Текст книги "Первые ласточки"

Автор книги: Иван Истомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Глава 16
Игрушки и помощник

1

К Ильке, запыхавшись, подбежал Петрук, двоюродный брат.

– Илька, у тебя ведь есть деревянные игрушки? – Петрук не отряхнул кисы от снега и в толстой малице прошел в горницу.

– А зачем?

– Надо до зарезу! – Петрук меховой рукавицей провел по горлу. – Мы в школе организуем выставку. Покажем, что умеем делать. Грамотный – зрячий, неграмотный – слепой, говорит мой отец. А я еще и могу мастерить из дерева. Но у меня куда-то все потерялось. Вспомнил – и бегом сюда. У тебя же были игрушки? – Петрук говорил торопливо, съедая слова.

– И теперь есть, папка сделал, они все на старой вышке. – Илька оторвался от окошка и повернулся к нему лицом.

– Живем! – Петрук обнял братана.

Но Илька затряс головой.

– Нет, не отдам. Я тоже пойду нынче в школу. Пригодятся.

– Э-э, жадина! – рассердился Петрук. Вдруг он заметил пустые углы без икон. – Это что такое?

– Отец вступил в партию! Осталась икона только в прихожей.

– Фию-у!.. – свистнул Петрук и стал наседать на него: – Жадина ты! Я ведь прошу-то не даром. Дам бумаги, большие листы. И возьму не все игрушки.

«Это можно, если большие листы», – промелькнуло в голове у Ильки, но он буркнул:

– Нет, не пойдет.

– А букварь хочешь? – не отступал Петрук. – Для взрослых! А?

– Букварь?! Для взрослых?! – Он впервые услышал о таком букваре. Для детей есть, но чтоб для взрослых?! – Ой врешь ты, Петрук!

– Ей-богу! – перекрестился братан. – Называется «Мы – не рабы». Тонкий, а бумага толстая. С осени у меня валяется.

– Так дай мне, – взмолился Илька. – Я хочу научиться читать, а у меня нет ничего, кроме Февриных книжек. Они непонятны.

– Пож-жалуйста! – обрадовался Петрук. – Так, говоришь, на вышке игрушки? Тут?

– Я же сказал – на старой. Бери и тащи сюда все, а здесь разберем…

«А это здорово – букварь! Да еще для взрослых! – думал Илька. – Февра сказывает – не хватает букварей ребятишкам. Вот научусь по нему читать и писать – это да-а! – размечтался Илька. – В нулевом классе не буду сидеть – сразу в первый… А вдруг в нем мелкие-мелкие буковки? Надо было спросить Петрука». Илька прислушался, не идет ли Петрук. Тот вернулся, сказал:

– Ты тоже иди! Будешь на крыльце помогать мне выбирать игрушки. – Петрук надел малицу на Ильку, вышли на крыльцо. Петрук исчез на вышке старого дома.

Илька сидел на крыльце и думал о букваре. «Я ведь буду хозяином букваря, – размышлял он. – Начну читать день и ночь, наизусть выучу. Февра не хочет учить меня читать и писать, я сам собой научусь…»

Петрук наконец вышел, вынес кучу всевозможных игрушек.

– Ох, Илька, и игрушек у тебя – ужас! – смеялся Петрук, вываливая на крыльцо лодку, гимгу, нарту, пароход и много других поделок. – Еще пойду, принесу, сразу все не взять.

Илька обрадовался игрушкам – вот и снова встретился со старыми друзьями.

Петрук появился с чучелом оленя-пыжика и коня. И третий раз сходил Петрук и приволок чучело огромного орла с распростертыми крыльями, свисающей головой и одиноким стеклянным глазом. Принес еще падко – небольшую меховую сумочку, чем-то заполненную.

– Во сколько притащил! – Петрук вспотел, откинул капюшон малицы. – Чего тут только нет! Сейчас разберем, что мне, а что тебе.

– А орел-то не игрушка, – серьезно сказал Илька. – Висел он вверху, в комнате. Ты бы еще манчики[17]17
  Манчик – упряжной олень.


[Закрыть] приволок.

– Нет, манчики там! – Петрук показал на вышку нового дома. – Видел – трогать нельзя! А вот орел со сломанной головой как раз то, что надо мне. Во какие крылья! И хвост есть. А голову и глаз я сделаю. И возьму себе еще лодку, и гимгу, и баржу. А вот оленя и коня – не знаю, – задумался Петрук. – Который лучше? А может, оба?

– Не дам ничего! – закричал Илька, трогая то лодку, то баржу, то коня, стоящего на подставке с колесиками. – Уходи отсюда!

– Здрасте-пожалте! – качнул головой Петрук. – Я старался, даже вспотел совсем, пока тащил такую уйму. И – нате! Я должен пойти, а ты останешься играть. Не выйдет! И потом – я уже говорил тебе: и бумагу, и букварь дам для взрослых. И еще что-нибудь найду…

Упоминание о букваре урезонило Ильку. Он сказал:

– Какой навязчивый! Но ты умолчал – с какими буковками букварь, а?

– Огромными! – засмеялся Петрук и хотел еще что-то добавить, но тут зашли в ограду Федюнька с матерью.

– Мамэ! Сколько игрушек! – Федюнька ринулся к игрушкам.

Елення хлопнула руками по бокам.

– Пресвятая Богородица! Что это такое? Даже орел и олень с конем…

– Мы, тетя Еля, разбираем игрушки. Нужно мне срочно, – Петрук снова чиркнул по горлу, – нести в школу на выставку…

– А Петрук дает мне букварь для взрослых. «Мы – не рабы», – добавил Илька.

– Букварь?! – удивилась Елення. – А где он?

– Петрук обещает, но не дал еще. – Илька посмотрел на братана.

– Я сейчас!.. – Петрук побежал домой.

Через каких-нибудь десять минут он вернулся, принес два больших листа коричневой бумаги с таблицей умножения на обороте и букварь.

– Принимай и не жалуйся! – Петрук положил все это на колени Ильке.

Илька готов был взлететь от радости, Елення наклонилась, чтоб посмотреть букварь. И Федюнька туда же подсунул голову.

– Мы… не… ра… бы… – с трудом прочитала по слогам Елення. – Хорошая книга. Учеба – как голодному пища. А это столько бумаги? Вот хорошо-то!.. – Она поцеловала Петрука в лоб, но Петрук отстранился.

– Пахнет суром, – сказал он.

– На именинах пробовала сур, – засмеялась Елення.

А Илька торжествовал:

– Какие буквы здоровенные! Ура-а! Я буду читать!..

– Читай, читай. – Петрук припал на колени возле игрушек, пытался поставить на место голову орла, но она упорно сваливалась набок. – Вот черт! Не поставить ведь…

– Это не игрушка, – Елення кивнула головой на орла. – Зачем тебе, Петрук?

Он сказал, что нужно для выставки, даже орел. Но он добрый и жалеет Ильку – оставит и ему половину.

– Половину? – Федюнька тоже ползал вокруг игрушек. – Разве нет у тебя, Петрук, своих игрушек?

– Нету, собаки съели, – захохотал Петрук. – У Ильки больше всех игрушек на свете.

– Это все сделал отец. И оленя, и коня тоже. – Илька посмотрел через плечо, не переставая любоваться букварем.

– Папа, папа смастерил… – Елення вдруг вспомнила, что надо растопить железную печку и согреть обед для семьи, и пошла в избу.

Петрук вскочил на ноги, посмотрел на солнце.

– Уже шесть часов? Опоздал… Что же делать?

– Надо подождать папу. – Илька повернулся к игрушкам, не выпуская из рук бумагу и букварь. – Он подскажет, что взять, а что оставить…

2

Гриш пришел уставший, с засунутым за пояс тасму – топором.

– Мать родная! – обрадованно ахнул Гриш, увидев на крыльце игрушки. – Все притащили-приволокли сюда с вышки? Зачем?

Ребята объяснили, перебивая друг друга.

– А-а – задумался Гриш. – Раньше грамотой была – лишь топор да пила. А теперь в школе – выставка? Дельно задумано! А ты, Петрук, подарил за игрушки Ильке бумагу и букварь?.. О-о, замечательный букварь! «Мы – не рабы!» Точно – не рабы и есть! – И он чмокнул Ильку в лоб.

Петрук сурово и деловито заявил:

– Не можем игрушки разделить поровну! Тебя, дядя Гриш, ожидали. Дели! Честно!

Решили отдать Петруку оленя. Петрук настороженно, зорко и ревниво следил за ребятами. Их у крыльца собиралось все больше, подошла Февра с подругами, и все хотели подержать в руках игрушки, а Петрук еще не понимал, что они уже не достанутся ему.

– А в руках что у тебя, Илька? Букварь? – Февра взяла букварь и начала с подругами разглядывать картинки, ахая и охая.

– Откуда букварь и бумага? – удивились девочки.

Гриш взял игрушечную баржу. Она сделана из остова решета как раз в тот год, когда Ильку разбил паралич. Она точь-в-точь похожа на настоящую, спаренная и стянутая в двух местах суровыми нитками, дно и палуба! А на палубе все что полагается – от руля и до кают, над каютами поперек перила, мачта. Даже уборная на корме, а на носу крохотный якорь из крючка-тройника.

– Нельзя отдавать баржу. – Гриш вертел в руках покрытый варом остов баржи, легонько барабаня пальцем. – И вверху все сохранилось, кроме снастей. Придет лето – будете играть.

Петрук захныкал:

– А мне же кроме оленя что-то нужно еще взять. Лодку и гимгу возьму, вот что… – и Петрук отложил их к оленю.

Илька закивал:

– Правильно, Петрук. Остальное бери все, даже сумочку-падко.

– Падко?! – воскликнула Февра. – Потеряла я наперсток, а он, наверно, в сумке. Вот хорошо-то что нашлось падко…

– Э-э… – начал было Петрук, но тут Февра дернула за замшевую тесемочку возле горлышка сумочки и вывалила на крыльцо все содержимое падко. И наперсток тут как тут.

– Ой! – воскликнула Февра. – Нашелся наперсток! И акани-куклы целые! Можно играть!

А акани – каких только не было! И, как у северян, разноцветные одежды с перьями и клювами уток.

– Мы тоже устроим выставку аканей-игрушек, – заявила Февра. – Ага ведь, девочки?

Подруги обрадовались.

В ограду вошел Куш-Юр и остановился перед крыльцом.

– Нечистая сила! – удивился он, видя Гриша и ребят в куче игрушек. – Я иду к тебе, Гриш, с просьбой – смастерить мне игрушку, а у тебя, наверно, уже готово! Да тут целая выставка!

– Тебе нужна игрушка?! – изумился Гриш. – Ведь Сандра еще не родила… Но пож-жалуйста! Я еще не все продал-раздал. Вот есть орел… только голова на боку… – Он, смеясь, поднял над собой орла-иера.

– Орла не нужно. – Куш-Юр с удовольствием разглядывал игрушки, и лицо его теплело. – Мне нужно для сельсовета свистульку, чтоб урезонивать кое-кого. Знаешь, как милиционер. Собираюсь съездить к оленеводам, а патронов к нагану нету. И сделать свисток не умею. Есть тут свистулька?

– Есть. – Петрук быстро нашел деревянную свистульку. Раздался тонкий пронзительный свист, хоть уши затыкай.

– Пойдет, – засмеялся Куш-Юр и забрал свистульку. – Первый раз вижу такие живые игрушки – оленя и коня. И баржу. И гимгу. И лодку. Все как настоящее… Гриш, ты великий мастер! – восхищался Куш-Юр. – Это же нужное для жизни рукоделие…

– Да ну уж, – засмущался Гриш. – Просто игра для души… Когда маленько возвращается детство.

– Это не детство возвращается, – задумчиво, будто погружаясь в себя, ответил Куш-Юр. – Это пробуждается красота…

3

Было солнечно, пригревало – начался апрель. Школа стояла наискосок, метрах в двухстах, возле самой горы, над Обью. Говорили, что хозяин этого дома не успел достроить его и скончался перед Октябрем. А сам он жил во втором трехкомнатном доме с мансардой, обшитом тесом, со ставнями в нижнем этаже. Новая власть достроила новый дом и сдала под школу…

Федюнька и Венька, сосед, подвезли Ильку к школе на нарточке и остановились.

– Окон-то сколь! – Илька начал считать их, получилось восемь.

В крайнем окошке Илька увидел Петрука. Он что-то сигналил, показывая рукой в другую сторону, к крыльцу.

– Наверно, зовет туда. – Венька посмотрел на Ильку. – Айдате!..

Венька и Федюнька, обойдя дом, потянули нарточки к крыльцу. Сени были высокие, длинные, с распахнутыми настежь дверями. Остановили нарточку как раз против дверей.

– Вот так школа! – Федюнька засмеялся. Он бросил веревку, поднялся по ступенькам и заглянул внутрь.

Илька и Венька молчали и переглядывались, прислушивались.

В школе было тихо. Наверное, еще не кончился урок или только начался.

– Зайдем, Венька, посмотрим? – предложил Федюнька.

Венька отрицательно покачал головой и даже отступил на шаг.

Федюнька махнул рукой и пошел внутрь, и слышно стало, как тяжело проскрипела дверь.

– Смелый – не боится, – негромко сказал Венька.

– Он маленький, да удаленький, – улыбнулся Илька.

Вдруг внутри школы зазвенел звонок. Не понимая, что это значит, Венька переглянулся с Илькой. В этот момент резко распахнулась школьная дверь, ученики выбежали на улицу. Ребята были без малиц. Все они толкались, прыгали, кричали и смеялись. И Петрук среди них в пионерском галстуке.

– Э-э, незваные гости приехали! – закричал он и швырнул снежок.

– Незваные гости! Незваные гости!.. – ринулись ребята к нарточке.

– А Федюнька где? – Петрук взял веревку и покатил нарточку.

Илька махнул на двери:

– Федюнька там… – И чуть не упал, потому что нарточка помчалась вперед с такой быстротой и легкостью – только держись. А Венька остался, не зная, что делать – идти ли за ребятами или дожидаться Федюньки.

Ребята с шумом, гамом принялись катать Ильку вокруг школы. На повороте нарточка перевернулась. Илька отлетел кувырком в снег, а костыли разлетелись в разные стороны.

– Фу-ты ну-ты! – выругался Петрук, падая.

Остальные вопили дурными голосами, хохотали, переворачивали обратно нарточку и подбирали костыли.

– Бешеные!.. – Илька, сидя в сугробе, стряхивал снег с себя. – Я не просил катать меня…

– Ничего! – Петрук подтащил к нему нарточку. – Садись!..

– А второй костыль где? – спросил Илька.

А второй был уже далеко – на нем ковылял, согнувшись и кривляясь, рослый длинный ученик. Вокруг него хохотала толпа.

– Куда ты, Квайтчуня-Верзила! – крикнул Петрук и побежал вдогонку. – Отдай! Сломаешь костыль!..

Костыль действительно сломался, увязнув в сугробе.

Раздался звонок. Ребята сломя голову кинулись в школу. Петрук изо всех сил ругал Верзилу. Он быстренько принес половинки костыля, усадил Ильку на нарточку, и тут подошли Федюнька и Венька.

Илька чуть не плакал.

– Как теперь стану ходить?

– Папка, наверное, сделает. Он мастер, – тихонько и робко сказал Федюнька.

Илька вздохнул: отец сделает, но все же нехорошо сломать костыль. Вышли ненадолго из ограды, решили посмотреть школу и – нате. Верзила вздумал играть, а когда начнет Илька учиться? Тогда – беда, хоть не ходи на костылях.

– Как тут учиться? – пригорюнился Илька.

– Ничего! – откликнулся Федюнька. – А я был у Февры. Она даже посадила за парту к себе, а потом были в другом классе. Нулевой зовется. А ученики совсем маленькие, даже есть не больше меня. Там две длинные-длинные парты. А остальные короткие.

Глава 17
Делегатки

1

Мужевские зырянки чуть не посходили с ума – Великий пост, а сельсовет заставляет их собраться в Нардоме, да еще рядом с церковью! Из Обдорска приехала заведующая женотделом исполкома Канева Варвара Ивановна, и желает она поговорить с женщинами по женским вопросам. Нашла время! Наверное, нарочно – чтобы все видели при апрельском, незакатном солнце собирающихся баб. Поп-батюшка супротив делегатских собраний, так и возгласил – «дьяволица прискакала!». Канева уже несколько дней в Мужах, только еще не прибыл из стойбищ председатель Роман Иванович и фельдшер. И пока Варвара Ивановна – Вань-Варэ – ходит по избам, толкует с бабами о разных женских делах, агитирует бывать в Нардоме. Не надо подчиняться церкви, церковь – тьма, угар и дурман.

Вчера Сандра и Вань-Варэ были у Еленни. Оказывается, прибыли Куш-Юр и Ярасим. Обрадовались Варваре Ивановне и привезли из стойбища кучу новостей. Но пришли-то к Еленне не затем, чтоб сообщать новости. Пришли посмотреть, как Елення живет при партийце-муже, висят ли в доме, как прежде, иконы, учатся ли дети, здоровы ли, согласна ли она быть делегаткой. Завтра вечером будет собрание всех мужевских женщин, надо прийти. И Вань-Варэ рассказывала, кто такие делегатки.

Когда гости ушли, Илька стал проситься, чтоб пойти с матерью в Нардом, где он ни разу не был.

Нардом оказался закрытым, но в окне виднелись люди.

– Опоздали, – сокрушалась Елення. – Задержались с хозяйством.

Илька захныкал. Но тут распахнулась дверь.

– Пожалуйста, – пригласила женщина в русской одежде, но чисто по-зырянски. Елення узнала Вань-Варэ. – Только хотела открывать. Проходите – вы первые.

Елення помогла Ильке встать на костыли, а нарточку подсунула под крыльцо, чтоб не трогали ребятишки.

Илька в Нардоме в первый раз и жадно смотрел кругом. Высокий потолок, стены украшены кумачом, плакатами, мягкими пихтовыми лапами.

Народ помаленьку прибавлялся. Вон у Сеньки Германца пришла одна жена – Ичмонь-Верка и привела с собой Зиновея и Миновея, а Парасся почему-то не пришла.

«Зоб у нее, – подумал Илька. – Стесняется, наверно. А куда подевалась Канева? – размышлял Илька и искал ее глазами. – Обманщица! Обещала показать картинки. Может, ушла в двухстворчатую дверь?»

И точно, вскоре дверь открылась, с кучей бумаг появилась Канева. За нею, тоже в русской одежде, учительница школы Любовь Даниловна, жена Вечки, потом Сандра, а вслед Куш-Юр. Сандра добралась до Еленни, а Канева, Любовь Даниловна и Куш-Юр вышли на сцену.

Белокурая, стройная Любовь Даниловна, быстроглазая и голосистая, еще в прошлом году вслед за мужем Вечкой вступила в партию. Она и открыла собрание-сходку женщин села. Правда, пришли не все, побоялись, видно, – рядом церковь, однако собрался полный зал. Любовь Даниловна чистым голосом, разделяя слова, сказала:

– Для ведения собрания необходимо выбрать президиум, – и пояснила, что такое президиум.

В зале стали смотреть друг на друга.

– Еленню! Выбрать жену Варов-Гриша, – подала голос Сандра и смущенно подтолкнула подругу.

– Ой, беда-беда! – встрепенулась Елення. – Ты сдурела, что ли? Я сроду не бывала начальницей!

Зал заволновался, прозвенел женским легким смехом. И сквозь шорохи, приглушенный шепоток и говорок различались голоса:

– Мы тоже не бывали!.. Кому-то надобно сидеть!.. Ты ведь жена партийца!.. Правильно!..

А Илька не понимал – радоваться ему или плакать. Но рядом смеялись глаза Сандры, на сцене улыбалась Вань-Варэ, и Илька успокоился.

Избрали Еленню и еще маленькую, чернявую, подвижную, как мышка, женщину.

Варвара Ивановна горячо и понятно заговорила по-зырянски о прежнем бесправии, забитости, темноте, суевериях, болезнях, о пьянстве мужиков, о драках, незаслуженных побоях и ругани. Но Ильке это было непонятно, он сразу же, как только мать и тетка взошли на сцену, стал следить за ними. Почему Елення не взяла его с собой на возвышение?

– Я пойду туда, – дрожащим от волнения голосом шепнул Илька Сандре.

– Куда «туда»?

– К маме.

– Нельзя, что ты… Президиум ведь…

Но Илька все-таки заковылял на костылях.

– Царь и богатеи нарочно держали народы в темноте, они боялись прозрения. Нам надо учиться! – Варвара Ивановна говорила проникновенно и просто. – Есть такая книга: «Долой неграмотность». Вот она, видите? Она напечатана всего на четырех страницах. Уж несколько лет назад она попала к нам, на Север. «Мы – не рабы» – это азбука для свободных людей. По этой книжке в Мужах отдельные взрослые уже пробуют учиться. Но книжек мало – всего несколько штук. Тот, кто научится читать и писать, должен научить другого, грамотные дети – безграмотных родителей. Книг мало, и надо собираться в Нардоме и учиться сообща, коллективно.

– У меня есть – я тоже учу. Самостоятельно! – сказал Илька, дойдя до сцены.

– Ой, – вскрикнула Елення. – Ты почему здесь?

– К тебе иду, мамэ! – серьезно, по-взрослому ответил Илька и упрямо шагнул.

Все засмеялись.

– Нельзя, маленький, нельзя мешать нам, – остановила его Канева. – Иди-ка туда лучше, в сельсовет. Там есть картинки.

– Правильно! – Куш-Юр встал и спустился со сцены. – Ну-ка, Иля, пошли со мной. И все ребятишки, – крикнул он в зал. – У меня есть картинки…

Все ребята, что жались к матерям, отлепились от них и потянулись в сельсовет смотреть картинки.

А Канева от грамоты незаметно и деловито перешла к медицине и гигиене.

– Как раз идет фельдшер, – кивнула Варвара Ивановна на дверь. – Он объяснит лучше меня, а я покажу снимки, которые прислал вам врач из Обдорска. Пожалуйста, Ярасим…

Фельдшер снял пыжиковый треух, но остался в пальто, поднялся на сцену со своей лекарской баулкой. Он долго и старательно рассказывал о различных болезнях, о том, чего надо особенно остерегаться, о чистоте и опрятности, и от его голоса, к которому еще не привыкли, болезни казались страшнее, а Канева, спустясь со сцены в зал, показывала картинки женщинам.

Это была первая лекция о гигиене, о здоровье. Она касалась всех.

Потом заговорили о делегатках. Делегатками, по словам Вань-Варэ, могут быть самые уважаемые в селе женщины, передовые люди, трудящиеся, у кого муж не пьяница и дети учатся хорошо. И дома все ладно.

– Каждой делегатке, – сказала Канева, – выдадут кумачовую косынку, чтоб всегда отличалась от других.

– Кумач на голову? – зашумел зал. – Мы же не остяки! Как на баба-юр надеть-то?

– Ой, беда-беда! – смеялись другие. – Вот так невидаль!

Но в конце концов все же согласились с Каневой – кумач беречь для всенародного признания, как частицу нашего знамени.

2

Одиннадцатый час. Солнце скрылось за увалами, но небо не темнело. Илька сидел на нарточке, а Елення и Малань тянули ее, не поворачиваясь, и оживленно обсуждали сходку. Илька держал в руках подарок Куш-Юра – журналы «Крокодил» и «Безбожник».

Малань говорила, смеясь:

– Интересно-то как в Нардоме! Я ведь в первый раз.

– Не в Нардоме, а в избе-читальне, так Канева велела называть, – поправила Елення. – В ней будем брать книги и станем учиться читать-писать.

– Завтра непременно пойду на представление, – возбужденно говорила Малань. – Ты тоже пойдешь?

– Приходится, коли выбрали делегаткой! – Елення, улыбаясь, посмотрела на Малань.

– Мамэ, тебя опять кем-то выбрали? – подал голос Илька.

– Делегаткой! – ответила Елення. – И меня, и Сандру, и других, тридцать человек всего.

– А что такое «делегатка»? – удивился Илька новому странному слову.

– Ну… расскажу потом, – замялась с ответом Елення. – Мы еще не получили кумачовые платочки! Делегатки те, у кого на голове кумачовые платочки. Вот привязались, дьяволицы, чтоб избрать. У тебя, говорят, муж партиец и икон в горнице нету. Избрали, еще одна мне забота.

– Значит, завтра пойдем на представление? – допытывалась Малань.

– Не представление, а художественное обслуживание, – опять уточнила Елення. – Будут песни, будут пляски и лицедейство. Хотели сегодня, но поздно.

– Хорошо, что завтра. – Илька прижал к груди журналы. – Сегодня некогда – буду читать.

3

На следующий день с утра Куш-Юр решил помочь женщинам быстренько вымыть полы. Куш-Юр оберегал Сандру, да и Марпа часто жалуется на сердце. Он надел старые калоши, засучил по локоть рукава, вооружился ведром с теплой водой, взял тряпку и пошел шуровать. Вымыл пол в своей комнатке, в прихожей и решил вымыть на кухне. За небольшим столиком на полу у стены стояли стекла. Куш-Юр их не видел, провел рукой изо всей силы, чтобы везде было чисто, и так задел стекла, что они звякнули и раскололись. Правую руку Куш-Юра словно обожгло.

– Что такое?! – Куш-Юр заглянул вниз, за столик, прижимая пальцы. – Да тут стекла стоят с лета, запылились… – Он посмотрел на пальцы, с них стекала кровь. – Вот наделал я дел!..

Услышав Куш-Юра, прибежали обе женщины, увидели кровь и переполошились.

– Ой, беда-беда!.. Порезался!..

– Стеклами, нечистая сила!.. – Куш-Юр наклонялся над ведром, куда тяжело капала густая кровь. – Да тут не порезал – почти совсем чикнул три пальца на концах! Висят на волоске… Йоду скорее!..

Женщины, ойкая, кинулись искать йод или ватку, но ничего не было в избе.

– Ярасима надо вызвать! Еще заражение будет! – Сандра заплакала.

– Это я виновата! Оставила стекла ненужные! – тужила Марпа. – Бегу за лекарем…

– Не надо! Я сам пойду… – Куш-Юр, морщась, пытался прилепить почти отрезанные кончики пальцев. – Давай скорее что-нибудь забинтовать руку. И одеться помоги…

Куш-Юр задержался у Ярасима. Никак не переставала идти кровь, хотя фельдшер истратил целый флакончик. Наконец утихомирил, забинтовал марлей – сперва отдельно каждый палец, а потом все три вместе. Свободными остались большой палец и мизинец.

– Я приду, проверю, как срослось, – пообещал Ярасим и дал немного йоду. – Да… Тут перед тобой заходил Йогор-Вань. Благодарил за жену, здорова теперь. Выпивший опять – Кэсэй-Дуня, что ли, угостила.

– Йогор-Вань? Вот пьяница!..

Ночью у Куш-Юра начала пухнуть поврежденная рука – колет три пальца, хоть плачь. Встал и начал баюкать руку, держа на весу.

– Ой, беда-беда! Пухнет, что ль? – заворочалась на постели Сандра.

– Ты спи…

Сон ушел от Куш-Юра, оставалась ноющая, тягучая боль и невеселые мысли.

«Не пришли вчера Озыр-Митька и Квайтчуня-Эська, – размышлял он. – Ждал целый день. Снова обманули. Ну Митька понятно – траур по брату-оленеводу. А Эська-то?..»

А Озыр-Митька и Квайтчуня-Эська и потом не были в сельсовете. У Куш-Юра настроение вовсе испортилось, и у Ярасима тоже. Фельдшер ругался, что не уберег Роман Иванович пальцы. Теперь могут ампутировать самое меньшее три пальца, а для этого придется ехать в Обдорск по распутице.

В этот день, в субботу, Куш-Юр оставил за себя Писарь-Филя, ушел домой с невеселыми думами – надо ехать в Обдорск. Но дома его встретила новость – у Сандры начались роды. Не успела Сандра дойти до Гришиной бани или позвать Ярасима. Куш-Юр был изгнан из комнаты Марпой, от которой получил приказ – приготовить теплую воду из самовара.

– Ба-а! Сашенька рожает! Сашенька, делегатка моя! – обрадовался безмерно Куш-Юр. – А кого – сына или дочь? Рыбак или ягодница? – Он метался возле закрытой двери и отчетливо слышал стоны Сандры. – Чем же помочь?!

– О-о… – стонала Сандра.

Наконец Марпа облегченно выдохнула:

– Сын! Большой! Весь в Романа!

Куш-Юр услышал тоненький скулящий голосок.

– Сын! Сын! – запрыгал Куш-Юр.

– Неси воды! – позвала Марпа. – Скорей!..

Куш-Юр ринулся на кухню, налил из самовара дымящуюся воду в таз, развел холодной и понес.

С того дня у Куш-Юра почему-то улучшилась поврежденная рука. Удивительно легко себя почувствовал, а через неделю совсем выздоровел. Радость его исцелила. Только заметно, что кончики пальцев белесые и приклеены немного косо.

– Ну, как новорожденный? – спросил Ярасим, заглядывая к Сандре. – Выбрали ему имя?

– Выбрали наконец-то. Сегодня регистрировал в сельсовете – Ким, Коммунистический Интернационал Молодежи. Совсем новое для Севера имя. – Куш-Юр наклонился к сыну.

– Верно. Лучше не придумаешь – Ким, а не Клим, – поддакнула Сандра и чмокнула сына в пухленькую щечку. – Весь в папку!

– Точно. Ким. Коммунистический Интернационал Молодежи. Пусть завидуют все, – широко улыбался Ярасим.

4

Озыр-Митька и Квайтчуня-Эська залетели-таки в сельсовет и долго пробыли на приеме у Куш-Юра. Председатель требовал от них оказать помощь Сеньке Германцу – негде спать в лачужке, надо потесниться многокомнатным богатеям.

Но они подняли такой гвалт, что затыкай уши.

– Не для них, грязнуль-голодранцев, построены наши дома! – орал бабьим голосом Митька.

А Эська, мужик поумнее и повыдержаннее, резонно рассуждал:

– Пусть притесняются другие, тоже не бедняки! Например, у джагалко, покойного Иуда-Пашки, тоже немалый дом…

– Гм! – хмыкнул Куш-Юр. – Это, пожалуй, верно. Даже будет удобнее: близко от хибарки и от стайки-конюшни.

Куш-Юр зашел попутно к Арсеню, старшему сыну хозяйки, поговорил с ними насчет Сеньки Германца или Гаддя-Парасси. Хозяйка ничего не сказала, только прослезилась.

– Пускай решает Арсень, – только и прошептала она, всхлипывая.

Подошел Арсений ближе и сказал председателю:

– Никто не пойдет к нам! Староверы были мы… вераса.

Вечером Куш-Юр сообщил Сандре, что нашел квартиру для Парасси или Сеньки. Только надо завтра сходить и предупредить Германца.

– У Арсени? Это у джагалко-то? – Сандра кормила грудью ребенка. – Хотя… Семья-то ни при чем? Германец согласится. А вот Парассю-то не надо и близко пускать!

– А ты злопамятная, Сашенька. – Куш-Юр убирал посуду после ужина. – Нельзя так! Не следует тебе сердиться на Парассю. Ты сейчас делегатка, агитируй ее в светлую сторону. Помогай советом отлучать людей от церкви. – Куш-Юр ласково погладил темные волосы Сандры.

– Ты правильно заметил, Рома, – Сандра посмотрела на него любящими глазами. – Я делегатка и буду подсоблять тебе. Хорошо, что Парасся Мишку увела от меня. А я стану наоборот приманивать ее к себе. Завтра же пойду к Парассе. Я еще не видела, как Германец живет. И сыночка возьму с собой – к Ярасиму на прием.

В семь часов утра Сандра и Куш-Юр с Кимом на руках зашли к Сеньке во двор. Сенька, без малицы, колол дрова, а Пеганка дремала у стайки.

– Привет Семену да Мартыновичу! – громко поздоровался председатель.

Сенька опустил колун, заморгал глазами.

– О, пледседатель и Сандла! Вуся! – заулыбался, залепетал Германец, шурша бахилами о грязный снег. – Нянчитесь? А у меня кавалдак – не дай Бог. Как звать-то мужика?

– Ким! – хором ответили Куш-Юр и Сандра.

– Лазве бывает такое имя? – хмыкнул Сенька. – Клим, навелно?

– Нет, Ким – Коммунистический Интернационал Молодежи. Новое имя. – Куш-Юр чуть открыл край тонкого одеяла над лицом сынишки и улыбнулся.

– Слыхал? Вот как… – Сандра сияла.

Председатель сказал:

– Мы принесли тебе радостную весть – нашел вам квартиру…

– Да-а?!. Я сейчас, только занесу… – Сенька схватил охапку дров и побежал в избушку.

– Может, я зайду? Посмотрю на Сенькино житье-бытье сперва? – Сандра вопросительно взглянула на мужа.

– Подожди, вот смотри на Пеганку, – отвечал муж. – Семену удобно будет квартировать у Арсени – конь близко.

Долго не было Германца. Наконец дверь распахнулась, вышел Семен с малицей в руках. Следом за ним Ичмонь с шалью на голове, в сарафане, кисах, Анка, тоже в стираном сарафане и старых больших калошах, а Парасся выглядывала из-за приоткрытой двери.

– Ким, Ким где? – лепетал Сенька, улыбаясь и обращаясь к Ивановым. – Новое имя – Ким? Показывайте!..

– Нельзя, маленький еще. Нашел квартиру – вон, рядом, у Арсени. И скотина близко.

– У Алсени? Неужто впустит жить? – Сенька вышел из ограды и всмотрелся в дом Иуда-Пашки. – Холошо жить в этом доме!

Но Ичмонь-Верка заойкала:

– Джагалко жил там! Боюсь, не хочу! И ты, Семен, не смей! Нет и нет!..

Гаддя-Парасся, выйдя в сени в меховых туфлях и закрыв дверь, пожаловалась председателю:

– Житья не стало из-за ребятишек, лешак возьми! Я бы пошла со своей оравой куда-нибудь. Даже к джагалке в дом. Помоги же наконец, Роман Иванович… – Она заплакала.

Сандра обрадовалась:

– Правильно, не надо бояться…

– Тебя не спрашивают… – Парасся сердито повернулась к Сандре. – Люби своего… как его… Кима и не суйся…

– Ну почему же. – Куш-Юр сделал шаг ближе к Парассе. – Она хочет помочь. Хватит, думаю дуться друг на дружку. Нельзя так жить…

– Нельзя, хоть и не была у вас ни разу. – Сандра приблизилась к женщинам. – Зайдемте, посмотрим…

– Во-во, а я тут побуду с Кимом, – сказал Куш-Юр.

Жены Германца поморщились, но ничего не ответили и зашли в избушку. И Сандра за ними.

Рев трех младенцев и шум-возня остальных ребят чуть не оглушили Сандру.

– Тесно у вас, как в норе. – Сандра, оглядываясь, стояла у входа. – Надо разгрузиться вам…

– Только я не пойду к джагалке, нет-нет! – Верка взяла дочку и села на скамью. – И Сеньку не пущу уходить…

– А мне с оравой придется… – Парасся опустилась на кровать.

Сандра сменила разговор:

– Между нами отныне мир! Пусть растут наши дети здоровыми. Зину и Мину я знаю, только путаю. А как звать новых?