Текст книги "Они не пройдут! Три бестселлера одним томом"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц)

– Осокин, остановка! – заревел комбат.

Танк замер, качнувшись вперед. Серый ствол, обмотанный травой, плавно, по-змеиному разворачивался, и, поймав его в прицел, Петров нажал на спуск.

– На тебе, сука!

Он успел увидеть, как его снаряд ударил в щит зенитки, успел увидеть взрыв и провалился в оглушительную черноту.

* * *

Когда в «тридцатьчетверку» угодил снаряд, Безуглый действовал автоматически. Вынув из крепления пулемет, он подождал, пока Осокин откроет люк, выдернул у дурака фишку ТПУ, чтобы не повис на проводе и вылез спокойно, и, прихватив два запасных диска, выскочил из танка вслед за водителем. Отбежав от машины метров двадцать, оба упали в рожь.

– Ты видел, командир выскочил? – крикнул радист.

Осокин помотал головой, лицо мехвода было белым. Безуглый осторожно поднял голову над колосьями. Танк подбили в трехстах метрах от немецких окопов, и тут уже можно было нарваться на пулеметную очередь. «Тридцатьчетверка» медленно окутывалась дымом, башенный люк был закрыт.

– Командир! Олег!

Радист уже понимал, что ему никто не ответит. Скрипнув зубами, он сунул пулемет Осокину.

– На, поиграйся пока.

– Саша, ты куда? – испуганно спросил водитель, прижимая ДТ к груди обеими руками.

– Ты что, не видишь? Они все еще там!

Пригибаясь, Безуглый бросился к танку, вскарабкался на башню. Москвич всегда гордился своей храбростью, не упуская случая показать ее перед всеми, и мысль о том, что он бросил товарищей в горящем танке, была нестерпима. Люк оказался не заперт, и, откинув крышку, Александр наклонился над задымленной башней. Осокин видел, как радист, надсаживаясь, потащил кого-то из танка, и, бросив пулемет, подбежал помочь. Пули ударили в броню башни, и Безуглый, прижимая к себе дымящееся тело в черном комбинезоне, скатился вниз с трехметровой высоты. Водитель подскочил к нему, вместе они принялись забрасывать лежащего человека землей.

– Кто это? – крикнул Осокин, голыми руками сбивая пламя.

– Комбат, – хрипло ответил радист.

– А Олег? – дернулся водитель, только сейчас вспомнивший, что в башне сидело двое.

– Убит, – глухо сказал Александр. – Снаряд прямо сквозь него прошел, не смотри.

– Хлопцы, вы живы?

К танку подбежала группа красноармейцев во главе с лейтенантом. Похоже, в этот раз пехота пошла вперед, несмотря ни на что.

– Живы, – устало ответил радист, подхватывая командира под руки.

– Цэ гарно. Взвод, за мной! За Родину!

Бойцы побежали дальше, катя за собой «максим», цепь прошла мимо танкистов, Безуглый едва успел остановить санитара. Усатый седой дядька осмотрел залитое кровью лицо старшего лейтенанта, потом срезал прогоревший комбинезон.

– Ничего ему не сделается, – пробурчал он. – Не ранен даже, контужен. Кровь, поди, не его. Я вот ему ожоги перевязал, как придет в себя – сведите в медсанбат, а то шкура слезет и мясо загниет.

Он поднялся и побежал вслед за остальными.

* * *

Тихомиров опустил бинокль.

– Итак, до дороги мы не дошли пять километров. К гаубицам осталось по двадцать выстрелов, к дивизионным – полбоекомплекта. И мы лишились танков. 732-й небоеспособен, 717-й комплектен на шестьдесят процентов. Вот такие дела, Валерий Александрович. Что там с подкреплениями? – повернулся он к Алексееву.

– Корпус обещает на завтра два маршевых батальона, – худое лицо начштаба осунулось еще больше. – Снаряды будут ночью. Мин не будет.

– Понятно, – вздохнул комдив. – А что с танкистами, выяснили?

– Батальон потерял шесть машин, – мрачно ответил майор. – Осталось два легких танка, и в ремонте один средний и два легких.

– А… – полковник помедлил, – а командный состав?

– Исполняющий обязанности командира батальона старший лейтенант Петров жив, хотя и получил ожоги, – сказал Алексеев. – Батальонный комиссар Беляков… Погиб.

– Это он был в КВ? – тихо спросил Васильев.

– Так точно.

– Я так и думал. – Полковой комиссар посмотрели в поле, где в спускающихся сумерках, среди смятых и сожженных хлебов мрачные, словно надгробные памятники, стояли сгоревшие танки.

Командиры стояли на окраине разрушенной деревни, где располагался КП 717-го полка, и вглядывались в поле, словно надеясь разглядеть за ним насыпь железнодорожного полотна. Эта дорога для них уже давно перестала быть просто линией на карте. Тысячи людей погибли, пытаясь прорваться к стальной нитке, и тысячи погибнут еще. Немцы делали все, чтобы не пропустить дивизию к «железке», они понимали, почему русские рвутся к дороге.

– Завтра мы должны пройти эти пять километров любой ценой, – прошептал Тихомиров.

Позади часовой кого-то окликнул, но потом, узнав, сказал: «Проходите, товарищ капитан».

– А вот и разведка, – не оборачиваясь, произнес комдив. – Давай, Паша, чем порадуешь?

Чекменев в застиранной гимнастерке с наспех пришитыми петлицами, с неизменным ножом и ППД за плечами подошел к комдиву и вскинул ладонь к виску.

– Только без всех эти «разрешите…» и прочего, – поднял руку Тихомиров. – Когда ты обращаешься по всей форме, у меня такое чувство, что ты надо мной издеваешься…

Полковник посмотрел в глаза командиру разведбата, и улыбка сползла с его лица.

– В чем дело, Павел? – тихо спросил он.

Чекменев покосился на комиссара и негромко сказал:

– Пятнадцать минут назад мной был завершен опрос пленных. Среди них был один фельдфебель… – разведчик запнулся. – Он не из двадцать первой пехотной дивизии. Он из семнадцатой танковой дивизии. Знак, который мы видели на грузовике, – это опознавательный семнадцатой танковой.

– Так, – комдив помолчал, собираясь с мыслями… – Понятно. А что он делал у нас?

– Его послали с отделением для рекогносцировки. По его словам, сюда уже переброшены две роты противотанковых орудий.

– Понятно, – голос Тихомирова звучал спокойно, даже слишком спокойно. – Кто еще об этом знает?

– Только вы и я, – ответил разведчик.

– Хорошо, – кивнул комдив. – Товарищ майор, сообщите в штаб корпуса. Лично. Я надеюсь, товарищи, вы понимаете, что больше об этом никто не должен знать.

– Есть, – ответил начштаба.

– Противотанковые и дивизионные орудия выдвинуть в боевые порядки 717-го и 715-го полков. Зенитные орудия подтянуть к штабу дивизии – это мой резерв. Бронебойные к тридцатисемимиллиметровым автоматам у нас есть?

– Насколько мне известно, есть, правда, ограниченное количество, – сказал Алексеев.

– Хорошо, их тоже к штабу. И чтобы при каждом был грузовик, берите откуда угодно.

– Постойте, постойте Василий Семенович, – вмешался комиссар, – Но если немцы перебрасывают сюда танковую дивизию, разве нам не следует перейти к обороне?

Тихомиров достал из портсигара папиросу и закурил, глядя на горящее поле.

– Если командование корпуса прикажет – перейдем к обороне. Но, думаю, они этого не сделают.

– Почему? – насторожился Васильев. – Ведь если немцы перебросят…

– Если мы перейдем к обороне, немцы ничего никуда не перебросят, – прервал его комдив. – Если мы перейдем к обороне, они с радостью сделают то же самое, а танки используют с пользой в другом месте. Например, добьют одиннадцатую армию.

– Вы хотите сказать… – даже в сумерках было видно, как побледнел комиссар.

– Я хочу сказать, – Тихомиров повернулся и посмотрел прямо в глаза политработнику, – я хочу сказать, что немцы приняли нас всерьез и перебрасывают танковую дивизию, чтобы разделаться с нами. Должен сказать – я польщен. Мы все должны быть польщены. И я, мать их, сделаю все, чтобы оправдать их высокое фашистское доверие, понимаете?

– Но мы же… Мы же не можем победить! – Казалось, комиссар никак не мог взять в толк, о чем говорит его комдив.

– Никто не говорит о победе, – угрюмо ответил полковник, и начштаба кивнул, словно подтверждая его слова. – Мы просто сделаем все, чтобы эти сволочи не зря получили свои ордена, как их там…

– «Железные кресты», – подсказал Чекменев.

– Вот-вот. Если по нас ударит танковая дивизия, думаю, от триста двадцать восьмой останутся рожки да ножки. Но до тех пор, пока их танки не появятся перед нами, люди должны быть уверены, что мы наступаем с целью выйти к дороге, вы понимаете меня, Валерий Александрович? Иначе… Ну, вы не маленький, должны знать.

– Понимаю… – тихо сказал комиссар, затем вдруг, словно спохватившись, встал по стойке «смирно» и отчеканил: – Так точно!

* * *

Петров проснулся от монотонной дерущей боли в спине. Как видно, во сне он перевернулся и прижал обожженное место. Старший лейтенант медленно, чтобы не потревожить ожог, поднялся и посмотрел по сторонам. Уже темнело, и он тихо выругался: Безуглый, который должен был разбудить его в пять вечера, как видно, решил дать командиру поспать.

– Как спина, товарищ старший лейтенант?

Осокин сидел рядом, подкладывая сухие ветки в маленький костерок. Над костерком на паре веток был прилажен закопченный чайничек. Вообще говоря, открытый огонь был вопиющим нарушением правил светомаскировки, но указывать на это у Петрова просто не было сил.

– Чай нам выдали… На всех, – тихо сказал водитель. – Саша сказал, если очень крепко заварить – боль снимает.

– А где он сам? – спросил комбат.

– К Рогову пошел, насчет «тридцатьчетверки» узнавать, которая в ремонте. – Осокин замолчал и уставился в огонь.

– Страшно, Вася? – спросил старший лейтенант.

– Страшно, Иван Сергеевич, – просто ответил водитель. – Олежку снарядом пополам порвало.

Оба замолчали.

– Только вы не это… Не беспокойтесь, – продолжил мехвод. – Я тут сидел вот, думал. Комиссар правильно говорил – чем на своей земле прятаться, я лучше…

Он замолчал.

– Только я не знаю, товарищ старший лейтенант. Когда в нас попали, я не помню, как снаружи оказался. Может так выйти, что я так испугаюсь, что себя помнить не буду.

– Это со всяким может случиться, – хрипло сказал Петров. – А как Михаил Владимирович…

– Сгорел. Со всем экипажем, – ответил Осокин. – Ничего не осталось.

– А лейтенант Бурцев?

– Убит.

– Ну хоть кто-то остался? – прошептал старший лейтенант.

– Лейтенант Турсунходжиев – у него танк целехонек, и еще кто-то из его взвода.

– Значит, из всего батальона – три машины, – прошептал Петров. – Что же мы завтра делать будем…

Лейтенант Волков, 2 сентября 1941 года, 7 ч. 05 мин. – 10 ч. 12 мин.

Маршевые батальоны вошли в Ребятино в семь утра. Ночной марш вымотал людей, но, несмотря на усталость, а может, как раз из-за нее, роты шли ровно, никто не отставал, и Волков был уверен, что в его роте все на месте. Лейтенант был уверен, что в деревне людям дадут передохнуть, но когда из тумана перед ними встали черные русские печи в завалах из обугленных бревен, он понял, что ни о каком отдыхе не может быть и речи. Всю ночь бойцы шли молча, но теперь, при виде такого страшного разорения, в батальонах поднялся глухой ропот. Отвратительный, сладковатый запах разлагающихся трупов заставлял дышать ртом, даже человеку, далекому от военного дела, было ясно, что здесь еще недавно шел жестокий бой. Улицы были изрыты воронками и завалены всяким мусором, поэтому батальоны прошли через пустырь, мимо двух сгоревших танков, и остановились на окраине, рядом с окопанной и замаскированной батареей дивизионных пушек. Майор велел располагаться на привал, а сам ускакал докладывать о прибытии. Волков отлично понимал, что если он позволит людям лечь, или хотя бы сесть, поднять их будет уже трудно, поэтому, невзирая на открытое возмущение, приказал ждать стоя. Майор вернулся через пятнадцать минут, но уже не верхом, а в автомобильчике, в сопровождении лейтенанта и капитана. Не без труда построив смертельно уставших бойцов, он сообщил им, что батальоны расформировываются, а роты будут использованы для пополнения частей. Так рота лейтенанта Волкова оказалась в расположении 732-го полка.

Полк, выведенный с передовой для пополнения и переформирования, располагался на опушке леса. Волков, успевший выяснить у артиллеристов, что 732-й полк в дивизии считается самым боевым, ожидал увидеть стройную систему обороны, предбоевое оживление бойцов, организованно занимающих позиции. Вместо этого перед ротой предстали наспех вырытые стрелковые ячейки, соединенные кое-где неглубокими, даже не по пояс, ходами сообщения. В окопах спали, укрывшись шинелями и натянув на уши пилотки, обросшие, грязные люди. Разочарованность лейтенанта несколько смягчилась, когда Берестов вполголоса указал ему, что, несмотря на весь свой затрапезный вид, красноармейцы спят в обнимку с винтовками и оружие у них в полном порядке. Командир полка, молодой, лет тридцати – тридцати трех, майор, не стал слушать доклад Волкова, а просто сообщил, что рота поступает в распоряжение командира второго батальона капитана Асланишвили, что атака намечена на восемь сорок и что лейтенанту следует поторопиться занять свое место, потому что в бою любое отставание будет рассматриваться как трусость со всеми вытекающими из этого последствиями. Комроты несколько опешил от такой прямоты, но тут в блиндаж спустился невысокий, еврейского вида батальонный комиссар в круглых очках, и сказал, что проводит вновь прибывших к Георгию.

Выйдя на воздух, комиссар, действительно оказавшийся евреем, попросил, не приказал, а именно попросил товарища лейтенанта не обижаться на комполка, объяснив, что тот только два дня как вступил в должность, причем при весьма трагических обстоятельствах, и из-за этого немного резок с людьми. Затем политрук представился, назвавшись Валентином Иосифовичем Гольдбергом. Рассмотрев комиссара поближе, лейтенант отметил для себя старый, времен Гражданской, орден Красного Знамени, повязку на голове, простреленную фуражку и немецкий автомат. Перехватив взгляд, обращенный на трофейное оружие, Валентин Иосифович усмехнулся:

– Как раз для меня оружие, я же слепой, как крот. На пятьдесят метров целиться не нужно, знай себе, веди строчку, а дальше все равно не увижу.

Внезапно он посерьезнел.

– Вы, товарищ Волков… Кстати, как вас зовут?

– Александр, – ответил лейтенант.

– А по батюшке?

– Леонидович, – еще больше удивился Волков.

– Александр и Леонид – видите, какие два победных имени, – улыбнулся комиссар. – Так вот, Александр Леонидович, вы сами, судя по медали, пороху уже понюхали, а вот люди ваши?

– За исключением командиров первого и второго взводов – все в первый раз, четко сказал лейтенант.

– Нда-а-а, трудненько вам сейчас придется, – протянул Гольдберг. – Коротко сказать, артподготовки у нас как таковой не будет, так, полковые постреляют, больше для порядка. Зато пойдем с танками. Машин, правда, всего три, но зато люди – надежней не бывает. Как говорится, «гвозди бы делать из этих людей». С их комбатом мы четвертый день воюем. Так, мы уже пришли. Здравствуй, Георгий.

Комбат второго батальона, здоровенный осетин с яростным усами, сидел под деревом и наблюдал, как боец набивает патронами диск ППД. Левый рукав гимнастерки с капитанскими петлицами был оторван, открывая замотанные грязными бинтами руку и плечо.

– Здравствуй, дядя Валя, – улыбнулся комбат. – Извини, что не встаю, голова немного кружится.

– Как рука? – спросил Гольдберг.

– Распухла немного и ноет.

– Тебе нужно в медсанбат, – сердито сказал комиссар. – Не мальчишка ведь, гангрену еще подхватишь.

– А на кого я батальон оставлю, Валентин Иосифович? – спокойно ответил капитан. – Не беспокойся, сегодня вечером пойду. Это что за молодой джигит с медалью?

– Это наше пополнение, лейтенант Волков Александр Леонидович. К тебе с ротой. Товарищ Волков, это ваш комбат, Георгий Александрович Асланишвили.

– Здравствуй, Саша, – комбат протянул широкую ладонь с въевшейся копотью.

– Здравствуйте, Георгий Александрович, – рукопожатие капитана было крепким, несмотря на ранение.

– Давай, рассказывай, рота полного состава?

– Так точно, – ответил Волков.

– Вооружены?

– Винтовки, полный боекомплект, – лейтенант помялся, – ручных пулеметов всего три, по одному на взвод. Гранат противотанковых нет, только Ф-1.

Асланишвили махнул рукой:

– Гранаты будут. С пулеметами ничем помочь не могу, добывайте у немцев. Пулеметы у них хорошие, у меня в батальоне три штуки уже. Значит, слушай диспозицию, лейтенант, она простая. Видишь – поле неубранное? Да, отсюда не видно, сейчас закончу – сползаешь. По ржи аккуратно выдвигаешься на исходный, исходным у нас граница сжатого. Наши пушкари выстрелят, что там у них осталось, а осталось у них, сразу скажу, мало. Одновременно танки старшего лейтенанта Петрова выйдут из леса, они тут метрах в ста засели. Постарайтесь не попасть под гусеницы, им из своих коробок ни черта не видно.

Где-то в поле дал длинную очередь пулемет, звук очереди был незнакомый, рокочущий, темп стрельбы явно выше, чем у ДТ.

– Нервничают гады, – усмехнулся комбат. – Вот так, Саша, звучит их молотилка, машина, надо сказать, страшная… Ага, а вот и броня наша…

На поляну вышел высокий танкист в танкошлеме и изодранном черном комбинезоне, от которого явственно несло гарью. Лицо командира было угрюмым, казалось, он устал какой-то смертной усталостью, но больше всего Волкова поразили его глаза – потухшие, мертвые. Лейтенанту еще не приходилось встречать людей с таким взглядом.

– Здравствуй, Жора, здравствуйте, Валентин Иосифович, – тусклым голосом сказал командир, осторожно опускаясь рядом с Асланишвили.

– Как спина, Ваня? – мягко спросил Гольдберг.

– Нормально, – ответил танкист и покосился на Волкова.

– Пополнение, – коротко объяснил Асланишвили.

– Лейтенант Волков, – представился Александр.

– Старший лейтенант Петров, – глухо сказал танкист. – Комбат уже предупредил, что вы идете с нами?

– Так точно!

– Ну, раз так, запомните одно правило, – голос танкового командира был спокойным, даже невыразительным. – От моих танков – не отрываться. Стреляют, убивают – мне все равно, держитесь рядом. Заляжете или отстанете – если останусь жив, найду после боя и сам пристрелю.

«Что-то все мне сегодня расстрелом грозят», – с раздражением подумал лейтенант.

– Постараемся не отстать, – сдержанно ответил он.

– Держитесь вплотную к нам, мы поедем медленно. – Петров повернулся к Асланишвили: – Георгий, никаких изменений?

– Все по-старому, Вано, – устало сказал Асланишвили.

– Хорошо, – старший лейтенант неуверенно поднялся. – Пойду к своим.

Приволакивая ноги, танкист ушел обратно.

– Полспины в ожогах, – пробормотал Гольдберг. – Как держится? Ладно, товарищ лейтенант, пожалуй, пойдемте и мы, надо бы еще перед вашими бойцами выступить.

Выступление комиссара было кратким. Поздравив красноармейцев с тем, что отныне они являются третьей ротой героического второго батальона не менее героического 732-го стрелкового полка, Валентин Иосифович выразил надежду, что никто не опозорит это высокое звание. Рота получила противотанковые гранаты по десять на взвод, вслед за этим Волков обрадовал своих людей, сообщив, что в атаке их поддержат танки. Танки бойцы видели только в кино и на плакатах, поэтому это известие не столько обрадовало красноармейцев, сколько озадачило. Комиссар посмотрел на часы и заметил, что начало атаки – через какие-то двадцать пять минут, так что пора выдвигаться на исходные. Поле отделяла от опушки только проселочная дорога, бойцы, пригнувшись, выходили из леса и ныряли в ржаное море. Высокий, по грудь человеку, хлеб скрывал красноармейцев, что бежали, едва не цепляя штыкам землю. Однако комроты отчетливо понимал, что гитлеровцы прекрасно видят, как колышется при полном безветрии рожь. До линии немецких окопов было триста метров сжатого поля – как раз дистанция пулеметного огня, и их ответ не заставил себя ждать. Длинная очередь прошлась по ржи, срубая колосья, послышались стоны раненых. Ни о какой скрытности речи уже не шло, и лейтенант заорал:

– Ложись! Ползком вперед!

– Ложись! На пузо, сукины дети! – продублировал команду Медведев.

– По-пластунски, марш вперед! – Берестов был спокоен, словно на учениях.

Упав на живот, лейтенант пополз вперед, стараясь не черпнуть стволом ТТ сухую землю. Больше всего он боялся, что солдаты потеряют ориентировку, начнут ползать кругами или отстанут. Волков постоянно оглядывался, но зеленые каски держались цепко, не отставали, потные лица бойцов облепила грязь, они тяжело дышали, но упрямо ползли за командиром. Конечно, командиру роты не положено ползать на животе впереди своих людей, он обязан руководить боем с командного пункта, управляя взводами, ротным тылом и приданными средствами. Однако все пошло к черту с самого начала – лейтенант даже не смог как следует обсудить с комбатом свои действия в предстоящем бою. Иди вперед, выбей немцев из окопов, закрепись там, не давай гадам сбить тебя обратно, ни слова об артиллерийской поддержке, о связи, никаких средств усиления. Конечно, были танки, но угрюмый старший лейтенант, похоже, сам рассматривал пехоту в качестве своегосредства усиления…

Впереди засветлело, и Волков понял, что до границы сжатого поля осталось метров пятнадцать.

– Стой! – заорал он, привстав, чтобы было дальше слышно.

Немцы немедленно отреагировали, показав, что лейтенанта Волкова не только слышно, но и вполне себе видно. Комроты едва успел упасть обратно, на голову ему посыпались выбитые пулями зерна. Оставалось надеяться, что никто в горячке не выполз на открытое место. Послышался противный свист, и среди колосьев захлопали разрывы, похожие на разрывы ручных гранат. «Пятидесятимиллиметровые, – определил Волков. – Черт, они мне так людей повыбьют до атаки». И в этот момента сзади ударил залп. Три «полковушки» – не бог весть какая мощь, но сейчас лейтенанту показалось, что грохочет по меньшей мере корпусная артиллерия. Впереди встали видимые даже сквозь рожь столбы взрывов. Батарея дала десять залпов, после каждого артиллеристы вносили поправки, меняя точку наводки. Редкие разрывы прошли пунктирам по линии немецких траншей, но Волков уже не обращал на это внимание, встревоженно прислушиваясь к реву и лязгу, доносившемуся сзади. В том, что танкисты мало что видят из своей коробки, он убедился еще на финской.

– Аккуратней смотрим, чтобы под гусеницы не попасть, – крикнул он.

Оглушительно лязгая растянутыми траками, ревя дизелем и выбрасывая клубы вонючего дыма, в пяти метрах от лейтенанта прошла «тридцатьчетверка», медлить было нельзя.

– Р-р-роота! За Родину! За Сталина! – Больше всего он боялся, что сорвет голос, но глотки хватило доорать до конца: – Зааа мно-о-ой!

Он поднялся, взмахнул пистолетом и бросился вслед за танком.

– Урррааааа!

Слаженный рев взвода Берестова подхватили остальные, и рота поднялась в свою первую атаку. Танки шли со скоростью десять километров в час, и чтобы не отстать, приходилось бежать. Триста метров… Ручные пулеметы немцев открыли огонь, пули выбивали фонтаны пыли, солдаты падали, поднимались, но некоторые оставались лежать в странных, неудобных позах. Двести пятьдесят… Легкий танк слева от лейтенанта резко остановился, над моторным отделением заплясали языки пламени. Из башни выскочили два человека в черных комбинезонах, и, открыв передний люк, потащили из разгорающейся машины третьего. Двести метров… Т-26 справа замер, левая гусеница вдруг оказалась на земле, сверкая вытертым металлом, и машина осела на борт, тележки шасси зарылись в песок. Подбитый танк развернул башню, его сорокапятка зло тявкнула. Сто пятьдесят метров… Лейтенант не видел, как отлетели куски дерна, прикрывающие амбразуру ДЗОТа, но когда фланкирующий пулемет ударил вдоль цепи, выкашивая людей, он инстинктивно упал, пропуская над собой смертоносные очереди. Немцы, как видно, построили эту огневую точку еще вчера, и сейчас пулемет на станке бил роте во фланг, прижимая к земле, не давая подняться и сделать последние триста шагов до траншей. Со стыдом Волков смотрел, как «тридцатьчетверка» уходит вперед, как старший лейтенант Петров, повернувшись в люке, что-то бешено кричит, тряся кулаком. Танкист выдернул из кобуры наган, несколько раз выстрелил в сторону пехотинцев и скрылся в башне, закрыв люк. Пулемет он так и не заметил. Полковые пушки успели дать один пристрелочный залп, когда заговорили немецкие орудия. На открытую позицию обрушился град стопятимиллиметровых снарядов, уничтожив одну из «полковушек» и повредив две других. 732-й полк остался без артиллерии. Танк, свирепствовавший в глубине немецких позиций, встал с перебитой гусеницей, танкисты вытащили лобовой ДТ, установив его в воронке, и, ведя огонь из негр и из спаренного пулемета, не подпускали немцев к машине.

Волков лежал, в бессильной ярости наблюдая, как немцы начали закидывать лежащую роту минами. Он не заметил, как справа подполз Берестов.

– Знаете, товарищ лейтенант, – крикнул прямо в ухо командиру бывший белогвардеец. – По своему опыту скажу – если мы еще пять минут пролежим, людей будет уже не поднять! И тогда они нас тут просто уничтожат!

Скрипнув зубами, Волков уперся рукой в землю, готовясь встать, но старший сержант с неожиданной силой прижал его к земле.

– Не глупите! Подниматься вести роту – это верная смерть. Надо подавить пулемет!

Лейтенант лихорадочно огляделся. Ближе всего к ДЗОТу, практически в мертвой зоне находился взвод Медведева, но огневую точку из окопов прикрывал ручной пулемет, и люди старшины были прижаты к земле вместе со всеми. И все же, если кто и сможет подобраться к пулеметному гнезду, то это они.

– Рота! – заорал лейтенант, надеясь, что бойцы еще не потеряли голову от страха. – По амбразуре – огонь! Старшина Медведев – выделить группу гранатометчиков для уничтожения пулемета!

Люди услышали его, и хотя далеко не все смогли заставить себя поднять голову от земли, все же часть роты начала стрелять по амбразуре. В ответ из траншей немцы открыли ураганный огонь. Трое бойцов медведевского взвода внезапно поднялись и бросились к ДЗОТу. Двое рухнули, не пробежав и сорока шагов, один – убитый, второй – спасая жизнь. Но третий, красноармеец Холмов, каким-то чудом успел подобраться к пулеметному гнезду на двадцать метров. Упав на бок, он вытащил из сумки гранату и, действуя строго по наставлению, метнул ее по дуге в амбразуру, вслед за первой «лимонкой» последовала вторая. Обе разорвались перед самой амбразурой, и пулемет замолчал. Из траншей стреляли по-прежнему, но главная угроза была снята. Волков вскочил и, взмахнув пистолетом, закричал:

– Рота! За мной!

Он сделал несколько шагов, краем глаза замечая, что бойцы начали подниматься. Медведев встал, сжимая винтовку в правой руке и уже собрался крикнуть своим людям следовать за ним, когда помимо воли его взгляд оказался прикован к подавленному, казалось бы, ДЗОТу. То ли шевеление, то ли отблеск в амбразуре, но старшина, повинуясь какому-то чутью, не своим голосом заорал:

– Ложись!

Оживший пулемет ударил длинными очередями, выкашивая тех, кто не успел залечь. Холмов в ужасе обернулся и увидел, как, сбитые пулями, падают красноармейцы его взвода. Страшное чувство вины обрушилось на Валентина Васильевича. Этих людей убил он, это он не смог попасть гранатой в амбразуру, не подобрался ближе, чтобы бросать наверняка. Холмов встал во весь рост.

– Да что он делает! – в бешенстве крикнул Волков, глядя, как историк даже без винтовки идет к ДЗОТу.

– Ложись, доцент! – крикнули из цепи.

Пуля ударила Холмова в плечо, выплеснув кровью, и он побежал. Пятнадцать метров… Десять… Пули выбивали фонтаны земли, но он, словно заговоренный, бежал вперед. Еще пять метров… Вот он, ДЗОТ. На глазах у онемевших красноармейцев, на глазах у комбата, на глазах у поля, леса, России, красноармеец Валентин Васильевич Холмов упал на амбразуру, закрывая собой роту.

Волкову показалось, что над полем вдруг установилась оглушительная тишина, выстрелы, разрывы, крики где-то справа – он перестал это слышать. Глаза людей были прикованы к залитой кровью, изорванной фигуре, лежащей на ДЗОТе, казалось, что Холмов вцепился в землю, чтобы его нельзя было сдвинуть с амбразуры.

– ВАЛЬКА!!! – Дикий крик разбил оцепенение.

Красноармеец Шумов, рабочий тридцати лет от роду, встал, сжимая в руке винтовку. Волков почувствовал это – ярость, стыд, гордость и еще какое-то чувство, от которого на глаза выступали слезы и в горле стоял комок. Эта бешеная смесь словно подбросила людей, вздернула их на ноги, заставляя забыть о страхе смерти.

– Ррооотааа! – Лейтенант услышал звериный рык и с ужасом и восторгом понял, что это кричит он сам. – За Родину!

Они бросились вперед.

– За Сталина!

Траншеи взорвались выстрелами, но теперь это уже не имело никакого значения.

– За Холмова!

Волна людей с ревом ворвалась в окопы. В узких извилистых траншеях начался страшный, беспощадный бой, где одна сторона отчаянно оборонялась, борясь за свою жизнь, а другая шла вперед, огнем, штыком и прикладом уничтожая все на своем пути. Красноармейцы словно забыли, что их тоже можно убить, и бросались вперед, на штыки и пули, убивая немцев одного за другим. Старший лейтенант Петров, лихорадочно менявший диск в пулемете, вдруг обнаружил, что ему больше не в кого стрелять – немцев, что ползли к танку с минами, перекололи штыками. В считаные минуты все было кончено, из гитлеровцев спаслись лишь те, кто бежал из окопов в самом начале боя. Люди тяжело дышали, возбуждение схлынуло, и на его место пришла одуряющая усталость. Красноармейцы сидели, прислонившись к стенкам окопов, прямо среди трупов. Волков прошел вдоль траншеи, ободряя людей, заставляя встать, собрать трофейное оружие. Берестов уже поднял свой взвод и начал обустраиваться в немецких окопах, выбросив из них трупы гитлеровцев. Лейтенант подошел к ДЗОТу, возле которого стояли бойцы медведевского взвода. Старшина и Шумов осторожно подняли изорванное тело Холмова и положили на плащ-палатку. Волков почувствовал, что кто-то подошел сзади, и обернулся. Рядом стоял командир танкистов и молча смотрел, как красноармейцы поднимают тело.

– Ну, хватит толпиться, – хрипло сказал лейтенант, обращаясь к бойцам. – Одна мина – и на вас на всех похоронки писать. Быстро в окопы, они сейчас могут в контратаку пойти.

Повинуясь приказу, красноармейцы заняли траншею, Медведев приказал собрать трофейное оружие. Шумов остался сидеть рядом с телом Холмова. Комроты повернулся к старшему лейтенанту:

– А у вас как, товарищ Петров?

Танкист все так же молча вытащил из-за пазухи кисет и принялся сворачивать козью ногу. Закурив, он посмотрел в сторону своей машины, от которой доносились удары по металлу, мат и крики.

– Сейчас вместе с вашими ребятами гусеницу срастим, и можно дальше воевать, – он выпустил струю дыма. – Я должен извиниться перед вами. Там, на КП у Асланишвили, я был неоправданно резок.

Он повернулся и, шаркая, пошел к своему танку. Волков посмотрел ему вслед и повернулся к Шумову:

– Шумов, идите ко взводу. Валентина мы вечером похороним.