Текст книги "В русском лесу"
Автор книги: Иван Елегечев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
4. Гиблый мыс
Едва-едва течет река, то ли течет, то ли на месте стоит – не понять. Вода черная, как крепкий навар чаги. Глубокая речка, масляные пятна поверху. Начало ее в Верховских болотах.
Ныне эту речку зовут Нефтянкой – нефть под ней нашли, – а мыс на крутом повороте, там, где фонтан газа из земли ударил, Фартовым. Но еще недавно эту речку по-другому звали – Гнилой, а мыс – гиблым: люди часто в зимнюю пору здесь гибли.
Поедут по льду с одной стороны на другую – обрушится лед, поминай как звали неосторожных ездоков.
Раз, давно-давно было, в феврале ехал из урмана купчик Стахей с приказчиком Лукьяном. Веселые. В урмане они вели обменный торг, сивухой охотников спаивали, соболей и лисиц у пьяных выманивали. Два воза наторговали мехов, на тыщу рублей везли добычи. За полтора дня пути до Гнилой речки в густом пихтарнике загородил им дорогу маленький человечек, плосколицый, безносый, с узеньким ртом и большими грабастыми руками. Стахей с Лукьяном – пьяные и оттого им совсем не страшно.
– Кто такой, откуда ты, парень, здесь взялся, – спросил Стахей, – и зачем загородил нам дорогу?
– Ослепли разве, я – Материковый Мужик...
– Ну, так что из того, что ты Материковый Мужик? – засмеялся Стахей. – Подарка, что ли, дожидаешься от меня?
– Да, подарка-ко́за я жду, – сказал Материковый Мужик. – Мне много не надо, хватит хвоста собольего, или хоть шкурку белки, или щепотку табачку. Я не жадный...
– А ежли не дам?
– Не дашь – покаешься, – сказал Материковый Мужик. – Лучше уважь, скатертью тогда тебе будет дорога.
– Эй, – весело в ответ закричал Стахей, – эй, Лукьян, а ну-ка, уважь карлика плетью, чтоб нас с тобой помнил.
– Счас! – закричал с заднего воза приказчик и взмахнул плетью. Материковый Мужик подпрыгнул от боли, взвыл и скрылся в густерне леса, только его и видели. А купчик с приказчиком хохоча поехали дальше.
Едут – за день до Гнилой речки повстречалась Стахею с Лукьяном чертуха Масси Пая, красивая, голая, волосы распущены по плечам. Кричит:
– Уважьте, уважьте!
Слышали Стахей с Лукьяном: кому повстречается в тайге чертуха Масси Пая, кого позовет к себе, тот должен пойти за ней и делать все, что она прикажет. А прикажет она наколоть для ее печки дровишек, натаскать из истока или из чвора воды, сварить в котле сохатину, накормить Масси Паю, улечься с бесстыжей спать... Уходя же, следует ей оставить хвост или лоскуток какой-нибудь шкурки, а большего и не требует чертуха от таежника. Кто услужит по-хорошему Масси Пае, того ждет в тайте непременный фарт, а кто не захочет знаться с чертухой, тому не миновать беды.
– Уважьте, уважьте! – кричит голая Масси Пая из-за лесин.
Знают Стахей с Лукьяном, надо кому-то из них слезть с подводы, пойти за чертухой в ее избушку, но некогда: на ярмонку торопятся, да и вдоволь уже навеселились, да и боязно, ведь не баба она, а чертуха. Так подумав, Стахей с Лукьяном натянули потуже вожжи, гикнули на коней, шибче помчались. Едут – деревья мелькают, сзади жалостный крик чертухи слышится, плачет, заливается Масси Пая...
На подъезде к Гнилой речке дорогу Стахею с Лукьяном загородил четырехсотлетний кедр. Кто ни пройдет мимо, кто ни проедет, тот в угоду местным лозам – духам тайги вешает на ветку какой-нибудь недорогой ко́за: медную денежку, дыроватый кисет, старый платок, цветной лоскутик или соболиный хвост – всему рады духи-лозы тайги. Остановились Стахей с Лукьяном, порылись в карманах – кисет шелковый жалко, монеты у них золотые – тоже жалко, а бутылку с водкой и того пуще.
Стахей сказал:
– Пусть вешают те, у кого кисеты дырявые, а нам от лозов ничего не надо.
– Ха-ха, – подтвердил Лукьян.
Вот Гнилая речка перед ними, не широкая вроде, под снегом, как переедешь на ту сторону, еще день пути – и большое обское село Коломины Гривы, а там народ собрался на ярмонку, мехов ждет, выгоды ждет, почета и денег, и они ждут того же. Скорей на ярмонку!
Скорей на ярмонку – а как? – Гнилая речка загородила дорогу, лед на ней всегда тонкий, а сверху снежком припорошен – поедешь, просядет лед, утонешь. Можно и дальним кружным путем, – но ведь ярмонка!
Стахей говорит:
– Поезжай первый, а я погляжу. Как очутишься на той стороне, и я по твоему следу.
– Нет, страшно, – заупрямился приказчик, – ты хозяин, тебе и первому ехать.
Стали Стахей с Лукьяном спорить, перепираться, с кулаками друг на друга наскакивать: один говорит: ты поезжай, другой: нет, ты! – кедровки слетелись на шум, над ними смеются, лисицы из кустов тявкают, дразнит, белки в гнездах хихикают.
И водяные черти про спор их услышали. Услышали и решили заманить их в ловушку: хватит-де, попировали, пусть покипят в смоле на том свете.
Вылетели черти из пихтача на тройке с шаркунцами и в человеческом облике в кошевке через Гнилую речку с песнями и гармошками маханули.
Скрылась тройка. А на снегу через речку санный след остался. Крепкий лед – тройку с четырьмя мужиками удержал, а сани-то с пушниной и подавно сдержит. Стахей первый направил на лед свою подводу. Конь всхрапывает от страха, Стахей уже на середине оглянулся: приказчик Лукьян все еще с подводой на берегу, ждет, что получится.
– А ну, двигай за мной следом! – приказал Стахей. – Не поедешь, прогоню из приказчиков.
Нечего делать, съехал с берега на лед Лукьян. Страшно ему, крикнул на лошадь, помчался, догнал хозяина.
И тут началось: черное под ногами коней полыхнуло, лед разломанный зазвенел, зашумела взбурлившаяся вода. Отчаянно закричал Стахей, отчаянно закричал приказчик, отчаянно заржали кони. Были люди на реке, были воза, были кони – ничего не стало, пусто, лишь колеблется взломанный лед да лопаются пузыри. А из пихтача слышится смех: черти животы надрывают.
Вышел из урмана на берег Гнилой речки Материковый Мужик, покачал головой, сплюнул и ушел обратно.
Появилась у речки Масси Пая, высунулась голая из гущины, крикнула:
– Не уважили!..
Кедр качался на ветру и грозно шумел и скрипел раздвоившейся вершиной...
5. Галеры
Как лебеди белые, плывут по Оби теплоходы, в ту и другую стороны идут, людей везут. А большие буксиры баржи толкают с лесом, досками. Много лодок туда-сюда снуют, быстрые, как щуки. Сегодня здесь, завтра там – как по-щучьему велению, чудо-лодка может забросить тебя по речкам в любой таежный угол, хоть к черту на кулички. Обновилась Обь. Не верится даже, не так давно все иначе в Сибири было. Послушайте!..
У купца Флегонта на стрежевом лове коловщиком робил молодой цыган Юрко. Было ему двадцать, силы хоть отбавляй, один коловщиком стоял, невод удерживал, когда неводили рыбу. А длина стрежевого невода – семьсот метров.
На том же стрежпеске работала засольщицей цыганка Аганя, красавица. Пела – заслушаешься, плясать выйдет, всякого подмывает вслед за ней на круг выскочить. Юрко и Аганя любили друг друга, и зимой после неводьбы, на мясоед, хотели пожениться.
Флегонт же богач, был сластолюбец, напьется вина, сделается на морду красным, взглядом по бабам-работницам блудит, глазами грех вершит, распаляется.
Раз он велит своим подручным подпевалам: заманили бы они за песчаный бугор Аганю да растянули бы на земле, а он за кустами будет дожидаться. Да чтобы тихо было, без ржанья.
– Сделаем, сказали подручные подпевалы, – нам эвто ниче, ха-ха, не стоит, только ты нас, великатный купец, не обдели.
– Не обделю, – сказал Флегонт. – За красный товар плачу дорого.
Исполнил задуманное Флегонт, и с того началось. Аганя от позора в омут головой – искали, не нашли. А Юрко на Флегонта с ножиком...
Поставили Юрко пред очи судьи неправедного, и тот одним махом присудил ему каторгу, пять лет обских галер, – и тотчас надели на Юрко кандалы, а на плечи натянули лямку. И поплелся он по берегу вместе с другими страдальцами.
Долог путь бурлака-галерника. Начинается на восходе, кончается поздним вечером, когда, как повсюду в северных странах, сходится с зарей заря. Заря с зарей сойдется, уснет на час-другой галерник на песке под звездным дождем. А лишь высунется из-за леса солнышко, с каюка дерет горло приказчик:
– Эй, шантрапа, вставай, время!
Идет по берегу супротив течения таежной речки Юрко, а комарья да мошек – не продохнуть! Облепили со всех сторон, жалят, кровь пьют. От комариного яда глазки-щелки, лицо – маска, все тело горит, будто крапивой настегали.
Яр – вдоль яра плывет купеческий каюк, Юрко на греблях сидит, веслом угребает. Опухло лицо, не лицо – луна. В ушах звон, в сердце гнев ключом бьется: где правда? Убийца на свободе ходит, справедливый Юрко кормит своей кровью комаров!
Выше, выше по речке купеческий каюк. Что ни верста, то новые преграды, их надо одолевать. Залом – топором руби, перекат – на руках каюк перетаскивай. Исчезла речка, под землю ушла, лодку надо тащить волоком. Тяжела каторга!
Пол-лета волокутся в вершину галерники, иные, обессилев, упадут, не встанут. Мертвым вечно спать, живым дальше плестись, увязая в тине по колена, волоча за собой каюк.
Приволокутся в вершину реки галерники, перетаскивают в лабазы купеческое добро: водку да бисер, сукно да медные бляшки, крупу да муку – и пойдут обратно. И с привезенным добром до зимы останется вооруженный огненным боем смелый приказчик. Придет ярмарочное время, понаедут остяки-таежники – начнется обмен и обман: дюжина крупинок-бисеринок – соболь, медная бляшка – выдра, бутылке сивухи цены нету, мешка пушнины мало. Но до купеческих барышей Юрко дела нету: тащит он на Оби с товарищами баржу. Бросят якорь повыше, в песок, сами вернутся на баржу, ворот крутят, канат натягивают, баржа медленно вверх против течения идет.
Редко бывает – пофартит бурлакам: попутный подует ветер, тогда распускают парус, и ветер несет баржу.
Однажды солнышко пекло, ветер дул – шли под парусом. Бурлаки сидели на палубе, отдыхали. И Юрко вместе со всеми отдыхал. Вдруг кто-то закричал:
– Смотрите, утопленник!
Все бросились к борту. Река подбила к барже что-то безобразное, раздутое, вонючее, обернутое в красные лоскутья. «Аганя! – мелькнуло в голове Юрко. – Кофта-то красная ее!..»
Юрко закрыл глаза. Бурлаки закричали:
– Пихай, отпихивай падаль, нам она не нужна! Отпихнули.
Юрко сидел на палубе с закрытыми глазами, думал: «Бурлачу, голод и холод и комаров кормлю, а все равно живу. Живу – это лучше, чем падалью заделаться!..»
И с той минуты уверовал в себя Юрко: все испытания он вынесет, стерпит, а как дадут ему свободу, так в степь, где кочуют цыгане, уедет, женится, семью заведет, будут у него дети, станет им про обские галеры рассказывать, накажет: ножик против купца держать вострым, чтоб рука, когда время придет, как у него, не дрогнула.
6. Огненный дракон
Охотник Василий на промысел идет, слышит: под землей два черта-хозяина между собой в карты зубятся. «Послушаю-ка я, о чем они толкуют», – подумал Василий. Остановился – слушает.
– Денег у меня больше нету, все проиграл, – говорит черт-хозяин Василиева урмана. – На кон ставлю наших с Василием белок.
– А по мне хоть душу поставь, – отвечает хозяин-сосед. – Принимай – сдаю, видишь, очко. Были белки ваши, стали наши, так-то. Что, еще будешь играть?
– Ставлю – сохатых...
– Я и сохатых выиграю, вишь, опять двадцать одно. Были лоси ваши, стали наши.
– Косачей ставлю с рябчиками...
И опять проиграл...
За короткое время черт-хозяин Васильева урмана всю живность проиграл, какая водилась, даже бурундуков, мышей, сов и ястребов – все поставил на картежный кон и проиграл. Хотел было и душу свою заложить, да пожалел. «Гад, – ругался про себя Василий на хозяина-черта. – Ишь, ничего ему не жалко. Как бы не пришлось мне класть зубы на полку да потуже затягивать поясок! Его, черта, собратья подземные прокормят, а я кормлюсь сам по себе, дети у меня...»
Ладно, переночевал Василий в своей избушке, наутро идет на остров Кедровый к другу-охотнику Молчану в гости – посоветоваться и пожаловаться на своего хозяина-черта.
Пришел, охотник Молчан вскипятил на железке чая, – сидят Василий с Молчаном, разговаривают, попивают. Василий рассказывает: черт-хозяин всю живность проиграл, даже свою душу хотел заложить, да пожалел, – что делать?
– Эх, молодо-зелено, – упрекнул Василия старый охотник. – С чертом пособиться просто, не такой он страшный, как его малюют. Поведаю я тебе тайну...
И поведал, подробно расписал, как с чертом пособиться.
Ладно, пришел Василий в свою избушку, лег на нары. Ждет. Слышит: засвистело в воздухе, зашумело – Василий вышел из избушки, видит: прилетел огненный дракон – голова рысья, тулово змеиное, хвост – огонь, – посланник черта-соседа, – и давай всех зверей и птиц в один табун загонять, чтобы перегнать в свой урман.
Василий крикнул:
– Эй, огненный дракон, зачем прилетел?
– Были звери ваши – стали наши, – сказал дракон. – Не умеете играть в карты, оставайтесь с носом!
– Погоди, а про закон и волю земли ты слышал? Надо спросить зверей и птиц, хотят они переселяться в ваш урман. Не захотят – супротив воли зверей и птиц идти нельзя.
– Давай спросим, – сказал дракон и замахал во все стороны огненным своим хвостом, потом крикнул: – Эй, звери и птицы, кто не хочет переселяться к новому хозяину, откликайся!
В ответ из тайги ни звука.
– Вишь, молчат, – прорычал дракон. – Значит, хочут...
– Нет, я не согласен с тобой, – сказал Василий. – Давай по-другому спросим.
– Что ж, спрашивай, а я послушаю.
Развел Василий на земле два костра. Один из пихтовых дров, другой – из еловых. Когда дрова разгорелись, он повернулся к пихтовому огню и крикнул:
– Эй, звери и птицы, хотите ли вы переселиться на новое место?
Из костра ни звука, лишь сучки трещат да искры разлетаются во все стороны.
– Вишь, молчат, – сказал Василий. – Значит, не хочут.
– Погоди, теперь моя очередь спрашивать, – сказал дракон. – Мне-то они скажут всю правду. – И он повернулся к еловому огню и рявкнул во все горло:
– Звери и птицы, неужто вы не хочете переселиться к новому хозяину?
Еловый костер вспыхнул ярче, валежины и поленья, как всегда, завыли, заголосили, засвистели, – ясно, плачут звери, плачут птицы, неохота им переселяться в чужой урман.
– Не хочут, – крикнул Василий. – Слышишь, плачут все до одного.
– Верно, плачут, – сказал дракон, – слышу.
– Ну что, пойдешь теперь против закона о воле земли?
– Что-то боязно, – сказал дракон. – Как бы они нам с чертом-хозяином не отомстили.
– То-то, – сказал Василий, – а теперь убирайся прочь.
Дракон взлетел ввысь и взял направление к соседнему урману. А Василий принялся за промысел. Ходит по тайге, постреливает белок, ловит соболей, настораживает на глухарей слопцы и думает: как ему образумить хозяина-черта, чтобы тот таежное добро вдругорядь не проиграл, петлю на него, как на зайца, поставить или яму вырыть, чтоб черт в нее провалился и никогда не вылез.
7. Золотая кумирня
Охотник Степан собрался на промысел. Насушил сухарей, накормил собак, уложил на нарты добришко и увязал крепко-накрепко веревкой. Но перед тем как отправиться в путь, подумал: а не сходить ли мне к шаману Алсею, не попросить ли благословения?
Ладно, пошел к шаману. Алсей живет на Ворожейном Мысу, над Шедолгой-речкой. У леса могилы – предки шамана зарыты, посреди мыса избушка, в ней Алсей спит и ест, в двух шагах от избушки – амбарушка, в ней идолы и кумиры обитают, им шаман молится.
– Так и так, – сказал, поздоровавшись, Степан, – пришел получить благословение.
А шаман Алсей в ответ принялся лаяться: худой остяк нынче пошел, дерзкий, в богов и чертей не верит, ни во что не верит, русским боженятам поклоняется, про своих остяцких позабыл. Раньше лесной человек лучше был, здоровый, душа без изъяну, а нынешний – двоедушный, лукавец, просмешник и лицемер. Раньше каждый охотник стремился золотую кумирню отыскать, чтобы поклониться идолам, богам и боженятам, а нынешний ни к чему не стремится и думает об одной собственной выгоде и брюшной пользе.
Лаялся, лаялся шаман Алсей, но все-таки охотника Степана благословил и пожелал ему удачи.
Идет Степан на промысел, нарты за собой волочит, ему собачки помогают. А он из благодарности своим дружкам на лыжах дорогу утаптывает, по своему следу пускает упряжку, облегчает собачкам работу.
Долго тащился Степан на промысел. Пришел наконец в свой урман. Смотрит: тайга пустая, неурожай – ушла белка, ушел соболь, улетели глухари, косачи и рябчики. Даже глазастый сыч и тот куда-то девался.
«Плохи мои дела!» – приуныл Степан и уселся на пенек и стал думать, как ему быть. Степан понимал: надо искать богатый урман: не вся же тайга пустая! Но искать трудно и долго. «А не поискать ли мне, в самом деле, золотую кумирню, – подумал, – не поклониться ли остяцким идолам и не попросить ли у них помощи, авось они не откажут! Вернусь тогда домой с богатой добычей».
Думал, думал Степан и порешил искать кумирню – так легче будет прожить.
Идет. День идет, другой, третий. Поднялась падера, снежной мглой все кругом застлало, ветер опрокидывает назад, идти мешает. Степан в чью-то переночуйку забрался, отсиживается, хорошей погоды ждет. Дождался – снова пошел. Неделю идет, другую, третью. Чует, весной повеяло, тепло. Солнышко греет, бурундуки свищут, одинокая лисица тявкает, собак зовет – позабавиться, поиграть в пихтаче. Река большая перегородила дорогу – на берестянке Степан переправился на ту сторону. Снова идет, быстро идет, хочет скорее разыскать золотую кумирню.
Шел, шел, вышел к чужим юртам. Большие юрты, богатые, крыты шелковой и бархатной крышей, на дверях бисерные украшения. Возле дверей собаки большие, жирные, цепи на них золотые, ошейники серебряные, сами ленивки мутноглазые, едва шевелятся, не лают, даже паута с носа им лень согнать. Вошел в одну юрту Степан, здоровается, никто ему не отвечает. Вглядывается со света Степан – возле стен нары, коврами персидскими устланные, на коврах люди валяются вповалку, толстые да мордастые, как собаки, зевают спросонок широкорото, переговариваются между собой ленивыми голосами: кого это боженька послал нам спозаранку?..
«Хороши спозаранку, – подумал Степан, – уже дело к вечеру, а они все спят». Сказал:
– Робята, не скажете, как мне добраться до золотой кумирни? Идолам да кумирам хочу поклониться, чтобы удача сама по себе перла в руки.
– Как не сказать, скажем, – за всех ленивцев ответил самый толстый и жирный лежебока. – Вон там она, на Шеломке, выйдешь на взгорок – увидишь.
– Спасибо, братцы, – сказал Степан. – Пойду. Скореича мне охота с идолами встретиться лицом к лицу и упасть перед ними на коленки.
Вышел – постоял возле дверей, назад вернулся. Спросил:
– Робята, а не скажете ли вы, отчего вы все такие толстые?
– Скажем, – за всех ответил самый толстый лежебока. – Все из-за этой самой кумирни, которую ты ищешь, провались она в тартарары. Наш шаман шибко умный, знается с чертями и кумирами, подарки им дарит, и за то кумиры нас любят, все нам дарма дают: и балык, и черную икру, и мед, и водку, и мясо. Хошь, птичье молоко добудем. Сытно нам живется, едим от пуза. И от такой, братец, жисти охотники среди нас повывелись. Все норовят домовничать, а в урман не затянешь на веревке. У мужиков брюхо растет – земли не видят, одно знают: водку жрать да с бабами обниматься. Разленились, изнежились хуже некуда, метко стрелять разучились, лыжами не владеют, по звездам не ходят, болота боятся, реки боятся, медведя боятся... Вот и получается, что от золотой кумирни вред один. Понял?
– Ага, понял, – сказал Степан, – вижу, зажрались вы, робята.
– И ты зажрешься, ежли золотым кумирам молиться будешь, – сказал лежебока. – А как отучнеешь, так свалишься на нарах свинья свиньей.
Степан отошел, уселся на пенек, думает: надо разобраться что к чему. На голодное брюхо жить худо, но и так валяться, тоже не хорошо. Не поискать ли богатый урман, зачем ему кумиры?..
Сидит Степан на пеньке, думу думает. И пусть думает – на то и голова на плечах, чтобы в соображение входить обо всем.
8. Хитрая шкура
Жил богатырь, звали его Наун. Был он такой сильный, что никто в тайге не мог его побороть. Рост – выше леса, идет – земля дрожит. Люди почитали его и уважали за то, что он делал много добра: защищал от врагов, добывал рыбу, ходил на звериный промысел.
Текли годы. Род богатыря Науна процветал. И люди, и Наун – все были довольны друг другом и жили в мире и уважении. Так, может, до скончания века текло бы, да вмешалась нечистая сила. Так было. Приходит раз к Науну черт и говорит:
– Послушай, Наун, чегой-то ты все колготишься, на людей гнешь горб, без дела не посидишь. В твои годы не мешает тебе пожить в свое удовольствие и повеликаться: живешь-то на свете ведь всего-навсего раз.
– Такая моя натура, – сказал Наун. – К работе я привык и людей защищать от врагов привык.
– А ты попробуй по-другому пожить, – сказал черт, – поверь, не покаешься. Дам я тебе хитрую шкуру – счастье узнаешь. Если же тебя моя шкура не устроит, можешь возвернуть ее в любое время.
– Ладно, давай шкуру, может, в самом деле, я счастье узнаю.
Вынул черт из мешка хитрую шкуру, подал Науну и тотчас скрылся. Наун облачился в шкуру черта, поверх нее штаны и малицу надел – и тогда одолел его сон. Лег на лежанку, уснул, спал долго. Проснулся – старых настроений как не бывало. Работать лень, охота дома без дела валяться. И гордость в груди за себя ворошится зверьком. Есть захотел – поднялся, думает: «Хватит по-старому жить, по-новому поживу. Делал я людям добро, теперь пусть люди кормят меня за то и возвеличивают: я заслужил!» И закричал во весь голос:
– Эй, люди, тащите мне нельму, тащите икру, тащите и оленье мясо.
Люди уважают Науна – несут ему, как велит, оленье мясо, и икру, и жаренную на сковородке нельму.
– Ешь, богатырь, – говорят, – наедайся, время придет – нам послужишь.
– Послужу, – обещает Наун. – За мной дело не станет.
С тех пор и повелось: люди работают на богатыря, а он в пещере сидит, принимает приношения, ест, пьет да еще ругается: того-другого мало, то-другое невкусно. Если ему возразят: попил, поел задарма, может, хватит, помоги нам, из сил выбились, – он сердится и велит кормить его получше и для деликатности на колени перед ним становиться. Что ж, сила солому ломит: боятся богатыря люди, на коленях перед ним ползают и подают сладкие кусочки. Ежли же найдется среди людей кто понастырней, того Наун в пещеру-кутузку посадит и приставит верного караульщика. Учинив расправу, усядется у огня и думает: «Молодец черт, хороша хитрая шкура!»
Много ли, мало ли времени протекло, неизвестно. Раз прибегают к Науну люди, кричат:
– О, богатырь Наун, спасай нас, враги напали.
Наун вылез из пещеры, видит: кругом тьма-тьмущая врагов, схватил было бревно, чтобы неприятеля бить-колотить, но тут хитрые мысли явились в голову. «А чего, – подумал, – я полезу наперед батьки в пекло, зачем я буду жизнью рисковать. Пусть от врагов защищаются люди сами». И снова забрался в пещеру.
А врагам того и нужно: пожгли жилища, увели в полон детей и женщин, мужиков побили, лодки угнали, сети порвали, много беды принесли. Уцелевшие от разгрома и разорения люди, как враги ушли, собрались вместе, стали советоваться: что делать, как заставить Науна работать и воевать. Говорили, говорили, ни к чему не пришли, отправились к Науну все вместе. Пришли, спрашивают:
– О, великий богатырь Наун, почто ты от всех дел отстраняешься? Ужель ты обижен на нас?..
– Нет, не обижен я на вас, – ответил Наун, – я просто, как враги пришли, был хвор, не обессудьте. Знайте, как снова враги придут, я за вас горой-стеной стану.
– Дай-то бог, дай-то бог! – говорили люди и радовались, что Наун с ними.
Ушли успокоенные люди. А Наун, проводив ходоков, полулежит в пещере и похохатывает: спасибо черту!..
И еще были нападения на землю Науна. Люди падали сотнями, сраженные мечом, а Наун, вопреки обещаниям, отсиживался в пещере и наружу не показывал носа. Хорошо ему жилось. Враг опустошал землю, людей побивал во множестве, но всегда кто-нибудь уцелевал, – после ухода неприятеля этих уцелевших Наун заставлял работать на себя.
Много ли, мало ли проходит времени – приходит к Науну черт и говорит:
– Ну, каково живется в хитрой шкуре?
– Хорошо живется, спасибо, черт.
– А я за шкурой пришел, самому нужна.
– Не отдам, – сказал Наун. – Пришлась она мне впору.
– Брось дурачиться, – говорит черт, – снимай шкуру, я тебе добра желаю. А ежли отступлюсь, тебе хуже будет, пропадешь.
– Не пропаду, – говорит Наун. – Я понял: хорошо жить в свое удовольствие.
– Хорошо-то хорошо, – говорит черт, – только знать надо меру, а ты, гляжу, совсем обнаглел.
– Я богатырь, я заслуженный...
– Заслуги твои старые, на них далеко не уедешь.
– А твоя шкура на что?
– Дурак, хитрить и великатиться тебе больше не перед кем.
Сказал – исчез черт, как в воду канул. Наун вылез из пещеры, смотрит: кругом пепелища, мертвые тела, скот бродит без призора, ни единого человека из его рода не уцелело. Почесал в затылке Наун, делать нечего, раз не перед кем хитрить и великатиться, придется снять хитрую шкуру: снабжать-то его едой некому, самому надо разворачиваться. Хочет снять хитрую шкуру Наун, а она не снимается, рвет ее – не сдирается, словно приросла.
Худо! В воду Наун нырнул, смывает водой шкуру – Не смывается. Катается по песку – не стирается. Что делать? Посоветовался бы, как дальше жить, да не с кем, ни одного сородича не осталось...
