Текст книги "Ярмо Господне (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)

Осел трется обо осла, не так ли, Петр Леонидыч?

Петр Гаротник приятно поразил собеседников путем воспроизведения латинского варианта средневековой поговорки школяров-вагантов:

– Asinus asinum fricat… Мой сержант-инструктор в Иностранном легионе это постоянно повторял и распространялся о сексуальных фрикциях с оружием и боевой техникой.

– Без фрикционов танк не поедет, – этимологически согласился с сержантской мудростью Филипп…

За чаем и кофе Павел Семенович не забыл об эпохе западноевропейского Ренессанса и немало развлек общество забавными цитатами из натуралистического эссе Мишеля Монтеня под невинным названием «О стихах Вергилия». Хотя подытожил он возрожденческую карнавальную эссеистику вполне философски:

– Тем бесчинным векам, друзья мои, мы все-таки обязаны распространением книгопечатания, поныне помогающего тиражированию как истинной мудрости человеческой, так и глупостей рода людского в идолах заблуждений умов мелких и неглубоких. О них нам поведал сэр Фрэнсис Бэкон, первый, кто в начале XVII века подверг нелицеприятной критике спекуляции гуманистов-возрожденцев о природе и человеке.

На этом тема средневекового гуманизма вовсе не оказалась исчерпанной, потому как ее подхватила Вероника Триконич:

– Вот о чем шевалье де Монтень не мог написать, ни в пенис, ни к вульве… Так это о нижнем белье и носовых платках, потому что в его время псевдо-Возрождения их отвергли, как ненужные предметы мужского и женского туалета.

Носы гуманисты вытирали кружевными жабо или рукавами, за столом утирались обеденными салфетками. Их они не возродили, не изобрели, но переняли от византийских беженцев после захвата турками-османами Константинополя.

Из той же Византии в XIII веке крестоносцы-латиняне заимствовали новшества в обработке шерсти. С развитием ткацкого производства в том же XIII веке были изобретены шерстяные колготки, поначалу ставшие поддоспешным рыцарским одеянием. В XIV веке колготки стали модной мужской одеждой, наряду с остроносыми гнутыми туфлями на высоких каблуках.

Тогда модники Западной Европы и пренебрегли античного образца нижним бельем в виде набедренной повязки, в несколько слоев обматывавшей пах. Надо полагать, ради вящей выразительности рельефного мужества под короткой юбочкой колета, а также для удобства исправления малой или большой физиологической нужды.

Традиционно женскую моду диктуют мужчины. Поэтому дамы под ворохом развесистых нижних юбок тоже отреклись от набедренных повязок.

Заодно средневековые женщины избавились от ленты, подвязывавшей и приподнимавшей грудь, как было в заводе у древнеримских матрон. Зачем это излишество, если бюст можно повыше вздернуть и плотно уложить в облегающем корсаже?

В четырнадцатом-пятнадцатом столетиях мужчины, как ни странно, пошли вслед за женщинами и начали укладывать свои причиндалы во внешний гульфик-капитий. При этом, согласимся с шевалье де Монтенем, сильная половина европейского человечества с помощью портновских ухищрений зачастую много чего выдавала за действительное, столь желаемое прекрасным полом.

В пышные юбки-штаны, одеваемые на колготки, мужчины периода псевдо-Возрождения облачились ближе к концу XVI века с началом эры западноевропейского барокко, следуя чопорной испанской моде. Тогда же появились раздутые мужские брюки-буфф с короткими чулками.

Возрождение мужского и женского нижнего белья, какими стали кальсоны и панталоны, состоялось к середине семнадцатого столетия. Оно совпало с постепенной ликвидацией на стенах домов в итальянских и французских городах художественно исполненных каменных уличных писсуаров, куда в карнавальную эпоху псевдо-Возрождения публично без каких-либо стеснений стоймя облегчались мужчины и женщины всех сословий.

Чтоб вы знали, мои дорогие дамы и господа хорошие, до повторного изобретения сибаритского стульчака-унитаза в XVIII веке, женщины в Европе справляли малую нужду в основном стоя на улице или над горшком. В средневековье присаживаться пописать на корточки считалось неприличным сарацинским обычаем, проистекающим-де от варварского обрезания крайней плоти у мужчин и уродования детородных ворот у женщин…

Ubi penis, ibi vulva, для лиц обоих полов, мои дорогие. Что в лобок, что по лбу, без стихов Вергилия Марона Публия…

По завершении приема гостей дама Анастасия обратилась к рыцарю Филиппу с деловым предложением, вовсе не ставшим для него неожиданным:

– Фил, давай я завтра или послезавтра ритуально дефлорирую Вику Ристальскую. Обещаю срезать ей гимен чистенько-чистенько.

Могу одолжить у Ники ее стилет Матарон. Или пройтись моим скальпелем Солнцеворота Мниха Феодора.

– Потом, Настена. Лучше бы никогда, пускай без средневековья нам никак не обойтись…

В акции у Дома масонов будете строго следовать моим синтагмам тетраевангелического ритуала, кавалерственная дама Анастасия.

– Да, рыцарь…

– 4-

В понедельник после полудня рыцарь-инквизитор Филипп провел рекогносцировку в местоположении Дома масонов, как бы досконально он его ни знал в сверхрациональной топологии. «Ибо не повредит, патер ностер…»

Настю, не обращая никакого внимания на ее кислое неудовольствие, он до второй половины восточно-европейского дня отослал в Филадельфию поздним воскресным вечером. «В арматорской просьбе прецептора Патрика отказывать ни к чему…»

Прасковья же отбыла до вторника в калмыцкие степи по срочной орденской надобности. «Служба есть служба…»

Возвращаясь из педуниверситета, Филипп припарковался на хорошо знакомой ему платной автостоянке почти у набережной реки Слочь. «Когда-то Настена здесь мне вослед романтически вздыхала…»

В Доме масонов, пусть он и был выстроен в некоем эклектичном смешении барочной белокирпичной архитектуры и железобетонного конструктивизма, в нашей первой четверти XXI века христианской эры какие-либо вольные каменщики не обитали, тайных собраний там не устраивали и мистических бесед в нем не вели. Просто к этому офисному комплексу, чей долгострой начался еще при развитом недостроенном коммунизме на пустыре между бывшим ипподромом и стадионом «Магнето», в народе прочно прицепилось масонское обозначение.

До 2-й мировой в Дожинске на самом деле существовал таинственный особняк, где, сообразно устному городскому преданию, еще до 1-й мировой заседали губернские белоросские масоны. Стоял он, безусловно, в другом месте и был капитально покорежен советской бомбардировочной авиацией в июне 1944 года. После той приснопамятной и пресловутой войны дореволюционную постройку не восстанавливали, ее руины снесли без остатка. Тем не менее эзотерическая память о ней уцелела.«…Иррационально и рационально в архитектурных аналогиях от барокко и классицизма. Потому из новодельной масонской башни с бельведером без парадоксов далече видать и Москву, и Киев, и фондовые биржи в Нью-Йорке и Токио…»

В старорежимные советские времена в новом Доме масонов планировали разместить республиканский Дом политического просвещения. «Теперь тутока в бизнес-центре никого не просвещают…»

Скорее напротив, как фотобумагу здесь нынче бережно содержат в малопроницаемой тьме грязноватые финансово-коммерческие тайны многоразличные офисы государственных и полугосударственных предприятий. Иногда даже чисто частный бизнес тут как тут предприимчиво отмывает казенные кредиты и льготы, законно или подзаконно пополняя личные карманы чиновников снизу доверху, вплоть до красноватого президентского верховенства.

«…Властям преходящим так положено самим для себя писать выгодные им законы. Ибо всякое государство есть частная предпринимательская собственность бюрократа – сиречь разбой и лихоимство…»

Филипп положительно задержался у невидимой прохожим массивной двери из мореного дуба в глухом простенке в торце здания, проникновенно изучая обстановку не от мира сего… Глянул на вороненый стальной череп наверху, прикоснулся к накладным металлическим профилям вола и льва, слева и справа. Проницательно вгляделся в орлиный барельеф внизу:

«Пожалуй, мало что изменилось с тех пор, как мы открывали этот мой персональный транспортный узел-октагон. Во имя вящей славы Господней. Ad majorem Dei gloriam, Pater noster… Но завтра нам нужен не ключ, а дверной молоток… Три гулких раскатистых удара в одну дверь несотворенна, неизречена…»

От офисного Дома масонов Филипп Ирнеев поехал не к себе домой, но пожаловал к званому обеду у Анфисы Столешниковой и Павла Булавина.

«Вероника и Руперт, должно быть, уже комильфо встретили и сопроводили Настю от группового транспортала под Круглой площадью…

Пал Семеныч, оптически занявшись инвестиционным бизнесом, сменил жилье, наконец, перебрался из отвратной трехкомнатной хрущевки в элитные апартаменты. Признаем: пентхауз у него нонче знатный в новом 12-этажном домике на набережной.

Когда-то он в нем мне квартирку через лотерейный билетик презентовал. Оптически и аноптически, патер ностер…»

– …Я вам неизреченно признателен, мой друг. Седьмой круг посвящения дамы Анфисы суть в многом ваша заслуга и ваше усердие, рыцарь-зелот Филипп.

Не хотите ли сигару, Филипп Олегыч? Уж будьте столь любезны составить мне табачную компанию…

Павел Семеныч уединился с Филиппом в кабинете для доверительной беседы, на время оставив некурящее общество в гостиной.

– …Для неофита, рыцарь Филипп, самое необходимое состоит в том, чтобы не дать себе обмирщиться в простоте и в пустоте душевной. Не растрачивать всуе и вотще дарования духовные на мирскую обыденную ежеденность, – произнес по окончании теургической цезуры прецептор Павел.

– Модус оператум рыцаря-зелота намного сложнее. Здесь и стремление посильно избежать суетного злоупотребления Дарами Святого Духа, и милосердное благоволение к людям от мира сего.

В то же время рыцари-адепты всеми душевными силами стремятся не разорвать непоправимо собственные связи с бренным и тленым миром, каким бы он ни был сущим во гробех и вселенской погибельной энтропии.

Вы, друг мой, в сущности уже становитесь адептом Благодати Господней. Дело за малым, хотя я не отрицаю важности ритуала высочайшего теургического посвящения.

Однако ж еще раз покорнейше прошу вас не торопиться. Повремените благоразумно… Сие не станет для вас слабодушным отказом от требований Орденского Предопределения или же пренебрежением рыцарским служением.

Вчуже, но вовлечено мне с моей пусть и невеликой колокольни, но виднее, что вам еще не время подвергнуться испытанию гексагональным ритуалом коллегиальной апроприации адептов.

Со своей стороны хотелось бы вас тако же предостеречь доброжелательно не увлекаться без меры сложными ритуалами, профессируемыми рыцарями-адептами. Ибо видимое их следствие иной раз бывает причиной незримых последствий.

Я не склонен утверждать, словно бы, вам, иже сверчку из малодушной простонародной поговорки, не должно знать-ведать более и далее печного шестка. Но о воздаянии, коего причины и следствия в руце Божией, нам с вами, рыцарь Филипп, забывать не след.

Опричь того, меня беспокоит ваш завтрашний тетраевангелический ритуал…

Боже меня упаси, брат Филипп, я никоим образом и подобием не посягаю на ваши прерогативы. Все ж таки меня гложет червь сомнения… Выдержит ли барышня Виктория то тяжелейшее бремя, каковое вы твердо намерены на нее возложить?

Воистину Ярмо Господне есть. Коли, обладая многими достоинствами и возможностями кавалерственной дамы, знать, что обрести таковой статус ей не суждено ни присно, ни во веки веков.

– Физической силы и твердости характера ей достанет, брат Павел. Однако ж, насколько она окажется истинно сильна духом, нам не ведомо. Ибо всякое творение пребывает в расположении Господнем.

– Либо дело тут в неизреченном пророчестве, Филипп Олегыч?

– Возможно и такое суждение, Пал Семеныч.

– Да свершится оно по истинной мудрости!

Кстати, друг мой, у Анфис Сергевны предуготовлен для вас нарочитый и благочестивый подарок. Некогда его идеей ее воистину пророчески осенило в убежище.

Воротимся же к нашему почтенному обществу, кое мы покинули под столь неблаговидным предлогом как табакокурение. Бог мой, до чего же неистребим сей многовековой порок!

Филипп в основном представлял, какое иконописное дарение ему предстоит с благоговением принять. Но свершившееся будущее в прошлом творчески, неисповедимо превзошло его схематичное предзнание в продолжающемся настоящем.

Анфиса пригласила гостей в уютную студию с лоджией-эркером, выходящей на северную сторону, как полагается у профессионалов, работающими с цветом и красками. На глаз художника прикинув освещенность, слегка раздвинула плотного переплетения тюлевые шторы, затемнила поляризационные стекла в двух пирамидальных потолочных окнах. Только затем порывно сдернула серебристую ткань с небольшого размера иконописного лика, размещенного на столе…

Старорусский канон дама-неофит Анфиса соблюла безукоризненно, но даже вполне компетентных и православных ценителей, как будто беззвучным громом поразил тяжелый неотступный всепроницающий взор Спаса Гневного. Мгновенно воцарилась благоговейная тишина, где каждый волей-неволей перебирал в памяти все грехи свои и неизбежные, неизбывные мелкие прегрешения.

«Господи, помилуй мя, грешного! Твоя, Твоих Тебе приносящих… Не мир Ты нам принес, но меч, разящий скверну бездуховную…»

Избавившись от первого мирского впечатления, инквизитор Филипп отступил вправо, потом взглянул слева на икону, все это время не отводившей от него темно-фиолетовых, еле заметно мерцающих глаз Спасителя.

«Гляди справа и увидишь мудрое наставление в очах рыцаря-зелота Павла. Слева узри печальную мудрость рыцаря-адепта Патрика. В центре – лицом к лицу гнев Господень в зеницах веселой ярости рыцаря-зелота Филиппа…»

Какого-либо кощунственного портретного сходства Сына человеческого с чертами лиц всех трех рыцарей инквизитор Филипп не выявил, тем не менее, сокровенное выражение их глаз богомаз Анфиса передала верно.

«Прости ее, Господи, пусть она ведает, что творит, истинно соблюдая имя Твое молитвами святыми…»

Рыцарь Филипп вышел из ипостаси инквизитора и в куртуазных выражениях, в самых наилучших образцах орденского красноречия рассыпался в благодарностях по адресу кавалерственной дамы Анфисы. При этом он не преминул своемысленно подметить:

«М-да… Дарение достойно любых восхвалений. Икона восстала истинно чудотворной еще до трансмутации в убежище.

Ее бы куда-нибудь в церковь к мирянам да под стекло. От паломников уж точно не стало отбоя… Доску-то Анфиса расписала с большой долей теургии, в максимуме коэрцетивности. Неопределенной степени вневременная ретрибутивность неизбежна в разбросе вероятностей, невзирая на прелиминарное видение в асилуме…»

Между тем Настя приникла к Филиппу и не совсем тактично, хоть и незаметно, по-арматорски ему сообщила тактильным кодом:

«Сегодня мы Анфискин подарок у нас в спальне разместим. А перед тем, как некая грешница телом прилепится к мужу своему, аще жено… блудлива, икону плотной кисеей занавешу по старому русскому обычаю».

В машине она добавила технических деталей:

– Кисейный покров для иконы я, Фил, возьму со своей Богоматери-Троеручицы. Она на меня не обидится. Наоборот, Богородице-дево радуйся… Да будут две плоти воедино!

– Иезавель – дщерь Евина! Суесловная и суеверная…

– Понедельник у меня – день длинный, муж мой любимый и желанный…

На следующий день, ближе к закату солнца во вторник Филипп повстречался с Викой в новом кафе-мороженое, как они оба того пожелали. Угостившись мягкими разноцветными шариками, поболтав по-дружески о том, о сем, о грядущих отпусках и летних каникулах они вышли на улицу, где явно собиралась гроза. С запада заходила краем пока еще далекая черная-черная туча, озаряемая неслышными молниями-паутинками. Уже явственно пахло близким и неминуемым дождем, быть может, ливнем c бурей.

– …Тачка у меня на парковке у набережной. Под грозовые осадки и под раздачу не попадем, Виктория моя Федоровна.

– Обещаешь?

– Нет, всего-навсего предполагаю в изреченной рациональности…

Как скоро они быстрым шагом проходили мимо Дома масонов, Вику вдруг неудержимо, вроде бы беспричинно и странно, потянуло по направлению к глухому простенку между двумя зеркальными офисными окнами. Странные ощущения ее не оставили, когда на кратчайший миг ей ясно представилась старинная массивная дверь с накладными железными украшениями и надписью латинскими буквами.

Она недоуменно приостановилась, потому что больше никакой входной двери не видела. В ту же секунду ее встряхнуло, словно при землетрясении.

Три орденских сигнума: Солнцеворот Мниха Феодора, Дуо-Калатрава-Флерон и Мангоннель-де-Картаго – в синтагмах ритуала рыцаря Филиппа сработали безупречно и непререкаемо. Тройственные мощные лучевые удары – два радужных и один изумрудный – слились в один залп, поразив обращаемые к орденскому служению тело и душу в то самое мгновение, как только ветвящаяся сапфировая молния соединилась с громоотводом на башне Дома масонов. Спустя полсекунды грянули оглушительные раскаты грома, а с ними хлынули с небес, казалось, никем и ничем неудержимые ливневые потоки.

Улица, автомобили, здания, прохожие – все тут же исчезло, будто скрылось навеки в небытие. Но дверь прямо перед собой Вика с этого момента узрела, созерцала совершенно отчетливо, как и коридор сухой тротуарной плитки, указывающий путь между двумя уходящими в безоблачное небо перламутровыми стенами из дождевых струй.

Рядом Вика обнаружила фигуру в длинной багряной мантии с лицом, до подбородка укрытым большим капюшоном. Звучный мужской голос, одновременно приветственный и повелевающий, ей показался поначалу незнакомым:

– Добро пожаловать в орден Благодати Господней, субалтерн-неофит Виктория. Прошу следовать за мной.

Вслед за незнакомцем Вика, нисколько не раздумывая, двинулась к манящей, дразнящей любопытство двери, украшенной черными матовыми изображениями узнаваемых животных: быка, льва и орла, и увенчанной таким же вороненным человеческим черепом. Больше всего на свете, сию же секунду, немедленно ей не терпелось узнать, что же скрывается за призывным исходом в неизвестность, который то появляется, то исчезает.

Дубовая дверь перед ними приветствующе распахнулась, лишь только они приблизились к ней на два шага. Оказалось: неимоверно притягательный вход ведет в большой восьмиугольный зал с восемью блестящими стальными дверьми в каждой стене.

За каждой наглухо запертой входной дверью что-то скрывалось, но что именно Вику уже не интересовало. Ее объяло радостное чувство понимания и осознания, насколько ей все вокруг приятно знакомо.

Если же она чего-нибудь покамест не может объяснить, не знает, не понимает, то непременно вскоре вспомнит, узнает, вроде того, как сами по себе всплывают в памяти малоупотребительное слово или специальный термин, до сей поры слегка подзабытые за ненадобностью.

Настолько же понятным, чуть ли не построчно знакомым, памятным ей представился орденский символ веры, прозвучавший в неизведанных глубинах ее разумной души, пробужденной к служению желанной цели, о какой она упоительно мечтала всю жизнь. Будь то было сознательно или внесознательно.

– …Из глубины веков орден Благодати Господней ратоборствует с вредоносной магией, злонамеренным волхованием и зловредительным колдовством. Дарованной харизмой, силою Отца, Сына и Святого Духа апостольские конгрегации Востока и Запада несокрушимо воительствуют с магической скверной от Первородного Греха Творения и Коромысла Диавольска…

…Силы и знания безупречных воителей не от века сего, не от мирских властей преходящих, не от князей мира сего, но от вящей славы Господней исходят в дольнии и горнии миры…

…Велико бремя Благодати Господней, зане в тягости нераздельного земнородного добра и зла, света и тьмы, любви и ненависти, счастья и горя яко оно пребывает. В чаянии веков будущих и спасения во плоти несмысленых чад тварных Ярмо Вседержителя на истинно избранных к служению духовному налагается…

…Неведомы секулярам от бренного мира сего истинное призвание в ипостасях и ликах разделенных весомостью Духа Святого. Иже не их суть духовная ноша Ярма Господня и апостольского Орденского Предопределения…

По завершении ритуальной индоктринации рыцарь-инквизитор Филипп церемонно облачил харизматического субалтерна-неофита Викторию в орденскую жемчужно-серую мантию и представил ей сестер по оружию, взявшихся ее опекать в особом исключительном порядке:

– Ваш доктор-арматор кавалерственная дама-неофит Анастасия позаботится о вашем непогрешимом телесном здоровье, долгожительстве и о множестве других предержащих и будущих вещах от мира и от века сего. Тогда как в ведении вашего наставника-прецептора кавалерственной дамы-зелота Прасковьи пребудут целесообразно и целенаправленно ваша разумная душа и боевая орденская подготовка…

В том же конгрегационном целевом составе ритуал рукоположения на ратоборство субалтерна-неофита Виктории состоялся на следующее утро на рассвете. Церемония и таинство проходили на плоской обдуваемой всеми морозными ветрами вершине одинокой скалы, высящейся где-то посреди альпийских ледников.

Рыцарь-инквизитор Филипп бесстрастно соединил платиновой цепочкой золотые колечки на сосках посвящаемой дамы-субалтерна и возложил на ее грудь бриллиантовый восьмиконечный крест. Осенив новообращенную единоперстно крестным знамением, он отошел в сторонку к двум каменным саркофагам.

После того к субалтерну Виктории приблизилась кавалерственная дама Прасковья. И нестерпимым блеском сверкнули алмазные серьги-крестоцветы на обнаженных сосках дарительницы ратоборческой харизмы.

Скала под ними ощутимо дрогнула, Вика лишилась чувств и пришла в память и сознание, только когда арматор Анастасия заботливо и хлопотливо укутала ее теплой согревающей мантией:

– Пошли, пошли отсюда, Викуся. Не то всю твою девчачью мелочевку в жесть отморозишь. Лечи тебя потом конгенитально, такую нежную и трепетную.

Пошевеливайся, новобраница, промеж ног две дырки! Щас чудо-доктор Настя стопудово твоим дражайшим здоровьишком озаботится, близко к телу и делу… Что в лобок, что по лбу.