Текст книги "Они не пройдут! Три бестселлера одним томом"

Автор книги: Иван Кошкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 49 страниц)

– Почему не отправили их в пехоту? – спросил Беляков.

– А по-вашему, наши батальоны – это место, где всякая сволочь будет искупать вину кровью? – впервые повысил голос майор.

– Товарищ майор, время, – вмешался в разговор сержант.

Особист подошел к телефону и, сняв трубку, несколько раз крутанул ручку.

– «Ракита», «Ракита»… Да, «Ракита», это «Сосна»… Что? Когда? Да, выезжаем!

Он бросил трубку и, шагнув мимо Белякова, снял со стены ППД.

– Прошу меня извинить, товарищи, вынужден вас покинуть. На мне еще и эти диверсанты висят. Золотов, проводи танкистов.

Схватив с ящика чехол с запасным диском, Кулешов выскочил из блиндажа, комбат и комиссар вышли вслед за ним. Возле блиндажа стояла старенькая полуторка, рядом сидели несколько красноармейцев при оружии.

– Подъем! – крикнул майор, садясь рядом с водителем.

Бойцы попрыгали в кузов, и начальник Особого отдела 328-й стрелковой дивизии куда-то уехал.

* * *

До батальона добрались без приключений. Турсунходжиев, весь перемазанный грязью и маслом, доложил, что машины к бою готовы, масло долили, боекомплект загружен. Петров прошел вдоль стоящих в два ряда танков, затем подошел к КВ. На крыше башни лежал баллон с газом, сквозь смотровые щели выбивались вспышки синего – люди Рогова что-то подваривали в башне. Солнце садилось, часа через два будет темно. Старший лейтенант спросил у ремонтников, когда будет готов танк, выслушал непременное: «Минуту, командир, тут всего ничего осталось…». Здесь делать было нечего, и комбат пошел к своему танку. Экипаж встретил командира дружным храпом – приведя машину в порядок, танкисты завалились спать, ловя минуты покоя. Видимо, первым уснул на крыше моторного отделения Осокин, потому что кто-то прикрыл его от холодного, почти осеннего ветра брезентом. Наводчик и радист спали под деревом, привалившись спинами к стволу. Комбат нагнулся над ними и потряс Симакова за плечо.

– Подъем, орлы, нечего на холодной земле валяться.

– Какая на хрен разница, – не открывая глаз, сонно ответил Безуглый.

– Вставайте, говорю, пока не отморозили себе все на свете.

Волжанин, кряхтя, отлепился от ствола и неуклюже поднялся, разминая затекшие конечности. Безуглый упал на бок, перевернулся на живот и сделал несколько отжиманий. Закончив с упражнениями, он, не вставая, посмотрел вверх и с серьезным видом спросил:

– Олег, а кто такая Зоя?

– Какая Зоя? – удивился Симаков.

– Тебе лучше знать, – осклабился радист. – Ты ее все время во сне звал.

– Не знаю я никакой Зои, – вяло отмахнулся наводчик.

– Брось, Олег, он тебя разыгрывает, – устало махнул рукой комбат.

Безуглый вздохнул и легко поднялся с земли.

– Что-то вы какие-то смурные, товарищи комсомольцы, – криво усмехнулся радист.

– А должны радоваться? – спросил старший лейтенант.

– Радоваться необязательно, – разрешил москвич. – Но если честно, командир, мне не нравится настроение в батальоне. Все ходят, как в воду опущенные, жалеют, что ли, себя заранее. «Погибельный страх смерти исказил их благородные лица», как сказал какой-то писатель, не помню какой.

– Хреновый писатель, похоже, – невозмутимо ответил Симаков.

– Хреновый? – Безуглый внезапно посерьезнел. – Даншичев вон до сих пор у могил сидит.

Петров вспомнил, что ему еще следует сказать Даншичеву, что теперь он поступает в распоряжение комиссара. Михаил Владимирович передавал свой танк экипажу, чья машина подорвалась сегодня на мине, а сам со своими людьми переходил на КВ. Приказав Симакову поднимать Василия, комбат позвал Белякова и пошел вместе с ним искать водителя. Бывший испытатель с Кировского завода действительно сидел под березой, рядом с которой похоронили его экипаж. Песок на могилах уже успел засохнуть, и Даншичев набирал его в горсть и смотрел, как тот просыпается сквозь пальцы.

– Ну что, Петя, ты как? – мягко спросил Беляков, опускаясь на колено рядом с мехводом.

– Нормально, – спокойно ответил танкист, отряхивая ладони.

– Юрия Давыдовича отправили во фронтовой госпиталь. Самолетом, – продолжил Беляков.

– Ну и хорошо, – водитель сорвал травинку и принялся жевать ее.

Михаил Владимирович искал глаза Даншичева, но тот упорно отказывался встретиться с комиссаром взглядом, и это тревожило Белякова. В голосе мехвода, в его расслабленности было что-то странное, неестественное.

– КВ скоро будет готов, – вмешался Петров. – Михаил Владимирович со своими ребятами завтра пойдет на нем.

– Удачи вам, товарищ батальонный комиссар, – танкист снял шлем и подставил лицо ветру.

Старший лейтенант почувствовал подступающее раздражение, эта шутка чересчур затянулась.

– Ты пойдешь водителем, – голос Петрова был резок.

– Не-а.

Повернувшись, Даншичев в первый раз посмотрел в глаза командиру, и тот вздрогнул – во взгляде бывшего испытателя плескалась едва сдерживаемая истерика.

– Извини, комбат, – весело сказал мехвод. – Я никуда не пойду. Все, навоевался.

Петрова словно по голове ударили, он не мог поверить тому, что услышал.

– Отказываешься выполнить приказ? – собственные слова доносились до старшего лейтенанта, словно со стороны.

– Ну, можно сказать и так, – все с той же нездоровой веселостью ответил Даншичев.

– Ты понимаешь, что это значит? – тихо спросил комбат.

– Ну что, что? – срывающимся голосом крикнул танкист.

Ухватив обеими руками ворот комбинезона, водитель с силой дернул, словно черный брезент не давал дышать.

– Что, комбат, расстреляешь? Расстреливай! Нам же все равно каюк, не понимаешь? Бац – Иванов, бац – Никитин! Бац – и у меня вся рожа в Витькиных мозгах! – Он уже вскочил, неловко схватившись за дерево, он кричал, распаляя себя.

Петров резко, не размахиваясь, ударил танкиста в челюсть, Даншичев нелепо взмахнул руками и упал ничком.

– Я не могу, товарищ старший лейтенант, – тихо сказал водитель. – Арестовывайте, в танк я больше не сяду.

«Приговорить… Приведен в исполнение…» Комбат молча смотрел в потухшие глаза танкиста, понимая, что здесь он бессилен. Внезапно его прошиб холодный пот. Красноглазому майору не придется трудиться, рядом с комбатом стоял батальонный комиссар Беляков, который мог легко обойтись без всякого трибунала. Словно в подтверждение его страхов, комиссар шагнул вперед и склонился над водителем. Даншичев сжался в комок.

– Чего орешь, дурак? – спокойно сказал Беляков. – Никто тебя расстреливать не собирается. Арестант, тоже мне. Вытри кровь и иди спать, без тебя обойдемся. Мне в экипаже трусы не нужны.

Он выпрямился и обвел взглядом сбежавшихся на вопли танкистов.

– Ну, что собрались? – спросил комиссар, не повышая голос. – Заняться нечем?

Оказалось, что заняться есть чем, причем буквально каждому. Экипажи разошлись к машинам.

– Вытри лицо, – повернулся Беляков к водителю. – И вообще, приведи себя в порядок, на тебя смотреть противно. Пойдем, комбат, поговорить надо.

Они отошли в сторону.

– Курить хочешь? – спросил Беляков.

– Нет, спасибо, – ответил Петров. – Папиросы у вас паршивые, Михаил Владимирович.

– Правда? – удивился комиссар. – А мне нравятся.

Он закурил.

– Ты удивляешься, наверное?

– Да, – честно сказал старший лейтенант. – Если честно, я думал, что вы его – того… В лучшем случае Кулешову сдадите.

– Смысла нет, – ответил Беляков, выпуская клуб дыма. – Ну сдам я его, Кулешов его по ускоренной процедуре… Нет, Ваня, я его так не брошу, комиссар я или кто? Слабину может каждый дать.

– У нас весь батальон вот-вот слабину даст! – Петрова наконец прорвало. – Вы что, не видите, они все как в воду опущенные! Заранее с жизнью прощаются…

– А ну, хватит, – жестко сказал комиссар. – От Даншичева заразился? Ты комбат, ты пример должен показывать. Значит, так, к Тихомирову на совет поедешь один, я тут останусь, с людьми. Буду, так сказать, политбеседу проводить.

– Михаил Владимирович, – Петров наконец набрался мужества сказать то, что давно вертелось у него на языке. – В комиссарские дела я не лезу, но только вы все-таки учитывайте…

– Что? – спросил Беляков.

– Так, как вы, сможет не каждый, – старший лейтенант развернулся и зашагал к своему танку.

Подойдя к машине, он посмотрел по сторонам. Экипаж сидел под деревом и вяло переругивался. Убедившись, что его никто не видит, комбат нырнул в танк и, найдя портупею с кобурой, пристегнул оружие. Проверив наган, он сунул его обратно в кобуру и выбрался из «тридцатьчетверки», как раз чтобы услышать треск мотоцикла. Связной из штаба дивизии доставил пакет, и Петров, расписавшись в, журнале, отпустил мотоциклиста. Распечатывая конверт, он вдруг заметил, что рядом с ним стоит Беляков. Взгляд комиссара был странным, и старший лейтенант на всякий случай поинтересовался:

– Что-то не так, Михаил Владимирович?

– Да нет, все хорошо, – тряхнул головой комиссар. – Я просто вспомнил – позавчера на станции вот так же получил приказ Юра.

– Ну и что? – удивился Петров, вытаскивая приказ и пробегая его глазами. – Так, совет отменяется. Приказано ждать распоряжение утром… Так… Сашка, иди сюда!

Безуглый вразвалочку вышел из-за машины, но, увидев Белякова, вытянулся и подошел, печатая шаг.

– Хватит паясничать, – поморщился комбат. – Рацию настроишь на эту частоту. И учти, это – штаб дивизии, так что давай без выкрутасов.

– А я что, когда-то выкрутасничал? – оскорбился радист, забирая листок. – Все будет в лучшем виде, командир. То есть: «Слушаюсь, товарищ командир!»

Развернувшись, он, точно так же отбивая шаг, подошел к люку мехвода и полез внутрь.

– Темнеет, – подумал вслух Беляков. – А соберите-ка батальон, товарищ старший лейтенант.

– Зачем? – удивился Петров.

– А я им речь скажу на сон грядущий, – спокойно ответил комиссар. – А то, если так дальше пойдет, они и заснуть не смогут – всю ночь бояться будут.

Экипажи собрались возле комиссарской «тридцатьчетверки»; оглядев собравшихся, старший лейтенант почувствовал, как сжалось сердце – от батальона осталось едва тридцать танкистов и двенадцать человек ремонтников. Комбат ожидал, что Михаил Владимирович, как накануне комиссар дивизии, полезет на танк, но тот стоял у борта машины, и Петров понял, что это просто не нужно – их осталось так мало, что все могли слышать и видеть Белякова и так.

– Товарищи, – голос комиссара звучал спокойно и как-то даже обыденно, – сегодня у нас был тяжелый день. Мы потеряли семь машин. Мы потеряли четырнадцать человек. Наш командир тяжело ранен, его танк серьезно поврежден. Более того, поставленную задачу – взять Ребятино – мы не выполнили.

Танкисты возмущенно загудели – по их мнению, село не смогла взять пехота с ее дурацкой привычкой залегать по поводу и без повода и откатываться назад при первых признаках немецкого сопротивления. Комиссар поднял руку, и гул стих.

– И завтра мы снова пойдем в бой. Я хотел бы сказать, что завтра нам будет легче. Но я вам этого не скажу, потому что завтра будет тяжелее, много тяжелее, чем сегодня.

«Что он говорит?! – в панике подумал Петров. – Он же напугает их еще сильнее».

– Вы сами это знаете, – продолжал Беляков. – Вы знаете, что завтра риск будет гораздо выше, и многие не вернутся из боя.

Над поляной воцарилась внимательная тишина, танкисты пытались понять, к чему же клонит комиссар.

– Поэтому многие уже заранее похоронили себя, махнули на все рукой: «А, все равно завтра гореть!» Другие, наоборот, злятся: «Почему я должен умереть? Почему я, а не другие, пойду, возможно, на смерть?»

Тишина стала оглушительной, и Беляков понял, что попал в точку.

– Я бы мог напомнить вам о присяге, я мог бы сказать, что комсомольцам не пристало трусить, но вы и сами все это прекрасно знаете. Поэтому сейчас я буду говорить с вами не как политработник, а как ваш старший товарищ, как человек, как мужчина. Жить хочется всем – это естественно. Я тоже очень хочу жить, мне нужно многое сделать, нужно исправить свои ошибки. Да я просто хочу увидеть – что будет дальше.

Он сделал паузу. В наступающей темноте Михаил Владимирович уже не мог видеть лица молодых танкистов, но знал, что они смотрят на него, ожидая, что он будет говорить дальше.

– Но дело в том, что сейчас идет война. И я хорошо понимаю: может получиться так, что никакого «дальше» уже никогда не будет – оно будет растоптано, уничтожено, осквернено. Вы сами видели, как это может быть. Но жизнь дала мне выбор: я могу драться за то, что мне дорого, за то, что я считаю верным, и я бесконечно благодарен за это. Жить – хорошо, вы молоды, и просто еще не знаете, как это здорово – жить. Но можно жить, как скотина: бежать, прятаться, спасая шкуру, наплевав на совесть, честь, долг, любовь. И, кстати, возможно, что шкуру даже удастся спасти. Вот только я для себя такого не хочу. Я лучше буду с теми, кто в смертный час свой скажет: «Наша совесть – чиста». Как младший лейтенант Пахомов. Как лейтенанты Кононов и Иванов, как мой друг Юра Шелепин. Это каждый решает для себя. Просто помните – одна минута трусости может перечеркнуть всю жизнь. У меня все.

Привалившись к броне, Беляков достал последнюю папиросу и, чиркнув спичкой, закурил. Вспышка на мгновение выхватила из тьмы его лицо, и Петров понял, что комиссар выложился весь.

– Есть какие-нибудь вопросы? – напряженно спросил комбат, вглядываясь в темноту, пытаясь понять, достиг ли Беляков своей цели.

– Нет вопросов, товарищ комбат. – Петров узнал могучий бас Нечитайло. – Спасибо, товарищ комиссар, до сердца достало!

– Спасибо!

– Спасибо, товарищ комиссар!

– Спасибо, дядя Миша!

– Спасибо!

Комбат стоял рядом с комиссаром и в ночной уже тьме сумел разглядеть, что Беляков улыбается.

– Вот и хорошо, – подвел итог старший лейтенант. – Всем, кроме часовых, – отбой. Завтра силы понадобятся.

Он слышал, как в темноте экипажи расходились по машинам, одни молчали, другие обсуждали речь комиссара. Петров прислонился к танку рядом с Беляковым и, достав из кармана кисет, принялся сворачивать козью ногу.

– А махорка, значит, не паршивая? – спросил комиссар.

– Хороша речь, – невпопад ответил комбат. – Правда, очень хорошая.

– Ты знаешь, – хмыкнул Беляков, – я уже сейчас не могу вспомнить, что же я только что говорил.

– Значит, от сердца шло, – уверенно сказал старший лейтенант. – Эй, кого там нелегкая несет?

Из темноты вышел невысокий, узкоплечий танкист.

– Товарищ старший лейтенант, – Даншичев стоял, опустив голову, – товарищ старший лейтенант, я… Я прошу разрешения искупить свою… Трусость.

Видно было, что слова даются ему нелегко. Комбат затянулся козьей ногой – крепкий, забористый самосад ел глаза.

– Это ты не у меня спрашивай, – выпустив струю дыма, ответил Петров. – Если комиссар тебя в экипаж принять согласится – искупай на здоровье.

– Товарищ комиссар… – начал водитель.

– Иди спать, Петя, – мягко ответил комиссар.

– Товарищ комиссар, так я… – казалось, Даншичев вот-вот расплачется.

– Иди спать, говорю. Ты мне завтра нужен будешь свежий, чтобы танк порхал, – комиссар затушил окурок о броню. – Рад, что не пришлось тебя перечеркивать.

– Я… Есть!

Четко развернувшись, водитель зашагал туда, где в темноте угадывалась громада КВ.

– «И пламенная речь зажгла в горячих сердцах красноармейцев неугасимый костер», – пробормотал Петров. – Помню, что-то такое я писал в стенгазету в училище.

Беляков хмыкнул и вдруг невесело рассмеялся:

– Знаешь, Ваня, ты все больше напоминаешь мне Шелепина.

Комбат вздохнул и затушил окурок о броню:

– Пойдемте спать, Михаил Владимирович. Завтра тяжелый день.

* * *

Асланишвили проводил взглядом взлетевшую ракету и вздохнул:

– Валентин Иосифович, дорогой, я с ними с ума сойду. Ну нельзя же так – каждые пять минут, хоть часы по ним проверяй.

– В данном случае эта аккуратность им выйдет боком, – хмыкнул комиссар и поправил фуражку.

Лицо и руки Гольдберга были вымазаны сажей так, что видны были только белки глаз. Точно так же выглядели комбат, командир саперной роты, присланной Тихомировым, и каждый из четырехсот двадцати шести бойцов и командиров, что затаились сейчас за избами, заборами, сараями, готовясь к броску через нейтральную полосу.

– Кстати, о часах, сколько там сейчас? – поинтересовался лейтенант-сапер.

Капитан посмотрел на часы – ракета давала столько света, что вполне можно было разглядеть циферблат.

– Бэз дэсаты, – как всегда, волнуясь, комбат начинал говорить с акцентом.

– Скорее бы, – вздохнул сапер.

– Патэрпы нэмнога, – сказал Асланишвили.

– Переживаешь, Георгий? – комиссар усмехнулся, показав неровные белые зубы.

– Есть такое, – спохватился капитан. – Слушай, лейтенант, а ты нас своими примусами не поджаришь, часом?

В роте помимо стандартного вооружения было четыре ранцевых огнемета, на которые Тихомиров возлагал большие надежды. Асланишвили до сих пор не приходилось воевать этим оружием, и сейчас он немного нервничал.

– Все нормально будет, товарищ капитан, – успокоил его командир саперов, вглядываясь в темноту.

– Нормально, говоришь? – вздохнул комбат. – Ну, хрен с ними. Ты там разведку не видишь?

– Не-а, – мотнул головой лейтенант. – Как уползли – так с концами, как в воду канули. И ведь, главное, – там и спрятаться-то негде!

В голосе сапера сквозило восхищение.

– Ну, не зря их Павел Алексеевич гонял все эти два месяца, – сказал Гольдберг.

– Интересно, где он сам такого набрался? – продолжал удивляться лейтенант.

– Где надо, там и набрался, – спокойно оборвал его капитан. – Слишком громко говорим, товарищи.

– Есть, – шепотом ответил сапер. – Товарищ капитан, а сейчас сколько времени?

Асланишвили посмотрел на часы и осторожно, чтобы не брякнул, взял с лавки ППД.

– Пятиминутная готовность, товарищи. Следующая ракета – наша…

* * *

Петров проснулся внезапно. Стояла глубокая ночь, в первые секунды он не мог понять, что его разбудило. Внезапно где-то вдалеке полыхнуло, и старший лейтенант понял, что слышит отдаленные звуки боя. Грохотало где-то на западе; выскочив из-под брезента, комбат подбежал к часовому.

– В чем дело? – спросил он вполголоса.

Танкист с карабином обернулся и ткнул стволом в сторону опушки.

– Точно не знаем, товарищ старший лейтенант, – ответил он. – Но, кажется, в Ребятине идет бой.

– Какого… – прошептал Петров.

Разбуженные стрельбой и вспышками, вокруг собирались танкисты, и комбат понял, что нужно срочно что-то делать.

– Что столпились? – крикнул он. – По машинам, пока не заводить!

Он отыскал глазами своего радиста и махнул ему рукой:

– Безуглый, быстро свяжись со штабом дивизии, я должен знать, что у них там за побоище.

Москвич кивнул и бросился к машине.

– Ночью, значит, решили. На кинжалах. Спорим на бинокль – это осетин там сейчас буйствует?

Комиссар был абсолютно спокоен.

– Не буду спорить, – сквозь зубы процедил Петров. – Без нас, значит, решили.

– А что нам там делать? – удивился Беляков. – Еще, чего доброго, своих потопчем. Думаю, до утра никто дергать не будет, комдив знает, что мы и днем-то слепые, что твои кроты.

– Товарищ комбат, готово! – крикнул из люка Безуглый.

– Вот увидишь, тебе сейчас то же самое скажут.

Тихомиров действительно приказал Петрову не лезть не в свое дело и дрыхнуть до рассвета. Чувствовалось, что полковник взвинчен, поэтому, когда связь прервалась, старший лейтенант почувствовал некоторое облегчение.

– Ну, что будешь делать? – невозмутимо спросил комиссар.

– Что делать… Спать буду, Михаил Владимирович, вот что, – раздраженно ответил комбат.

В деревне разгорались пожары, что-то ярко вспыхнуло, затем черноту темноты перечеркнула огненная струя.

– Огнеметы пошли, – заметил комиссар. – Ладно, спать так спать.

Петров думал, что теперь до утра не сомкнет глаз, но только улегся на прикрытый брезентом лапник, как сразу провалился в глухую черноту.

* * *

Комиссар смял пустую пачку папирос и отбросил в сторону к окуркам. Ночь понемногу светлела, уже можно было разглядеть заваленные срубленными деревьями громады танков. Беляков поежился и несколько раз резко махнул руками, разгоняя кровь. На поле опять наползал туман, вдали догорала деревня. Бой шел до утра, то затихая, то вспыхивая с новой силой, несколько раз начинала работать артиллерия, все село превратилось в сплошной пожар. Казалось невероятным, что там вообще осталось что-то живое, тем не менее яростная стрельба продолжалась несколько часов, и все это время комиссар не мог заснуть. Фактически с вечера он так и не сомкнул глаз, сон не шел, и он ворочался под брезентом, завидуя храпящим рядом членам экипажа.

Рядом с этими двадцатилетними мальчишками он, меняющий четвертый десяток, чувствовал себя стариком. Он не хотел признаваться в этом даже себе, но в тот момент, когда Петров и Нечитайло вытащили из подбитого танка раненого комбата, Беляков почувствовал странную пустоту в груди. Комиссар никогда не испытывал ничего подобного. Михаил Владимирович всегда смеялся над рассказами о людях, которые могли предвидеть свою смерть, однако сейчас, наедине с собой, он ясно ощутил, что следующий бой ему не пережить. Эта мысль пришла внезапно, и на мгновение паника подкатила к горлу. Бешеным усилием воли комиссар взял себя в руки: после всего, что было сказано вчера, он не мог позволить себе даже минутной слабости. Страх был вытащен на свет из самых подлых и грязных закоулков сознания и в который раз безжалостно убит. Теперь следовало привести себя в порядок. Михаил Владимирович снял комбинезон и гимнастерку, достал из сумки свежий подворотничок и аккуратно подшил его. Хорошо бы, конечно, помыться, но воды поблизости не было, поэтому комиссар ограничился тем, что надел свежее белье. Зашив пару дырок на галифе, он намотал свежие портянки и почистил сапоги. Затем достал помазок и зеркальце, налив в кружку воды, взбил пену и принялся сбривать трехдневную щетину. За этим занятием его и застал Петров. Старший лейтенант с восхищением смотрел, как комиссар тщательно скоблит щеки и подбородок, затем, поливая из фляжки, смывает мыло с лица. Все движения Михаила Владимировича, скупые и точные, говорили об абсолютном спокойствии, и комбат, который чувствовал, что у него самого руки дрожат отнюдь не от холода, люто позавидовал Белякову.

– Что, Ваня, не спится? – комиссар убрал бритву в чехол и сполоснул кружку.

– Да вот, проснулся, – пожал плечами Петров. – Теперь, наверное, всегда раньше других вставать буду.

– Это нормально, – успокоил его Беляков. – Вообще-то, можно уже и остальных поднимать. Скоро совсем рассветет.

– Как деревня? – спросил старший лейтенант.

– Бой прекратился, так что, наверное, взяли.

– Понятно, – комбат смотрел на поле, затянутое туманом. – Что ж, пойдемте и впрямь поднимать наших орлов.

* * *

732-й стрелковый полк действительно взял Ребятино. Несмотря на внезапность атаки, несмотря на непривычный час, немцы быстро опомнились. Солдаты сильнейшей в мире армии, завоеватели Европы, они умели драться в любых условиях, и хотя ночью огонь пулеметов потерял часть своей сокрушительной мощи, гитлеровцы сопротивлялись умело и хладнокровно. Освещаемое пламенем горящих изб, село превратилось в поле боя, на котором уже трудно было отличить своих от чужих. О том, чтобы управлять батальоном в таких условиях, не было и речи – взводы воевали сами по себе, выполняя одну задачу: уничтожай тех, кто перед тобой, и продвигайся вперед. Вскоре на помощь второму был послан первый батальон, немцы открыли артиллерийский огонь по восточной окраине села, орудия дивизии начали ответную стрельбу, пытаясь подавить батареи врага. Третий батальон последовал за вторым, артиллеристы 732-го выкатывали «полковушки» на прямую наводку, стреляя в упор с дистанции пистолетного выстрела. К четырем часам ночи огонь немцев стал ослабевать, кое-где красноармейцы вышли на западную окраину села. В пять часов последние очаги сопротивления были подавлены, уцелевшие гитлеровцы начали сдаваться. О том, чтобы преследовать оторвавшегося противника, не было и речи, и командир 732-го выдвинул вперед дозоры и начал закрепляться в селе. Потери были ужасающими, в стрелковых ротах осталась едва треть бойцов, командир первого батальона был убит, командир третьего – ранен. Лейтенант, командовавший саперной ротой, сгорел заживо, когда рядом взорвался бак одного из его огнеметов. Асланишвили, дравшийся врукопашную, получил штык в плечо, но идти в медсанбат отказался. Комиссар полка, подававший пример остальным, отделался несколькими ожогами. Гольдберг казался заговоренным, его фуражка была пробита в двух местах, форма превратилась в лохмотья, но ни одной раны на нем не было. Чекменев, имевший приказ комдива отвести свои взводы, после того как пехота дойдет до немцев, сохранил большую часть своих разведчиков.

Понимая, что полк потерял боеспособность, Тихомиров приказал 717-му сменить 732-й, и танки, выдвигавшиеся на исходные, проехали мимо выходивших из села батальонов. Петров, стоявший, как обычно, в открытом люке, смотрел на смертельно уставших, грязных людей с черными от копоти лицами, и внезапно, повинуясь какому-то странному порыву, вскинул руку к танкошлему. В ответ какой-то человек без гимнастерки, с перевязанными плечом и рукой, поднес ладонь к мятой фуражке, но «тридцатьчетверка» комбата уже ушла дальше.

Задание, поставленное Тихомировым 717-му полку и отдельному танковому батальону, было простым: сбить немцев, окопавшихся в двух километрах западнее Ребятина, с позиций и, преследуя их, выйти к железной дороге. Времени на то, чтобы спланировать удар как следует, уже не оставалось: под утро немцы заняли Боголепово, оборвав последнюю нить, связывавшую одиннадцатую армию с фронтом. В батальоне осталось восемь танков: КВ, четыре средних и три легких, но рации были только на трех. Передав все три Т-26 под командование Турсунходжиева, Петров выделил «тридцатьчетверки» в отдельную группу, оставив КВ в качестве личного резерва. Танки были заправлены и загружены боеприпасами до полного боекомплекта, люди пребывали в том состоянии нервного возбуждения, которое корреспонденты, ни разу не бывшие под огнем, называют «рвутся в бой».

Майор, командовавший 717-м, сразу не понравился Петрову тем, что попытался раскидать машины по три на батальон. Комбат сказал, что такое применение танков является нерациональным, и майор немедленно сорвался на крик. Пожалуй, только вмешательство Белякова удержало комполка от оскорблений, но старшему лейтенанту пришлось выслушать несколько язвительных замечаний относительно личной храбрости танкистов. В ответ Петров, белый от ярости, сдержанно напомнил майору, кто именно завалил вчерашнее наступление, после того как танки, поддерживавшие 717-й, выполнили свой долг до конца. Командир полка побагровел и сипло велел выполнять приказ. Старший лейтенант, ощущая какую-то странную легкость в голове, потребовал связать его с комдивом. Это подействовало на майора, как ушат холодной воды, и в конце концов было решено, что танки пойдут с первым батальоном, а второй и третий будут поддерживать наступление. К машинам комбат и комиссар шли в отвратительном настроении. Оба понимали, что человек, с которым им приходится идти в бой, заботится не о выполнении задачи, а о собственной шкуре. В 732-м, с которым они дрались до сих пор, настрой был другой, и Петров, выругавшись, пробормотал, что, если так пойдет дальше, им придется следить не столько за противником, сколько за своей же пехотой. Комиссар хмыкнул, затем невесело рассмеялся:

– Привыкай, Ваня, это взрослая жизнь. Ладно, как говорится, «Херсон перед нами – пробьемся штыками, и десять гранат не пустяк». Ты, главное, перед людьми будь бодр и весел.

Пожав друг другу руки, они разошлись по машинам. Забравшись на башню, комбат приказал Симакову пересесть на место командира. Невозмутимый волжанин пожал плечами, и Петров занял место наводчика. Окинув взглядом выстроившиеся вдоль улицы танки, он повернулся на восток, и почти сразу началась канонада. Артполк, выполняя приказ комдива, обрушил на немцев огонь двенадцати дивизионных пушек и восьми гаубиц, в артподготовке участвовали даже трехдюймовые зенитки, Ракета взлетела до окончания обстрела, и комбат крикнул:

– Вася, заводи! Сашка, приказ Турсунходжиеву и Нечитайло – выходить на окраину деревни! От пехоты не отрываемся, идем семь километров в час, не больше!

Отмахнув, на всякий случай, флажками, комбат опустился на сиденье. Танк взревел, дернулся и, раздавив остатки забора, двинулся мимо сгоревших изб, мимо одиноко торчащих печей, ломая обуглившиеся деревья, вперед, в атаку. Выйдя на поле, машины развернулись в цепь, Петров высунулся из люка и посмотрел, как там пехота. Пехота пока бежала за танками, артиллеристы катили свои битые-перебитые пушечки, расчеты тащили «максимы». Комбат повернулся вперед. На этом поле рожь сжать не успели, в высоких хлебах можно было укрыть и противотанковую пушку, и пулемет. Но самые серьезные опасения у старшего лейтенанта вызывали две рощицы в немецком тылу. Эти два лесных островка, ряды стогов там, где поле начали убирать, – везде могла скрываться смерть калибра 88 миллиметров. На Украине он видел разбитую немецкую зенитку и знал, что такое крупное орудие спрятать можно далеко не везде. Петров лихорадочно осматривал поле, пытаясь различить замаскированный щит и длинный ствол. Артиллерия била в основном по линии наспех вырытых немецких окопов, обе рощицы, находившиеся примерно в полукилометре от переднего края, оставались почти не тронутыми. Комбат крикнул Безуглому, чтобы тот связался со штабом дивизии, собираясь просить перенести огонь, но радист, матерясь, сообщил, что никак не может вызвать «Ольху». До переднего края немецкой обороны оставалось метров пятьсот, когда заговорили немецкие орудия. Среди стрелковых цепей встали столбы разрывов, но пехота, воодушевленная присутствием танков, продолжала идти, и Петров с облегчением снова посмотрел вперед. Внезапно, словно ударенный током, он повернулся вправо – крайняя «тридцатьчетверка» стояла, развернув башню вбок. На глазах у комбата из переднего люка медленно вылез танкист, сделал несколько шагов и упал ничком, из моторного отделения танка вырвались клубы дыма. Он не видел попадания, но знал, что еще полминуты назад этот танк шел вперед. Чувствуя подступающую панику, Петров вертел головой, пытаясь отыскать, откуда был сделан выстрел. Второй танк подбили у него на глазах, Т-34 встал, словно налетел на стену, из открытого башенного люка вывалился горящий человек, за ним второй. Это было похоже на ночной кошмар – смерть рвала его машины одну за другой, убивала его людей, а комбат даже не видел, откуда летят снаряды. Вспыхнул Т-26, разом превратившись в костер, и в этот момент КВ комиссара, набирая скорость, вырвался вперед и пошел, целясь пятидесятитонной своей тушей в ближайшую рощу. Беляков, видимо, что-то заметил, но, не имея рации, мог только атаковать, надеясь, что, если не удастся ему, то, по крайней мере, его товарищи поймут, где затаилась зенитка. Петров не видел, как первый снаряд ударил в маску пушки, разом уничтожив все, что вечером так тщательно подваривали ремонтники. Старший лейтенант впился взглядом в опушку леска, пытаясь увидеть орудие. Второй бронебойный пробил лоб корпуса рядом с водителем, но Даншичев, воя от боли в разорванном осколками боку, не выпустил рычаги, посылая машину вперед. После третьего комбат наконец заметил ее, словно разгадал головоломку «Найди мальчика» в детском журнале. Справа ударила яркая даже днем вспышка, но Петров, не обращая внимания, рухнул на сиденье и, припав к прицелу, бешено крутил механизм наводки, ловя укрытый ветками серый щит. Он не видел, как в фонтане огненных капель взлетела вверх на пять метров угловатая башня тяжелого танка и во взрыве боекомплекта испепелились пять русских жизней.