Текст книги "Они не пройдут! Три бестселлера одним томом"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)

– Ой, я дурак, – с тоской протянул старший лейтенант.

– А с чего такая самокритика? – спросил красный от смеха Безуглый.

– Ой, Сашка, я такой дурак, – командир тяжело поднялся и отошел к танку.

Танкисты переглянулись, затем радист медленно поднял палец вверх:

– Товарищ старший лейтенант, только не говорите, что не взяли у нее адреса.

Петров молчал. Безуглый посмотрел на Осокина, затем на Лехмана. Лейтенант покачал головой:

– Не взял.

– Хоть красивая? – спросил Луппов.

Комвзвода кивнул.

– Красивая, – подтвердил Протасов. – Оля. Она на него так смотрела! А потом они его поцеловали перед отъездом, но я же не знал, что он адрес не спросил…

– Дела-а-а, – протянул Лехман. – А хоть примерно известно, откуда они?

– Женя на ДОЗ № 8 работает, – сказал старший лейтенант. – Она, кажется, комсорг в одном из цехов…

– Так в чем дело тогда? – удивился Луппов. – Пиши письмо на завод: так и так, приезжали к нам делегаты, а среди них Женя, познакомились с красным командиром Петровым, адрес полевой почты такой-то, девушки, пишите.

– А это мысль, – кивнул головой Осокин.

– Только письмо напишем мы, – нехорошо ухмыляясь, подвел черту Безуглый.

Лехман посмотрел на радиста и вытащил из полевой сумки лист бумаги и химический карандаш.

– Да ну вас, – махнул рукой Петров и уже собирался лезть в танк, когда Безуглый начал громко диктовать вслух:

– «Драгоценная Евгения, чьей фамилии мы не имеем счастья знать! Пишут вам бойцы и командиры первого взвода, первой роты, первого батальона славной танковой бригады! Шестого ноября сего года, перед нашим великим праздником, вы почтили своим присутствием нашу славную часть, осветив…»

– «Озарив…» – поправил быстро записывающий Лехман.

– Да, «озарив своей незабываемой красотой наши суровые военные будни…».

Петров подошел к товарищам и протянул руку:

– Дайте это позорище сюда.

Луппов и Безуглый отгородили Лехмана спинами, и радист продолжил диктовку:

– «Дважды орденоносец товарищ старший лейтенант Петров – умелый и отважный командир, хороший товарищ…»

– Сашка, ты же не характеристику пишешь, – заметил Осокин.

– «…умом подобный древнегреческому философу Платону, а красотой…»

– Да вы что, обалдели? – заорал Петров, отталкивая наглого москвича.

– Держать командира! – громовым голосом скомандовал Луппов, хватая комвзвода за плечи.

Безуглый вцепился в Петрова с другой стороны, Лехман сунул сумку и карандаш Осокину:

– Вася, пиши!

Петров боролся со своими противниками, когда лейтенант Лехман ловко подкатился ему под ноги и все четверо рухнули на землю.

– «…Красотой же превосходит статую матроса на станции метро «Площадь Революции», – задушенно кричал из-под куча-мала Безуглый.

Осокин ловко вскочил на моторное отделение своей «тридцатьчетверки» и лихорадочно строчил, Петров вырывался и грозил всех поубивать, остальные благополучно ржали со стороны, полагая, что командиры сами разберутся.

– За что люблю первый взвод – это за бодрость духа и за то, что сил у вас хоть отбавляй.

Комроты и политрук подошли совершенно незаметно. Лейтенанты выпустили своего командира, Петров еще раз ткнул радиста мордой в снег и поднялся, отряхиваясь.

– Играете? – ласково спроси Бурда.

– Угу, – буркнул Петров, – эти сволочи…

– Готово! – крикнул с танка Осокин, писавший так увлеченно, что даже не заметил прихода начальства.

Бурда посмотрел на водителя, потом на скомканный брезент, на ухмыляющихся лейтенантов и расплылся в улыбке:

– Ладно, сперва хорошая новость, хотя ты, Ваня, ее не заслуживаешь. – Бурда вытащил из кармана клочок бумаги и помахал им в воздухе. – Вообще, конечно, тебе должно быть стыдно: такая девушка, а ты даже адрес не спросил…

Петров подскочил к комроты и выхватил листок у него из рук. Развернув дрожащими руками сложенную записку, комвзвода с облегчением выдохнул. Странное дело, сегодня Иван впервые увидел эту девушку, да и говорил-то с ней час, не больше, но от одной мысли, что им больше не встретиться, заболело сердце. Зато, получив этот неровный клочок бумаги с фамилией и адресом, старший лейтенант вдруг понял – он совершенно счастлив.

– Они уже отъехали, но дорога там сами знаете какая, еле ползли, – с удовольствием рассказывал Бурда. – Тут Оля спохватывается, что наш герой о ней ничего не знает, просит остановить… Естественно, ничего тут не остановишь, но подруга у нее боевая: быстро написала записку, высунулась на ходу в форточку и крикнула часовому, чтобы передал старшему лейтенанту Петрову или старшему лейтенанту Бурде.

– Прямо роман какой-то, – усмехнулся Луппов, стряхивая с ватника мокрый снег.

– Часовой передал записку командиру штабной роты, а тот, соответственно, мне, – закончил Бурда. – Ну что, Ваня, плясать будешь?

– Оставь его, – заметил политрук, – он же сейчас разрыдается от счастья. Лучше скажите, что у вас тут за чемпионат по вольной борьбе?

– О-о-о! – поднял палец Лехман. – Мы тут своими силами пытались Ване помочь, но он отплатил нам черной неблагодарностью.

– Мы Жене на работу письмо написали, – пояснил Безуглый. – А товарищ старший лейтенант на нас вызверился.

Загудаев подошел к Осокину и забрал у него листок. Пробежав его глазами, политрук захохотал и сунул письмо Бурде:

– На, читай вслух!

Бурда читал с выражением, хотя когда дошел до Платона и матроса, начал похрюкивать.

– «А еще, уважаемая Евгения, – продолжил комроты, – просим вас помочь другому нашему товарищу, сержанту Александру Безуглому…»

– Ну, Васенька, – пробормотал радист.

– «Парень он смелый и видный, но с девушками ему не везет». – Бурда посмотрел на сержанта: – Что, правда не везет?

Александр широко ухмыльнулся. Несмотря на все свое шутовство, москвич был человек и умный, и незлобивый. Безуглый развел руками:

– До войны вроде все правильно было, – он картинно сдвинул на лоб танкошлем, поскреб пятерней затылок и шумно вздохнул: – А потом – я на фронт, они в эвакуацию.

– Они? – недоверчиво спросил Осокин.

– Ну, за таким орлом вся улица, наверное, бегала, – заметил Бурда и продолжил чтение: – «А что идиот – так это не беда, а для умной девушки – даже подарок…»

Лехман хмыкнул, Петров похлопал радиста по плечу.

– «Идиот» пишется с двумя «и», – строго сказал комроты, – «а то больно смотреть, как наш боевой товарищ Александр Безуглый чахнет, что одинокая роза на осеннем ветру…».

Бурда не выдержал и заржал.

– Ва-а-ася, да ты поэт, – протянул Луппов. – Ты же Сашку пригвоздил – он теперь навеки «роза» будет.

Осокин самодовольно ухмыльнулся:

– Это ему еще повезло, что вы пришли, товарищ старший лейтенант, я бы его…

Бурда махнул рукой.

– Ладно, хватит. Мы, вообще говоря, сюда не дурака с вами валять пришли.

– Сбор экипажей на поляне, у машины комполка, – уже серьезно сказал Загудаев. – Петров, оставь одного часового у танков и пойдем, митинг, – он посмотрел на часы. – Митинг через пятнадцать минут.

– Что, еще один митинг? – спросил Петров.

– Да, – жестко подтвердил старший политрук, – личную жизнь устроил, пора делом заняться.

– Так стемнеет скоро, – заметил Безуглый.

– Разговорчики! – одернул его комвзвода. – Часовой – Трунов.

– Есть, – ответил водитель.

Трунов политические мероприятия не любил и теперь был только рад остаться у машин.

* * *

На поляне собрались все, кто не был в засадах или дозорах, – сто человек да еще экипажи броневиков. Танкисты окружили полукольцом «тридцатьчетверку» командира полка майора Черяпкина. Люди переминались с ноги на ногу, курили, переговаривались вполголоса. Внезапно капитан Гусев скомандовал:

– Отставить разговоры!

К танку подошел военком полка, старший батальонный комиссар Комлов. Легко взобравшись на моторное отделение, он с минуту молча смотрел на собравшийся полк. По лицу комиссара было сложно что-то прочесть, но танкисты поняли – дело серьезное.

– Сегодня, 6 ноября, в преддверии нашего великого праздника, дня Великой Октябрьской революции… – Комлов говорил спокойно, четко выговаривая каждое слово, ровным, сильным голосом, – состоялось заседание Моссовета. В связи с опасностью воздушных налетов, заседание проходило на станции метро «Маяковская». Повестка дня – положение на фронтах и в Москве.

Военком достал из полевой сумки лист бумаги.

– Из всех выступлений, товарищи, для нас самое важное – это выступление товарища Сталина.

По полку прошел короткий ропот. Петров переглянулся с Загудаевым. У обоих мысль работала одинаково: если выступил, значит – в Москве. Ходили слухи о том, что правительство уже покинуло столицу. Впрочем, наверное, это было бы правильно – руководить страной из города, к которому рвется враг, опасно. Но Сталин остался, несмотря на налеты, несмотря на то, что немцы уже взяли Волоколамск. Уверенность главкома в том, что Москва устоит, завораживала. Сталин полагался на них – танкистов 4-й танковой бригады, бойцов и командиров 316-й дивизии, кавалеристов Доватора, на всю 16-ю армию, на весь фронт. Петров, сдержанный по натуре, никогда не понимал именования Сталина «вождем». Он уважал Председателя Совета народных комиссаров как уважал своих командиров, как уважал отца, которого не помнил, а «вождь» – это что-то для дикого племени. Теперь Сталин занимал пост главкома и, видимо, считал, что командующий должен быть ближе к передовой. Своим присутствием он говорил: «Я с вами, мой фронт – здесь».

– «Молниеносная война, на которую рассчитывали немецко-фашистские захватчики, провалилась…» – читал Комлов.

Петров чувствовал, что в него вливается уверенность человека, сказавшего это столице, которая уже три недели была на осадном положении. Он оглянулся на свой экипаж и понял: с его танкистами происходит то же самое. Осокин, как всегда серьезный, шевелил губами, словно повторял за комиссаром слова речи. Безуглый, вечно насмешливый и расхлябанный, подтянулся и слушал с непривычно серьезным лицом, и даже Протасов уже не выглядел как забитый школьник. Устами комиссара с ними сейчас говорил Верховный…

* * *

Вернувшись с митинга, Катуков сел за стол и спросил, как там насчет чая. Самовар уже закипал, боец из роты управления «сервировал» стол, выставив на газету мятые жестяные кружки. Из своего угла, где помещался оперативный отдел, подошел Кульвинский. Начштаба, кажется, хотел что-то доложить, но комбриг покачал головой: разговор наверняка затянется надолго, а сейчас ему нужно выпить чаю и покрепче. Бойко и Деревянкин ушли куда-то по своим комиссарским делам, значит, чаевничать им с Кульвинским вдвоем. Подполковник, похоже, и сам был рад посидеть в тишине. В сенях послышался какой-то шум, и в избу вбежал адъютант:

– Товарищ полковник, разрешите обратиться?

– Что там? – спокойно спросил Катуков, отхлебывая из кружки.

– Командующий приехал, генерал-лейтенант Рокоссовский!

Комбриг и начштаба переглянулись. Катуков лихорадочно соображал: просто приехал проведать или что-то серьезное? Быстро взглянув на стол, он приказал бойцу:

– Еще кружку. И сахар.

«Официант» немедленно поставил на стол еще один «прибор», рядом с самоваром разместилась деревянная миска с крупными кусками сахара и даже (полковник приподнял бровь) с шоколадными конфетами, изрядно, правда, помятыми. Теперь 4-я танковая могла встретить дорогого гостя во всеоружии. Судя по шуму на улице, Рокоссовский уже шел к дому, выскакивать навстречу теперь не имело смысла, и комбриг со своим начальником штаба просто встали у стола, готовясь приветствовать генерала.

Чтобы войти в избу, командующему пришлось пригнуться – стройный, широкоплечий, Рокоссовский был выше любого в этой комнате. Он казался гораздо моложе своих лет, лишь морщины в углах рта и у глаз говорили о перенесенных испытаниях. Полковник шагнул навстречу:

– Товарищ генерал-лейтенант…

Рокоссовский крепко обнял комбрига.

– Ну, здорово, Катуков, – громко сказал командующий.

Он улыбался одними губами, избегая показывать протезы на месте выбитых во время допросов зубов [28], и, кажется, был очень рад встретить одного из своих командиров [29].

– Чаем напоишь? – спросил Рокоссовский. – О, да у тебя и конфеты есть!

– Можем и ужином накормить, – ответил комбриг. – Прошу к столу.

Пока адъютант распоряжался насчет ужина, командарм с видимым удовольствием тянул чай, закусывая сахаром.

– Давай рассказывай, что там у тебя под Орлом состоялось, – приказал он, отхлебывая из кружки.

Катуков улыбнулся. Рокоссовский всегда был безукоризненно вежлив, даже красноармейцам он говорил исключительно «вы». Обращение на «ты» означало, что генерал-лейтенант считает комбрига не просто своим подчиненным, но старым товарищем. Рассказ затянулся надолго, Кульвинский сходил за картой, и пока адъютант не принес тарелки с дымящейся кашей, Катуков успел изложить ход событий вплоть до шестого октября. Поели быстро, по-военному, и сразу перешли к штабному столу. Выслушав доклад комбрига, Рокоссовский одобрил расположение засад и выбор позиций батальонов, затем внезапно спросил, как товарищ полковник оценивает качество своей мотопехоты. Деваться было некуда, и Катуков осторожно, стараясь по возможности, чтобы его слова не прозвучали слишком резко, доложил, что состояние мотопехоты он оценивает как неважное. Приданный ему сводный батальон НКВД, конечно, чуть лучше, но тоже далек от идеала, хотя рота пограничников заслуживает всяких похвал. Рокоссовский кивнул и заметил, что у соседа Катукова, командира 28-й танковой бригады, та же беда, качество пехоты весьма низкое. Внезапно командарм указал на село к юго-востоку от Чисмены.

– Скирманово, что ты о нем думаешь?

– Плацдарм, – быстро ответил Катуков.

– Верно, – ответил генерал, постукивая карандашом по карте.

– Мы полагаем, – осторожно заметил Кульвинский, – что немцы могут использовать его для сосредоточения сил, чтобы, обходя Чисмену, нанести удар во фланг 16-й армии.

Начштаба взял второй карандаш и аккуратно провел им над картой, показывая предполагаемое направление немецкого удара.

– Выводы? – Командарм внимательно посмотрел на Катукова.

– Э-э-э, – начал Михаил Ефимович, – полагаю, целесообразно было бы этот плацдарм ликвидировать.

– Разумно, – усмехнулся Рокоссовский. – И какие силы ты считаешь для этого необходимыми?

– Это задача не для одной бригады, – сразу ответил комбриг.

– И какие силы ты считаешь достаточными? – продолжал улыбаться генерал.

– У нас в наличии четыре КВ и восемнадцать «тридцатьчетверок», батальон мотопехоты, сводный батальон НКВД…

– Сводный батальон тебе скоро придется отдать, – заметил Рокоссовский.

Катуков вздохнул – отдавать пограничников и «безопасников» ему не хотелось.

– Тогда я просто скажу, чего нам не хватает, – сказал он. – Согласно нашим данным, в Скирманово и Козлово может быть до батальона пехоты с орудиями, от тридцати до сорока танков…

– Ну, уж сорок, – возразил Рокоссовский. – Нужно усиление – проси прямо, а не так. Или это тебе Коровянский сообщил? Не удивляйся, мне Доватор докладывал.

Разведывательная группа лейтенанта Коровянского из десяти человек отправилась в немецкий тыл в ночь на 5 ноября. Поскольку сплошной линии фронта пока еще не было, комбриг придал разведчикам два легких танка – чтобы обойти Скирманово на своих двоих, потребовалось бы дня два, не меньше. Конечно, Катуков мог бы послать в разведку бронеавтомобили, благо они для того и предназначены, но по снежной целине колесные машины далеко не уйдут. Коровянский имел четкую задачу: установить хотя бы приблизительно, каковы силы немцев в районе Покровское – Скирманово – Козлово, для выполнения которой ему разрешалось вести наблюдение и опрашивать местных жителей. А вот что Коровянскому не было позволено ни в коем случае – это принимать бой с противником, а уж тем более нападать самому. Остановившись в двух километрах от Скирманово, лейтенант спешился и с пятью бойцами попытался подобраться к деревне поближе, но едва не наскочил на немецкий патруль. Обойдя противника, разведчики продолжили движение, однако вскоре стало понятно, что дойти до деревни не получится: группа едва не подорвалась на минном поле. Гитлеровцы основательно подготовились к обороне, наблюдая из кустов за деревней. Коровянский насчитал четыре огневые точки в подвалах домов. Впрочем, даже в бинокль на расстоянии в километр с лишним разглядеть удалось немного. На глазах у разведчиков в Скирманово въехали два танка и четыре грузовика с пехотой. Долго оставаться у деревни группа не могла – если патруль обнаружит следы на свежем снегу, беды не избежать. С непривычки цепляясь белыми маскировочными костюмами за ветки, разведчики отступили к танкам.

Разговоры с населением соседних деревенек ничего не дали, на вопросы о том, сколько немецких танков прошло через село, колхозники обычно качали головами и говорили: прошли, мол, много, да, на Козлово, но сколько именно, танки или бронетранспортеры, они ответить не могли. В общем, крестьяне были настроены дружественно, хотя, конечно, танкистов явно побаивались. Когда разведчики уходили из деревни Грулёво [30] , от забора наперерез танкам шагнул невысокий мужик лет сорока пяти. Улыбаясь щербатым ртом, он попросил Коровянского, соскочившего к нему с танка, не сердиться на его односельчан. Люди слишком напуганы: боятся мести гитлеровцев, да и, чего греха таить, гнева строгого товарища командира. Но больше всего их страшит возможность остаться без домов перед лицом подступающей зимы. Понятно же, товарищ командир, начнете с немцами здесь биться – на месте Грулёва только головешки будут. Да еще ходят слухи (тут мужичок понизил голос), что Сталин велел деревни жечь, лишь бы немцам не достались. Вроде видели уже тут поджигателей, не он сам, соседи. Молодые, в форме, на лыжах, только к нам они не заходили, у нас-то немцев нет… А без изб зимой как? Вот и боятся…

«Строгий товарищ командир» внимательно слушал этот монолог, не зная, что сказать. Мужичок тем временем заметил, что зима в этом году ранняя, и снега будет много… Коровянский уже собирался прервать колхозника, когда тот, внезапно, сам перешел к делу. Танков через село прошло шесть. Нет, он танк с грузовиком не спутает, да чего там, ну «Трактористы» [31] -то он смотрел в Покровском. Танки это были. И четыре на буксире тащили грузовики, грузовики большие, а солдаты пешком шли, видите, как улицу нам размесили. А вот сколько солдат – это, извиняйте, не посчитал. Куда поехали? А тут больше и некуда, да, на Козлово. Да чего благодарить, вы же не чужие все-таки, у самого сын в армии. Да, вот еще: час назад броневичок маленький тут проезжал, ну чисто гроб на колесах, а вот он уже к лесу вроде… Ну, езжайте, ребята, бог с вами.

Когда танки выехали за околицу, Коровянский вдруг вспомнил, что не спросил, как зовут их добровольного помощника, но не возвращаться же, и разведка пошла дальше. Дорога на Скирманово гусеницами и колесами была превращена в реку грязи. После прохода колонн бурая жижа опять схватывалась, образуя причудливые гребни. Судя по всему, пехота шла по обочинам, протоптав заметные тропки. Через полтора километра от главной дороги отделился зимник, доходивший, судя по карте, почти до Покровского. На снегу четко выделялись следы колес: похоже, в лес действительно ушла какая-то машина. Дальнейшие действия лейтенанта объяснялись главным образом его молодостью и тем, что возвращаться с пустыми руками было стыдно. Коровянский решил догнать уходящий на юго-восток броневик, и оба БТ, поднимая фонтаны снега, устремились в лес. Через четыре километра, у деревни Матвейцево, зимник кончался и начиналась дорога. Снега пока выпало мало, и на грунтовке броневик, имевший час форы, мог оторваться от танков. Но судьба распорядилась иначе: в полукилометре от Матвейцево головной БТ, проскочив поворот, обнаружил плотно, по оси засевшую в снег машину. Услышав шум мотора, немцы, не ожидавшие встретить русский танк в глубоком тылу, пошли навстречу. Увидев перед собой ревущий «Микки-Маус» [32] , с которого прыгали разведчики в своих белых маскировочных костюмах, гитлеровцы бросились к броневику. Загрохотали автоматы, и немцы рухнули в снег, а танкисты в боевом возбуждении всадили в машину, и впрямь чем-то похожую на стальной гроб, два снаряда. Броневик загорелся, и Коровянскому оставалось только бессильно выругаться: ни языка, ни документов добыть не удалось. Немецкая машина стояла с открытой башней, и разведчики быстро сняли с нее пулемет и противотанковое ружье. Оставаться здесь было опасно, и лейтенант повел разведчиков обратно.

Забирая восточнее, группа вышла к шоссе в районе городка Новопетровское. Сплошной линии фронта тут не было, «бэтэхи» пересекли дорогу, и Коровянский уже собирался двигаться к Чисмене, когда из рощи наперерез танкам выехала группа кавалеристов. Машины остановились, конники на рысях подошли к разведчикам, и один из них, маленький, крепкий командир с веселым, открытым лицом, потребовал назвать себя. Коровянский спрыгнул с машины и, вскинув руку к шапке, прикрытой капюшоном маскировочной куртки, четко представился. Кавалерист лихо козырнул в ответ и назвал свое имя. Лейтенант вытянулся в струнку – перед ним был легендарный командир 3-го кавалерийского корпуса, генерал-майор Доватор. Узнав, что группа возвращается из разведки, комкор приказал доложить результаты поиска ему. Легко соскочив с коня, он кинул повод одному из всадников, следом спешился адъютант. Карту разложили на люке механика, Коровянский добросовестно указал маршрут группы, сообщив обо всех случаях наблюдения противника. Услышав о человеке, который помог разведчикам, Доватор одобрительно крякнул, попеняв лейтенанту, что не выяснил фамилию. Рассказ о немецком броневике рассмешил генерала, но комкор все же напомнил Коровянскому: разведке положено действовать иначе. Строго говоря, доклад был бедноват, лейтенант и сам это понимал, но Доватор все равно похвалил разведчиков и выразил надежду, что в следующий раз поиск будет удачней. Попрощавшись, комкор сел на коня и пожелал всем удачи. Всадники чуть не с места подняли коней в рысь, пересекли шоссе и скрылись в лесу на другой стороне.

Как видно, Доватор доложил об этой встрече командарму, и сейчас Рокоссовский не упустил возможности поддеть полковника.

– Коровянский сегодня опять ушел в поиск, – ледяным тоном заметил Катуков.

– Надеюсь, ты его предупредил, что игры в индейцев тут не к месту? – насмешливо спросил Рокоссовский. – Ладно, это твое дело. Для штурма Скирманово я, помимо твоей, назначаю 28-ю и 27-ю танковые бригады. 27-я пока заканчивает сосредоточение, поэтому начало наступления ориентировочно – 12–13 ноября.

– Три бригады – это всего три мотострелковых батальона, – сказал Катуков, – и те неполного состава. Одними танками деревни не возьмешь.

– 18-я выделит один полк, – ответил командарм.

– Артиллерия? – спросил комбриг.

– Получишь два дивизиона, это помимо артподготовки. Два дивизиона в твое личное пользование, для непосредственной поддержки. Доволен?

– Есть!

Катуков действительно был доволен – три танковых бригады, даже неполного состава – это 70–80 танков, если не больше, да еще стрелковый полк, да два дивизиона! Так воевать можно. Оставался еще один вопрос, и комбриг его задал:

– Кто командует операцией?

Рокоссовский посмотрел в глаза полковнику:

– Решу позднее.

Значит, не он. По крайней мере в данный момент командарм не считает возможным поставить полковника Катукова во главе операции. Это, конечно, удар по самолюбию, но комбриг уже давно усвоил: обижайся не обижайся на начальство, решение оно не переменит, а нервы лучше беречь.

Командарм не сказал полковнику, что по его приказу 28-я танковая бригада уже пыталась взять Скирманово. Десять дней назад, за сутки до того, как танки Катукова вползли в Чисмену, была предпринята первая попытка выломать клин, вбитый немцами в оборону 16-й армии. 28-я бригада, назначенная для этой задачи, лишь пять дней, как окончила формирование, ее личный состав, в основном призванный из запаса, почти не имел боевого опыта, но эти соображения в расчет не принимались. В конце концов, здесь, под Волоколамском, многие приобретали свой первый опыт. Накануне командиру 28-й, подполковнику Малыгину было разрешено провести разведку боем. Назначенные для этой цели один КВ и один Т-34 под началом комвзвода, младшего лейтенанта Грибко, подошли к Скирманово на полкилометра и попали под сильнейший обстрел. Броня тяжелого танка выдержала, но «тридцатьчетверку» немцы подбили, при этом Грибко – один из лучших командиров бригады, был убит. Разведка провалилась, хорошо еще, что экипаж КВ ухитрился подцепить обездвиженный танк на буксир и вытащить из-под обстрела. Малыгин решил попробовать обойти село, но находившийся в бригаде уполномоченный начальника штаба фронта приказал атаковать немедленно – время не терпит. По мнению уполномоченного, сил у Малыгина было достаточно, для поддержки 28-й танковой выделялся артиллерийский полк и дивизион гвардейских минометов. Мотострелковый батальон к началу атаки не успевал, и танкистов усилили стрелковой ротой из 18-й стрелковой дивизии. После артподготовки, продолжавшейся тридцать минут, бригада пошла в атаку и сразу попала под бешеный огонь. Пехота немедленно залегла, и поднять ее оказалось невозможно, танки доползли до села и в течение двух часов вели тяжелейший бой на окраине. Когда на поле боя встали кострами пять «тридцатьчетверок» и один КВ, Малыгин приказал отступать – взять Скирманово не удалось. Шесть драгоценных танков сгорели, два подбитых удалось вытащить, но тяжелее всего были потери в командном составе: командир и комиссар батальона, майор Саратьяни и батальонный комиссар Гришин – оба сгорели с экипажами.

На следующий день бригаду перебросили севернее – закрывать брешь, образовавшуюся с падением Волоколамска. Но уже 4 ноября 28-я танковая вернулась в район первоначального сосредоточения и снова начала наступление на Скирманово. И сейчас, когда командарм разговаривал с Катуковым, мотострелки бригады атаковали проклятое село. Танковый батальон до сих пор не вышел на назначенный рубеж, и пехота наступала в одиночку, поддерживаемая только артиллерией. Тяжелые бои шли два дня, и Рокоссовский понял, что такими силами Скирмановский плацдарм ликвидировать не удастся. Ему придется рискнуть, сосредоточив большую часть своих танков в одном месте, и этим кулаком выбить немцев из Скирманово и Козлово. Он пока не решил, кого назначить командовать этой операцией. Катуков, несомненно, опытней Малыгина, он воевал еще на Украине и под Мценском показал себя блестяще. С другой стороны, командир 28-й танковой бригады знал местность и уже дважды атаковал Скирманово…

– Ладно, пока продолжай разведку, – командарм отошел от стола и уже взялся было за шинель, когда вдруг обернулся. – Да, вот еще что, вы не думали как-то описать свои действия под Мценском? Так сказать, подвести черту, собрать боевой опыт?

Комбриг и начштаба переглянулись, затем Кульвинский вытащил из сумки небольшую брошюру и подал ее генералу. Рокоссовский перелистал страницы и улыбнулся – это было напечатанное на ротаторе наставление, озаглавленное: «Инструкция танкистам по борьбе с танками, артиллерией и пехотой противника». Книжка состояла из двух разделов: «Бой танков в обороне» и «Наступательный бой». Ничего нового в ней, по большому счету, не было. «Инструкция…» имела лишь два достоинства: во-первых, краткость и четкость изложения; во-вторых – ее написали люди, как следует взгревшие немцев. Командарм вернул книжку Кульвинскому и сказал:

– Интересно. Сами решили или кто-то подсказал?

– Сами, – ответил Катуков, – в Кубинке было время.

Рокоссовский кивнул и, застегивая шинель, спросил:

– Для меня экземпляр найдется?

– Конечно!

Кульвинский отошел к штабному столу и вытащил из стопки бумаг свежий экземпляр «Инструкции…». Рокоссовский передал брошюру адъютанту и сказал:

– Поработайте над ней еще, соберите весь свой опыт – думаю, я смогу убедить командование выпустить ее большим тиражом как общеармейское наставление.

– Но, товарищ генерал, – ошарашенно заметил Катуков, – там же просто из Устава, ну и из «Тактики…» [33]. Это же в училище преподают…

– В училище… – повторил командарм, – «мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Ты сам знаешь, как у нас помнят уставы. А «Тактика…», Михаил Ефимович, нам бы сейчас научиться не корпуса водить, а взводы и батальоны. Так что поработайте и доставьте экземпляр мне. И вот еще что – завтра с утра слушайте радио, Москву.

Они вышли на крыльцо проводить командарма. Рокоссовский сел в командирскую «эмку» [34], наспех покрашенную в белый цвет, и в сопровождении броневика уехал в направлении кавкорпуса Доватора.

– «Общеармейское наставление», – пробормотал Катуков. – Павел Васильевич, мы становимся знаменитыми. Интересно, что он имел в виду, когда сказал: «Слушайте завтра Москву»?

* * *

Утром седьмого ноября первый взвод собрался возле машины Петрова. Безуглый колдовал со станцией, выставляя громкость на максимум, ловя волну. Осокин начал было опять ныть, что ему посадят аккумуляторы, но командир так на него цыкнул, что водитель как-то сразу понял: дело серьезное.

– Так из-за чего сыр-бор-то? – спросил Луппов, грея руки об кружку с чаем.

– А ты не слышал? – спросил Лехман.

– Не, мы как спать завалились с вечера, так с концами, хорошо, костер погас, а то бы угорели, – ответил Герой Советского Союза.

– В Москве парад будет, – сказал Петров.

– Да ладно вам, товарищ старший лейтенант, – недоверчиво усмехнулся Трунов. – Ну какой тут парад?

– Военный, – спокойно сказал комвзвода, – в честь Великой Октябрьской социалистической революции. Сегодня седьмое ноября вообще-то, не забыл?

– Парад? – переспросил Луппов. – В Москве?

– Ну, что заладили, как попугаи? – рассердился Петров. – Да, в Москве. Да, парад.

– А Сталин будет? – поинтересовался Лехман.

– Мне не докладывали, – коротко ответил комвзвода. – Ребята, я не больше вашего знаю – Загудаев с утра сказал: «Слушай Москву, будет парад». Вот и слушаем.

– Охренеть, – искренне сказал Луппов. – Может – шутка?

– Ну да, Саша у нас такой шутник, – хмыкнул Лехман.

– Тихо! – крикнул из танка Безуглый. – Готово! Слушаем!

– «…рит Москва!» – донесся сквозь треск помех знакомый голос.

Звуки фанфар, играющих знакомое «Слушайте все!». Танкисты переглянулись – точно, парад.

– Командует Пуркаев, принимает Ворошилов, – тихонько повторил Луппов.

У люка механика места всем не хватило, Протасов с Осокиным забрались на танк и слушали сверху.

– «Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники…» [35]

Танкисты переглянулись, Лехман недоверчиво покачал головой:

– Неужели сам?

– «Товарищи! В тяжелых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны».