Текст книги "Они не пройдут! Три бестселлера одним томом"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)

– Так точно. – Берестов вскинул руку к пилотке: – Товарищ лейтенант, разрешите? Сейчас четыре часа дня, а солнце сядет в десять. Позвольте моим бойцам отдохнуть хотя бы полтора часа. Пользы больше будет.

– Отдыхайте, – кивнул Волков.

Отпустив людей, он пошел к танкисту, лейтенант уже понял, что, в отличие от остальных, ему поспать не удастся. Впрочем, комбат, похоже, тоже не мог уснуть, верный сержант мог отогнать комаров, но не боль. Подняв голову, Петров уставился на подошедшего пехотинца мутными от усталости глазами:

– Что-то ты зачастил, – проворчал он.

– Через два часа мои разведчики пойдут в Сосновку, это деревня в паре километров отсюда.

Волков коротко изложил танкисту свой план, старший лейтенант слушал не перебивая.

– А почему ты поменял свое решение? – спросил комбат, когда лейтенант закончил.

– Да узбека твоего жалко стало, – ответил ротный. – Так, бедняга, страдал, я аж сам чуть не заплакал.

– Турсунходжиев? Да, Магомед – правильный мужик и командир хороший. Сашка, я перед ним извинился? – повернулся Петров к сержанту.

– Третий раз уже спрашиваешь, – проворчал нахальный Безуглый. – Ты бы поспал, все равно ребята через два часа только пойдут. А если сон не идет, давай я тебя ключом по башке съезжу – мигом уснешь.

Петров тихо засмеялся, стараясь не дергать спиной.

– Весело у нас, да? Меня Иваном зовут. – Он протянул вверх черную от масла и копоти руку.

– Александр, можно Сашка. – Рука у комбата была крепкой и мозолистой.

Берестов вышел через два часа десять минут. Набросав кроки с немецкой карты, он сунул бумагу в карман и надел на руку трофейный компас. Для такого дела Гольдберг выдал старшему сержанту немецкий же бинокль. Бывший белогвардеец отобрал из своего взвода двух человек: приземистого плотного бойца лет двадцати пяти, до войны работавшего шофером на заводе, и совсем молодого паренька, что приехал в город из глухой тайги учиться на зоотехника, а вместо этого пришел добровольцем в военкомат. Проинструктировав их вполголоса, он забрал у красноармейцев гранаты, и все трое быстрым шагом скрылись в лесу. Волков проводил их взглядом и понял, что ему больше не хочется спать. Теперь оставалось только ждать.

Разведчики вернулись к сумеркам, и по лицу Берестова лейтенант сразу понял – поиск был удачным.

– Докладывайте, – приказал он.

– Вышли к дороге, вот здесь, – показал на карте старший сержант. – Первый час движение было довольно интенсивным, но потом стало стихать. По всей видимости, ночью по грунтовым дорогам они стараются не ездить. В восемь мы двинулись в деревню. Когда подошли, туда как раз свернула колонна грузовиков, как вы и говорили. Одиннадцать машин, на каждой – по два немца.

Он достал из кармана листок с неплохо нарисованным планом населенного пункта. Сосновка была деревенькой небольшой – три с лишним десятка домов. Судя по рисунку, немцы просто оставили автомобили прямо на единственной улице и на подъездной дороге. По словам Берестова, часовой был всего один.

– А главное, – подвел итог старший сержант, – по крайней мере в трех грузовиках – канистры с горючим, немцы прямо там заправлялись – доставали из-под тента и в баки заливали.

– Вот как. – Волков почесал подбородок. – Все равно выходит, придется шуметь. В избах мы их, конечно, теплыми возьмем, но все равно пальба будет.

– Разрешите? – Не дожидаясь ответа, Берестов начал рисовать на том же плане. – Эта просека выходит прямо к дороге. Если убрать на съезде деревянный шлагбаум, можно с грунтовки прямо сюда съехать. Обратно мы шли вдоль просеки, имели возможность посмотреть. Рядовой Тулин, – он кивнул на бывшего шофера, – говорит, что он сможет по ней привести сюда машину.

– Так вы предлагаете, – Волков хмыкнул, – угнать грузовик?

– А почему нет? – поднял бровь старший сержант. – Часовой у них один, мы смотрели, скоро немцы спать завалятся. Они очень самоуверенны.

– У них есть для этого основания, – мрачно заметил лейтенант. – Ладно, пойдем к танкистам советоваться.

Совет продолжался недолго. Петрову все-таки удалось немного поспать, несмотря на боль в обожженной спине, поэтому он был спокоен и почти дружелюбен. Берестов изложил свой план операции: снять часового, откатить один грузовик на руках подальше и подогнать по просеке к танкам. Заправить машины и, пользуясь ночной темнотой, постараться уйти как можно дальше. Немцев при колонне всего двадцать, радиостанции у них, надо полагать, нет, и если не устраивать шум, пожар и разорение, до утра никаких ответных мер не последует. Даже обнаружив убитого часового и отсутствие одного грузовика, гитлеровцы, скорее всего, предпочтут дождаться рассвета, а уж потом доберутся до своих Если же устроить погром с пальбой и взрывами, можно дождаться кого-нибудь посильнее уже ночью. Гольдберг поддержал мнение старшего сержанта, Петров спросил, сколько людей понадобится, чтобы толкать нагруженный автомобиль по грунтовой дороге. Бывший белогвардеец ответил, что грузовички небольшие, и человек десять с одним вполне управятся. Волков прикинул: десять толкают, один в кабине, три человека прикрывают на всякий случай. Танкист сдался и сказал, что от них пойдет сержант Безуглый с пулеметом. Командование операцией Волков и Петров договорились возложить на старшего сержанта Берестова, спокойная уверенность и очевидное воинское мастерство бывшего белогвардейца произвели на комбата сильное впечатление. Старший сержант назвал людей, которых возьмет с собой, в основном это были здоровяки. Копылов, как бывший шофер, вошел в группу для помощи Тулову, Зверев с немецким пулеметом должен был прикрывать товарищей. Уговорились, что в случае затруднений комвзвода–1 отведет своих людей к просеке, где его будет ждать Волков с комиссаром и десятком бойцов. Медведев и оставшиеся должны были охранять раненых. Лейтенант Турсунходжиев поставит свой танк в полукилометре от дороги и прикроет отход огнем пулемета. Ротный искренне надеялся, что до этого не дойдет и к утру они будут уже достаточно далеко. Вместе с комбатом они наметили дальнейший маршрут выхода. Волков понимал, что, двигаясь вместе с танками, рота должна будет так или иначе держаться дорог, просек и прочих открытых мест, но другого пути не было. Построив красноармейцев, лейтенант рассказал им о планируемой операции. Он старался говорить спокойно, обыденно, понимая, что, если люди окажут неповиновение, командирский голос ему не поможет. В училище он был одним из первых, в учебном полку он смог вывести роту в лучшие. Но все это осталось в прошлом. Ни в одном уставе, ни в одном наставлении не говорилось, как вести за собой бойцов, если нет соседей ни слева, ни справа, если враг и спереди, и сзади, если по русской земле приходится идти крадучись, избегая дорог, деревень, людей. Какие слова нужно найти, чтобы человек не выполз к врагам с поднятыми руками, не побежал в ближайшее село проситься в примаки, а шел за своим командиром, готовый, если надо, сцепиться с немцем насмерть. Волков рассказал о танкистах старшего лейтенанта Петрова, о том, как они собирались добывать горючее для своих машин. Надо помочь товарищам, разве не так? Они – бойцы РККА, они – советские люди, они не бросают своих. Волков старался говорить, как командир пограничников в фильме «Тринадцать» – уверенно и четко. Шагая вдоль строя, он сообщил о поиске, который провел командир первого взвода старший сержант Берестов, затем объяснил, что будет делать каждая группа. В какой-то момент он бросил взгляд на лица бойцов и едва сдержал вздох облегчения. Люди слушали так, будто им предстоял очередной марш-бросок или учения по окапыванию. Он знал, что они боятся, бесстрашных комроты до сих пор не встречал, но, кажется, никто не трусил. А главное, лейтенант почему-то понял, что люди пойдут за ним, и Гольдбергу больше не придется произносить перед ними речи. Пора было заканчивать выступление, и он быстро распределил красноармейцев по отрядам. Берестов немедленно принялся гонять своих, добиваясь, чтобы снаряжение не гремело, и проверяя оружие. Турсунходжиев с двумя танкистами снимал маскировку с одного из танков. Люди были собранны, сдержанны и молчаливы – все понимали, что дело предстоит серьезное.

Первой ушла по просеке группа Берестова, их задачей было выйти к дороге и наблюдать за ней до подхода Волкова и танка. Через двадцать минут, убедившись, что все спокойно, Турсунходжиев двинул вперед свой Т–26, комроты вел своих людей следом. Машина ползла вперед с черепашьей скоростью, чуть ли не медленнее пешехода. Вызвано это было, как объяснил ротному узбек, не столько необходимостью держаться рядом с пехотой, сколько заботой о ходовой части. Волков впервые по-настоящему осознал, что, несмотря на всю свою мощь, танк, по сути, устройство нежное и требующее куда большей осторожности в обращении, чем, к примеру, грузовик или тем паче лошадь. Впереди дважды мигнул фонарик, и Турсунходжиев, сидевшей на башне, скользнул в люк и приказал водителю отвезти машину к деревьям. Махнув рукой железной коробке, лейтенант двинул своих людей к дороге. Шлагбаум оказался уже снят, и Берестов, едва завидев бегущих по просеке красноармейцев, скрылся со своими людьми в лесу. Лейтенант приказал перетащить нелепое сооружение из посеревших бревен на дорогу. Не Бог весть какое заграждение, но если кому-то приспичит ночью проехать по грунтовке, этот шлагбаум на какое-то время его задержит. Волкову же это даст время оценить ситуацию и, если надо, принять бой на выгодных условиях.

Берестов привел свою группу к окраине Сосновки, когда солнце уже село. В большинстве изб горел свет, из одной доносились звуки губной гармошки, в другой хором орали песню.

– И язык-то у них какой-то собачий, «бау – гау, швирен – хвирен», – прошептал Копылов.

– Язык как язык. – Сержант Кошелев потер голову, недавно наложенный шов нестерпимо чесался. – Это, между прочим, язык великих поэтов и философов…

Контуженый филолог был взят в группу за отличное, по его словам, знание немецкого. Проверял бывшего студента лично Берестов. Бывший белогвардеец задал вопрос на языке оккупантов и получил в ответ поток лающих фраз, после чего Евгению было приказано присоединиться к отряду комвзвода–1.

– И философов я их мотал, – пробормотал Копылов, – и поэтов…

– А еще это язык Маркса и Энгельса, – добавил студент.

– Ну раз Ма-а-аркса, – протянул без энтузиазма водитель.

– Хватит трепаться, – вполголоса приказал Берестов. – Зверев, со своей машиной на горку к дороге. Смотри в обе стороны, за тобой и восток, и деревня. Танкист, твой пулемет без сошек все равно, сядь вон там, под плетнем, если начнется, пристроишь его на колоду.

Зверев со своим вторым номером, пригнувшись, придорожными кустами побежал в указанном направлении. Безуглый совершенно нетанкистским ужом ушел в бурьян, через некоторое время лопухи у колоды шевельнулись и из них высунулось дуло танкового пулемета.

– А мы что? – спросил Копылов.

Берестов вздохнул – новичок еще не пообтесался и сохранил замашки шоферской вольницы.

– Вы, товарищ ефрейтор, заткнетесь и будете ждать приказа. А мы все наблюдаем за деревней и вон за тем стервецом.

Старший сержант указал веткой на часового, что лениво ходил вдоль странных плоскомордых грузовичков.

– Следует дождаться, пока его сменят, – начал делиться опытом Андрей Васильевич. – Тогда у нас будет достаточно времени, чтобы откатить машину к дороге. Кроме того, надеюсь, к этому моменту носители великого языка Маркса и Энгельса наконец уймутся.

Из ближней избы донесся взрыв гогота и веселый женский визг.

– Мужики, небось, в армии, – проворчал кто-то из бойцов. – А эти… Все бабы одинаковы.

– Ты бы пасть закрыл, – впервые за полдня подал голос Шумов, и это как-то сразу оборвало разговор.

Съедаемые комарами, они пролежали в траве еще сорок минут. На грунтовке было тихо, видимо, по ночам немцы действительно предпочитали не искушать судьбу на удивительных русских дорогах из земли и пыли. Постепенно окна гасли, и шум прекращался. Наконец из третьей от околицы избы вышел солдат с винтовкой и побрел к автомобилям. Предвидя холодную ночь, оккупант утеплился, под пилоткой у него была надета вязаная шапочка, а поверх мундира солдат натянул овчинный кожух, как видно, позаимствованный в доме. Немец подошел к часовому, что-то сказал, и тот быстро зашагал к избам.

– Итак, у нас как минимум сорок минут, – прошептал Берестов.

Новый часовой прошелся несколько раз вдоль грузовиков, затем присел на подножку одной из машин и закурил.

– Да, нагловаты они и беспечны, – пробормотал старший сержант. – Ладно, тем лучше.

Он вытащил из чехла узкий финский нож с березовой ручкой и тихо приказал:

– Шумов, за мной, страхуешь. по-пластунски, метрах в двадцати за мной, тихо ползать ты пока не умеешь. Остальным – ждать здесь.

Передав винтовку Копылову, Берестов ползком Двинулся вперед. До немца было метров тридцать, но ползти прямо на врага старый воин не собирался. Бывший белогвардеец принялся забирать в сторону, планируя выйти к машинам с востока, он вжимался в землю, двигаясь размеренно, старательно обползая пучки великанской лебеды. Чем выше трава, тем сильнее качнется верхушка, тем больше вероятность, что часовой обнаружит движение. Старший сержант никому не признался бы в этом, несмотря на внешнюю энергичность, он был на пределе своих возможностей. Минувшая ночь прошла в бодрствовании, перед поиском на Сосновку удалось подремать полтора часа, и этого было недостаточно. Берестов привык подчинять тело воле, однако сейчас, раздвигая перед собой траву, он понимал, что годы и раны начинают брать свое. Не то чтобы его клонило в сон, но временами бывшему майору казалось, что снимать часового ползет кто-то другой, а сам старший сержант наблюдает за всем со стороны. Усилием воли комвзвода–1 взял себя в руки. До часового оставалось десять метров, и, кажется, гитлеровец ничего не заподозрил. Хуже всего было то, что немецкий шофер злостно манкировал своими обязанностями и, вместо того, чтобы обходить территорию, сидел и курил на подножке грузовика. Если бы немец двигался, можно было рассчитать время и броситься на него сзади. Однако сейчас за спиной у часового была железная дверь грузовика, и подобраться к нему не было никакой возможности. Томительно тянулись минуты, Берестов уже начал подумывать о том, чтобы бросить что-нибудь в траву рядом с машинами, но отказался от этой мысли – вместо того чтобы пойти разбираться с непонятными шорохами, враг мог позвать на помощь. Внезапно часовой поднялся и принялся расстегивать ширинку, потом, видно, передумав, немец, пошатываясь, двинулся к забору. Пользуясь представившейся возможностью, старший сержант быстро пополз вперед, рассчитывая перехватить гитлеровца на обратном пути. Наконец часовой остановился и недвусмысленно зажурчал долгой струей. Берестов уже наметил себе позицию и теперь спешил занять ее, пока немец застегивает штаны. Управившись с ширинкой, фашист побрел обратно, бормоча что-то себе под нос. Он шел ссутулившись, шатаясь от выпитого, наверное, ругаясь на неровный русский двор и злых русских комаров. Старший сержант перехватил финку для удара снизу. Если бы лейтенант Волков спросил сейчас, какого черта он, командир взвода, поперся самолично снимать часового, Андрей Васильевич ответил бы, что, во-первых, остальные не смогли бы подобраться к врагу на должное расстояние, а во-вторых… Убить из винтовки не так уж трудно – совместил прорезь и мушку, навел в силуэт, нажал на спуск. Прорвавшись через пулеметный огонь, можно заколоть врага штыком – и рука не дрогнет. Но для того чтобы спокойно и обдуманно зарезать ничего не подозревающего человека ножом, нужно что-то иное. Такое мог бы сделать Шумов – после смерти Валентина Холмова и, особенно, страшного рассказа о сожженных заживо раненых, гигант-рабочий сильно изменился. Да, этот убьет не задумываясь, потому бывший белогвардеец и взял его с собой. Но Шумов не сможет подобраться к часовому незаметно, тот успеет поднять тревогу. А раз так, оставался только старший сержант Берестов. Немец был уже в четырех метрах, Андрей Васильевич вжался в землю, словно стараясь слиться с ней. Три метра… Гитлеровец прошел мимо, шаг, еще один, и еще… Берестов бесшумно поднялся и в два прыжка нагнал часового.

Все пошло не так с самого начала. Немец был почти на голову выше, и зажать ему шею левой рукой у старшего сержанта не получилось. Повалить его назад тоже не вышло, пришлось изо всех сил бить ножом под лопатку, надеясь решить все сразу. Будь у Берестова американский окопный стилет, может быть, удар получился бы правильный. Но лезвие финки с трудом пробило толстый овчинный кожух, и когда гитлеровец забился, словно огромная рыба, Андрей Васильевич понял, что часового ему снять не удалось. Раненый немец обезумел от страха, он почувствовал, что это – смерть, что его убивают, и рвался изо всех сил. Нож вылетел из рук комвзвода–1, и тогда белогвардеец зажал часовому рот и дал подножку. Оба покатились по траве, зубы немца впились в предплечье Берестова, гитлеровец мотал головой, пытаясь освободиться. Старший сержант почувствовал, что теряет дыхание, страшный удар затылком в переносицу едва не лишил его сознания. Он даже не мог позвать на помощь, понимая, что стоит ему на мгновение ослабить хватку, и гитлеровец вырвется и заорет так, что разбудит остальных. Внезапно раздался глухой удар, немец обмяк и откатился в сторону. Над комвзвода–1 склонился рядовой Шумов, в руке у него поблескивал немецкий штык-нож, рукоятью которого гигант оглушил часового. Убедившись, что с Берестовым все нормально, бывший рабочий повернулся к немцу и, прежде чем старший сержант успел что-либо сказать, страшным ударом в грудь буквально пригвоздил часового к земле.

Андрей Васильевич с трудом поднялся на ноги, пошатнулся, но отвел руку бросившегося было поддержать Шумова.

– Старею, старею, – пробормотал он. – Спасибо, голубчик, что-то сплоховал я сегодня. Оттащи его к забору, вон туда, где трава погуще, потом возвращайся.

Пока здоровяк прятал тело, Берестов осмотрел автомобили. Ближайший к съезду был загружен канистрами, оставалось только убедиться, что в них действительно бензин или что там нужно танкистам. Шумов вернулся, вытирая руки шапкой убитого немца, и Андрей Васильевич приказал ему посигналить фонариком. Через минуту перед старшим сержантом стояли двенадцать пехотинцев и один танкист. Бывший белогвардеец приказал Копылову и нахальному сержанту проверить содержимое канистр. Одну емкость сдернули вниз и открыли.

Бензин, – сказал Безуглый.

– Бензин, – подтвердил шофер. – Только… Странный он какой-то…

– Плевать, Копылов, Тулин, быстро в кабину, пять минут разобраться, как им управлять. Танкист, в чем дело?

– Понимаете, товарищ старший сержант, – замялся сержант, – я не уверен в том, что это тот бензин, который нам нужен.

– Не понял, – резко ответил Берестов.

– Бензин имеет разную сортность, – начал было Безуглый.

– Вы можете определить, тот это сорт или нет? – спросил бывший белогвардеец.

– Я… Нет, не могу. – Танкист понял, что этому человеку нужно отвечать честно.

– Тогда придется рассчитывать на лучшее, товарищ сержант. Шоферы, что там?

– Разобрались, товарищ старший сержант, – ответил Копылов, – с толкача заведем.

– Хорошо, тогда…

В ближайшей избе открылась дверь, и на крыльцо вышел немец в кальсонах и рубахе. В руке гитлеровец держал зажженную керосиновую лампу. Справив нужду у забора, он, пошатываясь, двинулся к машинам. Люди замерли, танкист присел на колено и, пристроив пулемет на крыло, вел ствол за фашистом.

– Не стрелять! – прошипел Берестов. – Сидите тихо, Шумов, если подойдет к машине – снимешь его.

– Есть, – шепотом ответил гигант.

Красноармейцы, затаив дыхание, следили за пьяным идиотом, ковыляющим к собственной смерти. Все понимали, что часового хватятся только при смене, но вот отсутствие раздетого человека может заставить остальных забеспокоиться. Немец был очень некстати, и Берестов поймал себя на странной мысли: он желал этому фашисту протрезветь, повернуть обратно, чтобы не встретиться с Шумовым. Тот уже вынул кинжал из ножен, гигант-рабочий осваивал это оружие с быстротой, от которой бросало в холод. Гитлеровец был в двадцати метрах от грузовиков, когда у него подвернулась нога. Пьяно взмахнув руками, он тяжело упал на бок, чудом не разбив лампу. Потоком хлынули лающие немецкие ругательства, оккупант с трудом поднялся и проорал что-то в сторону машин. Красноармейцы переглянулись.

– Чего хочет? – шепотом спросил Безуглый.

– Кажется, спрашивает часового, не уснул ли тот, – так же тихо ответил старший сержант.

Не дождавшись ответа, немец заорал снова, теперь уже требовательней.

– Черт, он их так всех перебудит, – озабоченно прошипел бывший белогвардеец.

– Снять его? – спросил танкист.

Внезапно прямо у них за спиной, хрипло, словно спросонья, громко сказали что-то по-немецки. все вздрогнули, не сразу сообразив, что это Кошелев наконец получил возможность доказать свою полезность. Немец заржал, потом повернулся и, все так же шатаясь, побрел обратно в Дом.

– Ты что ему сказал? – тихо удивился за всех танкист.

– Неважно, – быстро ответил филолог.

– Кажется, что-то про свинью, – ответил за студента Берестов, – что-то связанное с любовью.

Безуглый захихикал, вслед за ним, зажимая рты, шепотом засмеялись остальные, лишь Копылов сплюнул, проворчав про срамоту.

– Ладно, повеселились и будет, – оборвал смех старший сержант. – Нужно вкатить его на горку, оттуда уже сам пойдет, оттащим по дороге метров на триста, там можно заводить. Ну, навалились!

Машина с грузом тянула почти на три тонны – для тринадцати человек вес был велик. Кряхтя, ругаясь шепотом, красноармейцы толкали машину по грунтовой дороге и радовались только, что накануне не было дождя. Подъем был совсем небольшой, но для людей, что уже двое суток сидели на одних сухарях, это было сущей мукой. Наконец они вкатили машину на горку, дальше было сто метров спуска до дороги, да и по грунтовке уклон, пусть и незаметный почти, был в сторону просеки. Берестов послал одного из бойцов предупредить Зверева, чтобы через двадцать минут снимался и догонял остальных. Дав людям передохнуть пару минут, старший сержант приказал двигаться дальше. Вниз пошло веселее, бойцы бежали, держась за борта, Копылов спускал грузовик на тормозах. Машина была незнакомая, не такая, как привычный ЗИС–5, но ефрейтор приноровился сразу, он был шофером Божьей милостью, и Тулов, которому Берестов приказал тоже находиться в кабине, с завистью и восхищением смотрел за старшим водителем. Грузовик выкатился на грунтовку и, подталкиваемый красноармейцами, покатился по разбитой в пыль дороге. Отогнав автомобиль на полкилометра, Берестов велел заводить. Бойцы разогнали грузовик, и Копылов с первой попытки ухитрился запустить немецкий двигатель. Старший сержант приказал всем лезть внутрь, но кузов был забит, и устроиться поверх канистр и ящиков удалось только троим. Назначив старшим танкиста, бывший белогвардеец приказал ехать к просеке и отошел в лес дождаться пулеметчиков. Зверев со своим вторым номером, пыхтя и топая разбитыми сапогами по укатанной пыли, прибежали через полчаса. Когда группа подошла к повороту, грузовик и танк уже уползли к лагерю, а лейтенант со своими людьми перетаскивал ограждение с дороги обратно, на выезд из леса. Они едва успели управиться, когда с западной стороны послышался стрекот моторов. Люди скрылись в лесу, и через пять минут из-за поворота вылетели два мотоцикла с колясками, причем на переднем в коляске был установлен пулемет. Зверев передернул затвор МГ–34, но Волков отрицательно помотал головой. Когда шум моторов скрылся вдали, лейтенант наконец ответил на немой вопрос бывшего студента:

– Даже если не говорить о шуме, который мы тут устроим, это – патруль. Их хватятся очень быстро. Ладно, пора двигаться.

К тому моменту, когда красноармейцы вернулись в лагерь, там царило бодрое оживление. Танкисты заправляли свои машины, Петров обсуждал со старшиной, как бы половчее закрепить запасные канистры на танках. Комроты приказал разобраться с грузом – помимо канистр в грузовике были ящики. В ящиках лежали мины для пятидесятимиллиметровых минометов, их лейтенант сразу велел выкинуть – таких трофеев рота пока не взяла. В кабине, на радость Богушевой, нашлась аптечка. Но ценнее всего был початый ящик с консервированным мясом из немецкого пехотного рациона, похоже, водитель то ли выменял, то ли стащил где-то консервы, рассчитывая пополнить ими свое меню. На продукты немедленно наложил лапу старшина. Трофейная еда была сосчитана, учтена, Медведев даже прикинул порции. У кабины тем временем Копылов ругался с двумя танкистами: маленьким, щуплым, сущим мальчишкой на вид и крепким, среднего роста молодым татарином. Танкисты хотели снять с грузовика фару, для того чтобы установить взамен разбитой на танк комбата. Т–26 Петрова лишился своего света в бою, но поскольку проводка не пострадала, маленький водитель решил попробовать свинтить немецкий фонарь и прикрутить его на то же место. Копылов, естественно, бурно возражал, но оба мехвода мягко давили на него, пока шофер не сдался при условии, что надзирать за работой будет он лично. Одновременно пехотинцы под руководством Безуглого таскали канистры к танку. Волков и Гольдберг подгоняли людей – время было за полночь, и комроты рассчитывал до света уйти отсюда километров на двадцать. Что-то подсказывало ему, что из-за единственного угнанного грузовика и одного зарезанного водителя немцы не станут прочесывать сотни квадратных километров лесов, болот и мелких деревень. Лейтенант поделился этими мыслями с Петровым, и тот согласился с соображениями пехотинца. По словам комбата выходило, что немцы, пробив оборону, сперва рвутся дальше, не слишком заботясь о том, что сзади еще дерутся разрозненные, дезорганизованные части противника. Они оставляли эти части пехоте, и пока пехотные дивизии не замыкали внутреннее кольцо, немецкий тыл походил на слоеный пирог. В это время можно было попробовать проскочить мимо вражеских заслонов – все решала скорость. Волков, в отличие от танкиста, слоеных пирогов в своей жизни не ел, но аналогию понял и принялся гонять людей с удвоенной силой, пока комиссар тактично не намекнул ему, что люди и без того работают изо всех сил, и лучше доверить все командирам взводов. На заправку ушло меньше получаса – красноармейцы передавали канистры по цепочке, пока другие заливали бензин через воронку в горловины баков. Покончив с этим, принялись крепить канистры на моторное отделение и надгусеничные полки танков. Грузовик решили вести с собой, пока это будет возможно. Лейтенант нервно смотрел на часы, подсвечивая их трофейным фонариком – от начала операции прошел уже почти час. Он не знал, как часто немцы меняют часовых. Возможно, гитлеровцы и впрямь перепились и не спохватятся до утра. В любом случае, каждая лишняя минута могла стоить им жизни. Наконец лейтенант Турсунходжиев доложил, что танки заправлены. Танкисты заняли свои места в машинах, охранение, которое теперь возглавил Медведев, уже ушло вперед. Волков чувствовал, что должен что-то сказать, но ничего не приходило в голову. Он посмотрел в лицо комбату, что сидел сгорбившись на башне своего танка. Танкист молча кивнул. Лейтенант обвел взглядом строй своих красноармейцев. Четыре с лишним десятка бойцов, голодных, смертельно уставших бойцов на земле, что в одночасье стала чужой.

– Заводи! – крикнул танкист.

Затарахтели моторы танков. Т–26 Турсунходжиева завелся с третьей попытки, его водитель, молодой татарин из-под Казани, тихо ругался, пытаясь стронуть машину с места. Бензин все-таки оказался не того качества, к которому были привычны изношенные моторы устаревших танков. Наконец танки двинулись вперед, за ними, на первой передаче пополз грузовичок Копылова.

– Шагом марш!

Рота зашагала вслед за автомобилем, тихо матеря поднятую пыль и вонючий выхлоп. Ходячих раненых посадили в грузовик, и они больше не сковывали остальных, тяжелых Богушева, увидевшая, как мотает на просеке автомобиль, приказала нести на руках. Движение замыкал Зверев со своим вторым номером, назначенные в арьергард. Через полчаса после выступления лейтенант услышал отдаленные выстрелы, затем над лесом взлетели одна за другой две осветительные ракеты.

– Спохватились, голубчики, – спокойно заметил Берестов, шагавший в хвосте колонны. – Надо было тебе, Семен, подальше его оттащить.

– Надо было их всех там перерезать, товарищ старший сержант, – спокойно ответил Шумов. – Прямо в избах, тепленькими.

– Экий ты, голубчик, лютый сделался, – проворчал Андрей Васильевич.

В глубине души он понимал, что в словах гиганта-рабочего есть свой резон, но хладнокровие, с которым тот произнес эти страшные слова, пугало даже видавшего виды белогвардейца. Взводный вышел из строя, чтобы посмотреть, как идут его люди. Он уже собирался вернуться на свое место, когда с ним поравнялся Гольдберг.

– Андрей Васильевич, не возражаете? – спросил он, уравнивая свой шаг с движением старшего сержанта.

– Это советский лес, вы имеете право ходить, где вам вздумается, – усмехнулся Берестов. – Вы хотели о чем-то спросить?

– Да пожалуй. – Сказав это, политрук замолчал.

Над дальней Сосновкой взлетело еще несколько ракет, стрельба достигла своего пика и стала стихать.

– Угомонились, – заметил комвзвода–1. – Главное теперь, чтобы до света носа из деревни не показали. Так что вы хотели спросить, Валентин Иосифович?

Он шагал спокойно и ровно, не сбивая дыхания.

– Я, собственно, вот о чем, – начал Гольдберг. – Ладно, давайте напрямую, где вы научились так воевать? Вы ведь не из казаков?

Он споткнулся и упал бы, если бы Берестов не поддержал его за локоть.

– Спасибо, – поблагодарил комиссар. – Не в обиду будет сказано, но я помню, как воевали белые. Вы хорошо ходили в атаку, умели применять артиллерию, неплохо дрались в рукопашной. Но разведка, резня часовых… – Он замолчал, надеясь перевести дух.

Некоторое время оба шагали молча, раздумывая о своем.

– Ну, с лесом все просто, – ответил наконец Берестов. – На лето мы выезжали в деревню. На среднерусской возвышенности. Лесничим там был амурский казак – ходил еще с Арсеньевым. Мы часто бегали к нему, он много рассказывал.

Он посмотрел вдоль строя – взвод шагал ровно.

– Ну а все остальное… Из Бизерты я попал во Францию. Там вступил в Легион.

– Легион? – переспросил комиссар.

– Иностранный Легион, – пояснил Берестов, – особые части, набираемые из иммигрантов. Французы использовали его там, где риск был слишком велик. Мы воевали в Марокко. Там я научился многому. Откровенность за откровенность, Валентин Иосифович?