Текст книги "В добрый час"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
19
Василь знал: не много пользы будет колхозу, если агрономию изучать будет он один. Чтобы поднять хозяйство, повысить урожайность, надо вооружить знаниями для начала хотя бы своих ближайших помощников – бригадиров, звеньевых, заведующего фермой, членов правления. Поэтому, как только закончились полевые работы, он взялся за организацию этой учебы. Сначала он руководил кружком сам.
Потом на помощь ему пришел Ладынин. Игнат Андреевич посоветовал расширить программу и сам стал читать слушателям лекции об Уставе сельскохозяйственной артели, о международной политике и об опыте передовиков сельского хозяйства.
Скромный кружок превратился в настоящую агрономическую школу. О нем пошла слава по району.
Председатель колхоза «Победа» из соседнего сельсовета Дергай часто сам приезжал на занятия и решением правления обязал двух своих бригадиров регулярно посещать их. Из «Звезды» приходили две сестры Дудко, Лиза и Вера, хотя их председатель, Пилип Радник, относился к учебе скептически. Из «Партизана» занятия посещали четыре девушки во главе с Машей Кацуба. Людей набралось больше, чем Василь поначалу рассчитывал.
И постепенно большинство членов кружка из пассивных слушателей превратились в энтузиастов агрономической учебы. Их не удовлетворяло уже обсуждение общих вопросов агрономии, они читали дома серьезную литературу и все чаще задавали такие вопросы, на которые Василь и ответить сразу не мог. Возникла необходимость в более квалифицированном руководителе. Но участковый агроном жил в районном центре, при МТС, и в зимнее время очень редко показывался в колхозах.
Лазовенка потребовал, чтобы агроном переехал жить в колхоз. Директор МТС Крылович возражал:
– Ты бы хотел, чтобы вся МТС к тебе переехала. У агронома – четырнадцать колхозов, не может он сидеть в одной твоей «Воле».
Да и сам агроном, старый болезненный человек, имевший в райцентре свой домик, категорически отказался куда бы то ни было переезжать.
Василь поговорил на эту тему в райкоме. На его счастье, в МТС приехал новый молодой агроном, который охотно согласился поселиться в колхозе, поближе к производству. Павел Павлович Шишков – почти ровесник Лазовенки.
На войну он попал со второго курса сельскохозяйственного института. Потеряв левую руку, он вернулся в институт и окончил его.
Они понравились друг другу с первой встречи, и Василь не стал искать ему квартиру, а поместил у себя в той же боковушке, где стояла и его кровать.
Слушателей собралось много. Больше, чем на любое из предыдущих занятий. Пришли даже те, которые раньше никогда не бывали здесь. Особенно много было девчат. Василь понимал: многих привело сюда просто девичье любопытство – рассмотреть вблизи и послушать молодого агронома. «Одни хлопцы у них на уме», – подумал Василь, но в душе был рад такой многолюдной аудитории.
Удивила его в тот вечер неожиданная дружба Маши и Насти: они сидели рядом и мирно беседовали. Да и не одного его это удивило. Он видел, как шепчутся девчата, бросая на Настю насмешливые взгляды.
Он догадывался, чем вызвана перемена в отношениях Насти и Маши, и сердился.
«Неужели опять надеется? Черт знает, что за девушка!»…Странные были у них отношения. Настя Рагина слыла первой красавицей на весь сельсовет. Гибкая, чернобровая, с тонкими нежными чертами белого лица, с русой длинной косой, она вскружила голову не одному парню. Когда ей было всего шестнадцать лет и она только что окончила семилетку, ей сделал предложение учитель. После освобождения в Добродеевке долго стоял на отдыхе артиллерийский полк, – так почти все молодые офицеры были в нее влюблены. А один майор сватался по всем правилам, к родителям приходил. Настя смеялась, шутила, не одному пообещала ждать. Но когда полк ушел и её стали засыпать письмами, она не ответила никому, и вдруг первая начала писать Василю Лазовенке, который в то время лежал в госпитале. Она была года на четыре моложе его, и до войны они, должно быть, ни разу даже не поговорили всерьез. Разве только случайно он перекидывался словечком с веселой девчонкой. Поэтому так и удивила её подруг эта переписка. Правда, пожилые женщины хвалили её:
– Настю не проведешь. Кавалеры эти что? Были – и сплыли. А Василь свой человек.
Два года она бомбардировала удивленного Василя противоречивыми письмами: то шутливыми, то нежными, то укоризненными – «со слезой». Он отвечал сдержанно. А приехав и увидев, что все считают его Настиным женихом, прямо сказал ей:
– Не могу кривить душой, Настя. Не нашлось у меня в сердце места для тебя, и я не верю, что ты это всерьез… У тебя это просто игра, а не любовь.
Как она оскорбилась!
После этого Настя избегала с ним встреч один на один. А столкнувшись как-то с Машей, процедила сквозь зубы:
– Ненавижу тебя. Встала ты у меня на дороге.
Её отношение к Маше изменилось с приездом Максима.
…Агроном говорил о кормовых культурах. Эту тему не раз затрагивал и Василь. Но лекции их существенно отличались одна от другой. Павел Павлович начал, правда, несколько издалека, но подвел к главному ловко, умело. Говорил он просто, занимательно, с многочисленными примерами и даже шутками, И вся его фигура и манера держаться обнаруживали в нем опытного докладчика и педагога. Он спокойно ходил мимо стола, то приближаясь к передним рядам слушателей, то отходя к стене, на которой висел схематический план земель колхоза. В руке – измазанная чернилами линейка. Он изредка взмахивал ею, легко постукивал по голенищу сапога, то вдруг, повернувшись, проводил линейкой по плану. Потом, не окончив фразы, обращался к слушателям с молчаливым вопросом: а как, мол, по-вашему? Так постепенно он превращал лекцию в живую беседу, втягивал в нее почти всех слушателей. И сам увлекся: его бледное лицо покрылось румянцем, глаза загорелись.
Василь и завидовал Шишкову за его умение так просто и доходчиво говорить, и мысленно укорял за то, что тот немного рисуется.
…Шишков заговорил о работе полевой бригады. И вдруг Настя прервала его. Она спросила грубовато, с явным вызовом:
– Что это у вас бригада да бригада? А звено где?
Шишков растерялся от неожиданного вопроса и от насмешливо-проницательного взгляда её красивых глаз.
– Звено? Какое звено?
– Какое! – Она засмеялась, победоносно оглядывая подруг. – Наше звено.
– Ах, ва-ше! – шутливо протянул он. – Что же вы предлагаете? Закрепить за вашим звеном поля в севообороте?
– Я у вас спрашиваю, а не предлагаю, – улыбка исчезла с её лица, она нахмурилась. – Вы агроном.
– Так вот, как агроном, скажу вам прямо: кустарные методы, которыми работают сейчас звенья, не только не будут способствовать, но помешают нам вести хозяйство на научной основе.
– Вот как!
Настя поднялась, на щеках у нее выступили пунцовые пятна.
– Значит, вы против звеньев?
Шишков тоже почувствовал, что краснеет. Он знал, что после ранения у него не всегда хватает силы зажать в кулак свои нервы, и насторожился, прислушиваясь к толчкам пульса на шее.
– Я знаю, куда вы гнете. Я уже раньше слышала ваши разговоры. Только не выйдет у вас ничего! Звена своего я вам тронуть не дам. А таких учителей мне не надо!
Она сорвала с плеч большой шерстяной платок, накинула на голову, взмахнув им так, что замигала лампа, и демонстративно вышла.
– Не девка – огонь! – заметил кто-то из стариков.
– Она? – спросил Шишков, когда во время перерыва они с Василем зашли в его боковушку.
– Она самая. Агроном засмеялся.
– Удивляюсь, как ты выдержал натиск такой девушки… Одни глаза знаешь чего стоят! Глянула – как автоматной очередью прошила.
За перегородкой смеялась, шумела молодежь, работал приемник, заглушая разговоры громкой музыкой.
– Попомнишь эти глаза! Она теперь такой тарарам поднимет!
– А ты испугался?
– Я не из пугливых. У меня хватит сил сломать все, что мешает работе.
20
Однажды во время занятий разгулялась метель. Ветер завыл в трубе, застучал ставнями, по стеклам зашуршал сухой снег.
Занятия кончили пораньше, чтобы дать возможность слушателям из других деревень добраться до дому, пока не замело дороги. Комната быстро опустела. Только Маша не спеша, задумчиво закутывалась в платок, разглядывая на стене новый агрономический плакат, В этот вечер никого больше из их деревни не было.
Василь подошел к ней и спросил:
– Ты одна?
– Как видишь. Алена заболела, у Гаши иа ферме корова должна телиться. К Дуне жених приехал.
Василю не понравилось, что приезд жениха Маша считает уважительной причиной, чтоб не прийти на занятия, но он вежливо промолчал. Оглянувшись на Шишкова, он тихо предложил:
– Погоди, Я провожу.
Грустная улыбка, тронувшая Василя за самое сердце, пробежала по её губам. Но ответила она тихо, мягко ласково:
– Не надо, Вася, Я сама, – и коснулась его руки.
– Нет, нет! Что ты!
На улице возле палисадников уже высились горбатые сугробы. Идти было трудно, и они, пока пробирались по улице, молчали, Но в поле дорога не была заметена, снег несло вдоль нее непрерывным сыпучим потоком, и неизвестно было, где он остановится. Не шумели, а, казалось, тревожно и жалобно гудели от бесчисленных ударов ветра стоявшие вдоль дороги старые суховерхие березы.
Они пошли рядом, не касаясь друг друга, Василь, чтоб с чего-нибудь начать, спросил:
– Как тебе понравился агроном?
– Ничего. Только немножко задается…
– Ну, что ты! Рисуется, это есть. Просто по молодости, А так хлопец толковый.
– А чего он на звенья нападает?
– Не нравится ему организация работы наших звеньев. Говорит, при таком кустарничании полевые работы механизировать как следует нельзя.
– А ты как думаешь?
– Знаешь, пожалуй, он прав. Практика показывает, что не живое это дело.
Маша помолчала, После долгой паузы Василь вдруг неожиданно спросил:
– Послушай, Маша, что у вас там за недоразумение с Максимом?
Маша даже вздрогнула. Давно хотелось ей рассказать о своих душевных терзаниях человеку серьезному, умному, который понял бы все с полуслова и не посочувствовал бы – нет! – больше всего она боялась слезливого сочувствия, – а сказал бы что-нибудь простое и ободряющее, может быть, дал бы хороший, толковый совет. До сих пор она говорила обо всем только с Алесей… Но младшая сестра относилась к её переживаниям юношески легкомысленно: то возмущалась и осыпала Максима проклятиями (а Маше было обидно и больно слушать, как его ругают), то вдруг говорила:
– Плюнь ты на него. Разве мало стоящих людей? Неужто на нем свет клином сошелся?
Плюнь!..
Легко это советовать другому! А если она даже и после того, как он её оскорбил, не может вырвать его из сердца?
Поэтому, как только Василь спросил, она сразу решила: «Вот кому… он поймет», – и тут же легко и просто начала рассказывать.
Василь слушал, не проронив ни слова. Только, когда она дошла до того, как Максим грубо обидел её, он тихо выругался:
– Дур-рак.
Когда он волновался, то начинал заметно картавить.
– Ты понимаешь, как это тяжело—потерять веру в человека. Для меня он всегда был самым добрым, умным, чутким. Знала, что он горяч, несдержан. Но, может, за это и полюбила его. А теперь… Я не знаю, что мне о нем и думать теперь. – Она помолчала, потом откровенно призналась – Вообще, тяжело, Вася. Прямо сердце горит. Шесть лет… Шесть лет я жила мечтами о простом человеческом счастье – о семье. Еще совсем недавно представляла себя женой, матерью… – Должно быть, на какое-то мгновение забывшись, она счастливо засмеялась. – Видишь, какие крамольные мысли волновали секретаря комсомольской организации.
Она смутилась: как это ни с того ни с сего выложила перед ним то, что скрывала даже от Алеси?
Василь долго молчал, и Маша с непонятным страхом ждала, что он скажет.
– Знаешь что?.. Я с ним поговорю.
– Ты? – Она помолчала. – Не надо, Вася. Что он подумает?
– Ну, если он окончательно совесть потерял и стал дураком, тогда, конечно…
…Назад идти было трудно.
Снег слепил глаза. Дорога, которая за пять минут до того казалась гладкой и твердой, хоть катись по ней, теперь вся была в косых наметах. Ноги скользили по сухомуспрессованному снегу.
Василь надвинул ушанку на глаза и шел, глядя под ноги. Он думал о Маше и чувствовал, как в душе у него растет злоба на Максима. Сам того не замечая, он довольно громко ругался, подкрепляя слова энергичными жестами.
«Петух надутый! Отрастил усы, как павлин хвост (ему ещё при первой встрече не понравились усы Максима), а в голове пусто. Зачем обижаешь девушку, осел безмозглый? Ты её подошвы не стоишь. Думаешь, все такие, как ты. Погоди, я поговорю с тобой… Я до тебя доберусь… И во имя нашей дружбы… я тебе вправлю мозги так…»
Вдруг ему показалось, что он сбился с дороги. Он быстро поднял голову и от неожиданности даже отшатнулся: перед ним стоял человек. Василь ещё больше удивился, когда узнал в нем Максима. Тот наклонился к нему, заглянул в лицо и засмеялся язвительным смехом.
– А-а, счастливый влюбленный! Проводил! Что ж ночевать не остался?
Василю показалось, будто его схватили за горло. Он втянул в себя воздух с такой силой, что кровь застучала в висках.
Голос Максима из насмешливого стал злым:
– Свинья ты, а не друг!
От этих слов у Василя как-то сразу отлегло от сердца.
– А ты – балда…
– Умники, черт бы вас побрал… Пророки доморощенные! – И, ругаясь, он обошел Василя и торопливо зашагал дальше.
Напрасно Василь пытался его остановить.
– Максим! Подожди ты! Давай поговорим серьезно. Через минуту тьма и метель поглотили его фигуру… «Как неудачно это вышло. У него и в самом деле есть основание думать черт знает что. Главное – о Маше. Надо завтра же встретиться и все объяснить. Но какой петух, однако!»
А «обиженный», «оскорбленный» Максим в это время шел, весело насвистывая. Весь его крик, все возмущение было не чем иным, как короткой вспышкой и даже отчасти позой. Правда, шевелилась в душе и ленивая ревность, задетое самолюбие, но все это заслонялось приятными воспоминаниями о вечере, проведенном у доктора.
21
В горячие летние дни, когда порой трудно выкроить часок прочитать газету, Лазовенка часто думал: зимой возьмет на месяц отпуск, передаст руководство заместителю, запрется и будет всерьез заниматься учебой, будет читать день и ночь, чтоб за месяц прочитать столько, сколько успевал обычно прочитать за год.
Учебой он действительно занялся серьезно. А над намерением взять отпуск сам посмеялся: работы и зимой было не меньше, чем летом.
Шло строительство. Строили одновременно несколько хат, колхозный амбар и клуб. Еще на небе там-сям можно было увидеть звездочку, над хатами только начинали подниматься в морозную синь столбы дыма, а во всех концах Добродеевки уже стучали, словно дятлы, топоры, звенели пилы. На утоптанный снег летели желтые щепки. Хозяйки собирали их на растопку.
Василь обходил постройки. Под ногами скрипел снег. Разносились звонкие голоса школьников. Дети никогда не упускали случая пройти мимо большого неоконченного сруба, напоминавшего букву Г, В четырех его частях, разгороженных капитальными стенами, очень удобно было играть в прятки.
Василь смотрел и улыбался.
«Для них клуб уже существует».
Он и сам чаще, чем на другие, заглядывал на эту большую стройку, которая в последнее время стояла мертвой – не хватало плотников, хотя он и поставил на строительные работы всех, кто только способен был держать топор.
По инициативе Василя стройку клуба объявили народной. Организовали воскресники. На первый вышли комсомольцы, молодежь, потом постепенно втянулись все: почтенные хозяева, которые сперва встретили эту затею насмешливо, женщины, учителя. Все шло хорошо, пока надо было выполнять подготовительные работы, не требующие рук мастера, – рубить и вывозить лес, отпущенный государством, готовить площадку, копать котлован для фундамента, возить кирпич и глину. Но когда дошли до главного – до сруба и отделки, вот тут и выяснилось, что сил не хватает. Нельзя было остановить постройку домов для колхозников, помещений для скота.
Однако и клуб никак нельзя было отнести к числу второстепенных дел, – Василь это прекрасно понимал. Клуб нужен был не только одной «Воле»; в центре сельсовета он был необходим всем четырем колхозам. Поэтому Василь через сельсовет попробовал попросить помощи у соседей. Пилип Радник, «хитрый мужичок», как его называли, многозначительно улыбаясь, всегда соглашался:
– Поддерживаю и душой и сердцем. Но, брат Василь Минович, надо подумать. Надо посоветоваться с членами правления. Дело нешуточное…
Василь сердился, зная, что этот самый Радник, который выставляет себя таким защитником принципов колхозной демократии, подчас месяцами не созывает правления и в колхозе распоряжается как директор.
Шаройка отвечал более откровенно:
– Нашим людям в ваш клуб ходить не с руки, обувь больно дорого обойдется.
Василь каждый день подолгу простаивал перед неоконченным срубом. Где взять средства, чтобы нанять плотников? Дело осложнялось ещё и тем, что его стремление скорее закончить клуб не встречало поддержки у членов правления. Они не приняли предложения Ладынина взять кредит.
– Не будем брать, Игнат Андреевич, – сразу возразил Михей Вячера. – И так, спасибо государству, всю деревню в кредит отстроили. А я полагаю, государство – не бездонная бочка. Да и нам… Брать оно, знаете, легче, чем отдавать.
– Не по своим силам размахнулись. Не рассчитали, – кратко, как всегда, вставил бригадир строительной бригады Иван Роман. – Этакую махину на такусенький колхоз! Можно было бы и повременить.
Василь разозлился. Его прямо возмущали разговоры о том, что клуб не по колхозу велик и дорог, что на первый случай хватило бы какой-нибудь обыкновенной просторной хаты.
– Увидите, через какие-нибудь два-три года он мал будет… И сами запросите больший, стыдно перед соседями станет. Будем строить!
Члены правления отлично знали своего председателя, его настойчивость, и сопротивлялись вяло. Но именно эта вялость, безразличие и возмущали Василя. Лучше бы они спорили, убеждали, как это часто делали, когда речь шла о хозяйственных постройках.
Недалеко от клуба, против врачебного пункта, быстро поднимался новый дом. Заведующий сельпо Гольдин наконец выполнил данное пайщикам обещание: привез новый сруб под сельмаг. У него на постройке работала бригада опытных плотников райпотребсоюза.
Василь с завистью поглядывал на эту дружную группу – шесть человек! – добрых мастеров. Эх, ему бы сейчас такую бригаду! У него уже не раз мелькала «крамольная» мысль – сагитировать Гольдина и бригадира оторваться дней на пять от сельмага и поработать в колхозе – подогнать хвосты. Он знал: в районе за это не погладят по головке ни его, ни Гольдина. Ну и пускай! Но зато как славно было бы ко дню выборов окончить все три хаты, в которых ещё до холодов поставлены были печи, и вселить людей.
Возле сельмага Василь каждое утро встречал Гольдина, Тот суетился вокруг рабочих, пытался чем-нибудь помочь им, но, кажется, больше мешал. Завидев Василя, он издали шумно здоровался и шел навстречу с неизменным возгласом: – Строим, Василь Минович?
– Кто строит, а кто смотрит, – хмуро отвечал Василь, у которого при виде неоконченного клуба всегда портилось настроение.
Гольдин понимал состояние председателя колхоза и притворно вздыхал, хотя душа его в этот момент пела. Не бойся он так Василя, наверно, сказал бы: «А далеко ли ушли те времена, Василь Минович, когда ты изо дня в день смеялся над моими темпами?» Но он очень уважал этого не по годам серьезного молодого человека (Василь был лет на пятнадцать моложе Гольдина), и ему всегда хотелось делать председателю колхоза только приятное.
Однажды, когда Василь от будущего магазина направился на колхозный двор, где возводилось помещение для телят, Гольдин догнал его.
– Слушай, Василь, что я тебе скажу. Окончим магазин – перебросим бригаду на клуб. Только, чтоб шито-крыто. Не дай бог, дознается мой начальник!..
Василь не сдержал улыбки.
– А когда это будет? Через год?
– Даю голову на отсечение – через месяц.
Много дел у председателя колхоза. А зимний день короток. На строительстве надо побывать с самого утра ещё и потому, что плотники имеют привычку выходить на работу с опозданием. А придешь туда – в хату или в телятник, так приятно пахнет смолистой стружкой, на сложенной посредине глиняной площадке горит огонь, и появляется обыкновенное человеческое желание – посидеть, покурить, поговорить. Но уже ждут бригадиры – надо давать наряды. Хорошо, что канцелярия тут же, дома: мать не выпустит, пока не поешь.
А потом – побывать в кузнице, в амбаре, где сортируют семена, проверить, как бригадиры подготовили людей для отправки в лес, наведаться в поле, посмотреть, как выполняется указание агронома об установке щитов для снегозадержания.
В поле холодно. Ветер восточный, колючий. Поземка. Движется вся снежная поверхность, течет, будто вспененная река. Это беспрестанное струение сухого снега производит своеобразный, едва слышный музыкальный шум.
Василь свернул с дороги и пошел целиной. Снег был неглубокий, неровный, лежал гребенчатыми дюнами. Ямки следов быстро заносила снежная пыль.
«Мало снегу, мало», – думал Василь.
На пути у него – молодой лес-березнячок. Тут снегу больше. В глубине леска затишье: Только звенят промерзшие стеклянные веточки берез.
Идти тяжело, жарко. Но как раз в этом и состояло удовольствие такой прогулки. Легко возникали неожиданные светлые мысли, дельные хозяйственные решения. А иногда являлось желание запеть, но не какую-нибудь известную песню, а свою, которая говорила бы сразу обо всем: о бескрайности снегов, об этих беленьких молодых березках, о следах, которые вдруг попались на глаза, о чувствах, может быть, даже о его любви…
Хорошо и помечтать одному в поле. О будущем – своём и колхоза, о будущем всей страны. Мечты эти неотделимы друг от друга.
«В нынешнем году – на первый план урожай. Чего бы ни стоило, а достичь предвоенного – двенадцать центнеров на круг. Потом из года в год повышать… Одновременно заняться фермами».
Вот так, по этому плану. Конечно, все это потребует огромного строительства. За электростанцией – радиоузел, затем элеватор, электрифицированные конюшни и коровники, – На полях – полная механизация. Чтоб не один трактор пыхтел, а целая тракторная бригада работала, комбайн… И вдруг вся эта воображаемая радостная гармония нарушается вопросом, который вместе с другими вопросами (о звеньях, о рабочей силе) возникает уже не впервые: «И это все на четырехстах гектарах пахотной земли?»
Да, земли мало.
Попробуй-ка введи на таком клочке научные севообороты, примени все новейшие машины. И людей мало, чтоб все это сразу поднять. Еще не раз выйдет так, как с этим клубом. Да, работы хватит. Без дела сидеть не придется…
Василь вдруг остановился. Кровь бросилась в лицо.
Порубка.
Замеченные им давно следы, которые он принял за следы охотника, начали петлять. Дальше – в трех местах вытоптанный снег. И больше ничего. Вор собрал и припрятал даже обломанные веточки. Но Василь сразу нашел замаскированный пенек под кучкой снега, смешанного с опилками.
Кому и зачем понадобились эти три молодые березки?
Василь громко выругался.
– Найду – десятому закажет, как рубить. Сукин сын!
Немало он уже повоевал с порубщиками колхозного леса. «Ну, от меня не скроешься. Приструню Дончика, – он тебя из-под земли выкопает». Иван Дончик – колхозный лесник.
За березняком – поле под теплым покровом снега, озимая рожь, с которой связаны лучшие надежды на урожай будущего года. Но дальше, на пригорке, земля почти голая, ветры сдувают снег к лесу на луга. Еще до того, как установилась зима, Василь побывал здесь с Шишковым, и они разработали план установки щитов для снегозадержания.
И вдруг он увидел: все эти заграждения из ивовых плетней, из жердей и сосновых лап, специально привезенных из лесничества, поставлены не там, где им надлежало быть, а в низине возле самого березняка, где снег задерживался и так.
В отдалении работала группа молодежи, преимущественно девчата. Они вели изгородь вверх—на пригорок. Двое подростков на лошадях подвозили им материал. Молодежь работала быстро, дружно, хотя и шумно: смеялись, толкали друг друга на колючие ветки и в снег.
Василь не знал, кого послал сюда бригадир. Теперь, увидев, он сразу понял, в чем дело. Работало всё Настино звено. Сама она, в красном кожушке, в белой шали, издалека выделялась среди девчат своей ловкостью и проворством в работе.
«Подожди, чертова кукла!» – он чувствовал, как злость его растет, стучит в грудь, в виски, ища выхода.
Девчата увидели его и приостановили работу.
Василь слышал, как одна из них, словно испугавшись, крикнула:
– Настя! Председатель!
Звеньевая встретила его неопределенной улыбкой. Но во взгляде её был явный вызов: можешь, мол, начинать, но знай, что я за словом в карман не полезу. Щеки у нее были красные, огрубевшие, обожженные морозом, а лоб – белый-белый, и на нем резко вырисовывались нахмуренные черные брови.
– Что это такое? – спросил Василь ещё на ходу, кивком указывая назад.
– Добрые люди сначала здороваются, Василь Минович, – Настя победоносно оглянулась на подружек. Они молчали, с интересом ожидая предстоящего поединка.
– Я спрашиваю, что это такое? – Он не заметил, как повысил голос.
– А ты сам не видишь, что ли? – И её голос тоже задрожал.
– Вам бригадир говорил?. – Говорил.
– Так какого черта!..
Вперед выступила низенькая рыжая курносая девушка – Наташа Гоман.
– Вы не ругайтесь, товарищ председатель. А то мы тоже умеем ругаться…
Она всегда, как верный ординарец, держалась возле Насти и заслоняла её собой от всех нападок. Василь не любил её за это.
– Вы сначала разберитесь. Там – участок нашего звена. Мы дали, слово на областном совещании. А это вам не что-нибудь…
– Значит, выходит, на ваш участок надо все… А на остальное колхозное поле ничего…
– Об остальном пускай остальные и думают! Людей в колхозе много.
Новая волна возмущения захлестнула Василя. Вот оно – то, о чем говорил Шишков: возрождение своеобразных собственнических настроений. Василь больше не мог владеть собой и в негодовании закричал, наступая на испуганную девушку:
– Кто эти остальные, ты мне скажи? Христина Раднико ва, что ли? Или, может, Иван Монах?
При упоминании о придурковатом, фанатически-религиозном единоличнике кое у кого из молодежи мелькнули улыбки. Но многие девчата бросали на Настю сердитые взгляды. Заметив это, Василь начал остывать. Растерянная Наташа смотрела на Настю молча, взывая о помощи. Но та не сводила глаз с председателя, в уголках губ её застыла непонятная улыбка, словно она думала о чем-то своем, заветном, и совсем не слышала того, что он говорил. Потом вдруг встрепенулась.
– Кто? Остальные звенья. Почему не организуешь больше звеньев? Хочешь зажать звеньевую работу? Агронома своего недопеченного слушаешь? Выше всех взлететь хочешь? Гляди, голову сломаешь.
Наивная эта угроза окончательно успокоила Василя, даже развеселила. Не отвечая Насте, он обратился к девушкам;
– Вот что, разговаривать будем вечером на правлении. Приглашаю всех. А сейчас – за работу. Все переделать, как я покажу. Без дополнительного начисления трудодней. Да, да! – решительно подтвердил он, заметив, как при последних словах они стали переглядываться. – Ответственным за работу назначаю, – он обвел долгим взглядом группу молодежи и остановился на курносом парне в ватнике, подпоясанном флотским ремнем, – тебя, Федя.
От Василя не укрылось, как побледнела Настя, как гневно раздулись её ноздри.
Он повернулся и зашагал назад, в сторону березняка, где густо зеленели щиты из сосновых лап. За ним двинулось все звено. Только звеньевая и её верный ординарец остались стоять на месте, на вытоптанном снегу.
Когда они отошли уже довольно далеко, Настя со злобой выкрикнула:
– Эй ты, директор! Дойдешь до Лядцев, не забудь про участок своей зазнобы!
Ничего удачнее, чтоб его уколоть, она, как видно, придумать не могла.
Василь даже не оглянулся.
Это окончательно вывело Настю из равновесия. Она поняла неловкость своего положения и, не зная, на ком сорвать злость, накинулась на Наташу.
– А ты чего стоишь? Чего ты стоишь, как пень среди поля? – Она чувствовала, что слова эти больше подходят к ней самой, и ещё сильнее разозлилась. – Чего ты таскаешься за мной хвостом? Иди с ними! Иди!
Наташа посмотрела на нее сначала с удивлением, потом неприязненно, мотнула головой и решительно сказала:
– Ну и пойду. – И засмеялась. – Командир без войска! Она ушла и работала вместе со всеми, стараясь только не встречаться взглядом с председателем.
А Настя кружным путем, по лугам, по глубокому снегу шла к деревне, кусала платок и плакала, как девочка, навзрыд.
Василь почти до самого вечера работал с молодежью. Направлял, показывал, где и как лучше ставить заграждения, чтобы больше снега осталось на поле, и сам носил ветви, жерди. Работали дружно, с подъемом. О том, что случилось, не поминали. Но председатель твердо решил серьезно поговорить обо всем на заседании правления, воспользоваться этим случаем, чтобы ещё раз ударить по нарушителям дисциплины.
