Текст книги "В добрый час"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
17
– Волнуешься?
– Волнуюсь, Алеся. Вот, – Маша прижала ладонь к сердцу, как бы пытаясь этим выразить силу своего волнения.
– Я понимаю. Как перед экзаменом. Я перед первым так же волновалась.
– Это куда более ответственный экзамен, сестра. Это экзамен на самое великое звание, какое только есть на земле.
«Экзамен»! Она не раз задумывалась над тем, чем для нее будет прием в партию. А вот Алеся подсказала ей это короткое и почти точное определение!
«Великий экзамен»!
А достаточно ли она к нему подготовлена? Имеет ли она право сдавать такой почетный экзамен? Заслужила ли она это звание?
«Член Всесоюзной Коммунистической партии (больше виков)».
«Нет, сначала кандидат, – подумала она. – Сначала проверка на работе, в жизни. С завтрашнего вечера начнется этот великий экзамен». Перед ней лежала книга Ленина «Что делать?». Уже много дней она читала эту книгу. На про-тяжении всей зимы она изучала историю партии с комсомольцами, руководила кружком. Её слушатели, в особенности девчата (парни вели себя более сдержанно), не раз восторга-лись её знаниями, и сама она тогда была уверена, что все знает и может ответить на любой вопрос по истории партии. Теперь же все стало иначе. Теперь ей казалось, что она ничего не знает. За это время она прочитала не все, что следовало…
Пока заканчивали сев, на чтение почти не оставалось вре-мени. А в этот последний вечер она ничего не запоминала из того, что читала. Другие мысли приходили в голову – о прочитанном раньше, и она напрягала память, чтобы вспомнить ту или иную дату, событие, ленинское высказывание. А то вдруг ей начинало казаться, что она забыла, каковы обязанности члена партии, и она, потихоньку от самой себя, заглядывала в устав.
Вокруг лампы летали мотыльки, бились о горячее стекло и тоже мешали, отвлекали внимание.
Вздыхала Алеся, сидя над задачами, – готовилась к письменному экзамену по алгебре.
Маша злилась. Чего ей вздыхать? Все равно, если сама не решит, так завтра спросит у Павла, да и на экзамене не постесняется заглянуть в чужую тетрадь. Беззаботный у сестры характер. Легко ей будет жить.
«Разве радость в том, чтоб легко жилось? – задумалась ока. – Моя жизнь была нелегкой. Да и Алесина тоже, зря я на нее поклеп возвожу… Сколько горя мы перенесли!.. До революции такие, как мы, стадовились нищими. А мы вот… Алеся кончит дреять классов, поедет в Москву… – Ей на какой-то миг стало даже завидно, но она с нежностью посмотрела на сестру, склонившуюся над тетрадью, и, как мать, подумала: – Красивая она у меня».
На улице пели девушки.
Маша плотнее закрыла окно, поправила занавеску, но песня все равно залетала в комнату:
По-осею огу-ро-очки
Ни-изко на-ад водо-ою…
– и мелодия её навязчиво звучала в мозгу, овладевала всем существом и возбуждала непреодолимое желание запеть самой. Алеся уже напевала без слов, тихо и нежно. Маша мысленно повторяла за ней:
Сама буду поливать
Частою слезою…
Слова эти заставили её опомниться: слишком уж не гармонировали они с её настроениями, с её мыслями..
– Алеся!
– Не буду, Машенька!
Маша полистала страницы, которые ещё надо было прочитать.
– Когда я это сделаю?
– А ты заставь себя не думать ни о чем другом, – посоветовала Алеся, как будто знала, что у нее на душе. – Чтоб не мешать тебе, я лягу спать.
Маша начала читать главу о дискуссии в партии, о новой экономической политике и новом поражении врагов партии – троцкистов. И вдруг ей показалось, что она читает это впервые, – перед ней разворачивалась страница великой победоносной борьбы партии за счастье простых людей, за её, Машино, счастье. С трибуны десятого, одиннадцатого съездов Ленин видел будущее великого народа, его всемирную победу.
Маша сосредоточилась и читала, не слыша, что делается вокруг.
…На дворе было уже совсем светло, а на столе все ещё горела лампа. Она потушила её, подошла к окну, растворила его и жадно вдохнула прохладный воздух.
Все произошло значительно проще, чем она себе представляла. Но в этой простоте, как она потом поняла, и было все величие и весь глубокий смысл приема в партию.
Игнат Андреевич спокойным, но не совсем обычным голо-сом прочитал её заявление и анкету.
– Вопросы? – коротко спросил Мятельский, председательствовавший на собрании.
– Расскажи биографию, – сказал Костя Радник, котон рого самого только недавно принимали в члены партии.
Маша встала. Но вместе с ней встал Михей Вячера.
– Не надо, Маша. Знаем мы всю твою биографию, на наших глазах выросла. – И, обращаясь ко всем, продол жал: – Вся её жизнь что на ладони у меня. Я на её родинах был. Мы с Павлом Кацубой дружили, вместе гражданскую войну прошли, вместе домой вернулись. Трое нас – Антон Лесковец, – Михей взглянул на Максима, – и мы. Первыми и колхозы организовывали: они с Лесковцом в Лядцах, а мы Фаддеем Романом здесь, у нас.
Вячера минуту помолчал, обвел всех взглядом, как бы прашивая: а то ли он говорит, что нужно? Но, увидев, что ушают его внимательно, тихо продолжал:
– Все помню… Помню, как мать её умерла… Пришли мы с кладбища, на поминки, как водится… Вытерла она слезы и… хозяйка в хате… Многие тогда… – Хотел было он ещё что-то вспомнить, но махнул рукой и начал о другом:-Или возьмем сорок первый год… Помню, сидим с Прокопом Прокоповичем, советуемся, кого нам связными назначить в деревнях, И её, Машу, Антон Лесковец первой назвал. А через какой-нибудь месяц она нам сведения принесла… Пришла босая, а ночью ударил мороз, снежком присыпало… Я ей утром по лагерю сапоги искал…
Маша как поднялась, так и стояла, прислонившись плечом к стене. Слушала и чувствовала, как все ровнее и ровнее бьется сердце.
– Одним словом, я с радостью дал ей рекомендацию и первый предлагаю – принять единогласно, – неожиданно закончил Михей.
Ладынин улыбнулся этому «принять единогласно», но больше никто, должно быть, не заметил обмолвки, так как никому, верно, и на ум не могло прийти, что можно не голосовать за её прием.
– Садись, Маша, Почему ты стоишь? – ласково сказал Ладынин.
Выступил Василь Лазовенка. Он говорил о её работе в колхозе в послевоенные годы и особенно этой весной.
Когда он кончил, инструктор райкома спросил:
– С Уставом партии ознакомились?
Она снова встала, как на экзамене, ответила коротко:
– Да, – но, подумав, поправилась – Изучила.
– Может, председатель хочет сказать? – кивнул Мятель-ский Максиму Лесковцу.
Максим поднялся, помолчал, прокашлялся, словно гото-вясь к длинной речи, а сказал всего три слова:
– Поддерживаю полностью. Достойна.
Маше даже немного обидно стало, что никто не спросил её, не задал ни одного вопроса по истории партии или по Уставу; хоть бы предложили рассказать об обязанностях члена партии.
Когда голосовали, она не поднимала глаз, ей казалось, что смотреть неловко: а вдруг кто-нибудь не захочет подать за нее голос?
– Принята единогласно! – объявил Мятельский, и Маша вздрогнула от неожиданных аплодисментов, и снова застучало у нее сердце, загорелись щеки. Она не знала, что надо делать в таких случаях, и ещё ниже опустила голову.
После приема в члены слушали Гольдина. Он говорил долго и хитро: больше о чужих сельпо, чем о своем, – чтобы доказать, что у него всче идет не хуже, чем у других. На деле неполадок в его работе, было немало. Поэтому и решил Ладынин послушать его на закрытом партийном собрании.
Никакие уловки Гольдина не помогли – пробрали его крепко. Обсуждение проходило весело: Вячера, Костя Рад-ник, Лазовенка и Лесковец рассказали немало интересных случаев. Гольдин вытирал пот, ерзал, записывал что-то в блок «нот и вдруг останавливал выступающего:
– Подожди! Совсем это не так. Что ты мне рассказываешь! Правду любить надо! – и серьезно дополнял сказан-ное такими деталями, которые вызывали общий смех. Только Ладынин хмурился: он видел в этом очередную хитрость Гольдина – шуточками отвести от себя критику.
Маше тоже очень хотелось сказать о работе сельпо и в особенности о лавке в Лядцах, но она не отважилась.
Сразу после окончания собрания Максим вышел, вскочил в седло и уехал, ничего не сказав Маше.
Мурашки в тот вечер на собрании не было. И Маша даже обрадовалась, что домой будет идти одна: ей хотелось после такого чрезвычайного события побыть наедине с собой, дать волю чувствам и мечтам. Её не пугало, что был уже час ночи. Чтобы никто не пригласил переночевать или не вызвался проводить, она, пока коммунисты, столпившись вокруг стола, решали с Ладыниным и Байковым разные текущие вопросы, незаметно вышла и почти бегом, через сад, направилась в сторону Лядцев.
18
Она выходила уже из сада, когда её догнал и заставил остановиться тихий голос:
– Маша!..
Она обернулась.
– Василь!
Он подошел и крепко пожал ей руку.
– Поздравляю, Маша. – От всего сердца. Знаешь, я-второй раз переживаю эту радость – когда меня самого принимали и вот сегодня… за тебя…
– Спасибо, Вася.
Странно, но у нее вдруг пропало желание быть одной. Напротив, теперь ей хотелось идти с ним вместе, рассказать ему о своих переживаниях, поделиться своим счастьем.
Она тихо засмеялась.
– Знаешь, я вышла, и мне показалось, что у меня выросли крылья, что я поднялась и полетела… Как ты меня только догнал?
Он ответил шуткой:
– Должно быть, ну меня тоже крылья выросли. Минуту шли молча, видно, каждый ждал, что заговорит другой.
– А ты это чудесно сказала – о крыльях. Вступая в партию, и в самом деле как будто получаешь крылья для орлиного полета. Скажи, ты думаешь о нашем завтрашнем дне?
– Думаю.
– Мы сегодня с Игнатом Андреевичем ходили и мечтали, какими станут наши края через несколько лет. Какие здесь будут урожаи!
Они вышли в поле. После обильных дождей, ливших с перерывами почти всю неделю, пошли в рост яровые, поднялась чуть ли не по плечо рожь. Высокими стенами сжимала она узкую дорогу. Днем прошел дождь, и земля под ногами была мягкая и влажная. Воздух был насыщен пьянящим ароматом ржаного поля. В небе заночевали низкие, мягкие, кое-где разорванные облака; сквозь просветы заглядывали на землю любопытные звезды. Ночь была безросная, тихая и тоже какая-то мягкая, как земля и небо.
– Ах, какое у вас жито, Василь! – Маша провела рукой по колосьям, и они чуть слышно зашелестели. – Любо поглядеть!
– Жито доброе. Но я показал бы тебе ещё лучшее. Приходи, много интересного увидишь.
– Насти боюсь, – засмеялась Маша. Он тоже рассмеялся.
– Для нее, кажется, кроме свеклы, ничего сейчас не существует… Страшно хочет стать героиней…
Маша вздохнула. Василь удивленно повернулся к ней, но, оглянувшись, понял, в чем дело. Они перешли межу, разделявшую земли их колхозов.
На земле «Партизана» тоже росла рожь, но даже ночью была заметна разница между этой рожью и той, мимо которой они только что прошли.
Василь после короткой паузы сказал: – Боюсь, что наше жито погонит в солому, а колос может быть никудышный.
Маша поняла, что он хочет как-нибудь утешить её, убедить, что у них в колхозе (это был участок не её бригады) рожь тоже неплохая. Конечно, значительно лучше, чем в прошлом году, – она сама это видела. Но ведь не такая, как в «Воле»!
Беседуя о видах на урожай, о делах в колхозах, они незаметно дошли до Лядцев и, не сговариваясь, повернули не к улице, а на стежку, которая вела задами, мимо огородов. Со стежки свернули на новую дорогу и опять вышли в поле, где на большой площади посеяна была картошка, а в низине – капуста. Они говорили о сенокосе, который вот-вот должен начаться, потом – о строительстве гидростанции, о Сокови тове, в тот день переехавшем в областной центр. Но ни слова не было сказано между ними об их чувствах и отношениях. Маша об этом и не думала. Она так свыклась с тем, что Василь – добрый друг, с которым всегда можно откровенно поговорить, поделиться мыслями, что эта ночная прогулка казалась ей вполне естественной.
Она заметила только, что Василь все время избегает го ворить о Максиме.
«Боится сделать мне больно, – подумала она. – Добрый мой друг, я уже ко всему привыкла, и у меня, кажется, все раны в душе уже зажили. Что бы ты о нем ни сказал – хо рошее или дурное, – ничто уже не тронет меня теперь».
Да, ни о чем не думала она до тех пор, пока не стала прощаться с Василем возле своего огорода.
Он первый показал ей на светлую полоску на востоке:
– Пора спать, Маша.
Тогда она вспомнила, что и прошлую ночь почти не спала.
– Пора.
– Доброй ночи, Маша.
– Доброго утра, Василь, – засмеялась она.
Он задержал её руку, сжал сильнее:
– Маша, встретимся завтра? – Завтра?
– Да. Давай тут же… Ладно?
– Ладно.
– До завтра, Маша, – он выпустил её руку и поспешно ушел.
Она стояла неподвижно и долго-долго глядела ему вслед, пока очертания его не растаяли в сумраке ночи. Глядела почти бездумно.
«Встретимся завтра… Здесь… Ладно? Ладно», – вспомнила его слова, свой неожиданный ответ, и вдруг молнией блеснула мысль – такая яркая, что она разом все осветила. Маша все поняла иа усмехаясь, подумала: «Пожалуй, пришел конец моей девичьей жизни». Но тут же испугалась этой мысли. Оглянулась: вдруг кто-нибудь подслушал? А в душе нее поднялась целая буря. Она сделала шаг и прижалась грудью к изгороди.
«Встретимся завтра… Ладно».
А имеет ли она право на эту встречу? Что скажут люди, Максим?.. Максим? А что он может сказать? Какое он имеет право что-нибудь сказать?
Она прислушалась, как будто хотела услышать некий тайный голос души. Но было тихо, как бывает только на рассвете. Нет, вот он, этот голос, «Он гордый, а я, по-вашему, не гордая? Нет, я тоже гордая». Так что же тогда было все эти шесть лет? Как назвать те её чувства? Неужто в самом деле ничего от них не осталось? Она снова прислушалась.
«Встретимся завтра…»
Вот что теперь осталось! И словами этими полно все её существо.
На мгновение ей показалось, что все это она видит во сне.
Нет, это не сон. Но какая удивительная ночь! Сколько событий произошло в её жизни за одни сутки!
А может быть, ничего ещё и не произошло? Может быть, ему просто хочется так вот, по-товарищески, поговорить? Нет, не просто поговорить ему хочется и не просто так он догнал её сегодня. Она хорошо помнит слова, сказанные им, когда они в гололедицу встретились в поле: «Все-таки я тебя любил… И чувство это старое. Я понял это ещё на фронте… Я вспоминал тебя, и мне становилось легче…» Но почему тогда слова эти не вызвали никакого отклика в её душе? Теперь они полны для нее радостного смысла. Ведь она, как и каждый, имеет право на счастье, самое простое и самое человеческое счастье. Так пусть же оно придет скорее!
Томительно долго тянулся этот день. Казалось, конца ему не будет. Маша за день переделала в три раза больше дела, чем обычно, и все равно ничего не помогало, ничто не сокращало его. Встречаясь с колхозниками, у которых, она знала, были часы, она спрашивала время. Раньше она почти никогда этого не делала. Поэтому заместитель председателя Бирила, к которому она, позабыв, обратилась с этим второй раз, пошутил:
– Вечера ждешь, Маша?
Она вспыхнула, как девочка, не знала, куда глаза девать, куда спрятаться! Хорошо, что они были одни. Старик, как бы читая её мысли, заметил:
– Ничего, ничего, Маша. В жизни (всяко бывает.
Она ужаснулась: неужели знает, неужто кто-нибудь видел их ночью? До самого вечера мучила её эта мысль. А когда стало смеркаться, Маша позабыла о ней и через огород шла смело, не оглядываясь. Встретившись с Василем, предложила пойти в поле.
Сколько они исходили за эту ночь! Обошли чуть не все поля обоих колхозов, все окрестные стежки-дорожки. Как подростки, стеснялись предложить друг другу посидеть и все ходили и ходили, не чувствуя усталости, не замечая, куда зашли, и, пожалуй, никто из них не мог бы толком рассказать, где они за ночь побывали. Они говорили не умолкая. Говорили обо всем: о колхозных делах, об агрономии, об урожае, о международных событиях, о книгах и людях, вспоминали минувшее, довоенное и военное, веселое и печальное, мечтали – о будущем, но не о своем – о будущем вообще, всех советских людей, обсуждали судьбы своих односельчан. Но избегали упоминать два имени – Максима и Насти.
Об этом Маша вспомнила только после того, как они простились на рассвете. Простились на том же месте. Василь так же задержал её руку в своей и так же, как в первый раз, спросил:
– Встретимся завтра, Маша? Она пошутила:
– Сегодня, Вася, Он засмеялся.
– Правда, сегодня…
Было воскресенье, срочной работы не предвиделось, и она решила выспаться за все три ночи. Несмотря на усталость, – Маша только сейчас её почувствовала, – она долго не могла заснуть. А когда наконец заснула, проспала почти до обеда.
Алеся, едва сестра проснулась, укоризненно покачала головой.
– Где ты была? Опять на собрании? Состарят они тебя, эти собрания. Ах, до чего я не люблю этих длинных заседаний!
Маша счастливо рассмеялась. Она вдруг почувствовала себя на несколько лет моложе. И утром, засыпая, и сейчас она думала о том, что встречи эти точно вторая молодость. Да и не было у нее тогда, много лет назад, таких встреч. С Максимом они обычно встречались на гулянье, танцевали, потом уходили. Уйти старались незаметно, тайком, но это не всегда удавалось. Их догоняли насмешки и шутки молодежи. Они шли на край деревни, садились где-нибудь на лавочке перед палисадником, в уголке у забора. Сидели, болтали о разных пустяках, редко – об учебе, чаще о хлопцах и девчатах—кто за кем «ухаживает». Иногда бывало так, что они не знали, О чем говорить, не находили слов, и тогда сидели молча, смотрели на звездьи, на луну, слушали, как поют девчата, бренчит вдали балалайка и тихо шумит верба или куст черемухи.
Правда, изредка Максим целовал её. Она застенчиво отворачивалась и тихо просила:
– Не надо, Максим.
А однажды любившая пошутить тетка Параска облила их через забор водой, крикнув:
– Не мешайте спать, ухажеры сопливые!
В другой раз мальчишки-подростки подслушали их любовный разговор и потом несколько дней не давали по улице, пройти.
Но их уже это не смущало, чувства их становились смелее, в последний год они не стеснялись уже показываться на людях вместе, уже и в клубе, когда смотрели спектакль или кинокартину, садились рядом. Но далеко гулять не ходили. Ни разу вот так не вышли и не блуждали до утра.
…Как давно это было!
Маша вздохнула.
И было ли то любовью? Не впервые ли пришла она сейчас?
19
В ту ночь они не пошли далеко: с каждой новой встречей они все меньше стремились уйти подальше от любопытного людского глаза.
Обогнув деревню, они вышли на строительную площадку. После посевной работы на гидростанции возобновились и теперь шли полным ходом.
На площадке приятно пахло нагретой за день сосной и свежевыкопанной землей.
Они сели на бревно, одиноко лежавшее над обрывом, В речке колыхались звезды, будто играли золотые рыбки, в колхозном саду заливался соловей.
Неожиданно Василь крепко обнял её.
– Вот так, Машенька.
Она вздрогнула, почувствовала, как испуганно забилось сердце, и, чтобы как-нибудь успокоиться, тихо предложила, не высвобождаясь из объятий:
– Пойдем, Вася.
Он сразу согласился, встал.
– Хорошо… Пойдем.
Они вышли на тропку, постояли на мосту, облокотись на перила. – Что-то не налаживался у них настоящий разговор, как в прошлые разы. Но Маша понимала, отчего это, и ждала.
Со стороны сосняка послышались молодые голоса, Василь и Маша спустились с плотины вниз, где над самой водой росли вербы, остановились в их тени. Звонкие молодые голоса приближались.
– Алеся! – узнал Василь.
И правда, Алеся и Павел шли из школы, из районного центра, после очередного экзамена, – …я тебя не понимаю и уверен—ты и сама себя не понимаешь. Начиталась романов и разыгрываешь чеховскую героиню, – голос у юноши был обиженный и растерянный.
Алеся засмеялась.
– В Москву! В Москву, Паша! – слова эти она произнесла с необычайным подъемом и без всякой театральности, естественно и просто. – А тебе перед экзаменом, уважаемый Архимед, следовало бы знать, что Антон Павлович никогда не писал романов.
Юноша не сдавался.
– В Москву! – передразнил он. – Много там таких, как ты. Провалишься – тогда запоешь…
Алеся остановилась, в голосе её послышались гневные нотки:
– Уходи! Не желаю я с тобой идти после этого!
– Алеся! – Голос юноши дрогнул, и это, должно быть, смягчило девушку, они двинулись дальше.
– Провалишься! А я твою противную математику и сдавать не буду. Я на литфак пойду.
– Как будто в Минском университете нет литфака.
– Дорогой мой Архимед! Пойми раз и навсегда…
Голоса отдалялись, и слов уже нельзя было разобрать.
Маша тихо и радостно рассмеялась и как-то совсем нечаянно, незаметно для себя прижалась щекой к плечу Василя.
Он порывисто обнял еег привлек к себе.
– В Москву! Сколько надежды на счастье в её словах!
– И уверенности… Машенька, милая! Василь крепко поцеловал её в губы. Маша подняла руки, обхватила его шею!
– Вася!
Они сидели на опушке березовой рощи. За спиной и вверху чуть слышно шелестели листвой молодые березки, а впереди – протяни руку и достанешь – стояла высокой, неподвижной стеной рожь. По небу медленно плыла неполная луна, изредка ныряя за облака и снова появляясь; она довольно и лукаво ухмылялась, как бы говоря: «Ну нет, от меня вы нигде не скроетесь». А в роще заливались соловьи. Недаром в деревне эта белая рощица в шутку называлась «соловьиной». Их тут был целый ансамбль, и они то слаженно, точно под палочку дирижера, выводили свои трели, то вдруг заливались поодиночке, соперничая, показывая свою ловкость, талант, удаль. Давно уже Маша так не слушала соловьиного пения – захваченная, завороженная, оглушенная этой простой, знакомой и в то же время чарующей музыкой.
Эта песня звучала гимном её любви, её счастью. Она наполняла её сердце, и оно, казалось, росло и росло в груди. Она боялась вздохнуть, пошевельнуться: голова Василя лежала у нее на коленях. Она знала, что он не спит, но глаза у него закрыты, он, должно быть, так же заворожен соловьиным пением и тем, чем полны их сердца.
При лунном свете она ясно видит его лицо. Как дорога ей каждая его черточка! Какие славные, умные морщинки у него на лбу! Вот она – настоящая любовь, могучее чувство, для которого нет преград, которое все побеждает на своем пути, даже смерть. Такого чувства она ещё не испытывала никогда… А что же было раньше?
Правда, что это бышо—все эти шесть лет?.. Но теперь уже все равно. Теперь уже ничто её не волнует и не смущает, даже то, что скажут женщины, которые так строго осуждали Максима. Да, наконец, что они могут сказать? Она нашла свое счастье… Нет, счастье нашло её…
«Мое счастье!» Она не удержалась—. наклонилась и поцеловала морщинки на лбу Василя, Он обнял её, прижался своей колючей щекой к её лицу.
– Маша! Завтра?
– Дай опомниться, Вася.
– Не дам. Завтра. Я слишком долго ждал этого дня
