! – отрезала Павлинова и глянула на подругу. – А там… одежда кое-какая, обувь, фен, полотенце. Подарки из родного города. Куртку взяла полегче еще, вдруг потеплеет… б-быстро.

– Насколько быстро?

– Ну мало ли… весна же… не успеешь оглянуться, и…

– А если серьезно?

Павлинова остановилась и воровато глянула исподлобья на Полину. После чего виновато опустила взгляд. Плитка перрона выглядела чуть более умиротворяющей, чем опасно посверкивающие глаза подруги.

– Я позавчера с работы уволилась. Меня Гурин домогался. А он женат глубоко, до самых печенок. В общем, по согласию сторон, чтоб я шум не поднимала… А я, мелкая, задолбалась жить от сезона до сезона. И перебиваться черт знает чем. Хочу попробовать здесь, а?

Пока Лёлька толкала речь в свое оправдание, они дошли до машины. Полина открыла багажник, куда они дружно впихнули сумку и села в салон. Когда рядом устроилась и подружка, она, наконец, тоже подала голос.

– А у меня ты благословения спрашиваешь?

– И это тоже, – обреченно кивнула Лёля и сокрушенно опустила свою буйную пушистую голову. – Я обязательно что-нибудь найду и что-то придумаю – я всегда что-то придумываю. Но мне хоть пару недель перекантоваться бы где? Максимум месяц. А у тебя Штофелевская квартира большая, я где-нибудь затеряюсь и не буду мешать. И вообще, здорово бы было пожить вместе, хоть наобщаемся, а? Сто лет не виделись по-человечески.

– Не уверена, что при моем графике и твоих придумках нам будет, когда общаться, – отозвалась Полина. – Поэтому поедем в гостиницу.

Лёлькины брови, намеченные сейчас пудровым татуажем и доведенные до совершенства карандашом, подлетели вверх. Челюсть же напротив – отвисла. Несколько секунд она лупала глазами, в которых отражалась титаническая работа мысли, после чего сказала:

– Ты мужика завела, что ли? Штофель в курсе?

– А почему он должен быть в курсе? – с усмешкой поинтересовалась Полина.

– Еще хату отберет… или чего придумает… Ну ты как маленькая! Бывшие мужья, знаешь, какие мстительные бывают!

– Ты откуда знаешь?

– Телевизор смотрю, – нехотя крякнула Лёлька, но тут же переключилась: – А ты это… давай, стрелки не переводи! Ты не одна живешь?

– Живу я одна. И дальше хочу жить одна.

– Ну так я ж не навсегда! Работу найду и съеду. Полька, ну пожалуйста! У меня и денег на гостиницу маловато!

– Я заплачу?, – жестко ответила Полина. – Но сейчас я слишком не готова делить свое собственное пространство с кем бы то ни было. А ты слишком фейерверк, чтобы пустить тебя в мое жилище.

– Ты серьезно? – опешила Лёлька.

– Абсолютно. И если бы не рассказывала мне сказки про праздники, то знала бы об этом еще на прошлой неделе.

Собственно, на настоящий момент это была основная По?лина позиция – никого не пускать ни на свою территорию, ни в свою жизнь. Ей тоже нужна была своя нора, в которой никому нет места, кроме нее.

– Это были не сказки, – насупилась Лёля, взгляд ее при этом сделался совершенно потерянным. – Я правда до позавчера собиралась просто погулять пару дней по столице и тебя повидать… Обратный билет сдала за пару часов до поезда… Я Гурину по яйцам вмазала, куда мне было оставаться?

– Не буянь, в хостел я тебя не отправлю, – Полька рассмеялась. – И, если захочешь, обещаю вывезти на природу.

– Значит, я не совсем в изгнании? Мы будем видеться?

– Обязательно, – торжественно кивнула Полина.

Они двигались от железнодорожного вокзала по одной из запруженных в это время праздничного дня улиц, медленно перемещаясь от светофора к светофору, и Лёлька, успокоившись насчет своей дальнейшей судьбы, во всяком случае, в том, что касалось временного пристанища, вертела головой по сторонам, разглядывая билборды, и без умолку треща – о Клавкиных достижениях, мамином здоровье, преобразованиях в городе и в целом о жизни, которая у нее не сложилась, но, заверяла тут же Павлинова, она не унывает и продолжает с упорством каменщика самостоятельно строить свое будущее.

– Если все получится, летом заберу Клаву и устрою ее здесь в школу, – болтала она, возбужденно жестикулируя. – Кстати, она собралась музыкалку бросить, представляешь? Говорит, надоело, другие гуляют, а ей нельзя. Два года коту под хвост. Пока поддерживаем интерес подкупами. То куклу подсуну, то конфет. Но если с места сорву, фиг я ее куда-то здесь впихну. Пиши пропало. Может, у тебя знакомые есть? Чтобы она не напоролась сходу на кого-то вроде Аристарха, а? Кстати, ты с ним еще контачишь? Как дед?

– Нормально. Переживает, что на пенсию хотят проводить. И знаешь… в таких, как Аристарх, есть своя полезность.

– Ага, я заметила, – щелкнула языком Лёлька. – Лучший в мире психолог. После него любой стресс – фигней покажется.

– Неплохая школа… Понимаешь только поздно.

– Ты всегда к нему на самом деле неровно дышала! – Павлинова рассмеялась, но смех вдруг замер в то мгновение, как они остановились на очередном перекрестке у светофора. Долбануло прямо по глазам. Зеленый взгляд с билборда, устремленный на них. Еще более зеленый, чем был в жизни – фотошоп в помощь. Лёлька на мгновение задержала дыхание, быстро повернулась к Польке. И совсем бессвязно брякнула: – А я думала, они развалились года два назад!

– Чего? – непонимающе обернулась к ней Полина, зацепилась взглядом за очередную из афиш, которые она довольно успешно игнорировала на протяжении нескольких дней, и резко отвернулась.

– Реанимация покойника, – выпалила Павлинова. – Два года молчания и такая помпа. Кто бы их помнил!

– Кто покойник? – Полька уставилась на нее, не обращая внимания на возмущенных автолюбителей позади них.

– «Мета»! Кто! Они реально как последний альбом выпустили, так и все. Я думала, развалились давно. Комогорова у Вайсруба на проекте «Встречная» засекла прошлой осенью. Они на Ю-тубе делали концерт в студии. Я аж обалдела. И всё. А тут – ты погляди… дешевка. Великое возвращение! Кто бы ждал, а!

– Может, кто и ждал. Ты-то чего завелась?

– Да бесит!

– А-а-а, – протянула Полина и, наконец, дернула машину с места, рванув через перекресток.

Лёльку откинуло на спинку кресла, и она перепугано уставилась на Полькин сосредоточенный профиль. Рот ее приоткрылся и вытянулся буквой «О». После чего она воскликнула:

– Эй, полегче, это не я тебя бросила, меня гробить не надо, у меня ребенок!

– Я не собираюсь тебя гробить, я собираюсь устроить тебя на постой, – в этот самый момент они подъехали к одной из гостиниц, в которой когда-то доводилось останавливаться самой Полине во время участия в конкурсах. Выгрузка и поселение прошли легко и быстро и, прощаясь, она сказала: – Сегодня у меня концерт, сольник. К ночи сдохну. Поэтому не звони, ладно? Я завтра отосплюсь – объявлюсь сама.

– Хорошо. А гулять пойдем? Я так соскучилась! – приластилась в очередной раз Лёлька. Неловкость от того, что за жилье платит лучшая подруга, все-таки иногда, изредка, ее одолевала, и сейчас, судя по выражению глаз, был именно тот самый случай.

– Постараемся, – улыбнулась Полина. – Устроим праздник.