Текст книги "Первые ласточки"
Автор книги: Иван Истомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Глава 20
Новый ученик
1
Утром начался буран, но Илька все равно собрался в школу – на нарточках его повезли Петрук, Венька и Федюнька. Ветер со снегом встречный, но ребята добрались быстро.
На первом уроке знакомились с новой буквой. Яков Владимирович показывал картинку – красивая ухоженная кошка с белой шерстью, коричневой головкой, с огромными зелеными глазами и синим бантиком на шее.
– Кто тут нарисован? – спросил учитель.
Класс сразу же поднял руки, а Федюнька обе:
– Кань!..
– Правильно. Но это по-зырянски. А по-русски?
– Киска!.. – ответили хором.
«Кошка», – хотел сказать Илька, да учитель опередил.
– Кот или кошка! А не просто киска, – уточнил он. – Давайте будем называть «кошка». – Яков Владимирович поворачивался то в одну сторону, то в другую. – Значит – «кошка»! Какой же звук слышится в самом начале? К-ошка, к-ошка…
Разом, как мелкий лес, поднялись руки.
Учитель кивнул головой.
– Скажи ты, Дима.
– Кэ, – быстро ответил белобрысый мальчик, чуть-чуть привстав.
– Верно. Только надо говорить не «кэ», а «к», – поправил Яков Владимирович. – Слышится звук «к». А пишется он вот так… – Учитель взял из разрезной азбуки букву и показал.
А Ильке было неинтересно – он уже давным-давно знал все это. Даже рисовал ту самую кошку, но у Якова Владимировича раскрашено чудесно, а у Ильки лишь простым карандашом.
В перемену Илька не ходил никуда, сидел за своей партой. Федюнька и Венька выбежали во двор и вскоре прибежали покрасневшие, облепленные снегом.
– У-ух-х!.. – дрожали они. – Буран стал еще сильнее.
– Приехали зачем-то оленеводы, – добавил Федюнька. – Целых три нарты.
Пришел учитель и привел еще одного ученика – крупного паренька в черных тобоках, подстриженного «под горшок».
– В классе у нас будет еще один ученик. Зовут его Федей… – Учитель держал мальчика за плечи. Но тот тихо поправил: «Зовут Педей». – Как, как? Педей? А-а, не Федей, а Педей. Он сын оленевода, поэтому опоздал. А привел его отец вместе с Романом Ивановичем… Куда же я посажу тебя, Педя?.. Вот сюда, пожалуй. Потеснятся двое – ничего. – И посадил Педю за парту перед Венькой. Дал ему тетрадь в клетку и карандаш. Мальчик удивленно вскинул черные густые брови и стал в руках вертеть карандаш.
Все в классе уставились на новичка, на его волосы, на тобоки, на плотную спину, обтянутую голубой рубахой без пояса.
– Педя… Педька… – прыскали вокруг ребята.
Маленький Федюнька теребил Ильку:
– Мне совсем не видно учителя.
– Тихо, тихо. – Яков Владимирович заметил, как осторожно открывается дверь. – Кто там?
Ученики повернулись назад. Дверь приоткрылась, и в класс просунулась голова без капюшона. Она походила на Педькину, а ниже еще одна голова, только в капюшоне и, видать, женская.
– Педька, ты живой? Где ты? – сказал мужчина и удивился. – О-о, ребятишек-то сколь!..
– Я здесь! Учусь!.. – дрожащим голосом ответил Педька и встал, потом увидел мать, сел и захныкал.
Женщина за дверями простонала:
– Пропадешь ведь!
Весь класс засмеялся, а Яков Владимирович, чуть улыбнувшись, строго сказал:
– Не пропадет? Закройте дверь, не мешайте…
Педька оказался смышленым – стал писать ровнее и называть правильно буквы. Тогда Яков Владимирович вызвал его для счета. Учитель объяснил принцип счета и велел отложить единицу. Он отложил быстро. Потом Педька записал мелом единицу на доске.
– Молодец, – сказал учитель и попросил мальчика найти на счетах «два» – «кык» и тоже записать.
Педька нашел двойку быстро, но не мог записать – не запомнил. Тогда Яков Владимирович подал ему его тетрадку и велел посмотреть. Он нашел и записал цифру два, потом три, и четыре, и пять – до семи, сколько успели выучить. И опять Педьку похвалил учитель.
– У меня был дедушка Озыр-Як, – тихо начал Педька, свесив голову. – Совсем неграмотный старик…
– Громче! – крикнули с задней парты.
Педька прибавил голос:
– Бывало, разуется у очага-костра и заставляет нас разуться. Считает оленей по пальцам рук и ног. Помнил каждую голову. Две тысячи голов…
– Фию-у!.. – свистнул кто-то, а учитель удивился такому счету.
Педька заявил, что счет он мало-мало знает, так что учиться ему незачем…
Учитель, однако, не согласился с ним – не годится по дедушкиному методу по пальцам считать оленей. Но Педька дернул плечом и заговорил, хныча:
– Дедушка Озыр-Як был умный человек. А потом напали бандиты из-за Камня-Урала. Они украли половину стада и дедушку убили. Похоронен он тут на кладбище… – И пошел на место, рыдая.
– А-а… – пораженно протянул класс. – Дедушку бандиты убили!
Учитель стал успокаивать Педьку.
На переменке Федюнька пожаловался Якову Владимировичу: он маленький ростом, и видеть учителя мешает Педька. Федюньку пересадили на место Педьки, а тот сел с Венькой и с Илькой. Все равно близко к общей сумке.
Следующим уроком было рисование. Яков Владимирович принес разноцветные обложки от тетрадей – голубые, розовые, желтые. Объяснил – рисовать должны то, что он покажет на доске, и раздал каждому по листочку. Пока Яков Владимирович чинил ученикам карандаши, Педька начал что-то черкать на бумаге.
– Ты что делаешь? – учитель коснулся его. – Рано еще…
– Во, смотри, что получается у меня. – Педька оторвался от бумаги и повернулся к учителю.
– Надо говорить не «смотри», а «смотрите». – Яков Владимирович взял розовый листок. – О, чум! Олени! Нарты! Люди! Где научился?
– Дома, – ответил Педька. – Черкаю хореем по снегу, а в чуме углем по мездре оленьей шкуры.
– Рисуешь хорошо! – Яков Владимирович показал рисунок всему классу.
А потом Яков Владимирович начертил мелом на доске две линии – выпуклую и вогнутую. Линии плавно перекрещивались на одном конце. Несколько штрихов, и появилась знакомая фигура.
– Узнаете?
– Рыба!.. – хором ответил класс, и все принялись, как велел учитель, срисовывать рыбу.
Затем Яков Владимирович нарисовал новую фигуру.
– Утка! – ответил класс хором.
На дом учитель задал нарисовать самостоятельно рыбу, утку и кошку. И хотел отпустить ребят, да вспомнил – с кем же будет заниматься новичок по чтению?
– Иля, пусть с вами будет Педя, – предложил учитель. – Никого нет ближе.
– У меня же самодельный букварь, – возразил Илька. – Бумага тонкая. И вообще… – Он нахмурил брови.
Яков Владимирович успокоил Ильку:
– Ну что ж, что самодельный. Самодельный, да не бездельный. А иначе как же? Он отстал, вам надо выручать…
Педька удивился: «Илька сам сделал приспособление для чтения? И называется – бук-ва-рем? Интересно…»
– Сам, что ли, сделал этот… букварь? – спросил он Ильку, заглядывая в его зеленоватые глаза.
– Сам, – подтвердил Венька и кивнул Ильке: – Покажи!
Илька пошарил в сумке и вытащил букварь, но не выпускал из рук.
– Дай, не съем! – Педька вырвал букварь.
И тут послышался голос его отца, приоткрывшего дверь:
– Педька! Не задерживайся! Олени ждут! Вот малица твоя!..
– Айэ! – сын кинулся к нему с самодельным букварем и карандашом в руке, забыв взять рисунок и тетрадь с домашними заданиями.
– Куда?! – учитель чуть не бросился догонять его. – Какой непослушный!
Педька распахнул дверь и вышел с отцом из школы, надевая малицу на ходу.
…В снежной кутерьме, падая и вставая, Венька и Федюнька дотащили нарточку с Илькой до дому. Нехорошо у них на душе – букваря-то нет, и новый ученик не поймешь какой. К нему не попадешь в ограду – не пустят взять домашнее задание, букварь, не пустят отдать тетрадку и листок с рисунком. Запираться от людей привыкли. Да и неприятность будет от родителей – дружите, мол, с этим Педькой-Федькой.
Елення тоже тужила.
Но когда Гриш узнал о беспокойстве ребят, то, подумав, ответил:
– Ничего, подождем-посмотрим, какие они приятели…
2
За ночь пурга улеглась, утро безветренное, потеплело. Но Илька поехал в школу на нарточке. Во-первых, трудно идти на костылях по сугробам, а во-вторых, из-за Федюньки – проспал тот, не хотел вставать, даже ревел. А вся причина – Педька-Федька. Не попали вчера Федюнька и Венька к Педьке, поздно вечером их и вправду не впустили в ограду Озыр-Митьки. Зря только мерзли в буран. Из-за этого и Илька не мог уснуть долго. Может, Педьки уже и нету – уехал в тундру. Что им стоит ринуться в метель? Они выросли, по-зырянски говоря, словно блохи на снегу. Ведь вот какой вредный – увез самодельный букварь!
На первом же уроке узнали – Педьки нет в школе.
– Жалко самодельный букварь, – затужил Илька.
Педька не пришел и на второй урок, и на третий. Яков Владимирович нахмурился:
– Придется, Иля, кому-то из вас сходить к Педе. Я не могу сейчас отлучиться. Погода-то ночью исправилась, стало теплее. Может, верно – уехали в тундру.
После школы Илька и Федюнька с Венькой поехали к дому Озыр-Митьки. Высокий, единственный в селе двухэтажный «хором» и одноэтажные постройки стояли недалеко от школы, за мосточком. Они были обнесены вокруг тесовой высокой оградой.
Ворота Озыр-Митьки были закрыты, а калитка отворилась легко. Венька, Федюнька и Илька на нарточке оказались внутри ограды. Какая она просторная! Слева впереди у амбара люди и собаки. Псы залаяли, но не бросились к ребятам. Люди только что забили оленя, и собаки ждали подачки. Направо у двухэтажного, не застекленного хорома, три оленьих упряжки.
«Оленеводы еще не уехали», – обрадовался Илька и облегченно вздохнул.
Людей у амбара трое – высокий, тонкий мужчина и низенькая, кругая женщина. А третьего, наклонившегося над забитым оленем, видно плохо.
– К тебе, наверно, пришли, Педька… – сказал высокий.
Тот поднял голову с откинутым назад капюшоном.
– А-а!.. – промычал он. – Вчера, что ли, не могли прийти!..
– Мы приходили с Венькой, да не впустили в ограду, – затараторил Федюнька. – Чуть не замерзли.
– А-а… – опять промычал Педька. – Идите сюда!.. Пошла-а!.. – Он замахнулся на пеструю собаку и принялся узким, острым ножом быстро отделять шкуру.
– Кыш-ш!.. – отец пугнул собак.
А мать стояла чуть поодаль и любовно смотрела на сына, умеючи, ловко снимающего с оленя шкуру.
– Пошли. – Илька шевельнул под собой нарточку. – Дай букварь! – крикнул он резко и властно.
– Погоди, заняты руки. – И Педька, не прерывая работы, сообщил родителям, что у него, у Ильки, руки – больные, а он еще рисует. Добавил:
– Самодельный-то букварь сделал он…
– О-о! – удивились мать и отец. – Мас-тер!
Ильке не терпелось получить букварь. Но тут из приземистого дома вышла Эгрунь с дочкой.
– Ну что – забили? – Эгрунь покачала головой. – Эх вы! Значит, остается Педька?..
– Остаюсь, тетя Груня! – быстро ответил Педька. – Дядя Митя перед поездкой за дровами еще раз велел учиться. Говорит, ноне неученье – тьма!
– Может, и верно, – добавил отец Педьки, отложил в сторону топор и стал кулаком отделять шкуру от туши. – Вот и забили.
– Пускай сынок ест на здоровье, хоть и жалко оленя, – вздохнула мать. – Только чтоб учился…
Эгрунь хмыкнула, поморщилась:
– А посторонние-то зачем тут?
Педька пояснил, что пришли по делу – взять букварь, а руки у Педьки сейчас заняты.
– Это самодельный-то, что ль? – Эгрунь смотрела на Ильку. – Э-э, да Педька уже исчеркал букварь. И Оленька сейчас порвала листочки…
– Как?!. – изумились Илька и Педька, а Венька с Федюнькой растерялись и застыли на месте. Илька захныкал, а Педька, ругаясь, с ножом в руке кинулся в дом, будто за кем-то гнался.
А через минуту выбежал обратно, спускаясь с крыльца, второпях рассматривал букварь, не выпуская из рук ножа.
– Тетя, почему говоришь – исчеркал? Наоборот – яснее видно! А Оленька измяла листочки и даже порвала в одном месте…
Илька выхватил букварь и спрятал в сумку.
– Поехали отсюда!.. – Венька потащил нарточку за веревку.
– Ну и проваливайте!.. – выкрикнул Педька.
Глава 21
Гнедко и Пеганка
1
Будилов поехал в Березово, чтобы привезти оттуда мотор, оборудование, мотки тяжелых проводов для электростанции и радиоузла. Они были оставлены там последним пароходом – не успел доставить в Мужи, закрылась навигация. Но Будилов о том не знал, а пока переписывался, выяснял, наступил новый, 1927 год. Пришлось Будилову организовывать подводы, и вспомнил он, что у Сеньки Германца лошадь-тяжеловоз. Нагрузить – повезет, потащит помаленьку. Надо, однако, еще одного коня.
Сенька согласился с радостью, но сказал – силенки, мол, мало.
– Вот надо взять Гажа-Эля, – залепетал Сенька. – Он самый изо всех сильный!
Эль согласился прогуляться до Березова на Гнедке. Подледный лов закончили – можно отлучиться, подзаработать. Правда, изба у Эля все еще не готова, но осталось немного – эта недельная поездка не повредит.
И они поехали.
– Как вы медленно топаете, якуня-макуня, – крикнул Эль едущим впереди седокам. – Не Пеганка, а Поганка у Сеньки. Замерз даже я, пока спал. Бр-р-р!..
– Ничего, – послышался голос Будилова с передних розвальней. – Тихо едем – дальше будем…
– Сколо Азовы, – лепетнул Сенькин дребезжащий голос. Видно, замерз, из троих хуже всех одет, хоть и крепится. – Немного отдохнем, попьем чайку и дальше топаем с Пеганкой. – Хотел стегнуть коня-тяжеловоза, да вдруг остановился – задурит.
«Мучает коня Германец, – попыхивал цигаркой Эль. – Не дает идти тяжеловозу. Не-ет, у меня бы не так топал. Если сложить силу Пеганки да мою – мы гору свернем, якуня-макуня! Жалко, Гнедка потеряю, если Сеньке отдам. Гнедко привык ко мне, знает меня».
Через час были в Азовах, попили чай у ямщика, и Сенька пошел поить из проруби лошадей, а Будилов и Эль затеяли разговор об электричестве – о югыд-би. Сенька повел коней на водопой в том порядке, в каком шли они до Азова, – сперва Пеганка, а потом Гнедко. Но тут Пеганка задурела. Сенька и так и этак, а конь стоит недвижимо. Собирался позвать товарищей, да раздумал – что, если первым пойдет Гнедко? И верно – оба коня двинулись.
Сенька выругался, он не выпускал из рук Гнедка, спускаясь к проруби на Малой Оби. Пеганка пошла за ним быстрее.
Выглянула луна из-за густого леса, и все стало видно, особенно у конской проруби. Сенька палкой пробил лунки в застывшем льду, получше закинул на шеи коней узды и отпустил их пить. А сам думал:
«Нич-чего не понимаю. И кони молчат. Вот бы мне послушную лошадь завести. Обязательно променяю коня. Ну его к черту! Мне не грузы возить – сено-дрова привезу, и ладно. Вот был бы у меня Гнедко! Но Гажа-Эль не променяет. Не-ет. Променяю-ка коня в Березовом. Но тогда не будет у нас тяжеловоза. А мне нравится Гнедко. Надо подумать хорошенько, пусть Гажа-Эль попробует управлять Пеганкой».
– Дело сделано – поил коней! – лепетнул Сенька и сбивчиво заговорил: – Эль, мне сильно понлавился Гнедко. Хочу менять с тобой баш на баш… своего Пеганку на твоего Гнедка.
– Да-а?! – удивился Эль.
– А что? – пробасил Будилов. – Верно – можно менять запросто! У Семена голос… детский, а на Пеганку нужно вроде моего баса. Но мне некуда ездить. Пеганка и Алексей – вот пара. Горы свернут…
– Горы-то горы, да будет ли тяжеловоз слушаться меня. – Эль перестал смеяться. – И Гнедка жалко…
– Знаем… плачете оба, когда ты, Гажа, бьешь его… – Сенька опустил капюшон и сел на лавку. – Поплобуй-ка с Пеганкой меляться силой.
Эль кивнул головой – точно, у него уже промелькнула такая мысль.
Вышли во двор. Сияла полная луна над вершинами кедров и елей, отражая-отбрасывая черные их тени на белизну искристого снега. На небе приветливо мигали звезды, словно спелые морошки. Запрягли коней и поехали дальше. Эль занял Сенькино место, нарочно затрубил голос и стеганул Пеганку так, что она вздрогнула, рванулась вперед и понеслась крупной рысью. Эль и Будилов едва удержались на месте. И Сенька сзади на Гнедке радостно завизжал, как ребенок, видя, что конь у него бежит вовсю.
– Вот что значит хозяин сильный. – Александр Петрович все еще смеялся. – Будет толк, Алексей! А Сенька пусть берет твоего коня…
Так и ехали крупной рысью до Березова, сделав еще две остановки в ямских домишках. Всего пути от Мужей чуть больше полутора суток.
2
В Березовом остановились у сторожа пристани, которому было поручено охранять мужевский груз. В избе горел югыд-би, как во многих домах, что поразило Сеньку Германца. Александр Петрович за два дня получил все, что надо, и стал помогать грузить Элю и Сеньке. Эль вздыхал о выпивке. И Сенька не пил – у них просто не было денег, аванс у Будилова еще не получали.
На третьи сутки решили отдохнуть, пошататься по кару – городу. Но в карманах пока пусто – и в каре скучно. Накануне вечером ударил крепкий мороз. Сенька был неважно одет и боялся замерзнуть. Так и коротали время до вечера, играли в дурачка.
– Завтра поедем, хоть и в стужу, – сказал Будилов, раздавая карты. – Кони отдохнули за три дня, и нам пора.
– Мы-то с тобой можем, а Сенька-то как, якуня-макуня! Замерзнет ведь. – Эль посмотрел на обувь Германца.
– Точно, – согласился Александр Петрович. – А как договорились – меняете коней баш на баш?
– Меняем… – ответили вместе.
Будилов решил – если будет стужа, то они с Элем поедут на Пеганке, а Семен подождет и выедет на Гнедке, когда будет теплее.
Вдруг электрическая лампочка на потолке погасла, стало темно.
Александр Петрович недовольно пробубнил:
– Ну вот и в темноте остались. Еще рано, нет восьми часов. Только ушел на дежурство хозяин. Часто так бывает, мамаша?
– Часто, – сказала она. – Сейчас зажгу керосиновую лампу.
Сенька похвастался в темноте:
– А у нас не будет так! Я сам стлою югыд-би. И ладиво привезем в Мужи…
Старушка принесла горящую лампу, и Александр Петрович стал собираться к другу-связисту.
– А аванс? – спросили друзья.
– Да-а, забыл… – хмыкнул Будилов. – Только не выпивать. Вы завтра купите своим женам и детям подарки. – И дал им деньги, потом надел непродуваемую малицу и ушел, гаркнув: – Пока!..
– Ну начальник у вас громогласный. Хоть уши закрывай, – засмеялась хозяйка, когда он вышел.
Эль и Сенька стали думать, нельзя ли выпить.
– Тут в каре есть сур, мамаша? – спросил Эль. – А то некуда девать деньги…
– Они пищат, – ухмыльнулся Сенька.
Она вначале удивилась, что прибывшие из Мужей вроде тоже выпивают, как везде. «Вдруг они нехорошие в пьяном виде. Еще начнут дебоширить, а старика нет», – подумала хозяйка. Но потом сравнила по виду Эля и Сеньку, маленького, и сказала:
– Вообще-то есть самогон, даже рядом, токо ни-ни. Боятся милиционера…
– Мы плиезжие, – успокоил Сенька.
Старуха оделась, сходила недалеко и принесла бутыль с какой-то белесой жидкостью. Понюхали – самогон. И начали понемногу тянуть его. Угостили чуточку и хозяйку. Она подала им закусить сырой недосоленной «сись чери» – гнилой рыбой – вкусной и специфически пахнущей. К тому же рыба была мерзлой – во рту таяла, будто сахар.
Пили, затянули зырянскую песню «Ой ты, солнышко мое…».
Вдруг у Гажа-Эля возникло желание в последний раз попрощаться с Гнедком. Избить его от души, а потом обнять его и реветь-скулить, изливая всю неудавшуюся жизнь.
– Не смей моего Гнедка тлогать! – лепетнул, вскочил с места Германец, уже пьяный, и замахнулся на Эля.
А Гажа-Эль вышел, преспокойно привязал Гнедка уздой за бревно. Конь, нервно вздрагивая, играл мускулами и негромко ржал. Эль, перекрестясь и плюнув в ладонь, начал стегать коня изо всей силы, приговаривая:
– Это за все мои грехи!.. За знакомство со мною, Гажа-Элем! За службу верную от меня, дурака!..
Пеганка отошла в сторону. А Сенька плакал на коленях.
3
Назавтра Гажа-Эль с Будиловым собрались ехать на Пеганке в Мужи, а Сенька решил остаться с Гнедком – по-прежнему была стужа. К тому же Сенька, нализавшись допьяна, на «прощании» Эля с Гнедком чуть не отморозил ноги и даже захромал. Будилов ругал крепко обоих за учиненную пьянку и не дал им опохмелиться. Но Гажа-Эль днем, еще раз сводив лошадей на водопой, все же ухитрился где-то выпить.
– Безобразие! – сердился Александр Петрович. – Надо ехать сейчас же!
Он дал Семену деньги, чтоб прожить несколько дней, рассчитался с хозяевами, и к вечеру они выехали из Березова. Поехали легкой рысью, хотя розвальни до отказа нагружены тяжелым мотором, мотками проводов, покрытых сверху брезентом. Оставалось место сидеть на возу только спереди и сзади.
«Вот уже и огни зажглись кое-где, – думал Будилов, глядя на еле видимый из-за морозного тумана город, закрывая лицо рукавом от сердитого ветра. – Ничего, в Мужах тоже будет югыд-би. Без канители: то погаснет, то зажжется. Проведем радио, у нас уже стоит мачта, оборудуем радиоузел. Вот привезем, натянем провода – и слушай Москву… Правильно толкует начальник электростанции – мне надо заранее готовить заместителя…» – Но тут лиственницы и кедры заслонили Березово, и он отвлекся, приглядываясь к коню. Гажа-Эль даже не гнал особо Пеганку, но она сама шла резвее, будто играла. Да и Будилову и Элю хотелось быстрее попасть в ямскую избушку, чтобы не мерзнуть зря. Отдыхали дольше, а в Азовах совсем стало тепло. Сенька, наверно, мчится вовсю на Гнедке, чтоб догнать тяжеловоза. Вон и лошадь с той стороны.
Но когда подвода прибыла в Азовы, то оказалось, что это ямщик, везет пассажирку в Обдорск. Она и сказала, что слышала, будто приезжий из Мужей потерял коня и ищет, не может найти.
– Якуня-макуня! – сразу догадался Гажа-Эль. – Гнедко погнался за мной. Любит-то меня, дурака.
– Значит, бежит сюда. А может, пробежал мимо нас, когда мы отдыхали, – пробасил Будилов. – Вот несчастье-то Сеньке, да и мне, главное…
Но в Мужах не оказалось Гнедка – ни во дворе Эля, ни у Сеньки. Гажа-Эль и Будилов долго и много доказывали Ичмонь-Верке и отдельно Гаддя-Парассе, что Сенька в Березовом остался из-за них, женщин, а они свое – отдай Пеганку, отдавай. Но у Пеганки новый хозяин – Гажа-Эль, и он не даст.
Насилу уговорили жен беспутного Германца. А Марья у Эля согласилась сразу – правильно, что променял на тяжеловоза, хотя Гнедка жалко.
Неделю ждали Сеньку, а его все нет и нет. Эль утром и вечером навещал женщин. Будилов тоже заходил к ним ежедневно, но все безрезультатно. Александр Петрович караулил почту сверху – не расскажет ли кто-нибудь из приезжих о пропавшем Сеньке.
И вот наконец узнали от проезжающего, что мужевский человек, вроде зовут его Семен, застрял с грузом в городе – ему надо в Мужи, а конь удрал, но потом нашелся – мертвый…
– Как – мертвый? – удивился Будилов.
– Не знаю, – ответил тот. – Хозяин плачет, не знает, как ехать…
Начали думать с Куш-Юром. Надо кого-то отправлять на выручку беспутного Сеньки. И Гнедко мертвый, если не врет проезжий.
Решили обратиться к Варов-Гришу, потому что у Эля еще изба не готова. Гриш мялся вначале, ругал Германца и его жен, но согласился съездить.
На полдороге к Азовам встретил он воз с грузом и двумя седоками. Остановились.
– Мать родная! Сенька-Семен!.. – воскликнул Гриш, увидев съежившегося на задке Германца. Он сидел в облезлом гусе поверх малицы и держал руки за пазухой.
– А я поехал за тобой. Вот хорошо-то – сам ползешь-едешь до Мужей. А Гнедко где? – Он смотрел на незнакомую черную лошаденку и на ее кучера.
– Пропал конь! – ответил тот. – Оставили пока под навесом у сторожа пристани…
А Сенька, услышав Гриша, заерзал, обрадовался, а потом захныкал:
– Нету, нету Гнедка! Погиб! Вот я и не мог выехать, когда стало тепло…
…Сенька решил сводить Гнедка на водопой. Уже вечером, после отъезда Будилова. И тут Гнедко выкинул номер – удрал от Сеньки, поскакал не на юг или куда-нибудь по городу, а прямо на север вслед Гажа-Элю. Гнедко пошел вскачь по дороге, а потом свернул в сугроб, напрямик через кусты, по брюхо в снегу, стараясь догнать Гажа-Эля, своего вековечного мучителя. Сенька попытался бежать за ним и остановить, но конь уходил в лунную ночь. И Сенька замерз и остался без коня.
А через два дня слух пошел по кару – охотник видел недалеко в урмане околевшую лошадь, почему-то стоящую. Видно, на что-нибудь напоролась, не смогла сломать дерево и стоит околевшая.
Сенька догадался, что это Гнедко. Так и есть – ему навылет проколола горло лесина, расщепленная молнией, невидимая в сугробе, острая, как сабля.
Гриш схватился, взялся за голову – Гнедко погиб так глупо.
– Будилов виноват, – залепетал Сенька, съежившись, едва выговаривая слова. Он готов был винить его во всем – почему Александр Петрович не остановил его от обмена баш на баш. Сам он, Сенька, не заработал ничего, даже понес убыток. И нет Гнедка – Сенька опять безлошадный. А у Гажа-Эля – Пеганка, тяжеловоз. Эль заработал и будет зарабатывать.
Сенька всхлипнул.
– Ну, разберетесь сами. – Гриш не любил, когда взрослые плачут. – Ты, Семен, совсем заколел. Поезжайте. А я – в Березово за Гнедком, раз так случилось-получилось…
