Текст книги "Они не пройдут! Три бестселлера одним томом"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 49 страниц)

– А потому! – Механик заглянул в башню снизу, и лицо его было сердитым. – Это не наше дело, кто там сзади. Что за х… дурость, я хотел сказать! Ты еще по немцам ни разу не выстрелил!

За два с половиной месяца их совместного военного бытия Петров мог по пальцам пересчитать случаи, когда мехвод позволял себе бранное слово, и каждый раз на то была серьезнейшая причина. Похоже, размазня наводчик своим нытьем довел и обычно невозмутимого Осокина. Оставив одного комсомольца заниматься воспитанием другого члена ВЛКСМ [17], командир, крякнув, выжал тяжелую крышку башенного люка. Трехпудовая стальная плита встала на защелку, и Петров снова высунулся из башни. Обе соседние «тридцатьчетверки» были на месте, укрытые среди заиндевелых берез, они сливались с лесом, такие же белые, холодные, но готовые в любую минуту рвануться с места, ударить всей мощью своих двадцати шести тонн. Внезапно старшему лейтенанту показалось, что он слышит голоса, Петров резко обернулся и похолодел – между деревьями мелькали какие-то фигуры. Он уже взялся за крышку люка, когда с облегчением увидел, что впереди идет человек в полушубке и черном танкошлеме с пулеметом на плече. Словно угадав его мысли, Безуглый махнул рукой и громко сказал:

– Свои, свои!

В башне тем временем не на шутку разошедшийся Осокин проводил политинформацию на тему: «Боевой дух советского танкиста». Мехвод уже начал горячо и путано пересказывать речь комиссара Белякова перед последним боем, когда командир приказал ему лезть вниз, а наводчику – вести наблюдение за полем. Перекинув через плечо портупею, Петров вылез из танка. Сперва он хотел пойти навстречу, но потом решил, что правильнее будет встретить Безуглого у машины. Никакого беспокойства старший лейтенант не испытывал. Он знал, что радист скорее дал бы убить себя, чем выдал врагам засаду. Теперь Петров мог разглядеть тех, кого привел москвич: двенадцать человек в ватных штанах и куртках и серых ушанках. Свои, пехотинцы. У того, что шел, с трудом переставляя ноги в огромных валенках, рядом с Безуглым, на вороте выделялись самодельные петлицы. Пошатываясь, человек подошел к танку, и Петров увидел, что на кусках серого сукна, нашитых на ворот, химическим карандашом нарисовано по кубику. Младший лейтенант. На вид ему было лет тридцать, но комвзвода знал, что делают с человеком усталость и страх. Грязь и пороховая гарь не могли скрыть юношескую припухлость щек – командир пехотинцев был едва ли старше Осокина. Петров расправил плечи и опустил руки по швам, жалея, что ворот застегнут наглухо, и младший лейтенант не видит его звания. Не доходя трех шагов до комвзвода, юный командир остановился и тоже встал по стойке «смирно», затем медленно поднял руку к шапке. Петров ждал доклада, но младший лейтенант молчал. Через несколько секунд юноша открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но из горла вырвался какой-то сип. Губы пехотинца задрожали, и Петров вдруг понял, что младший лейтенант сейчас заплачет. Танкист посмотрел на красноармейцев, что встали гурьбой метрах в пяти от своего командира. Такие же, как и он, – усталые, испуганные, ватные куртки и штаны продраны и прожжены во многих местах. Двое легко ранены: вон, видны перевязки под шапкой и на руке, еще одного поддерживают товарищи так, что боец даже не стоит – висит на их плечах. Но все двенадцать – при оружии: десять винтовок, «дегтярев», а двое тащат на плечах разобранный «максим». Совсем недавно, под Наро-Фоминском, Петров видел, как через его позиции не выходили – убегали бойцы и командиры: без оружия, без снаряжения, некоторые – без знаков различия. Эти же прорывались с боем, вынося раненого, с командиром… Который, похоже, вот-вот разрыдается. Петров спокойно отдал честь и четко представился:

– Старший лейтенант Петров, командир взвода, четвертая танковая бригада. Назовите себя, товарищ младший лейтенант.

Наверное, эта уверенность подействовала на юношу.

– Младший… лейтенант Щелкин, – голос у пехотинца был хриплый, простуженный, – временно сполнящий… Обязаннсти командира… Второй роты 1-го батальона… 1073-го полка. Принял кмандование два дня назад… В Волоколамске.

Он глотал звуки, словно в горле стоял ком, мешавший говорить, а Петров смотрел на этого мальчишку, что вывел из горящего города роту – одиннадцать человек при двух пулеметах.

– Связи не было. Држались до ночи, я решил прорваться…

Старший лейтенант ненавидел себя за то, что ему предстояло сейчас сделать. Эти люди нуждались в отдыхе. Среди них были раненые.

– Товарищ младший лейтенант, до возвращения в расположение бригады я подчиняю вашу роту себе, – сказал Петров. – Мне нужен наблюдательный пост на восточной опушке – выделите людей сами. Остальные займут позицию рядом с танками. Окопы здесь есть.

Он ожидал чего угодно: возмущения, отказа выполнить приказ, истерики, но только не того, что младший лейтенант снова поднимет руку к шапке.

– Есть, – вяло ответил Щелкин.

Они были настолько вымотаны, что сил протестовать уже не осталось. Если бы танкист приказал сейчас лечь и умереть – люди бы легли и умерли. Младший лейтенант стоял, покачиваясь, потом, словно спохватившись, опустил руку.

– Что с ним? – спросил Петров, кивнув на красноармейца, которого поддерживали товарищи.

– Боец Бекболатов, ранен в грудь. – Щелкин снял рукавицу и потер грязной рукой глаза. – Сперва шел, сейчас совсем ослабел… Его в медсанбат нужно…

Бекболатова действительно следовало отправить в медсанбат 316-й стрелковой дивизии, но где его искать, Петров не знал. Санпункты бригады еще не развернули, потому что медчасть безнадежно отстала. Отправить с раненым танк старший лейтенант, понятное дело, не мог, и, хуже всего, он не имел права отпустить двух бойцов нести раненого в расположение танкового батальона. Обстановка менялась каждый час, и если красноармейцы налетят на немецкую разведку, противник узнает не только местоположение засады, но и то, что здесь появилась 4-я танковая бригада. Мелькнула мысль положить Бекболатова в танк на боеукладку, но Петров отмел ее сразу – когда начнется бой, раненый будет мешать, а если танк подожгут, вытащить бойца не получится.

– В медсанбат сейчас не могу, – сказал старший лейтенант, глядя в глаза Щелкину. – Я дам вам брезент, нарубите веток, усадите его в окопе, накройте.

– А костер, погреться? – хрипло спросил один из красноармейцев.

– Дым демаскирует засаду, – жестко ответил Петров.

– Так что нам, помирать теперь? – В голосе бойца послышалась угроза. – Ног уже не чуем!

Этот здоровяк с «телом» «максима» на плече, казалось, очнулся от забытья и теперь показывал зубы.

– Лукин, прекратить! – Голос Щелкина сорвался, но, к удивлению Петрова, пулеметчик замолчал. – Товарищ старший лейтенант, а… А поесть у вас будет что-нибудь? Мы сутки не ели…

– Больше, – сказал кто-то из красноармейцев.

– Поделимся, – кивнул Петров.

Пока шел разговор, от правой «тридцатьчетверки» пришел ее командир – лейтенант Луппов. Получивший Героя за бои на Карельском перешейке, он демобилизовался в 1940 году и с началом войны оказался в московском народном ополчении. Впрочем, там быстро разобрались, что к чему, и в Кубинке 4-я танковая бригада получила нового командира машины. Луппов был мужчина спокойный, немногословный и, хоть до сих пор «тридцатьчетверку» в глаза не видел, как-то сразу пришелся в танке по месту. Поскольку в бою командир исполнял обязанности заряжающего, специальной подготовки от него не требовалось, впрочем, насколько было известно Петрову, Луппов все свободное время проводил в башне, осваивая орудие.

Коротко объяснив лейтенанту, что теперь у них появилось прикрытие, комвзвода приказал поделиться сухим пайком и патронами. Бойцы Щелкина заняли присыпанные снегом окопы между танками Петрова и Луппова и торопливо уминали сухари с консервами – рассудив, что пехоте нужнее, экипажи отдали половину своих запасов. Предупредив юного командира, чтобы проследил за красноармейцами, которые теперь легко могут свалиться в сон, старший лейтенант полез в танк и велел Безуглому вызвать комбата. Радист для порядка поныл, что на десять километров станция может и не достать, но затем поднял антенну, десять минут поорал в микрофон, затем снял шлем и сунул его командиру. Неузнаваемо искаженный помехами голос капитана был едва слышен в наушниках, Гусев спросил, как обстановка и зачем старший лейтенант его вызвал. Комвзвода доложил, что противник на шоссе не появлялся, и сообщил о вышедших в расположение засады пехотинцах. Капитан похвалил решение Петрова подчинить пехоту себе и пообещал подкрепление, но когда точно и сколько – не сказал. Больше открытым текстом говорить не следовало, и хотя старшему лейтенанту очень хотелось узнать, чем окончился бой за Каллистово, он подтвердил конец связи и вернул танкошлем Безуглому. Дело шло к вечеру, но до темноты оставалось еще часа четыре, от немцев не было ни слуху ни духу, и Петров решил пойти проведать пехоту и вылез из танка. Конечно, командиру взвода положено бы сидеть на месте и следить за обстановкой, но старший лейтенант решил, что большой беды не будет.

Щелкин спал в окопе, как, впрочем, и большая часть его людей. Бодрствовали только пулеметчики, первые номера один за другим опустошали магазины, которыми с ними поделились экипажи, выщелкивая патроны, словно семечки из подсолнечника, вторые снаряжали длинные брезентовые ленты «максима» и диски «дегтярева». Увидев командира танкистов, здоровяк Лукин дернулся было разбудить младшего лейтенанта, но опоздал. Петров потряс юношу за плечо и едва успел убрать винтовку, к которой тот рванулся спросонья.

– Не спи, младший лейтенант, замерзнешь же, – вздохнул комвзвода.

– Извиняюсь, – пробормотал Щелкин.

– И бойцов своих разбуди, – продолжил Петров и взглянул на серое, низкое небо. – Часа три потерпите, стемнеет – там блиндаж есть недостроенный, дадим брезент, разведете костер, погреетесь, горячего попьете.

Щелкин поднялся и вдруг судорожно передернул плечами.

– Черт, холодно.

Он повернулся и посмотрел на «тридцатьчетверку» Петрова.

– Что бы вам хоть позавчера не прийти, – горько прошептал младший лейтенант.

– Ну, брат, – пожал плечами танкист, – пришли, когда смогли.

– А дивизия наша, – спросил вдруг Щелкин, – где сейчас?

– Да вроде у нас в соседях, – сказал Петров, – или, вернее, мы у них. Слушай, я сам ничего не знаю, как прибыли, меня сюда послали шоссе перекрывать.

Оба замолчали, старший лейтенант вытащил из кармана кисет, достал кусок газеты и начал было сворачивать самокрутку, но, спохватившись, протянул Щелкину:

– Куришь?

– Не, – помотал головой юноша.

– Это правильно, – одобрил комвзвода и собрался уже убрать кисет обратно, когда вдруг перехватил взгляд Лукина.

Пулеметчик смотрел на махорку, чуть не глотая слюну, и Петров не выдержал:

– На, отсыпьте половину.

Лукин потянулся было за протянутым кисетом, но остановился и посмотрел на своего командира. Младший лейтенант кивнул, и здоровяк торопливо принял драгоценное курево. Комвзвода только покачал головой – этот мальчишка, похоже, пользовался среди своих людей авторитетом.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант, – в голосе пулеметчика была искренняя благодарность. – Два дня без курева уже…

– Курите, курите, – усмехнулся Петров.

Пулеметчик сунул один кусок газеты своему второму номеру – широколицему, коренастому парню с узкими степными глазами – и передал кисет расчету «дегтярева». Двое бойцов аккуратно вытащили из шелкового мешочка три куска газеты, потом один, дядька лет сорока с седыми усами, достал из кармана ватника свой кисет с вышитой надписью, кажется: «Советскому герою», и честно отсыпал в него восемь щепоток.

– Газеты больше берите, – сказал Петров.

– Спасибо, у нас еще своей немного осталось, – с достоинством ответил сивоусый и вернул кисет танкисту. – За табак – благодарствуем, товарищ старший лейтенант.

Этот немолодой пулеметчик с длинными усами был очень похож на солдата-ветерана из фильма «Суворов», и его «благодарствую» прозвучало как-то совсем естественно.

– Как Бекболатов ваш? – спросил Петров.

– Да живой пока, – ответил сразу помрачневший младший лейтенант. – Но ему к доктору надо, в медсанбат…

– Не могу, – покачал головой комвзвода, – пойми, правда не могу. У меня приказ – шоссе держать, больше тут никого нет. Вы мне как манна небесная свалились…

– Так он умереть может, – опустил голову Щелкин.

Петров вздохнул и похлопал юношу по плечу:

– Давай-ка отойдем, младший лейтенант.

Провожаемый настороженными взглядами пулеметчиков, он отвел Щелкина от окопов и от «тридцатьчетверки», так, чтобы никто не мог услышать их разговор. Два командира присели за поваленным деревом, и Петров указал рукой на дорогу.

– Шоссе видишь?

– Вижу, – ответил Щелкин.

– Тогда слушай. И запоминай. – Петров глубоко затянулся в последний раз и потушил окурок о ствол. – Отсюда и до Скирманово больше ничего нет.

– Чего «ничего»? – не понял пехотинец.

– Войск наших нет, – объяснил Петров. – Я тебе этого говорить не должен, но хочу, чтобы ты знал. Я вас тут не просто так задержал, видишь ли.

– Как нет? – севшим голосом спросил Щелкин.

– Так, – ответил танкист, – бойцам своим не говори, не надо.

Щелкин медленно кивнул, и Петров понял, что этот мальчишка командир ему нравится. Младший лейтенант был чем-то похож на Осокина – такой же серьезный, с характером, только в отличие от водителя он, похоже, умел вести за собой людей.

– Танки немецкие в Волоколамске были?

– Были, – кивнул юноша.

– Сколько?

– Ну, вы вопросы задаете. – Щелкин потер подбородок, на котором выступила совсем редкая мальчишеская щетина. – Много. У страха, конечно, глаза велики… Вечером мы в сарае возле станции лежали, темноты дожидались, мимо нас пошла колонна в город. Я насчитал двенадцать, может, еще были.

– Во радость нам – так еще на орден настреляю, – невесело заметил Петров.

– А уже есть? – В голосе младшего лейтенанта было совершенно детское восхищение.

– Аж два, второй, правда, пока не вручили, – ответил танкист.

– А какие? – Теперь юный командир смотрел на Петрова с глубоким уважением.

– Красной Звезды, – рассеянно сказал комвзвода. – Слушай, переставь-ка ты свой «максим» правее, за танк Луппова, будешь их в бок резать. По-хорошему, конечно бы, вас надо вперед выдвинуть, но там голое поле.

Младший лейтенант выставил вперед большой палец, прикидывая расстояние.

– Далековато, только зря патроны жечь будем.

– Нормально, – ответил танкист. – Ваша задача – в рощу их не пустить. Откроете огонь, когда они к опушке подойдут, до того – сидите тихо.

Щелкин глубоко вздохнул и снял шапку. Утерев рукавом ватника внезапно вспотевший лоб, он повернулся к Петрову:

– Слушайте, а можно закурить?

– Ты ж не куришь, как я понял? – удивился старший лейтенант, но все-таки полез за кисетом.

– Не курил, – подтвердил пехотинец. – Просто если так дальше пойдет – и не попробую.

Натрусив на кусок газеты щепоть махорки, юноша попытался скрутить папиросу и чуть все не рассыпал.

– Дай-ка сюда, – нетерпеливо сказал Петров.

Ловко свернув самокрутку, он заклеил ее языком и отдал младшему лейтенанту.

– На.

Щелкин сосредоточенно взял папиросу, несколько секунд смотрел на нее, потом крякнул:

– А огоньку дайте? Пожалуйста…

Петров, которого все это начало забавлять, вытащил коробок спичек и зажег одну, прикрывая ладонями. Щелкин, видно, подражая своим бойцам, наклонился к огню, с папиросой в зубах, и с силой втянул воздух…

– И что еще ты не пробовал, родной? – спросил танкист, забирая у кашляющего юноши самокрутку. – Придется вместо тебя смолить.

Он смотрел на пустое шоссе, убегающее через поле за холмы, из-за дальнего леса поднимались столбы дыма – похоже, штурмовики, прошедшие рано утром над его танками, что-то подожгли.

– Ффу-у-у, и что за удовольствие, – отдышался Щелкин. – Товарищ старший лейтенант, ну, может, я двоих отправлю – они его донесут…

– Куда донесут? – еле сдерживая раздражение, повернулся к пехотинцу Петров. – Вы и без того сутки тут плутали. Мне им что, сказать: «Штаб бригады – там»? А нарвутся на немцев? Все, это приказ.

Щелкин готов был возразить, но последние слова старшего лейтенанта привели его в чувство. Он поглядел на дорогу, на укрытые среди деревьев «тридцатьчетверки», на своих бойцов, которых уже растолкали пулеметчики. Наверное, он прикидывал, на сколько смогут задержать наступающих немцев три танка и одиннадцать красноармейцев.

– Есть, – ответил он наконец.

– Пойдем, – приказал комвзвода.

Оба командира подошли к машине Петрова, и старший лейтенант негромко позвал:

– Вася… Осокин!

Люк механика, прикрытый по краям брезентом, поднялся, и из темноты выглянуло серьезное лицо мехвода.

– Есть!

– Вася, дай мой ватник.

Если водитель и удивился такой просьбе, виду он не подал. Осокин скрылся в танке, и через некоторое время из люка высунулась ватная куртка – перемазанная грязью и маслом. Петров расстегнул ремень, снял портупею и скинул полушубок:

– На, держи.

Щелкин неуверенно принял новенький полушубок.

– Осокин, брезент!

Водитель вздохнул и снова начал копаться в танке, послышался возмущенный возглас Безуглого, и механик подал командиру третий кусок брезента, который он раздобыл неведомо где вдобавок к двум штатным.

– И это, – старший лейтенант бросил брезент на руки Щелкину, – укутайте его, укройте, ночью положите к костру, но пока обстановка не прояснится, эвакуировать его не сможем.

– Есть.

Старший лейтенант быстро надел ватник. Тяжелая куртка, остывшая в танке, холодила тело через гимнастерку, но если натянуть поверх нее шинель – будет почти тепло. Нельзя сказать, чтобы в последние два дня сильно морозило, но если сидеть неподвижно в башне, тепло уходит. Петров подумал, каково пехоте в окопах, и вздрогнул.

– Слушай, младший лейтенант, а ты сам откуда будешь? – спросил комвзвода, застегивая пуговицы.

– Из Алма-Аты, – ответил через плечо Щелкин. – А вы?

– Давай на «ты», – сказал Петров, натягивая рукавицы. – Меня Иваном зовут. Потому что из Иваново.

– А я – Виталий, – кивнул командир пехотинцев и зашагал к своим окопам.

Петров залез в танк. В машине было холодно, но хотя бы не дуло.

– Полушубок раненому отдал? – спросил снизу радист.

– Да, – коротко ответил старший лейтенант.

– Я так и думал. Шинель на ватник надень – теплее будет.

– Вот без тебя бы не догадался.

Минут тридцать сидели молча, потом Безуглый, которому, похоже, тишина стала невмоготу, сказал:

– Как под Орлом прямо.

Это ожидание и впрямь было похоже на то, трехнедельной давности, – шоссе, засада, томительно тянущиеся часы. Но теперь на позиции были только три «тридцатьчетверки», а всей пехоты – десять человек.

– Да… Почти.

Безуглый понял, что командир к разговору не расположен, и умолк. Петров медленно поворачивал перископ, осматривая поле и шоссе. На дальнем гребне показалась черная точка, и старший лейтенант почувствовал, что по спине ползет знакомый холодок. Точка скатилась вниз, за ней показалась вторая.

– Приготовиться, – скомандовал он.

– Что там? – спокойно спросил Осокин.

– Мотоциклисты, – ответил командир, – разведка. Протасов, осколочный.

Наводчик открыл тяжелый затвор и зарядил орудие, затем с усилием потянул его вверх. Затвор с лязгом стал на место.

– Безуглый, вызови комбата, – приказал старший лейтенант.

Всего он насчитал четыре мотоцикла – в общем-то ерунда, хуже было то, что сразу за ними показались два маленьких приземистых броневичка. На броневичках могло быть радио, а значит, бить их следовало первым снарядом, иначе могут сообщить, откуда стреляют. Во взводе рация стояла только на танке Петрова, остальным придется действовать на свое усмотрение в соответствии с отданными перед боем приказами. Приказы были очень простыми: первым открывает огонь командирская «тридцатьчетверка», Луппов бьет по замыкающим, Лехман по середине. Оставалось решить главный вопрос: стоит ли раскрывать засаду ради того, чтобы уничтожить четыре мотоцикла и два бронеавтомобиля.

– Безуглый, связь есть? – спросил командир.

– Связь есть, но она не работает, – невозмутимо ответил радист.

– Ты что, охренел? – рявкнул старший лейтенант.

– Далеко, я же говорил, – объяснил сержант. – Не могу вызвать. Тогда получилось, а сейчас – может, они машину передвинули.

Петров понял, что решение придется принимать ему.

– Ладно, – пробормотал комвзвода.

Старший лейтенант чуть довернул башню, так, чтобы держать под прицелом ближние пятьсот метров шоссе. Если немцы сунутся в рощу – он откроет огонь. Если поедут дальше – засада их пропустит и будет ждать противника посерьезней. Пятьсот метров… Мотоциклы остановились, за ними на гребне холма затормозил броневик, из маленькой плоской башенки вылез гитлеровец и встал на крыше машины. Судя по всему, он рассматривал рощу в бинокль. Второй бронеавтомобиль остался за обратным скатом – невидимый, неуязвимый. Немецкие разведчики расположились так, чтобы русская засада, если она укрылась в этом леске, не могла поразить обе машины одновременно. Они шли на этот риск осознанно, провоцируя на выстрелы, видимо, уверенные в том, что советские орудия или танки не смогут поразить их первым снарядом. Умелые, храбрые волки, ветераны боев в Польше и Франции, они вызывали у Петрова лютую, до зубовного скрежета, ненависть. И от того, что старший лейтенант признавал отвагу и мастерство противника, злоба его становилась только сильнее. Он знал, что эти парни в серых, мышиных шинелях точными выстрелами, обдуманным натиском забрали жизни тысяч и тысяч его товарищей, не дав им опомниться, принять решение. Петров слышал о таком понятии: «уважение к противнику», однако не мог применить его к себе. Он был готов уважать немцев, но только мертвых, в разбитых, сгоревших танках, раздавленных гусеницами. Такие немцы вызвали бы у комвзвода и сочувствие, и почтение.

– Командир, есть связь! – прервал злые размышления командира Безуглый.

Связь была паршивая, голос Гусева, еле различимый в треске помех, постоянно пропадал, разрывая слова так, что приходилось криком переспрашивать, что имел в виду комбат. Капитан приказал на мелочь не отвлекаться, ждать танков или большую колонну пехоты.

Немец тем временем, как видно, удовлетворенный осмотром, нырнул в люк, мотоциклы застрекотали, и вся колонна покатилась по шоссе мимо рощи. Петров про себя порадовался, что не пожалел времени на то, чтобы воткнуть перед танками несколько срубленных березок, – судя по всему, гитлеровцы не заметили «тридцатьчетверки». Больше всего старший лейтенант опасался, что сдадут нервы у кого-то из пехотинцев, но заснеженные окопы молчали. Разведка скрылась за поворотом, пройдя всего в двухстах метрах от танка Лехмана. Теперь главное, чтобы не открыл сдуру огонь пост на восточной опушке, но бойцы Щелкина дисциплинированно пропустили немцев.

Потянулись томительные минуты, Петров открыл люк и нетерпеливо ждал стрельбы с востока. Однако все было тихо, а через полчаса из-за рощи донесся знакомый стрекот, и немецкая разведка – живая и невредимая, прокатилась обратно и ушла к Волоколамску. Прошло еще десять минут, радист доложил, что Петрова вызывает комбат. В этот раз связь была гораздо лучше, – как видно, Гусев поставил свой КВ куда-то повыше. Капитан спросил комвзвода, куда делись немцы – до Покровского, где их ждал резерв комбрига, они не добрались. Старший лейтенант доложил, что гитлеровцы только что поехали обратно, причем, судя по их скорости, не добрались даже до Анино. Комбат дал отбой, но через десять минут вызвал Петрова снова. По мнению Гусева, это не была нормальная, полноценная разведка, которую обычно пускают перед собой наступающие немцы. Скорее всего, эти броневики и мотоциклисты имели задачей установить, как далеко отступили наши. У комвзвода созрело примерно такое же мнение. Через час начнет смеркаться, – и противник решил не лезть в темноте на рожон, потому и вернулся, не доехав до товарища капитана, чем товарищ капитан, похоже, был несколько разочарован.

В напряженном ожидании прошли еще шестьдесят долгих минут. Безуглый поворчал, что воткнутые в снег деревца закрывают ему обзор, потом начал гонять приемник, пытаясь поймать Москву. Осокин немедленно потребовал, чтобы сержант прекратил маяться дурью, от которой садятся аккумуляторы. В машине было невыносимо холодно, и Петров приказал экипажу делать разминку, напрягая и расслабляя мускулы, чтобы не замерзнуть совсем. Протасов заерзал на своем сиденье, внизу началась какая-то возня, потом послышался глухой удар и ругань радиста.

– Вы что там, бороться вздумали? – рявкнул командир.

– Уже нет, товарищ старший лейтенант, – с несвойственным ему обычно ехидством ответил Осокин, – товарищ сержант башкой приложился.

– Зато согрелся, – ответил неунывающий Безуглый. – Командир, темнеет уже, может занавесим блиндаж сверху да вскипятим чего пожрать? Тут же дуба дать недолго.

– Да, чего-то конструкторы недодумали, – неожиданно поддержал москвича Осокин, – грелки, что ли, какие…

– И сортир, – в тон ему развил тему Петров, – чтобы до ветру не вылезать.

– А в бою – так и по-большому, – поддержал радист. – А то как прихватит, и ни о чем другом как-то уже не думаешь.

– Это, Саша, называется – «медвежья болезнь», – заметил командир.

– А ты в нижний люк гадь, – посоветовал сержанту водитель.

– На ходу?

– А что? – совершенно серьезно продолжил Осокин. – Главное – держись за что-нибудь.

– Да ну, – в тон ему ответил радист, – взорвется что-нибудь под днищем с замедлением – и задницы как не бывало.

– Невелика потеря, – заметил мехвод. – Все равно за нас командир думает, а больше она тебе ни на что и не нужна.

Внизу снова завозились, судя по всему, радист решил наказать Осокина за нахальство, снова раздался стук, теперь потише, зато ругался Безуглый громче и дольше.

– Дурак ты, Сашка, – наставительно заметил водитель. – Ты же длинный, во все стороны торчишь.

– В общем, верно, – ответил нисколько не обескураженный двойной неудачей сержант. – Ладно, давай о сортирах, что ли.

– Ну, хватит, – вмешался Петров. – Нашли тему.

– А кто начал? – дружно спросили снизу.

Командир хмыкнул и снова прильнул к панораме. Безуглый начал ни с того ни с сего рассказывать, как он полтора года учился в Московском механико-машиностроительном институте им. Н.Э. Баумана.

– Ого, – удивился Петров, – а не врешь?

– Нет, – ответил сержант, и командир почему-то сразу ему поверил.

– А чего не доучился тогда? – спросил старший лейтенант.

– Отец давно умер, а тут мать заболела еще, – объяснил радист. – А у меня младший брат и сестра. Вот и ушел на «Серп и Молот», на заводе-то платят.

– Врешь, поди, – заметил Осокин. – Ну, скажи честно – выгнали.

– Васька, хватит, – приказал Петров, но к его удивлению, сержант не разозлился.

– Ну, и не без этого, – вздохнул Безуглый.

В панораму уже ничего нельзя было разобрать, и старший лейтенант открыл люк. До сих пор ему казалось, что в танке холодно, но, вдохнув свежего вечернего воздуха, Петров понял, что снаружи куда хуже. Темнело быстро, впереди уже в полукилометре все сливалось в сплошную мглу. Впрочем, дорога ясно выделялась на белом поле, и на ней никого не было. Комвзвода спрыгнул вниз и подошел к окопам пехотинцев.

– Младший лейтенант! Щелкин! – окликнул он.

Метрах в пяти из ячейки вылез невысокий пехотинец в шинели, надетой поверх ватника.

– Живой?

– Нет, нна, мертвый, – временно исполняющий обязанности командира роты младший лейтенант Щелкин свирепо и неумело выругался.

– Не матерись. – Петров подошел к пехотинцу и слегка встряхнул его за плечо. – Блиндаж – вон там. Там половина первого наката наведена, но не достроили, и рядом бревна валяются. Покидайте их сверху, навалите веток и снегом присыпьте и разводите внутри костер. Греться – по очереди, половина должна быть в окопах. И пост на той опушке смени. Задача ясна?

– Есть, – хрипло ответил Щелкин. – А топор дадите?

Петров потер подбородок, посмотрел на дорогу, затем кивнул:

– Дадим. Только постарайтесь все же потише. И не про… Не потеряйте.

– Есть!

* * *

Пока пехота устраивала ночлег, Петров подошел к танку Луппова и взобрался на моторное отделение. Крышка башенного люка приоткрылась, и в лицо комвзвода уставилось дуло нагана, поверх которого внимательно смотрели серые глаза.

– О! Товарищ старший лейтенант! – задумчиво произнес Герой Советского Союза и, крякнув, отжал люк вверх. – А я думаю, кто у меня по коробке скачет?

Он убрал револьвер в кобуру и поднес руку к шапке.

– Разрешите доложить? Продолжаем наблюдение за дорогой, противник не обнаружен.

– Ты чего с наганом на людей бросаешься? – спросил удивленный Петров.

– Да так, – пожал плечами лейтенант, – мало ли кто на танк залез. А вдруг у него банка с бензином? Я вообще думаю – надо бы ночью дежурить у машин экипажами по очереди.

– У нас для этого пехота есть.

– А, – отмахнулся Луппов, – не слишком на них надейся. Они хорошо, если себя устерегут.

Он перекинул ноги в валенках через борт башни и сполз на борт.

– Люк закройте, – сказал лейтенант куда-то внутрь танка и соскочил вниз.

Петров спрыгнул вслед за ним.

– Не любишь пехоту, а, Женя? – негромко спросил комвзвода.

– Ну почему не люблю, – невозмутимо ответил Луппов и полез в карман, – я просто на них не очень рассчитываю.

– Почему?

– По финской еще. Привык, – лейтенант вынул кисет и принялся сворачивать папиросу. – Покурим? У меня ребята некурящие, так я в машине не дымлю.

– Да я половину пехоте отдал, – вздохнул Петров. – Лучше уж на завтра сберегу.

– Ну, так возьми у меня, – протянул кисет Луппов.

– Да нет, ну что ты, – запротестовал комвзвода.

– Бери, командир, угощаю, – улыбнулся лейтенант. – Чужой табак всегда слаще, не слышал разве?

– Эх!

Петров махнул рукой и взял кисет. Задымив, он вернул табак Луппову, некоторое время командиры курили молча.

– А чего это там пехота шумит? – поинтересовался лейтенант.

Комвзвода объяснил, что разрешил красноармейцам погреться.

– Ой, зря ты это, командир, – протянул Луппов. – Их же теперь оттуда штыком не выковырнешь. Залягут и будут на тебя человечьими глазами смотреть.

– Что-то вы, Евгений Алексеевич, неровно к нашей советской пехоте дышите, – сказал Петров. – Ну, ладно, чем они тебе так насолили?

– Да ну, – лейтенант резко потушил окурок о броню, – просто, бывало, лезешь вперед, на надолбы, по тебе лупят не пойми откуда, сосед уже встал и дымит потихоньку… Все, все им протоптал, продавил – только идите и занимайте!

Он помолчал, борясь с раздражением. Петров ждал, когда лейтенант продолжит рассказ.

– Нет, лежат мужественно в снегу, кричат свое несокрушимое «ура!», но вперед, сволочи, не идут. Возвращаешься, командир из башни лезет, наганом машет, приглашает: «Не изволите ли, товарищи, выполнить боевую задачу, сукины дети!» – Он хмыкнул. – Не, не хотят. Пусть танкисты идут, у них броня железная.