Текст книги "Первые ласточки"
Автор книги: Иван Истомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Глава 11
Костер
Варов-Гриш, Гажа-Эль, Сенька Германец и другие селяне, одетые в малицы и кисы, но без ремня, стало быть, не по-рабочему, столпились на южной окраине села. Велел Куш-Юр собраться именно здесь. Это место, самое высокое в Мужах, в стороне от домов, выбрал обдорский человек Будилов для установки радиомачты, для строительства каменной моторки и почты.
– Место подходящее. – Варов-Гриш стоял на высоком яру, над застывшей Обью, освещенной слабым солнцем. – Во-он видно все! Как вы думаете-гадаете?
– Никак не думаем. – Гажа-Эль стоял рядом с ним. – О, сельсовет идет!..
Куш-Юр неторопливо поднимался по отлогому склону, внимательно разглядывая гору: крупные горбатые кочки, словно бородавки на ровной плоскотинке, взъерошенные кусты, невысокие елки и редкие кедры…
– Привет, миряне-зыряне! – Куш-Юр издали махнул рукой.
– Вуся… Привет!.. – ответили вразнобой.
– Ждешь, ждешь его, – добродушно заговорил Варов-Гриш, – а он возле молодой жены и в ус не дует…
– Ничего подобного. Я встал рано, да заходил в сельсовет. – Куш-Юр, подходя, откинул на затылок пыжиковую шапку. – Фу-у, торопился, думал – уйдете… Ну как? Хорошее место?
– Плохое, – Гажа-Эль сморщил лицо. – Никуда не годится, якуня-макуня. Лучше поставить мачту ко мне во двор…
– Ага, нечистая сила! Понравилось? – Куш-Юр зашагал вперед. – Лучшее место не найти! Будилов – молодец! Вот сюда, направо, поставим каменный домик-моторку. Кирпичи каленые, на пристани пока, перебросим на лошадях… Вот здесь, налево, к яру ближе – почта и телеграф. А вот туда, южнее – радиомачту. Все будет вместе.
– Хорошо!.. – единогласно одобрили мужевцы.
Куш-Юр потребовал, чтобы к новому, 1926 году к приезду Будилова это место очистить, убрать елки, кедры и кусты, снести кочки и выровнять.
– Значит, первым делом надо приготовить место, а потом уже загородить, как водится, Обь и возить лес. – Оглядевшись, Куш-Юр удивился: – Почему я опять не вижу ни Озыр-Митьки, ни Квайтчуня-Эськи? Вот нечистая сила! Яран-Яшка ведь должен был сказать вчера.
– Во-он идут Яшка и Терка, – кивнул Сенька Германец. – Остановились что-то.
– Идите сюда!.. – Куш-Юр увидел у них в руках топоры. – Вот здорово – как раз надо расчистить площадку. Чего же тянетесь-то? А Озыр-Митька да Эська где?
– Юнгу! Нету! – затряс головой Яран-Яшка.
На них были подпоясанные рабочие малицы, а на ногах тобоки.
– И мы тоже работали, да пришлось идти, – буркнул Терка, не глядя ни на кого. – Ну, где расчищать-то? А то уйдем…
– Нет, не уйдете. Сегодня надо расчистить все это место, – указал Куш-Юр.
– А пошто ни у кого топоров нету? И без пояса? И в кисах, а не тобоках? Э-э, так не пойдет, – Яран-Яшка собрался уйти.
– Куда! – закричал Куш-Юр. – Взять топоры нетрудно и переобуться тоже. – Он обратился к народу: – Ну-ка, живо сбегайте за топорами! И переоденьтесь, а то пришли, как на именины.
Все засмеялись, окидывая взглядом друг друга. Но сбегать быстренько не смогут, некоторые живут далеко, да и время подходит что-нибудь похлебать. Могут после обеда расчистить это место.
А когда после обеда собрались сызнова на расчистку, то никого не было от Озыр-Митьки и Квайтчуня-Эськи.
Мелкие кедры, ели и кусты срубили, стащили в одно место и подожгли. Далеко виден костер, в вечерних сумерках он освещал открытую площадку, на которой должна подниматься радиомачта и здание югыд-би.
Глава 12
Пеганка-Поганка
1
Гриш стегнул коня вожжой – ехал он перед Новым годом за последним бревном, обещанным для югыд-би. Карько тянул порожние сани не так резво, угадала теплынь – конец декабря, а прилипают сани, вот и приходится легонько постегивать.
На высоком кедре шевельнулось что-то живое. Видно, белка вышла жировать.
«Ах, не взял пищаль, – подумал Гриш. – И нет Бельки. Вот несчастье-то стряслось у меня…»
Случилось это перед выходом на зимний промысел, поздней осенью. Уже место расчищено для электростанции, и Обь перегорожена, и добыты первые налимы да нельмушки, и подступила пора охоты. Встал Гриш на лыжи, а Бельки нету дома. Он кричать, звать ее. Услышал голос Иуда-Пашки, своего соседа с южной стороны. Тот стоял на своей конюшке, рядом. «Твоя собака сдохла. Валяется у меня в ограде за амбаром. Я собрался на охоту, приманку приготовил для лисиц со стрихнином, вынес на улицу, чтоб заморозить. А ночью сорока-воровка взяла да и уронила. Собака твоя съела дохлую рыбу и сама сдохла. И сорока сдохла тоже. Убери собаку и сороку заодно…»
Иуда-Пашка, черноволосый, черноликий и угрюмый от нелюдимости, был ровесник Петул-Вася. Домина у него громадная, домина-усадьба – с высоченной оградой, крепким тыном. Он считался старовером и боялся, чтоб ненароком не осквернили, не опоганили его веру. Иуда – это не прозвище и не кличка, а имя покойного отца. Иуда-Пашка – значит Павел Иудович. Но в селе большинство людей считали – его зовут Иуда потому, что он иной веры, черный человек, предатель, и остерегались. А Иуде того и надо – не зря построил нераскрываемые, как секретный замок, ограды.
Гриш на чем свет проклинал Иуда-Пашку. Собирался привлечь к суду за убийство Бельки, но остановился – охотникам разрешено было пользоваться ядом.
«Вот несчастье-то, – вздыхал Гриш. – Пропала собака. И умная была – не говорила только». Похоронил он Бельку, даже шкуру не снял – кто с друга шкуру снимает. Надо заводить новую собаку!
Впереди, на дороге, в светлеющем сумраке увидел Гриш здоровенную лошадь. В порожних санях маячила маленькая фигурка ездока. Кто-то усиленно махал вожжами и кнутом, но лошадь не трогалась.
«Однако, Сенька Германец, – догадался Гриш. – Ну да, он».
Накануне Сенька был у Гриша и хвастался, что наконец-то купил здоровенную лошадь. Грива и хвост черные, ноги снизу тоже черные, но сама пегая, оттого и кличут Пеганкой. Нездешняя лошадь, Ма-Муувема, а тому досталась из Каша-Вожа. Но он, Ма-Муувем, согласен обменять Пеганку на его, Сенькиного, жеребца. Ма-Муувему срочно, к Рождеству, нужен жеребец. На айбарць – на махан[15]15
Махан – мясо, конина.
[Закрыть] надо, а для того остякам нужен неезженый конь.
– Целиком, в сблуе, в санях отдаю, говолит, за твоего желебца, – лепетал Сенька. – Вот и купил коня здоловенного. Даже деньги отвалил. Избушке надо тепло. А тепло-то откуда? Вот и надо коня. Пойдем, посмотлим на Пеганку.
– Завтра. Надо вечером докончить, – Гриш пилил доску лобзиком, вырезая из доски деревянное кружево. – Не уйдет Пеганка. Только ты зря связался с Ма-Муувемом – как бы не обдул тебя.
– Не-ет, – уверенно махнул рукой Сенька. – Меня-то… Ого-го!
И вот увиделись в лесу, на узкой дорожке. Пеганка, верно, здоровенная коняга. Стоит, повесила голову. А Сенька, щупленький, как оголодавший ершишко, стоя на коленях, хлещет-нахлестывает Пеганку вожжой, неистово ругаясь.
– Тпру-у, – Гриш остановил Карько. – Что случилось-стряслось?
Сенька повернулся к нему.
– О, ты? – И сел, отбросив вожжи. – Вот холела! Не идет, и все! Я уж устал стегать, а он стоит и стоит…
Гриш встал с саней, забрал у Сеньки вожжи.
– А ну… как тебя… Пеганка…
Но Пеганка как стояла, так и стоит. Гриш посмотрел под санями – не зацепилось ли обо что-нибудь. Нет, свободно.
– Что за лешак! – начал сердиться Гриш. – А ну, пошел! – он стеганул коня вожжой. Но конь ни с места, как вкопанный. Гриш, сердясь, хлестанул изо всей силы. Ничего не добившись, взял за узду.
– Ну-у!.. – закричали они. – П-шел!.. П-шел!..
Но конь стоял на месте.
– Не Пеганка, а Поганка твоя кличка, – вырвалось у Гриша. – Я говорил тебе, Семен, – сунет Ма-Муувем поганую лошадь. Конь здоровый, а не идет.
– Почему не идет-то? – горевал Сенька. – Когда покупал, плиехали ко мне в огладу Озыл-Митька на своем коне и Ма-Муувем на Пеганке, – объяснял Сенька. – Откуда-то ехали, видать. Видимо, Митька сказал остяку, что я ищу коня.
– Фию-у! Понятно – объегорили тебя. Ма-Муувем решил избавиться от этой Пеганки-Поганки. Хотел ты большой барыш, а получил ястреб-варыш. – Гриш еще раз попытался сдвинуть с места упрямого коня, но не смог. Было уже светло. На сегодня угадал самый короткий день в году. – Я пошел-поехал, а ты как хочешь…
– Ну, что это такое… – Сенька отошел к своим саням, давая дорогу Гришу. Тот сел в розвальни и погнал Карька вперед, но как только сани Гриша оказались под мордой Пеганки, та сразу же двинулась с места и пошла. Сенька чуть не отстал и едва успел повалиться на сено. – Ой, идет!
Гриш оглянулся назад, поразился:
– Идет ведь… – Он остановил Карька. Пеганка враз вкопанно остановилась. Гриш снова погнал Карька рысью, и Пеганка невозмутимо зарысила. – Вот это да! Любит ходить за поводырем. Слышишь, Семэ?
– Слышу! – лепетнул изумленный Сенька, заливаясь в смехе. – Вот едлена матлена! А мы не знали – засчитали Поганкой! Не-ет, она настоящая Пеганка! – И Семен запел бессловесную, как детский лепет, песню.
– Это ты зря, – Гриш посуровел и остановил коня. – Я тебе не могу стать поводырем… Ты и так дуришком живешь, – жестко отрубил Варов-Гриш. – До каких пор?..
– Пошто поводылем? Исплавится Пеганка, – растерялся Сенька. – Гони коней, а я полежу. Так я устал малосильный…
Гриша возмутило, может быть, впервые он вгляделся в Сеньку – он ведь совсем непрост.
– Смотри-ка, устал!.. Еще не работал, а устал! Так дуриком и проживешь, – плюнул Гриш. Он тронул коня, Пеганка потянулась следом, с дороги свернули направо. Здесь снег глубокий, не стоптанный. Деревья все гуще и выше, разлапистые – кедрач и пихта, занесенные толстым снегом кусты. Было тихо, лишь изредка из глубоких сугробов вырывались куропатки. Лес стал таким густым, что сделалось сумрачно.
– Эй, Семен, пора нам делать развод. – Гриш оглянулся, Пеганка отстала немного, утопая по брюхо. – Спит, что ли? Эй, Германец! Проснись! Убежала Пеганка!..
Сенька поднял голову.
– Как убежал?.. О-о, стало темно. Все еще едем? Вот это здолово… – и зевнул.
– Эх ты, засоня! – укорил Гриш. – Пора разъезжаться. – Он остановил Карька возле высокой и толстой сосны, стал надевать лыжи, лежавшие под ним на санях.
Сенька пытался повернуть Пеганку налево, но та дошла до Карькиных саней и остановилась.
– Вот тебе и раз. – Сенька выпрыгнул из саней и утонул в снегу по пояс.
В этот день Сенька принес Гришу уйму забот, и все из-за Пеганки-Поганки. Здоровенный конь, а дурной. Пришлось подстраиваться так, чтобы впереди был Карько. Ну, уж достался Пеганке воз так воз – из трех здоровенных бревен, а Карьке – одно. Пеганка потащила бы и больше, да боялись – не выдержат сани.
– Все! С меня хватит на стройку. – Гриш подъехал к штабелю бревен, занесенных снегом, и слез с саней.
– А я только начал, – ответил Сенька. – Но ничего – еще лаз съезжу, и готово… А почему сегодня никто не пливез блевен?
– Надеются, наверно, на Пеганку. – Гриш свалил бревно и решил помочь Сеньке. – От церкви поедем по разным сторонам – ты направо, а я налево. Имей это в виду.
– Знаю. – Сенька сел на сани и тронул коня. И конь пошел. – Вот видишь? – улыбнулся Сенька.
– Ничего не понимаю. – Гриш тоже сел на сани, и на этот раз Карько пошел за Пеганкой.
Доехали до церкви и расстались.
«Хоть бы хны. – Гриш следил за Сенькой, пока тот не скрылся за домом. – Может, исправится норов у Пеганки-Поганки. О-о, тогда бы Германец ожил!»
По пути к дому встретил Сандру и Куш-Юра. Гриш сообщил председателю, что привез последнее бревно на стройку, а Сенька Германец на Пеганке сразу три бревна.
– Ого! – удивился Куш-Юр. – Что за Пеганка? Купил, что ли?
– Купил у Ма-Муувема, – ответил Гриш.
– У Ма-Муувема? – встрепенулась Сандра и вздохнула, поведала, что года три назад во время поездки из Вотся-Горта в Мужи она видела у Ма-Муувема здоровенную лошадь, вроде Пеганкой кликали.
– А-а, точно, – кивнул Куш-Юр. – Я видел в конюшне – здоровенный конь.
– Дурной конь, – засмеялся Гриш.
Когда Гриш упомянул про Озыр-Митьку, подсоблявшему Ма-Муувему подсунуть коня Сеньке Германцу, то Куш-Юр вдруг вспомнил:
– Да, а свежие, незапорошенные бревна на стройке есть? Озыр-Митька да Квайтчуня-Эська до сих пор тянут, не возят.
– Все кругом бело. – Гриш подходил к своей ограде. – Не скоро дождешься от них.
– Заставим! – пообещал Куш-Юр.
2
Воскресенье – день осмотра ловушек. В эту пору в утренних сумерках всегда появлялся к Варов-Гришу Сенька Германец с пешней, зюзьгой и нежи – острым багром. А сегодня Сеньки нет, у него есть Пеганка, он сам может поехать к кедру.
Все же Гриш заехал к Сеньке – конь у него с норовом. Он застал Сеньку в постели.
– Мать родная! – удивился Гриш. – Ты почему так долго канителишься?
– А что стряслось? – удивился Сенька, протирая глаза и зевая. Он лежал на кровати под одеялом, укрытый сверху малицей, а жены хлопотали возле оравы ребятишек.
– Как что? Поехали к кедру – сегодня воскресенье. – Гриш стоял у двери, не выпуская скобу из рук.
Женщины заойкали, заохали:
– Ой, беда-беда!.. А мы думали, завтра… Вставай, лешак тебя возьми!.. Рыба будет, рыба!..
Сенька вмиг откинул одеяло и малицу, оказался лежащим в верхней рубашке и штанах, а на ногах – с заплатами меховые чулки.
– Едлена матлена! – Сенька потянулся до хруста в теле. – Надо толопиться! Но Пеганка еще не поен и сам не пил чай, – он посмотрел на измятый самовар.
– Фию-у! Долго ждать… А как вчера доехал на Пеганке-Поганке?
– Холошо, – Сенька надевал тобоки, поданные Ичмонью. Она стояла перед ним растрепанная, выставив тугой живот. – Доехал без помощи. Водил на водопой – слушается.
Гриш улыбнулся в усы.
– Добро, коли так. Не тяни с чаепитием, сразу же за мной. Ну, я пошел-поехал.
Гриш ехал к кедру по заснеженному берегу, и туда уже торопились люди. День такой – надо запастись на неделю рыбой. Гриш догнал младшего брата Пранэ с племянниками Миколой и Петруком.
– А напарника-то нет? – Миколка, светло-русый и голубоглазый, кивнул на нарту-сани Гриша.
– Верно, – удивился Пранэ. – Ты куда девал такого отменного помощника?
– Отменный помощник стал лошадным, – Гриш оглянулся назад, не едет ли Сенька, и рассказал, как Сенька сделался хозяином здоровенного коня Пеганки и что тот вытворял вчера в лесу. – А Сеньку застал спящим – перепутал дни. – Гриш оглянулся назад, но Сенькиной здоровенной лошади не было видно.
– Не приедет. Опять лег спать, – фыркнул Петрук.
– Или задурила Пеганка-Поганка, – вторил ему Колька.
– Да-а, не везет тебе, Гриш, – покачал головой Пранэ. – Сенька лодырь, а не козырь.
– Ничего, – ответил Гриш. – Я сделаю из него человека…
3
Сенька так и не приехал. Досталось Гришу в этот день – надо было прорубить большие лунки над двумя гимгами и черпать лед зюзьгой.[16]16
Зюзьга – вид ковша.
[Закрыть] Хотел оставить одну из них, но ведь что ни день, то толще лед. И пришлось долбить пешней, потом зюзьгой вычерпывать, затем поднимать гимгу из воды и вытаскивать рыбин через «окошко» гимги наружу, на лед. После того как весь улов вытащен, гимги снова опускать в прорубь.
– А ты, оказывается, один? – Куш-Юр тронул Гриша за плечо. – Где Сенька?
– Сегодня я один… Подвел, недотепа.
– Вот нечистая сила!.. – он посмотрел в сторону Мужей. – Неужто не придет? Надо помочь тебе…
– Давай, – согласился Гриш. – А потом, если нужно, я вам помогу.
Но помощь им не требовалась – Куш-Юр и Евдок приехали с Вечкой рано-ранешенько и уже кончали работу.
Куш-Юр сходил за пешней и зюзьгой, подъехали Вечка и Евдок, закипела работа. Вскоре закончили.
– Садись со мной, Роман Иванович, я один, – Гриш тронул коня.
Разговор про Пеганку распространился вмиг – все хохотали, даже Озыр-Митька, промышляющий с Яран-Яшкой ближе к берегу. Митька, услышав, взвизгнул бабьим голосом:
– Германец купил коня? Не может быть… – Он подмигнул Яшке, вынимавшему из ловушки здоровенного налима.
– Как не может быть? – Варов-Гриш проезжал мимо Озыр-Митьки. – Ты же сам с Ма-Муувемом продал коня Германцу.
Озыр-Митька круто повернулся.
– А-а… ты?.. – Он сердито бросил налима на груду рыбы.
– Ну, нечистая сила! – заругался председатель. – Все время врет. Сбыли с рук Ма-Муувема Пеганку-Поганку, а говорит: «не может быть»…
– Ну, сказал. Что ж тут такого… – огрызнулся Озыр-Митька.
– А то, что Пеганка – поганка и есть, – вставил Гриш. – Сеньки нет до сей поры – мучается. Вчера в лесу сколько бились. Правда, три длинных и здоровенных бревна сразу на один воз.
– Вы до сих пор не привезли ни одного бревна, – возмущался Куш-Юр. – Осенью отказались расчистить площадку, так теперь бревна везите!
Озыр-Митька хмыкнул:
– Везти… Сказать легко…
– Да-а, заставим подчиниться решению сходки. – Вечка тоже вступил в спор. – Ишь вы!..
– Может, совсем не будут строить, а вози, – огрызнулся Яшка.
– Будем строить, – заявил Куш-Юр. – Приедет Будилов, и начнем.
4
Гажа-Эль шел мимо Сенькиного двора, услышал смех людей и свернул в ограду Германца.
– О, якуня-макуня! Целая компания! Не выпиваете ли? – Он был трезвый, хотя было воскресенье и приближался вечер. – Подайте и мне – я гимги проверил еще вчера, а сегодня весь день ищу сур…
– И не найдешь. – Вечка стоял возле своего коня и не выпускал вожжу. – Мы поработали хорошо… А смеемся над Сенькой…
– Недотепой, – хохотал Евдок.
Оказалось, Сенька все еще возился с Пеганкой – она сдурела и не идет ни туда и ни сюда. Так и прошел день. Германец привязал коня за стайку и давай стегать сзади. А тот как лягнет обеими ногами. Сенька и упал далеко на снег. Хорошо, что угадал не в лоб. Сидит в снегу и матерится.
– Эх, ты-ы, горе-гореванное. – Гажа-Эль взял Сеньку на руки, будто охапку сена, и перенес на пустые сани. – Сиди здесь, а не там, возле коня.
– Ты лучше побей Пеганку-Поганку, как своего Гнедка, – слезливо попросил Сенька. – Спусти шкулу холеле…
– Э-э, не пойдет так. – Гажа-Эль посмотрел на Сенькиного коня. – Я, сам знаешь, не трогаю никого. А Гнедка – другое дело: и бью, бывает, а потом обнимаемся и плачем… А что это за конь? Какой здоровенный!.. – Но только Гажа-Эль приблизился к коню, тот лягнул, едва не угадал в Эля и начал рвать узду – вот-вот выдернет ветхое бревнышко. – Ишь ты, дьявол! Конь с придурью! Выдернет бревешко, и развалится стайка, погубит коровенку…
– С норовистым конем без вожжей не сладить, нечистая сила. – Куш-Юр подошел к Элю. Гажа-Эль все же отвязал узду, освободил коня от привязи, ласково похлопал по передней лопатке.
– Конь как конь, вовсе не холера. – Гажа-Эль отпустил Пеганку. – Любить надо коня…
– Ну да… Невезучий пелед всеми виноват… – Сенька стонал и кряхтел. – Сегодня даже за лыбой не ездил.
– Надо придумать что-то, – предложил Гриш. – Пошли делить улов!..
– Да?! – Сенька встал и, посасывая кровь из рассеченной копытом руки, пошел к нарте Гриша. – О-о, есть лыба… Эй, выйдите кто-нибудь сюда! Лыба, лыба на мой пай!..
В тот же миг выбежали из избы без малиц Анка, Нюрка, Нюська, Верка-Ичмонь и Парасся. Варов-Гриш делил добычу, стараясь сделать доли равными.
– Выбирай, Семен, и я пойду, – сказал Гриш.
Сенька не знал, которую взять долю. Подсказала Нюська:
– Эту, эту. Белые рыбы тут…
Глава 13
Встань-трава
1
Однажды в начале зимы, вскоре после расчистки площадки, Илька вздохнул и обратился к отцу:
– Айэ, а ты обманщик все-таки. – Он видел вечером, как отец умело вырезает крупным лобзиком волнистые кружева из длинной доски шириной в четверть. У Гриша уже сотворено немало таких досок, чтоб разукрасить избу снаружи – сделать дом терем-теремком. – Обманщик и есть!
– Почему же? – Гриш удивленно посмотрел на сына.
– Ты так красиво делаешь, даже маленькой пилой, а не хочешь помочь мне…
– В чем? – засмеялся Гриш.
– Ты все обещаешь сходить к безногому Коктэм-Ваню, а все не идешь. Мне ой как хочется попробовать на костыли встать.
Гриш перестал пилить.
– Мать родная! Сегодня собирался сходить к Коктэм-Ваню, а доска попалась на глаза – и забыл. – Гриш немедля встал. – Надо сходить. Сейчас же!
Елення возилась на кухне.
– Конечно, – сказала она. – Тальниковые палки приготовлены давно, уже высохли, а сделать никак не соберешься. Сходи успокой парнишку.
Гриш, перед тем как выйти из дома, заглянул в горницу.
– Не трогайте лобзик. Я вернусь скоро. – И ушел.
Его долго не было. Наконец вернулся и притащил с собой большой деревянный костыль, тальниковые палки и толстую дощечку. Ребята уставились на костыль.
– А как Коктэм-Вань будет, Гришэ, без костыля-то? – выглянула Елення из кухни.
Гриш сообщил: Коктэм-Вань придумал себе деревянную ногу, будет ходить на большой рогатке, благо что после ранения на войне нога ампутирована ниже колена. Вот и уступил один костыль посмотреть.
– А здорово он ходит на деревяшке. – Гриш садился ужинать. – Культя обута в меховой чулок, изогнутая, колено на подушечке, а рогатки привязаны ремнями. Тебе бы, Илька, такую штуковину… – Он наклонился и посмотрел на Илькину искалеченную ногу в шерстяном чулке.
– На костыли хоть бы встал. – Елення принесла в чашке нарезанную малосольную рыбу. Пыхтел небольшой самовар.
– Это я смастерю. Два костыля – ерунда. – Гриш взял кусок рыбы. – Надо только научиться вставать и ходить.
После ужина Гриш взялся мастерить костыли.
– Спать пора! Я еще не скоро кончу. А завтра некогда, – сказал Гриш сыну.
Илька зевнул.
– Я полежу только, а спать не буду. Буду следить за тобой, чтоб все сделал как надо. – Он дополз до кровати, залез в постель рядом с братишкой, а мать укрыла его.
– Вот смотри на отца, только не шуми. – Елення приложила палец к губам.
– Хорошо, – прошептал Илька и… уснул.
2
Разбудила его Лиза. Она была в малице и касалась его руки холодной рукавичкой.
– Проснулся? – улыбнулась Лиза и махнула рукой. – Тетя Еля, ты можешь идти доить! Ой! – кивнула Лиза на новенькие костыли. – Это откуда?
Илька посмотрел и вдруг вспомнил.
– Отец сделал! – Он шумно сбросил одеяло и разбудил Федюньку. – Вот здорово смастерил!..
– Это ведь тебе! – Лиза тронула костыли. Илька громко закричал:
– Нельзя! Я еще сам не трогал.
– Так тронь, – предложила Лиза и чуть-чуть отступила.
Федюнька соскочил с кроватки на пол и, протирая глаза, уставился на костыли.
Илька взял один, затем другой.
– А как ходить? – уставился он на Лизу.
– Сейчас. – Лиза сняла малицу и оказалась в сарафанчике и кисах. – Дай сюда.
– И мне… – Федюнька тоже захотел попробовать.
Илька отдал костыли, но они оказались длинными для малышей.
– А-а… Больно… Давят под мышками. – Ну!.. Бер-ри костыли!..
Илька вздохнул, взял костыли, но не вставал.
– Боюсь…
Долго его уговаривали, наконец Илька поднялся, держа широко расставленные костыли, но тут же сел обратно.
– Не могу, – Илька чуть не плакал.
– Ну как? Ходит? – вошла с подойником Елення.
– Дело др-рянь, – качнул головой Федюнька.
– Не выходит ничего, – добавила Лиза.
– Не могу… Подгибается нога-а-а… – заплакал Илька и бухнулся на пол.
– Вот беда-то, – вздохнула Елення. – Не огорчайся, крепись, сынок, научишься.
3
Прошло полтора месяца. Нет, не выходило у Ильки ничего. Встанет, а правая нога, на которую опирается, не выдерживает тяжести тела, подгибается. Правая рука не выпрямляется тоже. Пришлось на одном костыле переставить ручку. Дело худо – не может Илька ходить.
«Да-а, плохо дело, даже не могу ходить на палках, не то что Коктэм-Вань на рогатке», – задумался однажды Илька. Он проснулся засветло и сразу же увидел костыли. Накануне вечером Илька старался хоть шаг шагнуть, но боялся – грохнется и испугает всех. Уже и так был весь в синяках. А если попробовать ходить, когда в доме ни души? О, тогда хоть сколько падай.
Илька прислушался. На кухне никого не слышно. Февра в школе, отец возит бревна.
Илька вмиг сполз с кровати, добрался до сундука и залез на него. Взял костыли и встал на них, весь дрожа. Напрягся и сделал небольшой шаг к кроватке. Потом еще. Еще и… упал. Посидел и, держа костыли, полез на кроватку, сел. Сердце билось так, что готово было выскочить. Четыре раза шагнул!
– Ма-мэ! Мам-ка-а! – закричал Илька. – Я хожу-у! Хожу-у-у!
Но мать не слышала. Илька, собравшись с духом, снова зашагал мелкими шажками и дошел до сундука.
– Мамэ-э!!! – заорал он. – Я хожу-у-у!!!
Повернулся, стал добираться к окошку. Нога устала, под мышками больно, но так сильно хотелось ходить! Илька снова встал на костыли, пошел вперед, широко расставляя палки. И тут зашла Елення.
– Мамэ-э! Иди-ка сюда-а! Скоре-ей!.. – закричал Илька.
– Что случилось?! Ба-а!.. – сказала Елення и уронила под ноги несколько полешек. – Ой, Илька! Миленький! Ты встал!.. – Она, бросив дрова, кинулась к сыну, усадила его на сундук и принялась целовать, приговаривать сквозь слезы: – Вот и дождались! Вот и дождались!..
– Я кричал, а ты не слышала. – Илька вертел головой, уклоняясь от поцелуев. – Только я хожу не совсем…
– Ничего! Раз встал – будешь ходить. – Елення вытирала глаза. – А как ты, миленький, решился?
– Никого не было, и решился, – ответил Илька.
В сенях послышался шорох, дверь открылась, и в избу ввалились Федюнька и Лиза, оба в снегу.
– Вот и мы! – сказали они. – А Илька проснулся?
– Проснулся! Иленька ведь ходит! Вот счастье-то! – доложила Елення.
Федюнька и Лиза уставились на Ильку.
Илька ковылял к окошку. И почти дошел, но костыль поскользнулся, и он грохнулся на пол. Елення, Лиза и Федюнька кинулись к нему. Но Илька, морщась от боли и потирая ушибленную левую ногу, проговорил:
– Ничего… – Он стал подниматься на стул.
– Надо осторожней. – Елення подала Ильке костыли.
– Ничего, – твердил Илька и посмотрел на кроватку. – Я даже пойду туда…
– Туда?! – изумились все.
– А что? – Илька заковылял осторожно, потому что нестерпимо саднило под мышками. Елення стояла наготове, раскинув руки. А Илька все шел, шел и дошел – бухнулся на край кроватки.
– Ура-а-а!!! – закричали Федюнька и Лиза.
– Пойду на улицу! – решил Илька. Он выбрался из дому ползком, а мать вынесла костыли. В малице удобнее было стоять на костылях – не резало под мышками. Но зато до ручек труднее достать рукавицами. Илька сделал шаг, расставив палки пошире, – не скользят. Потом еще раз шагнул и пошел.
– Я пойду к бабушке, – заявил Илька.
– Давай, – сказала мать.
Федюнька и Лиза пошли обследовать в снегу дорогу до соседнего крыльца. А Илька шел и с трудом переставлял костыли, тонущие в снегу.
– Отдохни. – Елення посмотрела на соседние окошки. – Ведь идти далеко.
Лиза торопливо поднялась на ступеньки крыльца, а навстречу ей бабушка Анн, в малице и кисах. В руках держит одетую тепло Эгруньку.
– Бабушка! – закричал Илька. – Я хожу на костылях!.. Хожу!..
– Батюшки! – воскликнула она и опустила внучку на ноги. – Ходишь?!
Елення, не сдерживая слез, радовалась:
– Илька ходит! Ходит ведь Иленька!..
4
Вечером того дня, при лампе, при пышущей железной печке Гриш точил на бруске топор. Илька, счастливый и радостный, что отныне он нашел встань-траву и может вырасти каким-нибудь полезным человеком, разлегся около него на оленьей шкуре, положа костыли рядышком и обняв их. Февра и Федюнька ушли к бабушке Анн, Елення хлопотала на кухне.
– Хорошо жить, когда есть костыли, – вздохнул Илька, улыбаясь и глядя куда-то в потолок. – Искал, искал я тогда в Вотся-Горте эту встань-траву, да не нашел. А приехал сюда, пожили немного, и она тут как тут. Оказывается, встань-трава-то – в костылях. О-о, теперь не буду рвать штанов. Пароходы придут – сам дойду до пристани. Удить буду, а осенью пойду в школу. Правда, айэ? – и он повернулся лицом к отцу.
– М-да, – тяжело вздохнул Гриш, проверяя ногтем заблестевшее лезвие. – Конечно, так. От оленя, говорят, остаются рога, а от человека – имя. Пойдешь в школу непременно.
Зашел Куш-Юр, поздоровался с Еленней.
– Соскучился? – заулыбался Гриш.
– А ты все работаешь? Дай хоть роздых себе…
– Гм! А кто будет строить-мастерить почту? Вот и готовлюсь заранее к приезду Будилова.
– Так, так. – Куш-Юр кивнул Ильке. – А у тебя как дело? Ходишь?
– Хожу. Показать? – Он заковылял осторожно, боясь задеть оленью шкуру.
– Молодец! – похвалил Куш-Юр и обратился к Гришу: – Я к тебе по делу… Опять я убедился сегодня – ты душевный человек. Все отдаешь, помогаешь любому, даже Сеньке Германцу. И понимаешь правильно нашу политику. Давай вступай наконец в партию. Чего тянуть?
Гриш повернулся к нему.
– О, ты вон что! Опять сватать меня. Да говорю – не дорос я. Куда мне с одним классом! Каждая птица свою высоту знает.
– Это ерунда, – махнул рукой Куш-Юр. – Выучим! Ты – толковый, я понял это давным-давно. Главное, что политику Советской власти понимаешь.
– Советская власть – наша власть. Это понимают все.
– Нет, не все.
– Ну, есть некоторые…
Гриш проверил лезвие топора – не готово ли.
– То-то и оно. Из тебя может выйти, как Вечка, хороший пропагандист новой власти.
– Про-па-ган-дист… – засмеялся Гриш. – Слово-то какое… Старшего брата, Петул-Вася надо принимать в партийцы. Он грамотей, читальщик. А потом уж меня.
– Петул-Вася мы знаем, имеем в виду, – ответил Куш-Юр. – Но Вась пусть пока в профсоюзе постоит. Не он ведь предложил югыд-би, а ты…
– О, югыд-би! Я тоже вступлю в профсоюз. Рабочий.
Илька не вытерпел, спросил отца:
– И можешь красный флаг повесить на дом? Дядя Вась ведь повесил.
– Обязательно.
– Ну, так как? Вступишь в партию? – Куш-Юр встал и подошел к Гришу.
– Не знаю. Да и жену надо спросить – как она смотрит на это. Партийцам ведь нельзя держать иконы…
– Про что это?.. – спросила Елення. Сзади вдруг послышалась возня, и, пыхтя, вошел Вань, принес полено.
– Хозяин дома?
– Дома, дома. Проходи.
– Вуся, – поздоровался Коктэм-Вань, здоровенный мужик, опираясь о косяк, а левую руку держа на деревянной ноге. – Впервые пришел в твой новый дом.
– Вуся! Проходи, будешь гостем!..
Илька расширил глаза и, чуть покраснев, испытующе смотрел на Коктэм-Ваня. Мальчик впервые видел его так близко, да еще на деревянной ноге. Коктэм-Вань проковылял до скамейки и сел как раз напротив Ильки, выставив вперед деревяшку с обледенелым концом внизу.
«А ему ведь тоже плохо». – Илька вспомнил, как оба его костыля обледенели.
– Ты, наверно, пришел за костылем? – спросил Гриш. – Никак не соберусь занести, мать родная!
– Нет, не затем. – Кареглазый Коктэм-Вань опустил капюшон, и рассыпались по плечам красивые кудрявые волосы цвета сливочного масла. Его лицо, гладко бритое, чисто блестело. – Заходил к брату и вспомнил: надо зайти попутно и к Варов-Гришу, поздравить с новосельем, а заодно и похвастаться… – И он показал на внутреннюю сторону деревяшки.
– Нечистая сила! – удивился Куш-Юр. – Какое-то железо посажено.
Гриш тоже придвинулся вплотную.
– Верно. Похож на наконечник от стрелы. Большой, в кулак.
– Наконечник и есть, – подтвердил Коктэм-Вань.
Когда стало возможным переехать Большую Обь, Коктэм-Вань поехал на лошади в Каша-Вож, что недалеко от Вотся-Горта. Это место он выбрал потому, что там легче достать сено, там дикая тайга, много белки и соболя. Он нашел в Каша-Воже сено и стал промышлять. Ездил в санях – на деревяшке уйдешь недалеко. Ночевал в пустом, из двух избушек, Вотся-Горте. Забрался как-то слишком далеко, по брюхо коню. Коктэм-Вань остановил его, надел лыжи, одна была мало-мальски приспособлена к деревяшке, только сделал два-три шага, как ударило что-то, и он чуть не упал с деревянной ноги. Смотрит – стрела в деревянной ноге! Похолодел: зашел на самострел. Хорошо, что шагнул деревяшкой, лишился бы здоровой ноги. Вань отошел назад, давай выдергивать, а она намертво впилась, из лиственницы сделана, с железным наконечником. Коктэм-Вань так и эдак, ничего не может. И шагать нельзя. Тогда стрелу он сломал, а наконечник так и остался торчать в деревяшке. Если бы на коне ехал, все – пропал бы конь. На лося нацелен был самострел.
