Текст книги "Разлуки и радости Роуз"
Автор книги: Изабель Вульф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
Глава 6
Я замерла, оцепенев от жалости, и понятия не имела, что делать. Если бы я лучше знала Беверли, то позвонила бы ей или придумала какой-нибудь предлог зайти. Но мне казалось, что у меня нет права вмешиваться, тем более что, когда мы познакомились, она вела себя так беззаботно и мужественно. Если бы она узнала, что я слышала ее рыдания, то пришла бы в ужас. И я бы почувствовала себя отвратительно, если причиной ее расстройства оказалась статья в «Дейли пост». Может, увидев все это черным по белому, она жалеет, что дала интервью? Теперь все знают о «несчастной Бев», о ее травме, о том, что ее бросил бойфренд, и о том, какой она была прекрасной спортсменкой. Наверное, поэтому она и плачет. Эта мысль совсем меня расстроила, но оказалось, я ошиблась. На следующий день Бев позвонила и сказала, что Рики пришел в такой восторг от статьи, что предложил ей вести постоянную рубрику.
– Он сегодня утром позвонил – в воскресенье, Роуз! Хочет, чтобы я вела еженедельную колонку. Ему кажется, что это увеличит тираж «Дейли пост».
– Он недалек от истины.
– Но я в ужасе, Роуз. Я ведь не журналистка.
– Ну и что? Ты умеешь выражать свои мысли. У тебя прекрасно получится.
– Но он хочет, чтобы я писала от имени Тревора. – Ага. Понятно. Это будет сложнее. – Может, ты прочитаешь пробную статью, прежде чем я отдам ее в редакцию, и вынесешь приговор?
– Конечно.
Во вторник вечером мы отправились в бар «Виноградная гроздь» в конце улицы, и Бев показала мне две пробы. Я боялась, что они окажутся слишком слащавыми и сентиментальными, но это было не так. Напротив, такое ощущение, будто статьи написаны мужской рукой. И это было трогательно. Потрясающие статьи.
По утрам Бев хандрит, но я пытаюсь держаться молодцом, – прочитала я. – Бужу ее, лизнув в нос, потом она потискает меня немножко, и я ныряю под кровать. Подаю ей тапочки, стараясь не забрызгать их слюной, и день начинается.
– Блестяще, – хихикнула я. – Рики будет в восторге.
Бев спускается к завтраку на специальном лифте. Пока она пьет чай, я успеваю вздремнуть. Но я всегда начеку. Храплю, как боров, но как только она двинется с места, я тут как тут.
– Чудесно, – сказала я. – У тебя талант.
– Если бы он говорил, то именно так, правда, Трев?
Но так было не всегда, – продолжала я. – Нет-нет, в самом начале было хуже некуда. «Тревор, сделай то», «Тревор, сделай это», и мне хотелось сказать: «Простите? От чего умер ваш предыдущий раб?» Она меня совсем замучила. Но я чувствовал себя немного виноватым, потому что мог вести себя и получше. К счастью, Бев очень отходчива, и теперь мы без ума друг от друга.
– Если все получится, гонорар отдам в «Лапу помощи», – добавила Беверли. Мы отхлебнули пива. – После несчастного случая я получила огромную страховку, так что деньги мне не нужны. Зато появится прекрасная возможность рекламировать благотворительные мероприятия! Кстати, раз уж я об этом заговорила – ты придешь на наш первый благотворительный вечер? Как раз перед Рождеством.
– Конечно приду, – ответила я.
– Это бал. Бал-маскарад, – уточнила она.
Маскарад? Проклятье!
– Но не обычный костюмированный бал, – объяснила Бев, кинув Тревору ломтик свинины. – Вечеринка на открытом воздухе, в отеле «Курто», и каждый должен нарядиться, как персонажи на картинах знаменитых художников. Лучший костюм получит приз. Еще пива хочешь?
– Не откажусь, только полстакана.
– О'кей. Трев, наш выход. – Она подкатила к бару на коляске. Тревор лаем подозвал бармена, и Бев протянула Треву кошелек. Пес встал на задние лапы и положил бумажник на стойку, а бармен взял деньги. Беверли по очереди доставила кружки на стол, а Тревор забрал сдачу.
– Наверняка он пьет темный «Карлинг», – расхохотавшись, сказал бармен.
– Не-а, он непьющий, – отозвалась Бев.
Итак, благодаря Беверли Рики пока доволен, и в ближайшее время взбучка никому не грозит. Но на моем столе растет гора писем от страдающих предрождественской депрессией, и я сама тоже чувствую себя мрачновато. Весь прошлый год я провела в блаженном романтическом тумане. В этом году я одна и почти разведена.
– Рождество… думаю о самоубийстве, – бодренько зачитывала Серена, просматривая вчерашнюю почту. – Рождество, все валится из рук. Рождество, хочу покончить с собой, – весело продолжала она. – Рождество, лучше бы я умер…
– Хорошо, Серена, я все поняла.
– Кстати, я думаю, что в этом году Рождество нас ждет безрадостное, – как ни в чем не бывало продолжала она, убирая волосы за ухо. Когда она это сказала, я подняла глаза и вдруг заметила, что она резко поседела за последнее время. – Знаешь, на Рождество всегда такие траты. – Она поежилась. Ну, траты так траты, но ведь и она, и ее муж работают. – Понимаешь, после той маленькой аварии Роб немножко не в себе, – тихо продолжала она, – он не справляется на работе, и сама знаешь, сколько приходится платить за обучение… – Она замялась. – Но все равно! – весело воскликнула она. – Нечего жаловаться! Есть люди, которым в сто раз хуже приходится! – Мне почудилось, или у нее на самом деле правый глаз дергается?
В обед я позвонила Генри и рассказала про бал. Он пообещал прийти. «Буду Моной Лизой», – захохотал он.
Двойняшки тоже были в восторге.
– Там должно быть весело, – сказала Беа, – и мы могли бы найти клиентов. Мы согласны, сто процентов. Станем звездами бала!
– Звездами? – И тут мне пришло в голову – почему бы не позвать Тео? Я даже сделаю ему одолжение, ведь бедный парень в такой депрессии.
– Бал? – удивился он, когда в четверг я все-таки его пригласила. – Так торжественно, но… я согласен. Может, там будет… забавно. Спасибо за приглашение, – вежливо добавил он.
– Не за что; все, что угодно, ради благого дела.
– Я сейчас же запишу в ежедневник. – Он пошарил в кармане пиджака и выложил на кухонный стол кучу всякой всячины, в том числе и мобильник. Я посмотрела на него и поняла, что у меня в точности такой же. «Моторола-250» с серебристой панелькой из гальванизированной стали.
– Отель «Курто»… 20 декабря, – бормотал он под нос, делая запись в ежедневнике. – Всего через три недели. Я выберу костюм, как на каком-нибудь современном портрете, чтобы не выглядеть глупо. А вы?
– Еще не придумала. Может, буду коровой Дэмиена Херста, разрезанной надвое. «Мать и дитя разделенные» [10]10
Современный британский художник Дэмиен Херст (р. 1965) известен своими инсталляциями, в оформлении которых использованы животные и насекомые, помещенные в формальдегические аквариумы. Произведение «Мать и дитя разделенные» вначале представляло собой цельную тушу коровы, которая позже была разделена на куски
[Закрыть]– как раз для меня актуально, – с горьким смешком проговорила я. Тео уставился на меня в недоумении. – А может, выберу менее опасный вариант и буду представлять незастеленную постель Трейси Эмин [11]11
Среди работ популярной английской художницы Трейси Эмин (р. 1963) более всего известна инсталляция «Моя постель», где в оформлении использованы грязные простыни и другие натуралистические детали быта.
[Закрыть].
– А мне кажется, вы будете прекрасны в образе Венеры Боттичелли [12]12
Имеется в виду картина С. Боттичелли «Рождение Венеры», где Венера изображена обнаженной.
[Закрыть], – вдруг произнес он. Я ощутила, как к лицу хлынула кровь. – Я имел в виду, – запнулся он, – у вас такие же длинные рыжие волосы. Вот что я имел в виду.
Вдруг зазвонил телефон. И я сняла трубку.
– Алло? – сказала я. Тишина, потом сдавленное дыхание. – Алло? – Неужели опять этот маньяк? Я швырнула трубку и набрала 1471. Защита от определителя номера. Как же иначе?!
– Проблемы! Проблемы! – закричал Руди.
– Не говори, – бросила я.
– Вы в порядке, Роуз? – спросил Тео.
– Да, в порядке, только вот мне все время названивает какой-то ненормальный.
– Кошмар. Мою жену тоже один тип доставал. Она ничего не отвечала, просто вешала трубку. Это их с ума сводит.
– Я так и делаю.
– Тогда рано или поздно он прекратит.
Как бы то ни было, на несколько дней маньяк успокоился, и я о нем забыла. К тому же на работе был завал. Вдобавок ко всему мне приходилось вести программу в прямом эфире, проводить семинары на тему «Воссоединение влюбленных» в Килрое и выступать перед Женской ассоциацией города Ват. Так что у меня совсем не было времени продумать наряд, а до маскарада оставалось всего десять дней. Что же мне надеть? Как-то я листала альбом прерафаэлитов, и меня посетило озарение. Я решила явиться в образе «Пылающего июня» лорда Лейтона [13]13
«Пылающий июнь» (1895) – одно из самых известных полотен английского художника и скульптора Фредерика Лейтона (1830–1896).
[Закрыть], ведь в этом месяце я праздную свое пламенное сорокалетие. К тому же у девушки на картине такие же волосы, как у меня, только вот вид у нее куда более чахлый. Беверли тоже понятия не имеет, что делать с костюмом. И вот в пятницу вечером я взяла книжки по истории искусства и пошла к ней в гости. У ее кресла лежал Тревор и с довольным видом грыз голову игрушечной гориллы. Мы с Бев разглядывали гравюры и репродукции.
– Что выбираешь – барокко или рококо? – спросила я, пролистывая альбом Гомбрича [14]14
Имеется в виду классический труд историка живописи Эрнста Гомбрича (1909–2001) «Искусство и иллюзия».
[Закрыть]. – У тебя такой красивый высокий лоб, так что, может, тебе больше подойдет эпоха Возрождения… – При взгляде на Мадонну Рафаэля, прижимающую к груди младенца Иисуса, я ощутила знакомую боль в сердце. – Может, тебе изобразить картину Гогена? – продолжала я. Беверли взяла очередной альбом. – Из тебя получится очаровательная таитянка, хотя, пожалуй, импрессионизм больше в твоем стиле. Как насчет… точно! Красавица Ренуара в рюшах! Хотя нет, ты слишком худая. Может. Джошуа Рейнольдс? Или Гейнсборо – как думаешь. Бев? Бев? – Я подняла глаза. Она плакала. – Бев! В чем дело? – Я схватила ее за руку.
– Вот какой костюм мне нужен, – проговорила она сквозь слезы, показывая на жуткий портрет нищего с искалеченными ногами кисти Брейгеля. – Или, может, изобразить одного из визжащих уродцев Иеронима Босха?
– Беверли, перестань, – сказала я. – Ты красавица.
– Это неправда! Я урод, – рыдала она. – Я калека, Роуз, я отвратительная уродина.
– Чушь собачья! Ты прекрасна.
– Уже нет. Все думают, что я такая храбрая, – всхлипнула она. Ее лицо покраснело и подергивалось от рыданий. – Храбрая Бев. Отважная Бев. Но на самом деле я не такая. Я совсем не такая. Никому не говори, – предупредила она сквозь слезы, – но иногда мне бывает очень плохо.
– Правда? – спросила я.
– Да, – пробормотала она и шмыгнула носом. – Очень. Но я ничего не могу поделать, потому что понимаю, что никогда – уф, уф – не смогу больше ходить и бегать. Я буду сидеть до конца жизни. И я всех уверяю, что смирилась с судьбой, но на самом деле это не так. Я никогда не смирюсь! – Мне снова вспомнились сдавленные рыдания, доносившиеся через стену, и костер из хоккейных клюшек. – И все эти картины, на которых нарисованы прекрасные – уф, уф – женщины, с такими – уф, уф – стройными, идеальными, здоровыми ногами…
– Извини, – произнесла я. Тревор подал ей платочек. – Это я виновата, я их принесла. Тебе нужно выплакаться, – сказала я. Бев зарылась лицом в шкуру Трева. – Что плохого в том, чтобы проявить слабость? С тобой произошло нечто ужасное. Но, Бев, я знаю, что у тебя все будет… – у меня свело горло: рыдания всегда заразительны, – … я знаю, что у тебя все будет хорошо.
Она перестала всхлипывать, подняла голову и вытерла глаза.
– Да, – слабо проговорила она. – Может, и будет. Извини, – сказала она. – Я понимаю, могло быть и хуже. То, как я упала… я могла бы стать полностью парализованной или вообще погибнуть. Может, мне пойти на бал в образе натюрморта, – предложила она с безжизненной улыбкой. – Как-никак, я почти что полумертвая натура.
– Не говори чушь.
Тревор вдруг поплелся в прихожую и вернулся, зажав в зубах телефонную трубку.
– О, – засмеялась Бев и обняла собаку. – Все о'кей, Трев, со мной Роуз. Когда у меня депрессия, он приносит телефон, – объяснила она. – Чтобы я могла позвонить друзьям.
– Как мило, – ответила я. Мое сердце растаяло, как масло, и я погладила Трева за ухом.
– Вообще-то, Роуз, – сказала Бев, сглотнув слезы, на самом деле я плачу не столько из-за несчастного случая, сколько потому что я… – Она замолкла на полуслове. – Потому, что я очень… – Она пожала плечами, воспаленные глаза застыли в одной точке. – Я очень…
– Одинока? – пробормотала я.
Она медленно кивнула и посмотрела на меня.
– Да. Да, я одинока. Если бы у меня был кто-то, с кем можно было бы поделиться, я гораздо легче пережила бы то, что со мной произошло. Но с тех пор как Джефф меня бросил, у меня никого не было, поэтому мне так плохо.
– Но ты же встречаешься с кем-то, – возразила я. – Тебя приглашают на свидания.
– Проблема не в этом. Все дело в Треворе. Понимаешь, каждый раз, когда я знакомлюсь с хорошим парнем, оказывается, что на самом деле его интересует Трев. Парней притягивает новизна ситуации. Шоу «Бев и Трев». Будет чем поразить приятелей в пабе. Но если я знакомлюсь с кем-то без Тревора, мужчины вроде как разочаровываются во мне. Никто не может полюбить меня как отдельного человека. – Этот разговор показался мне жутко знакомым – то же самое говорили близнецы. – В пятницу у меня свидание с одним парнем, – продолжала она. – Но я боюсь, он опять влюбится в Трева.
– Тогда не бери его с собой.
– Но он с ума сойдет. Я не люблю оставлять его одного.
– Пусть приходит ко мне. Тревор, не желаешь ли поужинать со мной в пятницу вечером? – Он завилял хвостом. – О'кей, в семь тридцать, самое позднее в восемь. Если ты вегетарианец, предупреждай сразу. Так, вернемся к делу. – Я взяла один из альбомов, пролистала и вдруг замерла. Взглянула на картину, потом на Бев… Идеально.
– Придумала, – сказала я. И показала ей балерину Дега, готовую выпорхнуть из-за кулис в тонкой, как паутинка, пачке.
Пару секунд Беверли разглядывала картину и вдруг просияла.
– Да. Подходит идеально, – произнесла она.
– Так что же вас беспокоит, Сара? – В четверг вечером я, как обычно, вела программу по звонкам радиослушателей.
– Проблема в том, что мне тридцать девять, и я до смерти боюсь сорокалетия. Что мне делать?
– Сара, милочка, – по-свойски ответила я. Я всегда говорю со слушателями как с друзьями: им это нравится. – Милочка, – повторила я, – сорок в наше время – все равно что тридцать. Кто угодно вам скажет. Сейчас этот возраст переживает бум. Как же Найджелла [15]15
Найджелла Лоусон – популярная телеведущая и автор кулинарных книг.
[Закрыть]? Как же Мадонна? Посмотрите на них!.. Ха-ха! Я придумала! Проблема решена! Вам просто нужно сменить имя, чтобы в нем были двойные согласные! На четвертой линии у нас… – Я вгляделась в компьютерный экран. – Кэти… – Кэти? Черт, черт, черт!
– Я хочу, чтобы все слушатели узнали, какая ты мерзкая, МЕРЗКАЯ пакостница, Роуз Костелло! Из-за тебя от меня ушел муж. Сидишь в своей тепленькой студии и раздаешь советы, как Папа Римский, но это ты разрушила мою жизнь, корова несчастная. И ты поплатишься за то, что со мной сделала, за то, что уничтожила мой брак, полезла не в свое дело, мразь! Ты заплатишь мне за все – помяни мои слова, ты очень пожалеешь, что встала у меня на пути… – Психопатку Кэти быстренько заглушили. Через стекло студии я смерила Уэсли убийственным взглядом.
– К сожалению, на сегодня это все, – произнесла Минти с профессиональной выдержкой. – Слушайте нас на следующей неделе. И не забудьте, если у вас есть проблемы, не переживайте – спросите Роуз.
– Уэсли, – сердито выпалила я, распахнув дверь студии. – Какого черта ты опять пустил на линию этого ротвейлера? Если мне захочется, чтобы меня запугивали и оскорбляли, я попрошу своего редактора, и он будет рад делать это хоть каждый день.
– Извини, – промычал Уэсли. Его лысина поблескивала в свете студийной лампы. – Она сама… понимаешь, сама как-то просочилась.
– Ты записал ее номер?
– У нее защита от определителя.
Ага! Так я и думала.
– Понимаешь, кто-то – возможно, она – звонит мне домой и дышит в трубку, и мне это уже надоело.
Сидя в такси по дороге в Кэмбервелл я подумала: что, если эта женщина не просто жалкая психопатка, а на самом деле опасна? Один раз у Дафны, психолога «Дейли геральд», появился один ненормальный, который ее преследовал и в конце концов пробрался к ней в офис с топором. Сейчас он в длительном отпуске в психушке. Что если Безумная Кэти тоже решит сделать что-нибудь подобное?
Двойняшки секретничали по поводу своих костюмов, а вот Тео еще не определился. Ему бы предстать в образе статуэток Джакометти, подумала я, тайком разглядывая его хрупкую фигуру [16]16
Работы французского скульптора и художника Альберто Джакометти (1901–1966) отличаются удлиненными пропорциями и некой призрачной нематериальностью; его персонажей называют еще «люди-спички».
[Закрыть]. А мы с Бев отправились в магазин «Безумный мир» в Ченсери-лейн, чтобы взять маскарадные костюмы напрокат. В такси она рассказала мне, как прошло вчерашнее свидание. Бев была разочарована.
– Представляешь, он предложил, чтобы каждый заплатил сам за себя! Вот убожество!
– Я всегда сама за себя плачу, – удивилась я. – И что в этом такого? Мы же современные женщины.
– Но не на первом же свидании, – возмущенно возразила она. – Это ни капли не романтично.
– Когда мы ужинали с Эдом, я всегда платила сама за себя.
– Что? С самого первого свидания?
А я даже и не задумывалась, что в этом есть что-то плохое.
– Да, – ответила я. – С первого свидания. Он тогда только что купил большой дом, так что мне показалось справедливым, чтобы мы платили поровну.
Я доставала костюмы с вешалок, а Тревор помогал Бев переодеться. Снял ее туфли зубами, а когда она скомандовала ему: «Тяни, Трев! Тяни!», стянул с нее спортивные брюки. Я протянула ей балетную пачку через занавеску и помогла завязать ленточки на пуантах.
– Ты выглядишь… очаровательно! – сказала я. Такая хрупкая.
– А ты похожа на заходящее солнце! – На мне была апельсиново-оранжевая греческая туника до пола с тончайшей плиссировкой. – Будто сошла с картины прерафаэлитов, – сказала Бев. – Тебе очень идет. И мне кажется, мы повеселимся на славу.
Вечером в день маскарада мать Беверли приехала посидеть с Тревором, так как он не выносил громкой музыки и не любил засиживаться допоздна. Бев, Тео и я поймали такси и вместе поехали в отель. Тео и Бев виделись впервые, но между ними сразу же возникло взаимопонимание, и, хотя Бев очень независима, она позволила ему везти свою коляску. Когда мы миновали арочный свод Сомерсет-хауса и очутились в огромном саду, я затаила дыхание. Брызги фонтанов с подсветкой поднимались вверх, словно павлиний хвост. Позади, на катке под открытым небом, мечтательно кружили фигуристы под звуки венского вальса. Шагая к роскошному навесу, мы заметили первых гостей, прибывших на бал. Изобретательность их костюмов поражала – все превзошли самих себя. Вместе с нами сдавали пальто священник эпохи Медичи, Фрида Кало, будто сошедшая со своего автопортрета, и Генри Восьмой с полотна Гольбейна. У рождественской елки красовался юный Дионис Караваджо с вплетенными в волосы виноградными листьями и гроздьями. Строгий Рембрандт беседовал с обворожительной Саломеей, которая игриво подбрасывала в руке голову Иоанна Крестителя. Не обошли вниманием и изумительные работы современных художников. Высокая, худощавая женщина с длинным угловатым лицом была идеальным воплощением Модильяни. Гибкая девушка в кобальтово-синем трико явно представляла позднего Матисса. Ван Гог с забинтованным ухом разговаривал с женщиной, одетой как Мерилин Монро. Это была Мерилин Монро Энди Уорхола с лимонно-желтыми волосами, розовой кожей и голубыми ногами. Она даже обмотала колючей проволокой подол знаменитого пышного белого платья. Большой популярностью пользовались сюрреалисты. У одного мужчины на голове чудом удерживался телефон-лобстер Дали, но самым удивительным был костюм по мотивам «Терапевта» Магритта. Выше талии на госте красовалось подобие птичьей клетки с двумя белыми голубями и полузадернутым красным бархатным занавесом, а нижней частью костюма служили строгие брюки в тонкую полоску и начищенные черные ботинки.
– Невероятные костюмы, – полушепотом произнесла я. – И похоже, все билеты проданы.
– Да, – ответила Бев. – Последние два столика были забронированы только вчера, билеты купила адвокатская контора из Сити – они никогда не пропускают такие сборища.
– Что за контора? – с притворным равнодушием спросил Тео.
– «Прендервилл Уайт».
«Прендервилл Уайт»? Там же его жена работает! Черт! Я покосилась на Тео – он стал пунцовым.
– Роуз, вот ты где! – Это были двойняшки с бокалами шампанского. – «Пылающий июнь»! – вскричали они хором.
– А вы – что это за костюмы? Ах да. Вы – тюбики с масляной краской!
– Угадала!
На них были одинаковые белые комбинезоны с цветными поясками и надписью «Уиндзор и Ньютон» [17]17
Компания, выпускающая широкий ассортимент масляных красок.
[Закрыть]на груди и спине. А на головах красовались белые шестиугольные шляпы – или, скорее, каски – с полоской того же цвета.
– Я – Красная Охра, – объяснила Белла.
– А я – Багровый Закат, – сказала Беа. – Надо было тебе тоже к нам присоединиться – в качестве Ярко-Красной Марены. Роуз! Вот было бы здорово!
– Познакомьтесь – это Беверли, моя соседка, – холодно произнесла я, игнорируя ее.
– Очаровательная балерина! – пропела Белла.
И она была права. Бев выглядела обворожительно в белоснежном платье из гладкого шифона до колен, с довольно глубоким вырезом и небесно-голубым атласным кушаком. Ее неподвижные ноги выглядели хрупко и изящно в жемчужных непрозрачных колготках. Ступни, затянутые в розовые атласные пуанты с ленточками, покоились на подставке инвалидной коляски. Волосы она убрала в шиньон, тонкую шею опоясывало бархатное ожерелье-ошейник.
– А это Тео, мой сосед по дому.
Тео вежливо улыбнулся и пожал руки близнецам, но в его глазах читались напряжение и тревога.
– Как тебе живется при фашистском режиме Роуз? – фыркнув, спросила Беа. – Она фанатичка порядка. В то время как все люди просто устраивают уборку, Роуз проводит химическую дезинфекцию.
– Да что ты говоришь, Беа!
Я очень ее люблю, но иногда она несет такую чушь.
– Признайся, Тео, она как Джек Леммон в «Странной парочке» [18]18
Популярная американская комедия (1968), где герой, которого играет Джек Леммон, представляет из себя занудного чистюлю, этакого домашнего тирана, который выживает своего друга из дома.
[Закрыть], правда?
– РОУЗ!! – Хвала небесам. Это был Генри в наряде роскошной придворной дамы. – Как здесь весело! – Он встряхнул серебристыми кудряшками и обнял меня. – О-о-о, осторожно, не тронь мою мушку!
– Мадам де Помпадур? – предположила я.
– Нет, Мария-Антуанетта. Отведайте канапе! – с усмешкой добавил он, когда официант предложил нам миниатюрные головки сыра на тостах.
Я познакомила девушек с Генри, и они изумленно вытаращились на него. Их можно было понять – видок у него был из ряда вон.
– Пойду поищу моих друзей Сью и Фила, – смущенно проговорила Бев. – Я еще с ними не виделась.
– Хочешь, я пойду с тобой? – предложил Тео.
– Конечно, если ты не против. – Она улыбнулась. – В такой толпе гораздо легче передвигаться, когда кто-то тебя везет.
Они ушли, и я видела, как Тео с беспокойством оглядывается по сторонам. Если его жена здесь, это будет кошмар, ведь она партнер той юридической фирмы и, скорее всего, придет. Как он расстроится, подумала я. Он и так в депрессии, еще не хватало натолкнуться на нее там, где и так стесняешься из-за незнакомых людей. Но нечего мучить себя из-за этого – или он ее увидит, или нет. Я принялась весело болтать с Генри и близняшками и разглядывать гостей.
– Мы только что купили дом в Клеркенвелле.
– Мы остановимся в «Валь Дизер» [19]19
Фешенебельный отель во Французских Альпах.
[Закрыть].
– Разумеется, мы были знакомы с Ником Серота – вместе работали в «Уайтчепл» [20]20
Ник Серота – директор галереи Тейт; «Уайтчепл» – художественная галерея, культурный центр.
[Закрыть].
– Моя мать приезжает в этом году.
– Мы все время ссоримся, правда, дорогой?
– На Рождество ему исполнится двенадцать.
Парочки, с отвращением подумала я, сплошные сладкие парочки. Шампанское ударило в голову, и я задумалась: почему мне никогда не везло в личной жизни? Нельзя сказать, что мои бойфренды были подонками, кроме предателя Эда, конечно. До Генри у меня был Том, я говорила, пилот; до Тома – Брайан. Брайан был оператором и постоянно уезжал на съемки – жаль, что мы так редко виделись, потому что он был прелесть. До Брайана я встречалась с Тоби, владельцем агентства по маркетингу, который то и дело мотался в Штаты. А до него – вообще тысячу лет назад – был Фрэнк, зарубежный корреспондент Ай-ти-эн. До Фрэнка – ого-го, я уже добралась до середины восьмидесятых! – моей любовью был Ник, актер, и он вечно пропадал на гастролях. Но все они были прекрасными мужчинами, размышляла я с известной долей ностальгии. Просто по какой-то причине у нас ничего не вышло.
В нескольких ярдах от меня Бев болтала со своими друзьями. Тео тем временем изучал план расположения гостей.
– Ты в порядке? – спросила я.
– Да, – ответил он с довольной улыбкой. – Все нормально. В какой-то момент я чуть не умер от страха – подумал, что моя жена здесь, но ее нет в списках.
Раздался звонкий удар гонга, и устроители торжества сообщили, что ужин подан. Убедившись, что Тео чувствует себя хорошо, я расслабилась – несмотря ни на что, вечер обещал быть приятным. Мы медленно пробирались к нашим столикам, когда девушка в костюме тулуз-лотрековской танцовщицы канкана предложила нам лотерейные билеты.
– Призы замечательные, – сообщила она. – Билеты по пять фунтов; купите четыре – пятый бесплатно.
– Моне почти за бесценок, – пошутила я, протягивая ей двадцатку.
– Мне тоже пять, – попросила Бев.
– А мне десять, – заявил Тео. Он так обрадовался, что его жены нет на балу, что расщедрился. Бев одарила его благодарной улыбкой. – Мы за шестнадцатым столиком, – сообщил он. – По-моему, это там, за колонной, в глубине зала.
– Желаете приобрести лотерейный билет, сэр? – предложила девушка кому-то за моей спиной.
– Нет, спасибо, – проговорил знакомый голос.
Меня будто столкнули с обрыва.
– Вы уверены? – Девушка попыталась еще раз, а мое сердце забилось барабанной дробью.
– Вполне уверен, благодарю, – ответил Эд.
Какая горькая, злая ирония. Мое лицо налилось пунцовой краской. Жены Тео здесь не оказалось – к его огромной радости, – зато мой муж тут как тут!
– Что с тобой? – спросил Тео, вытаращившись на меня. – На тебе лица нет.
– Там мой бывший м… моя бывшая мама, – процедила я с несчастным видом.
– Твоя бывшая мама?
– Бывший муж, муж. Прямо за моей спиной.
– Роуз! – прошипели близнецы, подползая ко мне с двух сторон, будто две змейки. – Эд здесь.
– Я в курсе. И она, наверное, тоже здесь, – вяло промямлила я.
– Да, – прошептала Белла. – Боюсь, ты не ошиблась. Но она на страшилище похожа, – утешила меня она. – Вырядилась девушкой с жемчужной серьгой Вермера [21]21
Имеется в виду картина Вермера «Девушка с жемчужиной».
[Закрыть]. Ей совсем не идет.
– Ничего подобного, – возразила Беа. – Это костюм с «Портрета молодой девушки».
– Нет, это девушка с жемчужной серьгой, – настаивала Белла.
– Нет, портрет молодой девушки. Они очень похожи, но головные уборы разные.
– Я тебе говорю, Беа, это девушка с жемчужной серьгой, у меня есть альбом Вермера.
– Мне плевать, пусть она вырядится хоть писсуаром Дюшана [22]22
Знаменитая инсталляция французского художника и теоретика искусства Марселя Дюшана (1881–1968) представляет собой писсуар с подписью художника и носит название «Фонтан» (1917).
[Закрыть], – огрызнулась я. – А у него какой костюм?
– Веселый Кабальеро ван Дейка.
– Но вид у него совсем невеселый, – сказала Белла.
– Вид у него дурацкий, – заявила Беа.
– Я больше не могу, – уныло пробормотала я. – Я пойду домой.
– Нет! – в голос прокричали двойняшки. – Представь, что его нет, и развлекайся!
– У кого-нибудь есть валиум? – процедила я с горькой усмешкой. Ввиду отсутствия успокоительного я решила провести местную анестезию с помощью бокала шампанского.
– Не переживай, – заговорщически прошептала Белла, когда мы наконец отыскали столик. – Они вообще в другом конце зала.
Прерывисто дыша и прикрываясь меню в форме палитры и букетом в центре стола, я тайком покосилась через зал. В дальнем углу у окна я заметила Эда с его малюткой-покемоном. Рядом с ними сидели мои бывшие соседи Пэм и Дат в костюмах с портрета супругов Арнольфини ван Эйка.
– Пьем до дна! – сердечно произнес Генри, наливая всем шабли. Потом он и двойняшки разговорились о дизайне интерьеров, и Генри сказал, что на Хай-стрит-Кен сдается помещение магазина. Я пыталась поддерживать беседу с друзьями Бев Сью и Филом, но мне было тяжело сосредоточиться, и не только потому, что Эд был в той же комнате, но и потому, что, по какому-то зловещему совпадению, сегодня исполнился ровно год со дня нашего знакомства. Сегодня у нас юбилей, со злостью подумала я. Как мило. Потрясающе.
Глядя на Пэм и Дата, я отчаянно раскаивалась, что вообще пошла на ту чертову вечеринку год назад. Я сомневалась, идти или нет, потому что скопилась целая куча дел и я была не так уж близко с ними знакома. Если бы осталась тогда дома, то не встретила бы Эда и не вышла замуж, раздумывала я; он бы не изменил мне с нашим же консультантом по проблемам брака, и я бы сейчас не осталась почти разведенной несчастной женщиной. Я бы так и жила в своей чудесной квартирке с садиком в Клэпхеме, выплачивала более-менее приемлемую сумму по закладной, вместо того чтобы обитать в этом громадном доме в Кэмбервелле, из-за которого влезла в долги.
Подали главное блюдо – утку, но я к ней едва притронулась. Затем последовала речь председателя благотворительного фонда – шикарной телеведущей Ульрики Мост, которая почему-то жутко меня раздражала. Она изображала гравюру Климта [23]23
Австрийский художник и график (1862–1918), представитель венского модерна.
[Закрыть]в стиле арт-нуво и шуршала струящимся платьем, усеянным золотыми блестками. Растягивая слова в мелодичной скандинавской манере, она поблагодарила спонсоров бала, производителей корма для собак, и заговорила о деятельности фонда.
– Многие люди страдают от серьезных увечий, – начала она. – «Лапа помощи» поможет изменить их жизнь… более независимы… новая жизнь… но на обучение каждой собаки необходимо восемь тысяч фунтов… спасибо за поддержку. – Вот теперь, после пяти – или шести? – бокалов вина, я наконец почувствовала приятную слабость. Мне все по плечу. О да, мне ничего не страшно. Пошел ты, Эд, вместе со своей мисс Доверие!
– Эду впору было предстать Давидом Микеланджело [24]24
В оригинале «The Rake's Progress» («Похождение повесы») – опера И. Стравинского, либретто У.X. Одена и Ч. Коллмена но мотивам гравюр У. Хогарта. Премьера: Венеция, театр «Ла Фениче», 11 сентября 1951 г.
Либретто опирается на обличительные серии гравюр английского художника У. Хогарта, получившие большое распространение в XVIII в.: «Карьера продажной женщины» (1731), «Карьера мота» (1733–1735) и «Модный брак» (1743–1745).
Том Рейкуэлл и Энн Трулав любят друг друга. Готовится свадьба. Но молодой человек не хочет кропотливым трудом создавать семейное благополучие, он выражает желание сразу стать богачом. Немедленно появляется неизвестный, называющий себя Ником Шедоу; он сообщает, что Тому досталось большое наследство, и выражает готовность ему служить. Оставив невесту, Том в сопровождении новоявленного подручного отправляется за счастьем в Лондон. «Похождения повесы начинаются», – с иронией сообщает публике Ник. Том, следуя советам дьявола, погружается в разврат и забывает о невесте. Энн решает отыскать любимого. Однако спасти его ей не удается. Женитьба Тома на бородатой цирковой артистке не приносит ему счастья, как и его попытка с помощью чудодейственного изобретения накормить голодных. Срок договора истекает – нечистый приводит своего подопечного на кладбище. Здесь они играют в карты; ставка – душа Тома. Хотя ему удается выиграть, дьявол в отместку сводит его с ума. Несчастный в Бедламе. Верная Энн приходит с ним проститься и поет ему колыбельную. Том умирает. В эпилоге исполнители, сняв театральные парики, выходят на авансцену и, обращаясь к зрителям, провозглашают мораль: жертвы дьявола всегда найдутся среди людей.
По существу, «Похождения повесы» – опера-притча. Недаром каждый из ее главных героев носит «говорящую» фамилию: у Тома Рейкуэлла она происходит от английского «гаке» – повеса, у его постоянного спутника-искусителя Ника Шедоу означает тень, а у Энн Трулав – верную любовь.
[Закрыть]! – зашипела я двойняшкам через стол, когда принесли крем-брюле. – А этой пигмейке, которую он трахает, – весело прощебетала я, – подошел бы костюм кучи слоновьего дерьма, который получил приз Тернера [25]25
Речь идет о скандально известных работах британского художника Криса Офили (р. 1968). лауреата премии Тернера 1998 г. Его картины написаны в буквальном смысле с помощью слоновьего навоза.
[Закрыть]! – В восторге от собственных язвительных колкостей, я захохотала. Но в то же время я понимала, что мне надо было прийти в наряде «Плачущей женщины» Пикассо.
Генри поднялся из-за стола – заявил, что ему нужно «попудрить носик», и близняшки устроили драчку.
– Белла, ты с ним заигрываешь, прекрати сейчас же!
– Даже и не думала. У тебя паранойя.
– Нет, заигрываешь! – прошипела Беа. – Тебе обязательно надо все испортить, да?
– Ради бога, не будь идиоткой!
После ужина начался аукцион. Спьяну я стала торговаться за картину – но, к счастью, проиграла, ведь денег у меня все равно нет. Потом объявили результаты розыгрыша. Я разочарованно уставилась на свои розовые билетики: мне опять не повезло. Заиграл оркестр. Сью с Филом пошли танцевать, а близняшки потащили на танцпол Генри, все еще отчаянно соревнуясь за его внимание. Тео оживленно болтал с Бев. Похоже, они прекрасно поладили, и… ой-ой-о-о-о-о-ой! Мне словно тупым ножом по сердцу полоснули – Эд танцевал с «Молодой девушкой», хотя нет, скорее, с «Молодой пигмейкой», смутно пронеслось у меня в голове. Я опрокинула очередной бокал вина. Я отвела глаза, но это было все равно что проезжать место автокатастрофы: знаешь, что увидишь что-то ужасное, но не можешь удержаться. Эд выглядел так мило, даже в этом идиотском курчавом черном парике, и мое сердце готово было разорваться. Я мысленно приказала мерцающему канделябру свалиться на Покемоншу и раздавить ее в лепешку. А с соседнего столика до меня донеслись обрывки оживленного разговора.
