Текст книги "В добрый час"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
20
Её тревога, её волнение были замечены женщинами, когда она раздавала наряды на работу. Веселые, шумные, они, как всегда, шутили, подсмеивались друг над дружкой, над нею, своим бригадиром, а больше всего – над мужчинами и молодыми парнями, которые держались особняком, «стреляли» друг у друга курево и делали вид, что не обращают никакого внимания на бабьи насмешки. У Маши пылали щеки и громко стучало сердце. Она забывала, что говорила минуту назад.
– Что-то наш бригадир не в себе, бабьи, – заметила одна из женщин.
Остальные переглянулись.
«Знают, конечно, – подумала Маша, – не может быть, чтобы за столько дней никто нас Не увидел. Но почему молчат?
Лучше бы уж смеялись, подшучивали – тогда ясно было бы, что думают».
– Ты нездорова, Машенька?
У Маши дрогнуло сердце… Никогда ещё она не лгала Сынклете Лукиничне, которая была ей, что родная мать.
– Голова болит.
– Так пошла бы полежала. Необязательно тебе все время бегать по полю. И так у нас в бригаде все идет как следует, да и в других, слава богу, налаживается.
Маша ушла домой. Ей хотелось только одного – чтобы Алеси уже не было, потому что, если начать переодеваться при сестре, не избежать объяснений.
На дверях висел замок.
Она быстро вошла в дом, старательно умылась, надела свое лучшее платье. Но тут же передумала, сняла его и надела, правда, хорошее, но такое, в котором её уже не раз видели в обычные рабочие дни.
Василь поджидал её возле колхозного сада. На нем был светлый костюм, совершенно новый – Маша его ещё ни разу не видела, – белоснежная рубашка и очень красивый светло-синий галстук. Он оделся будто на большой праздник, и весь светился, как это солнечное утро. Маше стало стыдно, что она надела не самое лучшее, что у нее есть. Но Василь не обратил внимания на её платье. Он крепко сжал обе её руки, потом, оглянувшись, поцеловал их.
– А я глаза проглядел. Даже начал бояться: а вдруг не придешь?
– Ну, что ты, Вася, – виновато улыбнулась она.
– Идем скорей, а то Байков может куда-нибудь сбежать, хотя я и просил его задержаться.
Рядом с ним, плечом к плечу, Маша пошла через сад. Она вдруг почувствовала, что мучительной тревоги, не дававшей ей покоя все утро, как не бывало. Ей стало весело.
Секретарь сельсовета Галя Бондарь, увидев их, разинула рот и от удивления не ответила, когда они с ней поздоровались. Маша засмеялась. Тогда и Галя захохотала.
– Если бы вы знали, что я о вас сейчас подумала, вы бы меня убили.
– На что нам тебя убивать, когда ты нам сейчас нужна, – ответил Василь. – Ты правильно подумала.
– Правильно? – У девушки округлились глаза и вытянулось лицо.
Василь громко постучал в дверь кабинета председателя.
– Входите! Чего там!..
Байков стоял посреди комнаты, с довольным видом потирая контуженную руку.
– Меня, старого воробья, не проведешь. Я взглянул в окно и все понял. С такими лицами приходят только раз в жизни и только в сельсовет. Ну-у, поздравляю и желаю вам такого счастья и такой жизни, каких вы сами себе желаете…
Он обнял Василя, поцеловал Машу и вдруг отвернулся, плечи его дрогнули.
Василь и Маша переглянулись. Они поняли. Дочь Сергея Ивановича, Валя, убитая фашистами, была сверстницей и подругой Маши.
Минуту стояла тишина.
Байков подошел к столу, обернулся.
– Простите старика. – И, пальцами вытерев глаза, крикнул: – Галя! Давай книгу! Я сам вас запишу. И на свадьбе у вас погуляю, как не гулял уже давно. Эх, и погуляю!..
Не было больше и тени стыда, не было волнений и той неловкости перед людьми, которые испытывала Маша все утро. Когда вышли из сельсовета, появилось новое чувство – легкая, приятная грусть, словно жаль было всего, что осталось где-то там, позади. Такое ощущение бывает, когда человек переступает какую-то межу и начинает новую жизнь. Маше даже показалось, что и вокруг все стало немножко иным, чем было несколько минут, назад.
– Теперь давай мать удивим, – сказал Василь, и Маша молча согласилась. Да иначе и нельзя было—:она это понимала. Теперь было бы уже смешно и нелепо прятаться от людей. Теперь ей и самой хотелось идти рядом с ним, идти, гордясь и им и собой. Пускай смотрят и радуются вместе с ними все, кто желает им счастья. Пускай злятся и осуждают те, кому это не нравится.
Они шли, разговаривая и смеясь. Но в конце сада Маша вдруг остановилась, как будто наткнувшись на какое-то препятствие.
– Вася! Ладынин!
К любой встрече отнеслась бы она сейчас: спокойно, даже, кажется, если б вдруг повстречался им Максим… Но Ладынин… А что, если секретарь осудит её в эту светлую незабываемую минуту? Он может сделать это не словами – одним взглядом.
Ладынин шел по дорожке мимо забора.
– Ну, так что, что Ладынин? – И, поняв её, Василь улыбнулся. – Он знает. Я ему сказал… Еще вчера…
Ладынин увидел их и остановился, поджидая.
Брови его сошлись в одну линию, проложив морщинки на лбу. Взгляд у него был суровый, и у Маши испуганно екнуло сердце. Но через мгновение она поняла, что Игнат Андреевич пытался скрыть улыбку. И не сумел. Она вдруг брызнула, добрая, ласковая, осветив его лицо. Он протянул Маше руку и сказал одно только слово, просто и душевно;
– Поздравляю.
А пожимая руку Василю, прибавил:
– От всего сердца.
Василь кивнул головой в сторону своего дома?
– Зайдемте, Игнат Андреевич?
– Нет, нет. Я знаю, когда надо зайти. Будь спокоен. Кроме того, мне надо ехать… Поджидаю Лесковца… Пожалуйста, – он почтительно уступил им дорогу, и они, отходя, чувствовали на себе его добрый взгляд, и сердца их все больше и больше наполнялись ощущением счастья.
Старая Катерина полола грядки и, как всегда, думала о сыне, вздыхала. Славный у нее сын, уважаемый на весь район. Но для полноты материнского счастья не хватало одного… Неужто и правда нет для него девчины? Нравится ему докторова дочка – сватался бы к ней, не тянул. Старуха была убеждена, что выйти замуж за такого человека, как её сын, величайшее счастье даже для первой красавицы. Правда, в глубине души она предпочла бы, чтоб сын женился на девушке попроще. Но ему разве укажешь? Да, наконец, Лида тоже неплохая девушка. Она и грядки полоть умеет не хуже деревенских, и корову подоит… А выйдет замуж – так, понятно, бросит с мальчишками на коньках кататься да в мяч играть…
– Мама, иди сюда.
Она выпрямилась и увидела сына: он стоял возле забора. Рядом с ним стояла Маша. Но, увидев её, Катерина ничего не заподозрила: мало ли теперь ходит людей, и старых и молодых, к её сыну, тем более что у него в хате колхозная канцелярия, И она спросила;
– А на что я тебе?
– Иди, иди скорей.
Она подошла.
– Мой, мама, руки и жарь яичницу – угощай невестку. Василь сказал это просто, с лукавой усмешкой, и мать сна чала подумала, что он шутит. Но, взглянув на Машу, увидев её смущенную улыбку и стыдливый румянец на щеках, ахнула, даже присела, не зная, что ей делать со своими испачканными влажной землей руками. Потом быстренько вытерла их о передник, кинулась к Маше, обняла.
– Машечка, родная моя! Недаром я тебя сегодня во сне видела, – и заплакала.
– Не надо, мама, – целуя её, сказала Маша дрогнувшим голосом.
«Мама!» – слово это затронуло в её душе самые нежные струны. Восемь лет ей некому было сказать это самое дорогое слово, и, только вспоминая мать, шептала она его, чаще всего в минуты отчаяния и горя. И вот она произнесла это слово в час радости, обращаясь к живому человеку. От этого ещё светлее стало её счастьем и она почувствовала, что щеки её мокры от слез.
Недолго Маша задержалась у свекрови – только позавтракала. Но этого какого-нибудь часа – не больше – было достаточно, чтобы новость молнией облетела и Добродеевку и Лядцы.
Женщины её бригады пололи лен у самых огородов, в стороне от дороги. Заметив Машу ещё возле сосняка, они все, как одна, оставили работу и, заслонившись ладонями от солнца, стали разглядывать её. Маша поняла, что они все знают, и двинулась к ним. Девчата кинулись ей навстречу. Подбежали, обхватили десятком пар рук» повисли на шее, по» том чуть ли не понесли.
– Поздравляем, Машенька!
– Не поздравлять, а бить надо! Подумать только, от подруг скрывалась!
– А я знала, – подала голос Дуня.
– Знала?
– Знала и молчала.
– Все равно не простим Маше!
– На кого ты нас покидаешь?
– Не пустим мы тебя в «Волю»!
– Не пустим, девочки!
– Пускай Василь к нам идет!
До этой минуты Маша ни разу не подумала, где, в самом деле, она должна будет жить, как будет с её бригадирством. И Василь ни словом об этом не обмолвился.
– Я никуда не уйду, девчата!
Но на её слова никто не обратил внимания. Только кто-то из женщин отозвался:
– Рассказывай! Знаем мы! На крыльях полетишь 1 Женщины вели себя более сдержанно – не обнимали, не целовали, даже особенно не поздравляли, но улыбались дружелюбно, ласково, довольно покачивая головой. Одобряли рассудительно, деловито.
– Молодчина, Маша! Василь—Золотой человек.
– За таким будешь жить, что на теплой печке.
– И на чужих баб он не заглядывается…
– Пускай теперь петух этот попляшет!
– Добрую ты ему дулю поднесла!
Слова эти неприятно задели Машу. Она оглянулась: и увидела Сынклету Лукиничну. Старуха стояла поодаль, в стороне ото всех. Глаза их встретились. Сынклета Лукинична глядела сурово, закусив губу, взгляд её, казалось Маше, говорил: «Не Максима, а меня обидела ты на всю жизнь».
Словно тень легла на светлую Машину радость, тревожно, застучало сердце. Было жалко эту душевную женщину. Захотелось подойти к ней, сказать что-нибудь такое хорошее, ласковое, чтобы от обиды ничего не осталось, чтобы снова возвратились теплые, дружеские их отношения, как было в прежние времена. Но Сынклета Лукинична, как будто разгадав её намерение, вдруг повернулась и пошла в сторону деревни, сгорбившаяся, одинокая.
Женщины увидели это и сразу притихли, им стало стыдно собственной несдержанности.
Кто-то вздохнул:
– Жалко тетку Сылю.
Ганна Акулич по простоте душевной прибавила:
– Она тебя, Маша, за невестку уже считала. Маша разозлилась: зачем они по-бабьи суются в чужие дела? Но сдержала свой гнев, наклонилась и начала полоть. Женщины тоже молча принялись за работу.
Забавно и шумно реагировала Алеся. Вернувшись из школы и узнав, что сестра вышла замуж, она побежала и разыскала её на лугу. Издалека уже закричала:
– Ну что ты наделала? Маша даже испугалась.
– А что?
– Не могла пять дней подождать!
– Зачем? – удивилась Маша.
– Пока я сдам последний экзамен. А теперь я провалю.
– Почему?
– О тебе думать буду. Маша подошла и обняла её.
– Как раз теперь тебе обо мне думать и не надо.
Много было в тот день в Лядцах разговоров об этом неожиданном замужестве. Говорили при Маше и без нее. Один только человек молчал – Петя. Он не пришел обедать, а явившись вечером, не сказал ни слова. Ходил молчаливый, сердитый, все переворачивая на своем пути, разбил тарелку. Напрасно Алеся пыталась вызвать его на разговор, на спор, на перебранку. Парень как воды в рот набрал.
Маша понимала чувства брата и жалела его.
21
Двести граммов водки, которые Максим выпил в районной чайной, не подняли его настроения. На душе было очень неспокойно. Это была не обида, не злость, а какое-то мучительное и тяжелое чувство. Пускай бы его ругали, пускай бы, наконец, дали взыскание – было бы, кажется, легче, потому что он был к этому готов, как только узнал, что его будут слушать на бюро райкома. Он ждал самой суровой «разносной» критики. Критика была, но какая-то странная. Два часа члены бюро говорили о его ошибках, говорили спокойно, обдуманно, как бы убеждая, и каждый из них, затрагивая тот или иной вопрос, непременно сравнивал «Партизана» с «Волей», руководство Лесковца с работой Лазовенки. Для Максима это было всего тяжелее, так как все, что они говорили, было суровой правдой, коловшей глаза. И ещё более неловко и тяжело было оттого, что на заседании присутствовал секретарь обкома Павел Степанович, который до войны был секретарем их райкома и много лет работал вместе с отцом, дружил, с ним. Он тоже выступил и начал свое выступление с воспоминаний об Антоне Лесковце, о его работе на посту председателя, его героической смерти.
– …Признаюсь, товарищи, что я прямо обрадовался, когда мне сказали, что председателем «Партизана» выбран сын Антона Лесковца. Таков закон нашей жизни. Дети становятся на место отцов и достойно продолжают их дело. А потому мне сегодня больно и обидно слышать все то, что здесь говорили о товарище Лесковце. Больно, Максим Антонович!
Максим не поднимал глаз, но чувствовал на себе укоризненный и испытующий взгляд секретаря обкома.
«Сейчас получу сполна», – подумал он. Но секретарь обкома неожиданно закончил свое выступление тем, что пообещал помочь колхозу достать автомашину. Это ещё больше запутало и усложнило то новое чувство, которое появилось у Максима после выступлений членов бюро.
Усталый, мрачный, разбитый душевно, возвращался он поздно вечером домой. Вдобавок у него разболелась голова, должно быть оттого, что почти ничем не закусил, когда выпил.
Сдав конюху лошадь, он прямо огородами, чтоб ни с кем не встречаться, направился домой. Во дворе остановился удивлённый. В доме было очень светло и топилась печь: отблески пламени играли на оконных стеклах; Но он не стал задумываться о причинах. Торопливо открыл дверь и удивился ещё больше. У печи, со сковородником в руках, стояла высокая красивая женщина.
Максим растерялся. Она приветливо улыбнулась, тихо спросила:
– Максим? – и, не ожидая ответа, повернулась и крикнула – Леша! Встречай!
Максим, забыв обо всем, не поздоровавшись с женщиной, стремительно бросился в комнату.
Брат! Алексей! Семь лет не виделись!
От кровати обернулся низкий коренастый человек с бритой загорелой головой, в расстегнутой шелковой рубашке, широко раскинул руки.
– Максим! Меньшой чертушка!
Они крепко обнялись, закружив друг друга по комнате. Потом Алексей оттолкнул Максима, сам сделал шаг назад.
– Погоди! Дай посмотреть, каким ты стал! Ну-у, брат! Дуб! Женя, Женя! Иди знакомиться!
Из-под одеяла на кровати вылез мальчуган лет полутора, протянул ручки, закричал:
– Мама! Папа! На! На! На!..
– И ты хочешь знакомиться? Давай, давай, – отец подхватил малыша на руки.
Пожимая руку жене брата, Максим быстрым мужским взглядом окинул всю её ладную фигуру. Не без зависти подумал: «Красивую женку отхватил, дьявол куцый».
Женя, как бы прочитав его мысли, шутливо сказала: – Я думала, вы такой же коротышка, как мой муж, а вы вон какой…
– Теперь племянника на, целуй, – Алексей передал сына Максиму. – Игорь Алексеевич Лесковец. Прошу любить и так далее…
Мальчик обхватил Максима за шею, по-детски смешно чмокнул в висок. Малышу не хотелось ложиться спать, и он был рад, что отец взял его из постели и отдал дядьке, у которого, по всему видно, нет никакого намерения заставлять его спать.
– Простите. У меня блин в печке. Женя вернулась на кухню.
Братья остались одни, если не считать Игоря, который чувствовал себя на руках у дяди совсем как дома: бесцеремонно забрался в карман гимнастерки, достал авторучку, вытащил многочисленные квитанции и записки и побросал их на пол. Максим, который, вероятно, первый раз в жизни держал такого малыша, чувствовал себя значительно хуже, не зная, как с ним обращаться. Попытка отца забрать мальчика от Максима встретила решительный отпор.
– Пусти его. Пускай бежит к матери, Разбойник этакий, В дядьку, должно, пошел.
Женя позвала мальчика, и он мигом забыл о Максимовых карманах, соскользнул на пол и затопал к матери.
Братья ещё раз оглядели друг друга.
Потом Алексей сел за стол; оперся о него грудью, потер ладонями лоснящуюся голову. Взгляд его изменился – стал как-то холоднее, с лица сошла улыбка.
– Значит, слушали на бюро?
Максим сразу насторожился, поняв, что брату о многом уже рассказали. – Да, слушали»
– Ну и что?
– Известно что. Пропесочили как следует. Алексей крутнул головой.
– Пропесочили… Значит, было за что.
– В нашем деле всегда будет за что… Это не то, что у вас…
– Вот как! – удивился Алексей и, поднявшись, прошелся по комнате, широко, по-моряцки, расставляя ноги. Остановился перед Максимом, резко спросил: – Взыскание дали?
– Нет. Ограничились проборкой. – Максим чувствовал, что начинает злиться, и старался говорить как можно спокойнее, мягче, свести этот, неуместный в такое время, как ему казалось, разговор к шутке.
– Зря. Стоило дать за все то, что мне тут о тебе порассказали.
– Кто?
– Кто – неважно. А что – ты сам знаешь, – Алексеи опять прошелся.
Максим подумал уже довольно неприязненно, с раздражением: «Тоже в духовные наставники лезет. Без тебя мало советчиков… Хоть бы такт имел. В первую же минуту с выговором…»
Алексей вздохнул.
– Та-ак одним словом, ерунда получается, дорогой брат… Тебя народ выбрал… И выбрал не потому – пойми это! – что ты, как говорится, звезды с неба хватаешь… Нет! Выбрали в надежде, что сын будет достоин отца…
Максим побледнел.
– И так же твердо, так же разумно будет вести колхоз к богатой, к счастливой жизни…
– И веду!
– Да нет! Выходит, что плохо ведешь… Не оправдываешь доверия народа.
Максим побледнел ещё больше, дрожащими пальцами начал застегивать карман гимнастерки, расстегнутый Игорем.
– Тебе просто наклеветали. Я за полгода сделал для колхоза больше, чем до меня было сделано за четыре года… Я… Я не знаю колхозника, который был бы мной недоволен…
– И ты считаешь заслугой, что тобой доволен Шаройка? Однако и самомнение у тебя! Ух ты! Все сделано тобой? Без народа, без помощи государства, партии? Ерунда! Детские рассуждения… Тобой пока что ни черта не сделано! И ты это должен понять…
– Ох-хо-хо, ничего-то он не понимает, – послышалось за спиной. – Он собственное счастье проворонил.
На пороге стояла мать и очень неласково смотрела на младшего сына. Максима поразил её суровый и осуждающий взгляд.
– Какое там счастье! – отмахнулся он от матери.
– Как это какое? – рассердилась мать. – Машу!
– При чем тут Маша? – удивился Максим.
– Ох, да он ничего не знает! – всплеснула руками мать и с возмущением крикнула: —Что ты вытаращил на меня глаза? Маша вышла замуж! Вот при чем…
Максим даже отшатнулся.
– Маша? Замуж?
– Да! Маша. Замуж, – коротко и сердито ответила мать. Он сделал шаг назад.
– За кого?
– За Василя Лазовенку.
Он сел на скамью, но тут же встал, Алексей исподтишка, с иронической усмешкой наблюдал за ним.
– За Лазовенку? – и снова сел.
Сынклета Лукинична отвернулась, ласково заговорила с невесткой, с внуком. Мальчик звонко засмеялся. Алексей прошелся к двери, заглянул на кухню, что-то сказал. Все это доходило до сознания Максима как сквозь туман, неясно, точно издалека. В голове с бешеной быстротой вертелись слова: «Маша вышла замуж. За Лазовенку. Маша вышла…» Какой-то момент у него было такое ощущение, что слова эти в самом деле вертятся перед глазами, что можно их схватить, остановить… От этого усиливалась головная боль, как будто это они, слова эти, стучали в виски. Алексей повернул от двери, подошел к стене, на которой висели фотографии, долго смотрел на портрет отца, тихо проговорил:
– Да-а, Максим, не так должны мы чтить память Антона Лесковца.
Очень тихо сказал, но слова эти больней всего задели Максима. Он вскочил, сжав кулаки, сделал шаг к брату, заскрипел зубами:
– Ты-ы… Чего ты мне душу переворачиваешь? Хватит с меня бюро! Эх-х, вы-ы! – и, повернувшись, стремительно выбежал из хаты, чуть не сбив с ног малыша.
Уже во дворе, пробегая мимо окон, услышал сердитый голос жены брата:
– Алеша! Что это?.. Сейчас же верни и помиритесь.
– Ничего, пускай проветрится. Ему полезно. От него как от винной бочки…
Последние слова брата ещё сильней обожгли сердце, оскорбили. Максим хлопнул калиткой. Наискось перебежал улицу и только на той стороне опомнился, встретив какую-то женщину, которая с ним поздоровалась. Он умерил шаг, оглянулся по сторонам, назад – не видит ли его кто-нибудь? Возможно, совершенно случайно взгляд его упал на хату Кацубов – он был как раз против нее. То, что он увидел, заставило его остановиться в тени рябины.
Окно, выходившее на улицу, было открыто, и он сквозь занавеску увидел Лазовенку. Тот стоял посреди комнаты, размахивая руками, что-то рассказывал, и, должно быть, веселое, так как Алеся звонко хохотала.
У Максима потемнело в глазах и перехватило дыхание. Волна злобы к Василю захлестнула все его существо, поглотила все другие чувства. Тяжело дыша, он прислонился к забору.
«И чего она хохочет, кукла чертова? Отчего ей так весело? Маша вышла замуж», – он горько усмехнулся. Злоба постепенно начала стихать, уступая место иронии над собой.
«Это позор!..»
И ему стало жалко себя, так жалко, что впервые за много лет соленый комок подкатил к горлу. Он сорвался с места и почти побежал по затененной стороне улицы, мимо хат.
Почему? Почему ему так не везет в жизни? Почему все: люди, дела – оборачивается против него?
Неужели он меньше, чем другие, чем Лазовенка, хочет, чтоб колхоз стал богатым, крепким, чтобы счастливей жилив нем люди? Какие розовые мечты носились перед ним, когда его выбрали председателем и он решил взяться за эту работу! Решил потому, что хотел доказать, что и он не хуже Лазовенки, что и он может в своем колхозе добиться того, чего добился Лазовенка в «Воле». Он был уверен, что стоит ему только стать председателем, как сразу же колхоз не только догонит, но, может, даже и перегонит «Волю». С этой верой он взялся за работу. И разве он щадил себя все это время? Он сам валил деревья в лесу, сам проложил первую борозду, когда начался сев… Он позже всех ложился и раньше вставал, не успевал вовремя пообедать, забывал про свою личную жизнь… Так почему же нет их, этих результатов, таких явственных в «Воле»? Почему все пошло не так, как он думал? Что мешало ему?
Он давно уже оставил позади деревню, вышел в поле; широко шагал, размахивая руками разговаривая сам с собой; вслух.
…И правда, почему все оборачивается против него?
Он хотел быть хорош для колхозников, хотел, чтобы на него не обижались, и потому не спешил перемерять усадьбы, считал мелочью, что человек посеет каких-нибудь там пять соток лишних; народ после войны живет пока бедно, трудов день ещё не очень-то важный. А вышло наоборот: сами колхозники возмутились против незаконного захвата Шаройкой общественной земли.
«В деле руководства мелочей не бывает», – сказал сегодня кто-то на бюро. Он пытался вспомнить, кто это сказал и в какой связи. Но набегали новые мысли» новые вопросы.
Маша…
Он даже остановился на мгновение и вытер ладонью пот со лба. Неужели и это он считает мелочью?
Мысль эта испугала его. Нет! Нет! Он все время её любил. Но и в самом деле получается так, что он считал мелочью разлад, который был между ними. Он думал, что когда он найдет это нужным, когда у него будет время (в самом деле, не мог же он жениться, когда срывалась лесовывозка или весенний сев!), достаточно ему сказать Маше слово, и ока пойдет за ним хоть на край света… Нет, он такие думал, прямо вот так… Но это вытекает, сейчас ему ясно, из всего его поведения. Он так не думал, однако временами заглядывался на других девчат… Лида Ладынина… Официантка из районной чайной… Да и на Полину Шаройку не раз посматривал. Он оглянулся назад… Шаройка!. А не его ли это штуки! Припомнились слова матери: «Он тебя на дочке своей женить хочет. Так пусть и не думает! На порог не пущу!» Он тогда посмеялся. Но теперь… Вся эта Шаройкина свора и правда могла невесть чего наговорить Маше о его посещениях дома Амельки!
Нет, глупости! Не в Шаройке дело, хотя наговорить, безусловно, могли…
Лазовенка! Опять Лазовенка!.. Еще раз он победил… Он тоже любил Машу. Не случайно его мать сватала её сразу же, как сын вернулся из армии. Он, Максим, знал это и не обратил внимания, потому что мерял по себе… Он до сегодняшнего дня не знал цены и силы настоящего чувства. Только сейчас понял он эту силу. Лазовенка!.. У-у!
Ему хотелось выругать Василя самыми грубыми словами, распалить в сердце гнев и ненависть к нему. Но случилось что-то странное. Он вдруг почувствовал, что нет в нем ни гнева, ни ненависти и слова его звучат как-то вяло, беззлобно и даже с оттенком уважения.
Максим остановился и растерянно оглянулся. Страшный и мучительный водоворот нестройных мыслей, который выгнал его из дому, из деревни, заставил забыть все на свете, внезапно утих. Наступило полное отрезвление, Не стучала больше в висках кровь, не шумело в голове. Он вспомнил брата, его милую жену, их сына, и ему стало стыдно своего поведения, своей грубости. Но он оправдывая себя: «Сам виноват, черт куцый! Сразу начал мораль читать, как будто без тебя некому это делать. Если ты такой умный, так должен был бы понимать, что у человека в такую минуту на душе. Эх, Маша! – болезненно сжалось сердце. – Видно, не сильно ты меня любила… Но я докажу тебе что не такой уж никчемный человек Максим Лесковец. Докажу!»
