Текст книги "Они не пройдут! Три бестселлера одним томом"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

– Не возражаете, если я присяду?

Гольдберг поднял голову: рядом стоял, опираясь на винтовку, командир первого взвода старший сержант Берестов.

– Лес советский, – пожал плечами комиссар. – Вы имеете право сидеть, где вам хочется.

– Ну вдруг вам хочется побыть одному? – усмехнулся комвзвода–1. – Элементарная вежливость требовала узнать…

– Садитесь, – коротко ответил политрук

Берестов легко опустился на траву, положив винтовку на плечо.

– Хорошая речь, – прервал короткое неловкое молчание старший сержант. – Действительно хорошая. Вы очень четко и доступно описали наше положение.

– Спасибо, я рад, что вам понравилось.

Комиссар старался говорить дружелюбно, но против воли в голосе прорезался металл, и Берестов это почувствовал.

– Я не отниму у вас много времени, товарищ батальонный комиссар. – Взводный помолчал. – Разрешите вопрос?

– Разрешаю. – Гольдберг поднес затвор к глазам, затем снова принялся энергично стирать с него нагар.

– Товарищ батальонный комиссар, – медленно начал Берестов, – когда вы говорили о тех, кто не любит советскую власть, вы в первую очередь имели в виду меня?

Комиссар отложил в сторону полуразобранное оружие и внимательно посмотрел на старшего сержанта.

– Не понимаю вас, товарищ Берестов, – сказал он наконец.

– Оставьте, – поморщился комвзвода–1, – чуть не вся рота знает о моем прошлом. Я понимаю, что вызываю у вас недоверие…

Гольдберг снял очки, мутные от натекшего пота, протер их не совсем чистым носовым платком и водрузил обратно.

– Как бы вам это объяснить, товарищ Берестов, – начал он осторожно. – Вы уж извините, но до недавнего времени я исполнял обязанности комиссара полка. И так уж получилось, не имел возможности вникать в биографию каждого командира взвода. Так что если в вашем прошлом есть что-то интригующее – я это пропустил.

Берестов беззвучно рассмеялся.

– Какой удар по моему самолюбию. Я настолько привык к тому, что ко мне относятся с подозрением…

– Извините, я не собирался вас никуда ударять, – раздраженно ответил Гольдберг.

– Я – бывший белогвардейский офицер, – сказал внезапно Берестов, – воевал против Советской власти, эвакуировался из Крыма в Бизерту, в двадцать седьмом вернулся по амнистии. По причине, мне неведомой, в лагерь меня так и не отправили.

– Уффф, – комиссар потер лоб, – умеете вы ошарашить, товарищ господин Берестов. По всей видимости, мне следует выхватить наган и чего-нибудь вскричать. Вы хоть можете объяснить, зачем все это рассказываете?

Берестов ожидал, что к его рассказу отнесутся иначе, и слова комиссара здорово его задели.

– Я всего лишь хотел успокоить вас, товарищ батальонный комиссар, – сухо начал старший сержант, – хоть я и не испытываю добрых чувств к Советской власти, но никаких иллюзий по поводу немцев у меня нет. Я до конца исполню свой долг перед своей Родиной…

Гольдберг начал собирать автомат.

– Я польщен, – заметил комиссар, ставя на место затвор. – Целый бывший поручик пришел ко мне и рассказал, что он ненавидит фашистов…

– Майор, – сухо поправил его старший сержант.

– Извиняюсь. – Политрук встряхнул магазин и вогнал его в горловину: – В общем, считаю, что мы квиты, товарищ господин майор. Сегодня утром я вам изливал душу, теперь вы мне. – Он повернулся к Берестову: – Послушайте, мне ваше происхождение сейчас неважно. Раз вы не сидите, раз вы в армии, значит, Советской власти не враг. Остальное меня не волнует.

Берестов обескураженно пожал плечами и начал подниматься, когда Гольдберг придержал его за рукав.

– Э-э-э… – Комиссар смотрел куда-то в сторону: – А где воевали?

– В Добровольческой, – удивленно ответил старший сержант.

– А-а-а, – с некоторым облегчением протянул политрук, – значит, не встречались. Я сперва против Верховного правителя, потом Украина, потом Польша. Нет, не встречались.

– Не встречались, – подтвердил бывший майор. – Разрешите идти?

– Разрешаю.

Шагая к своему взводу, Берестов вдруг улыбнулся. Смешно сказать, но комиссар начинал ему нравиться.

Отдых был короток, и через тридцать минут лейтенант железной рукой поднял кряхтящих и ругающихся людей. До вечера он планировал пройти еще минимум двадцать пять километров. Рота двигалась медленно, но о том, чтобы оставить раненых, Волков больше не думал. Теперь он даже ощущал особенную гордость за то, что его отряд выходит из окружения не только в порядке и с оружием, но и выносит тех, кто не в состоянии идти сам. Впереди, метрах в трехстах, всегда находился Берестов со своими бойцами Бывший белогвардеец не просто шел дозором, но и намечал путь всей роте, привычно отыскивая места, где красноармейцам не нужно будет продираться сквозь заросли или терять сапоги в топких низинах. Время от времени его люди возвращались к Волкову, показывали дорогу и снова уходили вперед. Медведев, в молодости сам немало ходивший по лесам, только восхищенно качал головой. Они прошли еще десять километров, и лейтенант скомандовал очередной привал Люди попадали где стояли, даже часовые, которых выставил Медведев, проваливались в сон, стоило отойти в сторону. Начинали сказываться недосып и отсутствие полноценной пищи, дневной рацион комроты определил в пять сухарей на человека, хлеб, предварительно размоченный водой до кашицы, давали раненым. И Волков, и Гольдберг понимали, что на такой еде люди, которым нужно было не просто идти вперед с оружием и боеприпасами, но и, сменяясь, тащить пять носилок, долго не протянут, особенно если гнать их вперед без отдыха. Выделяя под отдых час драгоценного времени, ротный решил, что шестьдесят минут сна послужат хоть какой-то прибавкой к рациону. По несытому детству он помнил: сон хлебу лучшая замена. До ближайшей деревни было шесть километров, до дороги – четыре, и лейтенант полагал, что немцам, которые сейчас рвутся вперед, не до прочесывания тыловых лесов. В противном случае рота, как один человек, сваленная сном, будет для них легкой добычей. Спали все, даже железный комиссар, даже Берестов, который, казалось, вообще может обходиться без сна, воды и пищи. Спали часовые, у носилок сидя уснули Ирина и Ольга, Кошелев, всю дорогу мучившийся головными боями, забылся беспокойной дремотой. Волков уселся под сосной с твердым намерением бодрствовать в одиночку за всю роту и тут же провалился в глухой сон.

Он проснулся с неясным ощущением опасности и, спросонья еще не разобравшись, что происходит вокруг, схватил трофейный карабин и вогнал патрон в патронник Лейтенант быстро осмотрелся. На первый взгляд все было спокойно, люди спали, врага не было и в помине, но страшное ощущение беды не оставляло командира, что-то было не так. Он уже полностью проснулся и снова обвел взглядом лагерь. Метрах в двадцати от него, под деревьями, стояло шесть бойцов. Он не мог узнать их со спины, но гигант посередине мог быть только Шумовым. Что-то было в их позах, что-то такое, от чего Волков почувствовал холод в груди. А еще на земле кто-то лежал. Он подбежал к красноармейцам и, оттолкнув двоих, посмотрел вниз.

– Что… Что это? – внезапно севшим голосом спросил лейтенант. – Кто это сделал?

Шумов медленно вытирал пилоткой немецкий штык. Наконец, сунув кинжал в чехол на поясе, он бросил головной убор на лежащее у его ног тело и повернулся к командиру. Лицо рабочего было страшным.

– Согласно приказу двести семьдесят, – прохрипел он. Затем Шумов, шатаясь, отошел на несколько шагов, оперся о дерево и выблевал. Во время рукопашной гигант, действуя винтовкой, как дубиной, разнес череп гитлеровцу. Сломав при этом оружие, он подобрал немецкий карабин и окованным затыльником убил второго. Ни тогда, ни позже, когда стирал с приклада трофейного «маузера» кровь и мозги, бывший рабочий не выказал слабости. Лейтенант опустился на колено и перевернул труп на спину. Он знал убитого – средний боец, не плохой и не хороший. Кажется, бывший слесарь, хотя сейчас это уже неважно. Человека убили одним страшным ударом в сердце, лезвие пробило тело насквозь, трава под телом уже покраснела.

– В чем дело? – тихо и страшно спросил Волков, перехватывая карабин и отступая на шаг, чтобы держать под прицелом всех пятерых. – Что здесь произошло?

Красноармейцы, казалось, даже не заметили движения своего командира. Они смотрели на труп, и на лицах их была непонятная брезгливость, словно перед ними лежал не мертвый человек, а какая-то мерзкая дохлая тварь. Молчание нарушил Копылов. Водитель говорил спокойно, словно и не стал только что свидетелем убийства.

– Он из нашего отделения… Был. Разбудил нас, говорит: все равно конец. Немец ломит, даже если до фронта дойдем – опять то же, не здесь, так там угробят. Комиссар, мол, говорил, потому что ему так положено, да и порода их еврейская такая. – Копылов сплюнул, как будто от этого пересказа во рту собралась грязь. – А если немцам лейтенанта и жида привести, послабление выйдет, а то и награда. Сейчас, мол, порядок меняется, надо успеть устроиться.

Один из бойцов кивнул, подтверждая слова водителя.

– Мы эту гниду скрутить хотели, так он за винтовку схватился. Тут бугайчик наш нож достал, быстро так, да и зарезал, не говоря худого слова. – Бывший шофер криво усмехнулся: – Никто и дернуться не успел. Известно, молодой, горячий… Я бы эту сволочь не так, я бы его вон на той осине, как Иуду, повесил, чтоб ногами в воздухе подрыгал, чтоб…

Копылов махнул рукой.

– Вам следовало обезоружить его и разбудить меня, – хрипло сказал Волков. – Вы не имели права…

– Известно, не имели, – вздохнул Копылов. – Да уж вышло как вышло.

Лейтенант со вздохом поставил карабин на предохранитель.

– Вот не было печали… – Он тоскливо выругался.

– Что здесь происходит? – Резкий голос заставил всех вздрогнуть.

Они не заметили, как подошел Гольдберг, а комиссар стоял и молча смотрел то на труп, то на красноармейцев, то на лейтенанта, то снова вниз.

– Самосуд, – ответил наконец комроты.

Он коротко рассказал о том, что здесь произошло. Во время рассказа к ним присоединился Медведев, оказалось, его разбудили голоса, он поднял Берестова, а за ним всю роту, после чего пошел посмотреть, что это там обсуждают командир и комиссар. Он слушал молча, только перекатывались на широком лице желваки.

– Это ЧП, – закончил лейтенант.

Старшина посмотрел через плечо, затем угрюмо кивнул.

– Люди уже построились, многие, хоть часть, но слышали. Товарищ лейтенант, надо им что-то объяснить, – сказал он негромко, – донести, так сказать, до масс, правильный взгляд на события, а то слухи пойдут. Его, конечно, никто не любил особо, но если уж казнили, то нужно сказать за что.

– Согласен, – угрюмо кивнул Волков. – Товарищ батальонный комиссар, думаю, это по вашей части.

– Я не могу, – тихо сказал Гольдберг. – Разве вы не понимаете? Он предлагал выдать немцам меня, если я теперь одобрю такие… меры, как это будет выглядеть.

– Послушайте, – в сердцах начал было лейтенант, но внезапно его оборвал старшина:

– Я скажу. – Он оправил гимнастерку, поправил пилотку и выступил вперед.

– Значит, так, – начал Медведев, глядя на собравшихся бойцов. – У меня деда к нам из Белоруссии перевезли, при Столыпине еще. Любил дед сказки рассказывать. Говорил, водится у них в Полесье такая тварь – волколак. С виду – человек, только волосатый сильно, а пойдет в лес, через пень перекинется – встанет волк. Скотину режет, а иногда и людей. И хрен его найдешь. Он вздохнул: – Это, конечно, сказки антинаучные. Но вот среди нас такой затесался, на вид – человек, а оказался – волк – Старшина повысил голос: – Вчера Валя Холмов за нас всех живот положил. А сегодня одна гнида хотела нашего командира и комиссара немцам продать.

Люди зашумели.

– Да, вот так вот, братцы. – Медведев развел руками: – Но добрые люди ему этого сотворить не дали – положили на месте. Поторопились, конечно. Ладно, это моя вина, я проглядел, кто у меня во взводе такой копошится. Впредь буду внимательней. Ну, все…

Он оглянулся на лейтенанта. Волков выступил вперед.

– В общем, рядовой… – Ротный покосился через плечо, затем махнул рукой: – Поминать его противно. Короче, привели его в исполнение и черт с ним. Поспать, зараза, не дал. Ладно, пора двигаться.

Судя по лицам, не все поняли, что имел в виду Медведев, да и слова лейтенанта ясности не добавили. Но командиру рота верила, а старшина пользовался непререкаемым авторитетом.

– Похоже, их больше беспокоят предстоящий переход и пустые желудки, – хмыкнул Берестов, уже собравший свое охранение. – Товарищ лейтенант, разрешите выступать?

– Идите, – кивнул лейтенант.

Старший сержант со своими людьми исчез среди деревьев.

– А с этим что будем делать? – спросил у ротного Гольдберг. – Так и оставим?

– Так и оставим, – жестко ответил Волков. – Документы заберу только. Пускай его волки хоронят.

День клонился к закату, рота медленно продвигалась вперед. Вымотавшиеся голодные люди еле переставляли ноги, винтовки оттягивали плечи, словно были отлиты из свинца. Хуже всего приходилось пулеметчикам. Рядовой Зверев, бывший студент механического факультета, мрачно пыхтел, перекидывая тяжелый МГ–34 с плеча на плечо. Пару раз он пытался положить орудие на загривок поперек хребта, но тут же начинал цеплять деревья то стволом, то прикладом. Зверев уже жалел, что поменял ДП на немецкую машинку. «Дегтярев» с отомкнутым магазином был куда как полегче, и два других пулеметчика давно передали «тарелки» своим вторым номерам. Положение усугубляли комары, к вечеру зароившиеся в невиданных количествах, а также бывший студент филологического факультета младший сержант Кошелев. Женька шел рядом и монотонно матерился, качая перевязанной головой. В силу природной своей нерасположенности к нецензурным выражениям филолог ругался жалко, неумело и оттого особенно противно.

– Слушай, ты можешь заткнуться, а? – не выдержал наконец Зверев.

– Извини, – пробормотал в ответ младший сержант. – Очень голова болит. От контузии.

– А оттого, что ты тут четыре слова составить нормально не можешь, легче будет? – Пулеметчик поперхнулся и некоторое время молчал, безуспешно пытаясь восстановить сбитое дыхание. Механик был несколько полноват и, в отличие от худого и легкого филолога, запыхивался очень быстро.

– Да, легче, – коротко ответил Кошелев. – Отвлекает.

– Слушай, ты же словесник, – укоризненно заметил Зверев, справившийся наконец со своими легкими. – Ты бы лучше стихи почитал. Тут же женщины, в конце концов.

Он снова замолчал, собирая дыхание.

– Стихи? – неуверенно переспросил Кошелев. – Ну, можно стихи.

Младший сержант помолчал, собираясь с мыслями, и затем негромко начал:

– «Всю ночь гремела канонада, был Псков обложен с трех сторон. Красногвардейские отряды с трудом пробились на перрон…»

«Ледовое Побоище» было произведением длинным и размеренным, как раз подходившим для неспешного шага, которым шла рота. Вскоре взводы сломали строй, бойцы распределились полукругом, чтобы лучше слышать, и шикали на кто наступал на ветки или бормотал что-то свое.

– «Повеселевший перед боем седобородый старый волк, архиепископ за собою вел конный свой владычный полк..»

Это было удивительно, но раненный в голову контуженый, голодный, невыспавшийся студент ни разу не запнулся, не сбился. Он шел вперед, выговаривая строфы в такт шагам, забыв о боли, об усталости, о немцах, сейчас для него существовала только поэма.

– «Под нами – лед, над нами – небо, за нами – наши города. Ни леса, ни земли, ни хлеба не взять вам больше никогда!»

– Товарищ лейтенант, танки!

Волков, все еще находившийся где-то там, на весеннем льду семисотлетней давности, сперва даже не испугался.

– Без паники, приготовить гранаты, – звучно скомандовал он, сам поражаясь своему спокойствию.

Ротный снова повернулся к гонцу – одному из бойцов, что шли впереди вместе с Берестовым, и вдруг понял, что тот улыбается.

– Где танки? Сколько? – спросил Волков. – Сколько с ними пехоты?

– Товарищ лейтенант! – Широкое лицо красноармейца просто сияло. – Товарищ лейтенант, наши танки!

Триста метров до вырубки люди преодолели чуть ли не бегом. Волков понимал, что это не может быть линия фронта, они уже несколько часов не слышали канонады, значит, немцы прорвались уже не на один десяток километров, и звуки разрывов просто не слышны. Но тем удивительнее было встретить здесь, в глубоком вражеском тылу, наши, советские машины с нашими, советскими танкистами. По дороге красноармеец рассказал, что они наткнулись на «коробки» почти случайно – машины были так хорошо замаскированы, что Берестов обнаружил их, только когда те уже были метрах в двадцати. Народ при танках оказался нервный и долго орал, угрожая открыть огонь из пулеметов, пока старший сержант не вышел на освещенную солнцем прогалину и самым удивительным образом не обругал танкистов цензурными, но крайне обидными выражениями. Это, как водится, несколько разрядило обстановку, и к тому моменту, как на просеку выбежал Волков с двумя десятками красноармейцев, бывший белогвардеец уже обсуждал что-то с маленьким узкоглазым танкистом. Восстанавливая дыхание, комроты осмотрелся. Метрах в десяти от опушки, в лесу, стояли два легких танка. Обе машины были так тщательно укрыты ветками и срубленными деревцами, что заметить их можно только с близкого расстояния.

Повернувшись к командиру, Берестов четко вскинул руку к пилотке и отрапортовал:

– Товарищ лейтенант, при совершении марша головным охранением установлен контакт с силами 2–го танкового батальона 28–го танкового полка 112–й танковой дивизии. В настоящий момент батальоном временно командует лейтенант Турсунходжиев.

Маленький танкист встал по стойке смирно, но Волков, не в силах сдержать радости, шагнул вперед и вдруг по-медвежьи облапил Турсунходжиева:

– Ай молодцы, танкисты!

Отпустив смутившегося лейтенанта, ротный протянул ему руку.

– Командир 3–й роты 2–го батальона 732–го стрелкового полка лейтенант Волков. Рад встрече.

– Спасибо. – Турсунходжиев вяло вернул рукопожатие, затем узкие глаза его потемнели, и он тихо сказал: – Слушай, ну какие мы молодцы, а? Этот шайтан мимо нас на восток идет, а мы в лесу сидим. Весь батальон там остался, а нам что, больше других жить надо?

Это не было бравадой или показным самобичеванием. Маленький гордый воин, он глубоко переживал свое бессилие, он находил позорным для себя быть здесь живым, когда товарищи, ставшие пеплом в закопченных корпусах сгоревших танков, остались там, в пятнадцати километрах к западу. Волков почувствовал, что к горлу подкатывает комок, и крепче сжал маленькую ладонь танкиста.

– Ты погоди, танкист, – ответил он севшим внезапно голосом. – Ты погоди… Пока живем – воевать можем. А помереть дурнем – это всегда успеем. Вы, вон, машины сохранили, а ведь без них, думаю, драпать легче, так? Значит, дальше драться собираетесь, верно? Тебя как зовут? Meня – Александром, можно Сашкой.

– Магомед. – Лейтенант криво усмехнулся и внезапно, как тисками, стиснул ладонь пехотинца – не утешай меня, не надо, я не девушка.

– А ты брось страдать тогда. – Волков напрягся и все-таки передавил руку танкиста: – Казах?

– Нет, – Турсунходжиев, улыбаясь уже как-то по-новому, потер кисть, – узбек. Слушай, твой уважаемый командир взвода говорил, что с вами врач есть? Командир у нас обгорел.

Волков, только теперь сообразивший, что раненые, не способные скакать через кусты, должны были здорово отстать, досадливо поморщился. Хуже всего было то, что среди тех, кто прибежал с ним на просеку, не было ни Гольдберга, ни старшины. Получалось, пока товарищ лейтенант галопом мчался к просеке, обстоятельный комиссар и дисциплинированный Медведев вместе с немногими сознательными бойцами обеспечивали безопасность санчасти.

– Есть врач, – ответил наконец комроты. – Вот такой врач – лучше, чем в Москве, человека с того света вытащила. Постой-постой, – вдруг сообразил Волков, – у вас ведь командир такой высокий старший лейтенант, как его, Петров! Он же еще вчера еле ноги таскал, ему что, еще добавили?

– Нет, – вздохнул танкист, – просто он все-таки согласился, что обгорел и контужен. Раньше не соглашался, а теперь пришлось. Слушай, пехота, а поесть у вас ничего нет? Со вчерашнего утра ничего не ели. Здесь только ягоду пособирали, черную такую, сладкую – до сих пор живот болит.

– Сухари, – коротко ответил Волков.

Он обернулся к бойцам и махнул рукой:

– Привал. Товарищ Берестов, выставьте охранение, похоже, это надолго. Так, а вот и обоз.

Из леса вышли Гольдберг и Медведев с ранеными. Комиссар, как оказалось, уже знакомый с Турсунходжиевым, долго жал тому руку, расспрашивал о том, как им удалось выскочить из-под носа у немцев. Бойцы роты, вымотанные до смерти, особенного интереса к танкам не выказали, а в третий раз в этот день повалились спать Собственно, окажись здесь в лесу лично маршал Ворошилов вместе с маршалом Буденным, они бы тоже вряд ли удостоились внимания красноармейцев 3–й роты 2–го батальона 732–го стрелкового полка. Усталость взяла свое, и люди, только коснувшись земли, мгновенно заснули. На ногах оставались только командиры, комиссар и Богушева с Ольгой. У Егорова открылось кровотечение, но старший военфельдшер не собиралась отдавать своего пациента костлявой. Спасая этого парня, она словно старалась загладить свою вину, настоящую или мнимую, перед теми, кто умер страшной смертью у нее на глазах там, на поляне, возле медсанбата. Наконец Ирина Геннадьевна поднялась и, шатаясь, подошла к командиру.

– Кровотечение остановлено, должен выжить, – устало сказала она. – Товарищ лейтенант, ну хоть часов двенадцать бы его не беспокоить… Полсуток хотя бы…

– Не знаю, Ирина Геннадьевна, – терпеливо ответил Волков, – это будет зависеть от того, как сложится обстановка.

– Да-да, я понимаю, – рассеянно ответила женщина. – Мне говорили, что есть еще два пациента?

– Так точно. – Лейтенант Турсунходжиев вытянулся по стойке «смирно», словно старался казаться выше.

Волков с какой-то странной ему самому отстраненностью вспомнил, что Богушева – очень красивая женщина, да и Оля тоже вполне ничего себе. Правда, узбек был ниже любой из них на полголовы…

– Командир наш очень обгорел, – пояснил Магомед, – и контужен. И еще один боец контужен. А мой водитель в плечо ранен был вчера, не сильно, но повязку менять пора. А бинтов нет.

– У нас тоже с бинтами плохо. – Богушева говорила неразборчиво и очень тихо, и медсестра вдруг взяла ее за плечо и сильно тряхнула.

– Прошу прощения, – встрепенулась Ирина Геннадьевна, – показывайте своего командира.

Старший лейтенант Петров нашелся возле одного из танков. Он лежал на расстеленном комбинезоне спиной вверх, без гимнастерки и нательной рубахи. Рядом сидел высокий светловолосый сержант с красивым, но каким-то насмешливым лицом. В руке сержант держал лист папоротника, которым энергично отгонял от командира комаров. Увидев Богушеву и Ольгу, танкист слегка щелкнул комбата по лбу.

– Просыпаемся, товарищ магараджа, тетя доктор пришла.

Петров поднял голову и уставился на подошедшего комроты мутными, полными боли глазами.

– А, пехота, – прохрипел он, – тоже вырвался?

– Вырвался, – кивнул Волков. – А вы, товарищ старший лейтенант, что-то совсем расклеились…

Петров буркнул что-то не вполне цензурное, а сержант немедленно вступился за командира, доказывая, что товарищ старший лейтенант до последнего держался молодцом, но, когда тебя ошмалят, как свинью, рано или поздно приходится падать и валяться. И чтобы командир мог пару часов поваляться и не быть съеденным комарами, он, сержант Безуглый… Богушева принялась аккуратно снимать заскорузлые бинты, которыми был обмотан торс старшего лейтенанта Петрова. Старший лейтенант Петров тихо взвыл, но, услышав, что мужчине это не пристало, принялся грызть рукав своей гимнастерки. Наконец Ирина Геннадьевна сняла повязки, и от открывшейся картины Волкова замутило. К его удивлению, женщина, осмотрев страшную, всю в корке засохшей крови спину, похлопала танкиста по плечу и сказала, что тому повезло – заражения нет, а молодой организм справляется сам. Врач и медсестра осторожно промыли раны, и все заметили, что кое-где, под коростой ожогов, и впрямь проступает розовая, как у младенца, кожа. Богушева смазывала спину старшего лейтенанта какой-то мазью, от которой несло дегтем, танкист шипел и дергался. Наложив повязки, Ирина Геннадьевна встала, что-то неразборчиво пробормотала и ушла спать вместе с Ольгой. Комроты и сам отдал бы все за четыре, что там, хоть три часа сна. Усилием воли он раскрыл начавшие было слипаться глаза и тяжело опустился рядом с Петровым.

– Ну ладно, рассказывай, танкист, – устало сказал он.

– Что рассказывать? – угрюмо ответил комбат, глядя на Волкова снизу вверх.

– Все. – Лейтенант поднял веточку и покрутил ее в пальцах: – Только не говори мне, что вы тут кукуете из-за твоих тяжелых боевых ранений. Из ваших коробок и днем-то ни черта не видно, а ночью вы и подавно слепые, как кутята. Так чего это ради геройский танковый батальон на просеке загорает?

Старший лейтенант, кряхтя и ругаясь, встал на четвереньки, затем осторожно уселся, дернулся, выругался, цыкнул на запротестовавшего было сержанта и наконец более-менее утвердился на заднице.

– Откуда ты такой умный выискался на мою голову? – не столько зло, сколько удивленно спросил он.

– Ты не увиливай. – Волков переломил веточку в пальцах и исподлобья посмотрел на танкиста.

– И как ты со старшими по званию разговариваешь? – продолжил удивляться комбат.

– Слушай, хватит дурака валять, – вспылил Волков. – Если на то пошло, самый старший тут – батальонный комиссар Гольдберг, хочешь, чтобы он тебя спросил?

– Ты чего разошелся, пехота? – усмехнулся танкист и вдруг посерьезнел: – Такое дело, лейтенант, горючего у нас – от силы километров на семь-восемь хода.

Медведев протяжно свистнул, впервые за все время разговора обнаружив свое присутствие.

– Старшина, отставить, тоже мне Соловей-разбойник, – устало сказал Волков и повернулся к танкисту: – А раз так, скажи мне, чего вы ждете? Пока бензовоз сюда не придет?

– А что ты предлагаешь? – спокойно спросил Петров.

– Вывести танки из строя и выходить вместе с нами.

– Из строя, говоришь, – протянул комбат. – Из строя – это, конечно, просто. А ждем мы, товарищ лейтенант, вечера. Тут в полутора километрах дорога, Безуглый и лейтенант Турсунходжиев понаблюдали – немцы, чем дальше, тем чаще по ней катаются.

Он пошевелил плечами, сморщился и вдруг тяжело уставился на Волкова.

– Так вот, ближе к ночи планирую я к дороге подъехать, подкараулить колонну поменьше и по ней легонько так стукнуть. Сольем бензин из грузовиков и дальше поползем, к своим, как ты верно подметил.

Комроты, открыв рот, уставился на танкиста, Медведев свистнул еще протяжнее, и даже Берестов закашлялся.

– Сильно контузило, товарищ старший лейтенант? – спросил наконец Волков.

– Слушай, лейтенант, – комбат внезапно посерьезнел, – без танков я – просто пехотинец, причем паршивый, не тому учился. Я брошенных машин на Украине, знаешь ли, насмотрелся.

– Поддерживаю, – влез наглый сержант. – Я одну уже бросил, больше не хочу.

– Безуглый, пасть закрой, – рявкнул комбат. – В общем, выводить из строя исправные танки я не собираюсь, снаряды есть, патроны тоже. А горючее мы себе добудем.

– В крайнем случае, погуляем напоследок так, что чертям тошно станет. – Сержант, похоже, закрыть пасть не мог просто физически.

– Сашка, от тебя уже и так все пекло блюет, – устало вздохнул комбат. – В общем, вот такое решение я принял.

– А как на него личный состав смотрит? – ляпнул, не подумав, Волков.

Он тут же пожалел о сказанном, наткнувшись на презрительно-удивленный взгляд танкиста. Взгляд этот ясно говорил, что во 2–м танковом батальоне 28–го танкового полка 112–й танковой Дивизии командиры не нуждаются в одобрении своих решений личным составом, а приказы выполняются на том простом основании, что это именно приказы, а не пожелания, просьбы или что-нибудь еще. Волков вспомнил, как пять часов назад комиссар произносил речь, по существу, убеждая бойцов не нарушать присягу. Лейтенант почувствовал, что краснеет. Впрочем, люди Петрова, похоже, разделяли угрюмую решимость своего комбата. Турсунходжиев во время беседы молчал, лишь кивнул, когда комбат изложил свой план, а наглый сержант, по всему видно, и так готов за своего командира в огонь и в воду.

– В общем, я тебе все сказал, – прервал молчание старший лейтенант. – От своего решения не отступлюсь, и люди у меня надежные. Если не хочешь, чтобы вас зацепило, уходи сейчас, потом будет поздно.

Он осторожно улегся на живот, давая понять, что разговор окончен. Безуглый, невзирая на прямые приказы перестать валять дурака, принялся отгонять от командира комаров. Волков молча встал и пошел туда, где вповалку спала его рота, Берестов, Медведев и Гольдберг последовали за ним.

– Что вы собираетесь делать, товарищ лейтенант? – спросил политрук.

– Такие решения следует принимать, посовещавшись с комиссаром, – уклончиво ответил Волков.

План комбата был самоубийством от начала и до конца. Даже если горючее удастся добыть, немцы отреагируют немедленно. Ночью по лесу танки далеко не уйдут, к тому же, как стало видно вблизи, обоим Т–26 изрядно досталось, фар не имелось ни на одном. Все это было так, но комроты не мог не признаться самому себе, что его восхищает такое безрассудство. Танкисты сознательно выбирали бой, даже если этот бой будет для них последним, они не успокаивали свою совесть тем, что, дескать, надо сберечь себя для грядущих битв, в которых немец, разумеется, умоется кровью от их могучих рук У них были танки, но не было бензина, зато бензин был у немцев, а раз так, надо идти и отобрать горючее у врага, а дальше будь что будет. В этом была какая-то глубокая, настоящая правда войны: хочешь победы своим, не прячься, а иди и убивай чужих, убивай, пока можешь. Лейтенант понял, что в душе он уже принял решение, и его ответ Гольдбергу – так, для очистки совести.

– Я считаю, мы должны участвовать, – твердо сказал комиссар.

– Я такого же мнения, – ответил Волков.

– Это безумие, – вмешался Берестов. – Немцы прочешут лес и прихлопнут нас как мух.

Комроты остановился и развернулся к бывшему белогвардейцу. Он всегда уважал своего комвзвода, более того, он им восхищался, но кое-какие вопросы следовало прояснить немедленно.

– Товарищ старший сержант, – негромко начал Волков, – напомните мне, какова ваша должность?

– Временно исполняющий обязанности командира взвода, – с непроницаемым лицом ответил Берестов.

– А я кто?

– Командир роты. Виноват, товарищ лейтенант, больше не повторится, – вздохнул взводный.

– Надеюсь на это. Не люблю делать замечания старшим. Возьмете своих людей и проведете разведку дороги. И вот еще что, – лейтенант достал из сумки карту, – в двух километрах отсюда находится деревня Сосновка. От дороги до нее – двести метров. Возможно, немцы используют ее для постоя – уж очень удобно расположена. Посмотрите там, может, и не придется на дороге куролесить. Задача ясна?