Текст книги "Ярмо Господне (СИ)"

Автор книги: Иван Катавасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 46 страниц)

Прасковья дружеское мнение Филиппа уловила. И мгновенно, не дожидаясь санации прецептора Патрика, приняла более пристойную и подобающую для секунданта позу: ноги на ширине плеч, руки полусогнуты, локти прижаты к бокам, сжатые кулаки на бедрах.

Меж тем Мария и Анастасия меньше всего думали о благопристойных позах и грациозных движениях, сойдясь в рукопашной удар в удар.

«Так-так-так… Первый раунд… Выставка достижений кавалерственных дам. И обе наши милые воспитанницы полны непреклонной решимости их продемонстрировать любимым мужчинам…

…О-хо-хо… похоже Манька с Настеной решили всерьез последовать идиотическому совету Прасковьи, назови ей Парашей. Драться-де бабам стоит не из-за тряпок, но чтобы завоевать себе право на мужчину…

…Спрашивается, кого им делить, нашим дурындам, не щадя живота своего… А также почек, печени и оченно привлекательных первичных половых признаков. Это же по существу и по лицу членовредительство и смертоубийство так подружка подружку молотить, колбасить, месить, лупить, дубасить… И какие там еще у каждой имеются способы косметологической обработки соперницы..?»

Ни рыцарь-зелот Филипп, ни дама-зелот Прасковья не оказали существенной секундантской помощи сражающимся неофитам. Зачем, позвольте спросить, если брат Патрик бдительно следит за ходом и порядком схватки? Раздает всем сестрам по серьгам и не очень-то мешает им одаривать невкусными сюрпризами одна другую.

К третьему раунду у Анастасии вулканически раздуло левое ухо. А Мария отхватила налично здоровенный распухший носище. О синяках на груди и бедрах уж говорить нечего, если раны товарищей и товарок положено считать только после побоища. Так же, как и налицо считаться немеркнущей славой в виде фонарей и фингалов, мало украшающих даже очень воинственных женщин.

Финальный гонг застал обеих воительниц в самом запале и накале рукопашных страстей. Но схватку они послушно прекратили, поклонились друг другу, поблагодарили поклоном секундантов и судью. По-другому у прецептора Патрик никак нельзя, ослушание недопустимо, а к его вежливым указаниям невозможно не прислушаться:

– Леди Нэнси и леди Мэри, займитесь предварительной обработкой спортивных травм у коллег, пожалуйста. И прошу вас не забывать о себе самих, мои дорогие леди.

Весьма надеюсь, высокочтимые кавалерственные дамы, соблюдая надлежащее достоинство и должную осанку, не опоздают к ланчу…

– 4-

После легкого, для кое-кого символического ланча и состоявшейся комильфо за десертом светской беседы о научно-технологическом прогрессе прецептор Патрик попросил Марию с Настей отправиться на самоподготовку по страноведению. Без лишних слов обе кавалерственные дамы-неофиты уныло побрели читать, изучать в оригинальных первоисточниках американскую историю и литературу.

У бедняжки мисс Мэри все еще красуется нечто, хотя бы и запудренное, заплывшее, но по-прежнему слегка желто-сине-зеленое и обширное под левым глазом. Да и припудренный девичий носик, странно сместившийся набок, требует дальнейшего арматорского ремонта.

В то время как бедной миссис Нэнси, благополучно подлечившей собственное ухо и опухшую челюсть, далее необходимы профессиональные услуги дантиста. Возможно, стоит посетить спеца где-нибудь на стороне.

Шепелявить она не шепелявит – язык все же не поврежден. Но разговаривает только по-английски, не разжимая губ.

«Благо, судари мои, английская родная речь не требует экспансивной артикуляции гласных звуков. А Маньке лучше бы перейти на французский, все равно гундосит сломанным носом…»

Филипп не без иронии соболезновал Марии и Насте, потому как их болезненных ощущений нисколь не разделял. Чувствовал он себя превосходно и вовсе не бездушным эгоистом, по причине того, что и Прасковья, в полном самодовольстве закурившая после ланча длинную черную сигарету, пребывала в том же отличном расположении духа ему под стать.

– …Нет в жизни ничего дороже, чем слабость мышц и сухость кожи на морде у бабы, братец Фил. – Всю жизнь бедолаги женщины лечатся… Не от одного, так от другого… без особого успеха… от женской любви, от мужского коварства…

От всякого доброго и душевного доктора помощь принимают…

Анфису Патрик увел вниз для оздоровительных процедур. И наши собеседники в соборном единомыслии за рюмкой бенедиктина не отказали себе в дополнительном удовольствии позлословить об ушедших.

– А неслабо я вашей старухе Анфисе вмазала, – а? Я в самости, не бей ногами лежачего, та еще баба-яга, если взять по-мирскому, но рядом с вами, тремя харизматиками старшего поколения, с часу на час обретаюсь глупой и несмышленой девчонкой. Бей ногами лежачего, хватай руками стоячего.

Не зови меня Парашей, но это из-за вас велемудрые мужи порой детство у меня в заду играет. Патрику давить всех позволительно, зато ваша Анфиска сиськами не вышла поперек дамы-зелота становиться, ручонками-ножонками сучить.

Ты, Фил, три твоих возраста под уздцы строго держишь, а они нет как нет. Патрикей Суончеров нарочно в деды записался, ему можно и должно по всем арматорским и прецепторским резонам.

Ан ваша Анфиска Столешникова еще толком не научилась, стоя, малую нужду на нижестоящих справлять. А ежели ногу задирать на верхних, можно и всю промежность порвать невзначай.

Как я тебе раньше признавалась, братец Фил, я поначалу из одного озорства и девчачьего любопытства к молодому отцу Филиппу в духовные дочери влезла. Потому что злые и неумные языки говорят, будто ты, дескать, замаскированный в ритуале сокрытия адепт из внутренней инквизиции Великого Синедриона. Или, Боже упаси, кто-то из ареопага действительных тайных инквизиторов.

Проверила – убедилась, все не так. Ты знаешь, я много чего умею и прорицать могу вперед-назад.

Назови меня Парашей, но все сплетники, сплетницы врут и сами обманываются. Сегодня еще раз убедилась, что ты такой, каков есть, и мне с тобой по-женски хорошо и покойно. А твой юношеский возраст, берем твое краткое мирское совершеннолетие, дивно способен возмещать и замещать древность твоей мужской харизмы.

В известном тебе орденском апокрифе начертано: Дух Святый Безгрешный таит по себе мужеска и женска зачала, яко наделяя плоть Благодатью иже срамное естество ея…

…Мне потому, отец Филипп, и стыдно стало, вся как рак покраснела, когда вы меня по-тренерски проверяли, побитое хозяйство мое женское грамотно и совсем не больно ощупывали…

Потом опять девичье, ретивое в заднице и в сиськах взыграло… Синячище между бедер думала спрятать, но выставилась, халда, будто голая профурсетка на витрине в квартале красных фонарей.

Хотя у аглицкого лорда Патрикуса Суончерова с похабенью строго. Боже упаси, в мужицкую или, того хуже, в бабскую сись-пись на физкультуре выежеваться.

– Dignity and bearing, my dearest lady! – очень похоже Филипп передразнил Патрика. Но Прасковья не рассмеялась, а сочла за лучшее оставаться серьезной и задумчивой кавалерственной дамой.

– Куда ж дражайшей леди податься без достоинства, осанки и хороших манер? Я потому вам, рыцарь Филипп, должна кое-в чем сознаться…

Рыцарю Парику я о том после сама доложу. Он и так знает, но повинную голову меч не сечет. Меж тем больно и обидно огребать от него лишний раз в гинекологию пуще всего не хочется, сударь.

Не бей ногами лежачего, мне с утра очень загорелось ввалить вашей с Патриком дуре-инквизиторше по самые придатки и задатки. Потом передумала. Ни к чему это вас обоих, добрых рыцарей, подставлять из-за моей инфантильной дурости, ежели могу себя в руках держать и не устраивать обиженную ссору в детской песочнице.

– Тем более, если обе разобидевшиеся маленькие девочки, не поделившие в том песочке формочки, ведерко и совочек, могут неслабо огреть друг дружку чем ни попадя.

– Вот-вот, я тебе, братец Фил, о том же толкую. Можно и без оружия голыми ногами и руками обойтись, коли достойной даме-зелоту Прасковье, назови меня Парашей, окаянно захотелось даме-неофиту Анфисе в натуре выпадение матки организовать.

Я, знаешь, Фил, давно насобачилась на диких шаманках и знахарках одним махом их бабские потроха вышибать. Мне достаточно одного хорошего волнового удара в связки и мышцы тазового дна, чтоб у них и матка и прямая кишка двумя висюльками промеж ног наружу выскакивали.

После этого делай с ними, что хочешь. Я не из брезгливых, могу и хвост-говно выдернуть, ногой прижать, пустив лярву бежать, насколько ей длины толстого и тонкого кишечника хватит. Одна плоскомордая любительница человечье мясцо свежевать, гадать для племенных старейшин на печени краденых и покупных младенцев долго так у меня плясала с бубном вкруговую, наматывая свою говенную требуху на поганого истукана…

«М-да… Азия не Европа. Закон – тайга, Прасковь – хозяйка…»

…Что у секулярок, что у харизматичек, доложу тебе, братец Фил, естественные бабские потроха сидят не плотно, еле-еле в теле закреплены. Иная сукина падаль может у меня и мочевым пузырем опростаться в родовых муках.

Например, брат Филипп, когда я зимой черную вдову Ирку Луполову готовила для употребления и экзорцизма рыцарю-инквизитору Юлиану в Благовещенске. Ты знаком, думаю, с тем грязным дельцем?

– Как же мне с таким не ознакомиться в служебном порядке? Я и сам когда-то, новообращенным начинал с похабного чудовища, родом примерно из тех же краев.

– Подумать только! Фил Ирнеев тоже ходил в неофитах. Правда, в Абу-Даби ты уже тянул на зелота. В отличку от этой вашей Анфиски, дьякониссы недоношенной.

Вот я ее и наказала легонько в потылицу, когда взломала арматорскую защиту Патрика. Избивать Анфиску я всерьез не думала…

Назови меня Парашей, Патрик бы матку ей назад вправил. И фетус бы ее двухнедельный мал-мала не пострадал.

Но кого-нибудь опускать и херить, по большому счету, мне еще до боя расхотелось. Никчемушное это дело изобидеть тебя, братец Фил, твоего клерота-модератора Булавина, Патрика нашего Суончера, четко девок ваших дрессирующего.

По-дружески тебе скажу, без ревнивой дури бабской. Обе девчушки у вас славные, обе-две в неслабом теле, п…чки-киски фигурные, сами красиво сисястенькие… И в арматорском деле круто шурупят. Меня подлечили на совесть… Хотя себя не шибко по молодости лет. Настена без зубов и с трещиной в челюсти, у Машки сил на собственный желто-зеленый фингал не осталось.

– Пустяки, к обеду заживет. Настя постарается загладить свое художественное творчество. Не вылечит до конца, так подретуширует ей физиономию энзимным макияжем подкожно…

– И то верно… Вояки из них никудышные, в арматорах им сам Бог велит оставаться… Баба в арматорском деле иному мужу сто очков наперед дать может.

И Патрик, кобелина старый, ваших неофиток правильно содержит… Машка – сучонка молоденькая, свеженькая… Ему ее лет на 40–50 хватит, а там, что Бог даст.

Назови меня Парашей, он ее кандидатуру в контессы Суончер-О'Грэниен прочит. Мозги у нее техногностически подвернуты.

– А у тебя, Прасковья?

– Сама не знаю. Однакось твои и Патрика намеки за ланчем уразумела.

– И чего решила, дева моя Параскева, ежели так напряженно обдумываешь наше совместное прогрессивное пожелание? Вона аж третью сигаретку неразумно прикуриваешь.

Изрекай, дева, доселе неизреченное двумя мудрыми старцами.

– Думаю, брат Фил, мне действительно стоит пойти на переподготовку, чтобы пересесть со старья на новый «серафим».

На арматорские курсы по освоению летающей орбитальной таратайки С-14М/2 меня уж кулуарно звали. Могу и официально попроситься. По всем статьям я подхожу. Какой-никакой опыт и кое-какая практика у эксперт-пилотессы твоей княжны Прасковьи Олсуфьевой имеются, назови меня Парашей.

Учил меня взлетать и садиться застегнутый на все пуговицы месье Анри Фарман, до того как организовал летную школу под Парижем. Если ты не слыхал оное преданье старины глубокой, точнее, вековой давности, то знай: однажды в ночь княжна Олсуфьева махнула на биплане скрозь Ла-Манш раньше, чем на это днем осмелился ее дружок Луи.

– Месье Луи Блерио?

– Он самый, идальго мио дон Фелипе Бланко-Рейес. И я была девушкой юной, чесалось мое естество… Летала, парила она под белыми облаками без прокладок…

Не то что теперь: либо над самой землей о рельеф колотишься, трясешься, либо, штурвал на себя, величаво разгоняешься до пяти «эм» за облачным слоем в стратосфере. А там, мой идальго, черным-черно сверху и пятнистая горбатая земля снизу.

– Ага! Рулить-то, править как будешь, старосветская княжна Прасковья? На «четырнадцатом» ведь сплошняком интерфейс Тинсмита и виртуальное компьютерное окружение?

– Я вам, милостивый государь Филипп Олегович, не баба-яга, костяная нога. На ступе с метлой не летаем-с.

Старый черт дед Патрикей с компами справляется. Я же ему в праправнучки гожусь. От меня не убудет, если одену жестяные браслеты с интерфейсом молодого сквайра Тинсмита.

Ты же видел, братец Фил: негодяй Патрик сегодня этим самым интерфейсом меня так в интимную женственность под колечком дрючил, жалил, стопорил больно. Его идеомоторного руководительства по гроб жизни мне хватило в девичий похотничок…

У женщин и девушек, ты знаешь, это есть наиболее стимулирующее место. Вот и настроил добренький дедушка, настропалил девку похотливую, нынче до полетов в звездном безмолвии охочую.

Если хочешь и тебя, идальго мио, покатаю туристически на первой, второй космической скорости в околоземном пространстве. Креслице второго пилота-бомбардира на «четырнадцатом» имеется.

– Буду ждать с нетерпением и Парашей не назову. Покамест мне только асилум реально демонстрировал космические пейзажи.

– О! Покажи эйдетику, если мне дозволено.

– Отчего ж нет? Садись ко мне поближе и смотри…

«Вот и ладненько. Заодно эту сумасбродную девицу к закатному ритуалу подготовлю. Пилотесса окольцованная, из рака ноги…»

С добавкой полнодуплексная эйдетика рыцаря Филиппа словоохотливую даму Прасковью несказанно впечатлила. Целую минуту она ошеломленно безмолвствовала, потом залпом опрокинула рюмку бенедиктина и плеснула в квадратный стакан «Джона Уолкера». Употребив так же залихватски неразбавленного виски, она заговорила:

– Сферический кабак на орбите – крутизна грандиозная, Фил! Еще круче одинокая брюнетка на шпильках, в мини и в колготках «сеточкой» у барной стойки…

Умеет девочка себя преподнести. Ножки стройные, попка изящная… Кругленькие сиськи под белой блузкой не меньше и не хуже моих…

Но вот твой орбитальный полет на автомобиле, на мой взгляд, выглядит глуповато, не бей ногами лежачего…

О, братец Фил! Чегой я те сей секунд скажу! Узнаешь – выпадешь из кресла в осадок.

Вижу, тебе покуда неведомо, что твоя миниатюрная женушка заимела в качестве арматорского джипа слоноподобный черный «хаммер»! И прецептор Патрик ее титаническое приобретение санкционировал. Намедни полночи возился, наводил арматорский тьюнинг, рестайлинг и глянец сообща со сквайром Квентином…

«Ох мне арматоры, мужчины и женщины…»

В ту же минуту арматор Патрик, к слову, вошел в гостиную, чем опроверг сразу два варианта простонародной довольно бессмысленной поговорки. Ибо не был радушный хозяин просторного четырехэтажного особняка и нескольких акров земли в пригороде Филадельфии ни чертом, ни дураком, какие вульгарно являются на помине.

И поминать-то его недобрым словом никому не было особой нужды. Потому как, обнадежив гостей известиями о хорошем самочувствии дамы-неофита Анфисы, он гостеприимно настоял на спальном отдыхе дамы-зелота Прасковьи.

Сверх того, Филипп Ирнеев ждал именно к этому времени Патрика Суончера для доверительного и даже конфиденциального рыцарского разговора. Поскольку в нем на двух языках тет-а-тет и визави эзотерически пошла речь о кавалерственных дамах…

За обедом в шесть часов по филадельфийскому пополудни четыре кавалерственных дамы на загляденье блистали молодостью, красотой, здоровьем… Но и без литературных штампов, каких усилий им это стоило, один Бог знает, чья сущность апофатически неизвестна нашим героям. Тогда как, согласимся с ними, цели и мотивы Его неисповедимы в рациональном изложении фактов и последовательности событий какого-то бы ни было романического повествования, касающегося каждодневной жизнедеятельности наших рыцарей и дам, мужчин и женщин.

На закате рыцарь-адепт Патрик ассистировал рыцарю-зелоту Филиппу в непростом ритуале дивульгации трех сверхъестественных артефактов и окончательном избавлении дамы-зелота Прасковьи от последствий воздействия на нее «престера Суончера».

Три тонких золотых кольца выскользнули из-под багряной мантии кавалерственной дамы и с мелодическим звоном раскатились по мраморному полу часовни. Каждое кольцо рыцарь Патрик осторожно подобрал, методично осмотрел и почтительно вручил рыцарю Филиппу.

– Примите мои поздравления, брат Фил. Алгоритм ритуала рыцаря Рандольфо вы освоили в совершенстве и синтагматически применили к весьма необычному случаю.

– Во имя вящей славы Господней, брат Патрик, наши прерогативы непреложны.

– Это так, брат Фил.

Затем рыцарь Патрик поинтересовался у дамы Праски, не затруднит ли ее сейчас посещение арматорской лаборатории на втором нижнем уровне. Получив согласие, рыцарь Патрик церемонно сопроводил даму на углубленный медосмотр и лечебно-оздоровительные процедуры.

Как док Патрик с ней дальше будет церемониться, Филипп хорошо представлял. «Блаженны пациенты, ибо их есть долготерпение. Благослови, Господи, лекарей и все кроткое человеколюбие врачующих».

Едва филантропический доктор и его обреченная на излечение пациентка удалились по направлению к лифту, на Филиппа набросилась Настя, терпеливо выжидавшая в засаде за углом. Она хищным зверем прыгнула ему на плечи, оседлала и скомандовала:

– Поедем, красавчик, кататься! С ветерком и музычкой!

Фил, Фил! Ты еще не знаешь. У меня новая супертачка! – соскочив на пол, она взяла мужа под руку. – Пойдем скорей в гаражи, сейчас я тебе ее покажу.

Ты когда-то долбался на вишневом советском «зубиле-чизеле», а я обзавелась черным штатовским «молотком-хаммером». Патрика мой каламбур очень рассмешил.

Движок мне Квентин заменит на следующей неделе, но арматорскую защиту на корпус и раму Патрик уже поставил… Завтра, Патрик мне разрешил, мы с тобой вдвоем, я за рулем, сгоняем в Нью-Йорк и обратно…

В нью-йоркской арматорской клинике Настя обрела подходящие живые зачатки-имплантанты недостающих ей до комплекта зубов. На людях она по-прежнему предпочитает разговаривать по-английски, особо не размыкая губ:

– …Чтоб вы знали, насмешливый мистер Фил, по сути факта ваша рассудительная супруга не злобствует на леди Праски и зла не таит на леди Мэри…

Сама виновата, коли одной достопочтенной леди позволила начать счет моим зубам простейшим левым хуком, а другой – довершить успешно начатое. Мэри хорошо подловила меня пяткой на встречном движении в прыжке с разворота.

Благослови их, Господь, всех наших кавалерственных дам и высокородных рыцарей!

Улыбайтесь, улыбайтесь, рыцарь насмешник. Но во французском ресторане вы, дивный мистер Фил Ирнив, поставите хороший аудиовизуальный камуфляж у столика, заказанного вашей предусмотрительной женой…

Атлантическим майским вечером в дорогом ресторане косметические недостатки неулыбчивую миссис Нэнси Ирнив не слишком смущали во время приема пищи и не испортили ей наслаждения от ужина вдвоем с мужем. Потому что счастливая Настя смогла в конце концов вдоволь без стеснения наговориться с мужем на родном русском языке в Нью-Йорке.

Вчера вечером в Филадельфии ей едва-едва хватило сил надеть пижаму, забыв о том, чтобы принять душ, снять макияж… Филипп потом поудобнее благорасположил крепко спящую жену под одеяло.

После же из Филадельфии в Нью-Йорк они везли сэра Патрика и леди Мэри. Таково было благое пожелание прецептора. Наверняка из тех, какими вымощена дорога в стоматологический ад.

Какие уж тогда откровенные и задушевные разговоры за рулем тяжеленой тачки? Муж-то, единственный и любимый, на самом заднем сиденье о чем-то тайном втихую переговаривается с Патриком.

А любящей жене ехидно так скалится, подлец… В зеркальце во весь рот, сверкая адски безупречной улыбкой.

«И Манька, дура поскудоумная под боком, о каких-то глупостях всю дорогу щебечет, идиотка. Видно, мало я ей ввалила, корове рыжей. Ничего, потом как-нибудь сто пудов подлюке добавлю по зубам и по мордам… Ужо станет те, моя дорогая Марь Вячеславна, твоя победа по очкам и в очко…»

–..Муж мой, нечего тут изгаляться, будто я на Прасковью с Марией зуб заимела! Сначала уточним, не один, а целых три, когда вырастут.

Да будет тебе известно! Твоя щербатая жена ни на кого не в обиде. Бог дает нам мщение. Он же и наказывает за превышение разумной достаточности в обороне и нападении.

Патрик не просто так позволил Прасковье взломать физико-инерционную защиту Анфисы. Вот она была и нет, как я почувствовала в тот момент.

Хвастаться не стану, я покуда мало что понимаю в нейрофизиологической обратной связи, хотя мне от нее в жесть достается по печени и по почкам. И в гинекологию нехило перепадает по п… большой мешалкой…

Филипп хотел было пошутить касательно культуры речи и арматорской матерной риторичности. Но раздумал.

«Пускай Настена выговорится. Нынче женщинам без душевной болтовни никак не обойтись. Это нынешние мужчины больше любят ушами, когда их превозносят и возносят на пьедестал. Меж тем современным женщинам чаще свойственно обрабатывать язычком своего кумира. Понятно, если они кое-что соображают в сексе…»

– …Ты меня хорошо понимаешь, Фил. И разумные души слушать красиво умеешь, женщин наших исповедуя, сообразно отпуская нам грехи наши бабские. Ну, а мы, яко властные над вашими и нашими телами, позволяем вам, мужчинам, спускать нам поглубже, по шейку матки. Причем в нужное влагалищной хитрющей бабе циклическое время, в нужный момент коитуса.

Секс – наука нехитрая, п…стая, научиться ей немудрено. С глубокой древности все до тонкости конгенитально изучено и подробно описано теми, кто не страдает неврозами сексуального ханжества, полового лицемерия, умственной импотенцией или невротической фригидностью.

Но мне, Фил, пуще всего не хочется ограничиваться этими самыми генитальными идеями. Не хочу, представь, одним блядским влагалищем, яичниками и придатками думать.

Правильно говорят: бабские кровя из промежности – извилины на просушку. Вот и жена твоя – баба в самом соку. Мне кажется, будто я и сейчас в прокладку подтекаю…

– С крылышками «бег-бег-бег»? – не удержался Филипп от ехидства.

– Угу, щас взлечу от женского счастья над столом, буду по ресторану нагишом порхать, дойками махать, голым задом рулить, – сердито пробурчала Настя.

– Спасибо, не надо. Я уж в первомайскую ночь насмотрелся на оголтелое бесчиние и непотребство.

Тебя, что ли, опять на стимулированное левитаторство потянуло? – забеспокоился Филипп.

– Да нет, это я так, в жесть к слову пришлось. С тех пор, как в понедельник утром проснулась голяком под потолком, больше этой дурости себе не позволяю.

Но, я ж тебе говорила, во вторник страшно чесалось, – сиськи в растопырку, п… нараспашку, – в полдень птичкой-бабочкой сиволапой крылышками бег-бег-бег. Не зная ни заботы, ни труда, Господи, помилуй.

За ланчем извертелась как маленькая. Патрик форменное внушение сделал по поводу осанки и достоинства, разом вся дурь ушла, словно и не было в лобок и по лбу.

Благослови, Господи, рыцаря-адепта Патрика и всю наставительную строгость его.

Я, Фил, многому от него и у него научилась, ты видишь, – заговорила Настя приподнятым тоном. – Теперь я в главном начала соображать, коли подлинная религиозность и приверженность истинной вере напрямую зависят от образованности и эрудиции человека. Как у тебя и Патрика.

Я до тех пор останусь рядом с вами девчонкой-несмышленышем, покуда не сравняюсь по знаниям и силам хотя бы с дамой-зелотом Вероникой или дамой-зелотом Прасковьей, если вашего с Патриком рыцарского уровня мне достичь не суждено.

Глупой необразованной… блудливой бабой, опытной трахальщицей я уж давно стала, пора бы поумнеть, начать запасаться интеллектуальным багажом на будущее. И учиться понимать что к чему, рационально и сверхрационально.

Затем по логике и повзрослеть можно. Подразумевается, коли ты и Патрик мне сие разрешите.

– Отчего ж нет? Достойно и праведно есть усвоение мудрости житейской.

– Тогда ежели взять по жизни, то на курсы по освоению «серафима-14» ты меня с Прасковьей отпустишь?

– Да тебя на них не возьмут, – сразу же усомнился Филипп. – Ты и на старых-то «серафимах» пассажиркой летала три раза в жизни.

– Вот тут-то вы промахнулись, рыцарь. Ну-тка, гляньте в проницательности…

«Патер ностер! Она с апреля допущена к самостоятельным полетам на тяжелом С-6/8!

Ай да Патрик! Ай да сукина сволочь! Закрыл от меня сей знаменательный факт. То-то он мне, хитрожопец, об отряде подготовки вторых бомбардир-пилотов для «четырнадцатого» всю дорогу трындел, плешь тягомотно проедал…

М-да… С рыцарским предназначением не спорят, его стараются понять…»

– Чтоб ты знал, Фил! Интерфейсом Тинсмита я овладела не хуже Патрика и в компах, благодаря тебе и Нике, понимаю больше, чем дура Манька.

– Так-так-так… Вижу, рыцарь Патрик не против твоих орбитальных и суборбитальных полетов. Куда уж нам до вас, сирым и убогим, к земле прикованным! Наше дело маленькое, тихенькое, низенькое… Что ж, тут-то, жена моя, ты обскакала, обошла на крутом технологичном вираже отстойного мужа.

Но я не возражаю. Бысть по сему. Дерзайте, моя кавалерственная дама-неофит, дальше и выше. Per aspera ad astra…

«Сам дал Патрику карт-бланш. Ему виднее и тернии и звезды…»

– Ой-ой-ой, жил на свете рыцарь вредный, ехидный и насмешливый, – развеселилась Настя. – Сейчас я тебя, Фил, сладко и нежно расцелую за вредность.

Остальное, муж мой, добавлю дома, в отеле или в машине. Do ut des. Я – тебе, ты – мне. И пускай Патрик меня завтра отругает за невоздержанность и распущенность.

– Скажешь тоже! Об этом ему и думать не след. Закрыть от хитроумного деда Патрикея второстепенные подробности нашей брачной жизни, Настя, я могу не хуже, чем он объегорил меня с твоей секретной пилотской подготовкой.

– Я сто пудов хотела тебе раньше похвастаться, Фил! Но все время забывала, фефела, если Патрик оболванил меня наведенной апперцепцией. Так ведь?

– Не совсем так, Настена. Адепт Патрик круче, чем кто-либо, кого я знаю, пользуется дидактической теургией в ритуальном сопряжении с неизреченными пророчествами. И действует, черт старый, тонко, расчетливо, осмотрительно…

Кое-что я вижу, понимаю… Но не все мне всегда ясно. Особенно, если ему вздумалось преподнести урок, не тебе, а твоему благоверному супругу, Настасья моя Ярославна.

Ох не исключено, что я когда-нибудь вдруг да попрошусь к нему в подмастерья, относительно дидактики. Считай заканчиваю в мае мой секулярный пед и бред, а там посмотрим по обстановке… И в конце июня, может, в июле-августе, любящая жена моя, устроим мы себе две-три недели хорошеньких летних каникул.

– Май – не совсем лето, муж мой единственный и любимый. Тем временем до летних денечков еще дожить надобно…