Текст книги "Первые ласточки"

Автор книги: Иван Истомин

Сплошная практика

О том, что мы старшекурсники, а не просто учащиеся, напоминали нам педагоги ежедневно при подходящем случае. В этом было не только их желание убедить нас в необходимости самого серьезного отношения к учебе в последнюю зиму, но и чувствовалась также их радость за результаты своего труда. Ведь мы выросли, изменились за эти годы. Эту перемену ощущали и понимали мы сами.

Взять хотя бы Аню Айваседа. Ее, оставшуюся с двумя сестрами сиротой после смерти родителей, привез в школу-интернат и нянчил, как родное дитя, Петр Емельянович Чемагин. Потом он помог ей и сестре Шуре поступить в Салехардский нацпедтехникум, куда направили его работать. А теперь эта ненецкая девочка-сирота была на пороге самостоятельной педагогической работы и со всей серьезностью и любовью составляла планы, готовила наглядные пособия, проводила первые в ее жизни практические уроки.

Вначале практику проходили поочередно в первом подготовительном классе педучилища. Учащиеся были великовозрастны, но изучали материал за начальную школу. Не совсем удобно чувствовали мы себя в роли учителя перед своими же товарищами, с которыми жили, ели, отдыхали вместе, а иногда и шалили. Случалось, сделаешь на практическом уроке кому-нибудь из них замечание, а он тебе по-дружески гримасу состроит. Или скажешь:

– А сейчас, дети, достаньте учебники.

«Дети» хихикают, и сам улыбаешься невольно. А то вдруг кто-нибудь из учащихся обратится к учителю-практиканту:

– Повтори, Леня, на какой странице открыть.

А Леня Киселев и забыл с непривычки, что он сейчас не просто Леня, а Леонид Филимонович.

Нелегко нам было привыкнуть к этому. Потом начали проводить практические уроки в начальных классах средней школы. Сколько же, бывало, приходилось сидеть нам над составлением урочных планов, изготовлением наглядных пособий. На нашем курсе, кроме меня, никто более или менее хорошо не рисовал, и товарищи часто просили меня сделать тот или иной рисунок на большом листе – наглядное пособие. До глубокой ночи просиживал я, возясь с листами бумаги, красками и кисточками.

Но как старательно ни готовились бы мы к практическим урокам, в чем-нибудь да сказывалась наша неопытность. Чаще всего не укладывались мы во время. Звонок на перемену заставал в момент объяснения нового материала, хотя мы и пользовались ручными или карманными часами своих педагогов. Бывало и наоборот: исполнишь все, предусмотренное урочным планом, а до звонка на перемену осталась еще уйма времени.

Когда вечером в учительской мы, с помощью наших педагогов, обсуждали и оценивали проведенные практические уроки, недостатки эти выявлялись особенно ярко. Чинно восседали мы при этом на мягких диванах рядом со своими наставниками, как равные уже с ними в какой-то степени люди. Однако кое-кому из нас приходилось слышать весьма не лестные отзывы о своих первых шагах на учительском поприще. Но я не помню, чтобы кто-нибудь из практикантов выражал сожаление по поводу избранной специальности. Видно, крепко уже была привита нам любовь к трудной, но благородной работе народного учителя.

На практике я работал в первом классе начальной базовой школы, находившейся у самой пристани. Ходить на занятия было далеко, особенно для меня. Вставал рано. С трудом держа кипу учебников и тетрадей, долго ковылял по всему Салехарду. Педучилище имело коней, но назначенный директором Борис Моисеевич Годисов почему-то не догадывался предложить мне транспорт, а я стеснялся заикнуться об этом.

Трудно было с непривычки при моих физических недостатках проводить занятия, особенно когда приходилось писать на доске. Учительница класса Мария Сергеевна иногда пыталась помочь мне, но это пуще смущало меня перед малышами. Я стал прибегать к помощи самих учеников при раздаче тетрадей, при письме на доске или демонстрации наглядных пособий. Дети охотно шли на это и даже на перемене норовили прийти мне на помощь в чем-нибудь.

– Правильно поступаешь. Прибегай к помощи учеников, – сказала мне однажды Мария Сергеевна. – Будь смекалистей, и дело пойдет.

Однако многое передумал я в эти решающие дни. Я держал экзамен не только на подготовленность и зрелость к учительской работе, но и на мою физическую возможность к данному труду.

«Правильно ли я все же поступил, столько лет учась на педагога? – размышлял я, придя с практических уроков и устало лежа на койке. – Может, лучше признаться, что эта работа тяжела для меня, инвалида, и не тратить зря времени на практику? Сдать теоретические экзамены и поехать учиться на кого-нибудь другого? Ведь мне так хотелось когда-то стать художником. И к литературному творчеству тянуло…»

Своими сомнениями я поделился как-то с Леней Киселевым.

– Что ты! – удивился он. – Тебе ли рисовать. Способный, энергичный. Привыкнешь, приспособишься к учительской работе. Поработаешь сколько-нибудь, а там уж и институт. Хоть художественный, хоть какой…

Я согласился с ним и был очень благодарен за веру в меня.

И вот экзамен.

В составе государственной экзаменационной комиссии была представительница из Омского облоно – пожилая полная женщина, а также заведующий Ямало-Ненецким окроно, директор Салехардской средней школы, директор и завуч нашего училища, представители еще каких-то организаций. Один из последних, тучный, с темно-русой бородкой мужчина, часто задавал экзаменуемому вопросы не по теме, прерывал ответ, сбивал с толку. Случилось такое и со мной.

По литературе устно мне достался билет, где требовалось рассказать о творчестве Маяковского и прочитать одно из его стихотворений. Я по собственному выбору начал декламировать отрывок из поэмы «Хорошо!». Когда я прочел строчки:

 
Жезлом правит,
чтоб вправо шел.
Пойду направо —
очень хорошо!..
 

мужчина с бородкой вдруг произнес: «Стоп!» Я перестал декламировать и уставился на него, не понимая, в чем дело. Алексей Евгеньевич и члены комиссии тоже повернули головы в его сторону.

– Что значат слова «чтоб вправо шел» и «пойду направо»? – подчеркнуто спросил он меня.

Я пожал плечами:

– Ну… вправо, значит, надо идти…

– Э-э, слишком упрощенно это, – почесал бородку член комиссии и, жмуря глаза, поучительно покачал карандашом в руке: – Тут другой смысл – хитрый намек. На что?

Я не понимал, о чем он толкует. Посмотрел на преподавателя. Ни о каких намеках в отношении этих слов не говорилось нам. Да и не читал я об этом нигде. Члены комиссии тоже недоуменно переглядывались, пожимая плечами; а мужчина с бородкой продолжал укоризненно:

– Не знаешь, оказывается, – и многозначительно заметил: – Здесь имеется в виду правый уклон… – Комиссия удивленно ухмыльнулась, кое-кто поморщился, шепча что-то соседу. Мне тоже хотелось хмыкнуть, но я воздержался. Меня вдруг осенило:

– Но Маяковский написал и «Левый марш». Выходит, это левый уклон?

Тут комиссия чуть не прыснула. А тучный мужчина кивнул:

– Да, Владимир Маяковский хоть и известный поэт, но был когда-то фигурист…

– Фитурист, – улыбаясь, поправил я его.

Члены комиссии зашевелились.

Представительница из облоно, сидя рядом со странным мужчиной, наклонилась к нему и прошептала что-то на ухо. Тот откинулся на спинку стула, вздохнул:

– Что ж, пусть продолжает…

Я прочитал отрывок из поэмы до конца.

По литературе, как и по другим предметам, я получил «отлично». А тучный мужчина с бородкой не присутствовал больше на наших экзаменах.

Самым трудным предметом нам казалась педагогика. По ней мы сдавали экзамены в последнюю очередь. У некоторых моих однокурсников годовая отметка по педагогике была посредственная, что давало повод опасаться, как бы кто «не завалился» на госэкзаменах. Видимо, для поднятия нашего духа преподаватель педагогики, он же директор педучилища, Борис Моисеевич объявил нам на консультации:

– Если все успешно сдадите последний экзамен, училище обеспечит вас билетами на спектакль «Коварство и любовь» в постановке областного театра, прибывшего к нам.

– А нельзя ли по два билета каждому, чтоб пригласить подругу или дружка. Нам немного – всего семь, – спросил Леня Киселев.

Я поддержал его предложение. Директор, улыбаясь, обещал подумать об этом. Добавил:

– Все зависит от вас…

Воодушевленные, мы с новыми силами начали готовиться к экзамену, и все выдержали его. В тот же вечер в окружном Доме ненца мы с великим интересом и волнением впервые смотрели игру настоящих артистов в классической трагедии. Рядом с нами сидели на галерке наши подруги и дружки – нам каждому дали по два билета бесплатно.

Выпускной вечер был праздником не только для нас семерых и нашего педагогического коллектива, но и для окружных руководящих органов. Салехардское педагогическое училище первым из двух специальных учебных заведений в округе (был еще недавно созданный оленеводческий техникум) выпускало своих «ласточек». Это ли не повод для торжества! Праздничные столы в одном из самых больших классов были заставлены всеми доступными в то время яствами и напитками. Гостей, конечно, было в несколько раз больше, чем выпускников. Зато чувствовали мы себя настоящими героями. Педагоги называли нас по имени и отчеству, к чему мы уже успели привыкнуть на практике. Однако никого из наших «подружек и дружков» сюда не допустили, что огорчило нас, потому что все они находились тут же рядом, в наших интернатах.

Директор педучилища зачитал приказ об окончании нами курса обучения. Там перечислялось, кто из выпускников, под каким номером получил диплом после года практической работы. Мой оказался первым. Это было очень приятно и радостно: я – первый из немногих настоящих и многих будущих воспитанников училища. Кроме того, в приказе указывалось, что мне дается право поехать на учебу в любой институт. И тут же вручили Почетные грамоты – кому за отличную и хорошую учебу, кому за активную общественную работу. Аплодировали нам горячо.

Я попросил слова и прочитал свой новый стих, написанный специально к этому торжеству. Он назывался «Первые ласточки»:

 
Над Ямалом небо сине,
Солнца свет над тундрой
                        стылой.
Серебрятся рек
                    разливы —
Чешуей блестит вода.
Золотой порой весенней
Резвой стайкой
            легкокрылой
Мы, семь ласточек
            счастливых,
Улетаем из гнезда.
Семь – немного, но
                  чудесно —
Это только начинанье.
Первых ласточек пусть
                    мало.
А не горестно совсем:
Ведь и в радуге
              небесной,
И на северном сиянье
Семь цветов всегда
                    бывало,
Как и дней в неделе
                   семь…
 

Дальше, как помнится, говорились в стихе слова благодарности Родине, партии, Советской власти за нашу светлую судьбу, за то, что мы, дети северян, бывших «туземцев-дикарей», получили специальность учителей и будем сами нести свет, знания в тундру, что мы никогда не забудем родное училище, наших воспитателей-педагогов и этот радостный, торжественный час. В заключение провозглашался тост за наших педагогов и родное НПУ.

Стихотворение было скороспелое, я сочинил его буквально к выпускному вечеру. Однако стих мой восприняли восторженно, дружными хлопками.

До самого утра были танцы под духовой оркестр, руководимый Борисом Манном и приглашенный из Дома ненца, что являлось тогда в Салехарде большой роскошью. А июльская северная ночь с незакатным солнцем выдалась тихой, теплой и такой очаровательной, словно и она радовалась вместе с нами.

О ПИСАТЕЛЕ И ЕГО ГЕРОЯХ

Н. Афанасьева
Судьбы народные
О прототипах романа «Живун»

Исторические документы эпохи Ивана III свидетельствуют, что коми, с древнейших времен заселявшие «Вычегду и Вымь, и Удору и Сысосо со всеми их месты», в XV веке начали перебираться через Уральские горы в Зауралье и оседать в бассейне реки Оби с ее многочисленными притоками. Вначале это были одиночные переселенцы – проводники русских отрядов, совершавших набеги на богатые пушниной зауральские земли. Так, наверняка известно, что во время похода князя Федора Курбского в 1484 году его проводниками были коми. Курбский разбил местных мансийских и татарских князей, взял в плен одного из них – мансийского князя Молдяна, а в следующем году в одном из древнейших поселений коми на Вычегде – в Усть-Выми – между Молдяном и Иваном III был подписан договор. В 1598 году вымский житель Василий Тарабукин вел экспедицию Дьякова.

Массовое переселение коми за Урал началось во второй половине XIX века. Коми бежали со своих родных мест в поисках куска хлеба, лучшей жизни и новых охотничьих и промысловых угодий. Но, убегая от многочисленных царских и воеводских поборов, они, как и аборигены этих мест – ненцы, ханты, манси, – попадали в кабалу к другим поработителям.

Нынче в низовьях Оби проживают многие из тех, чьи предки переселились сюда из районов Печоры и Ижмы. Так, в Шурышкарском районе Ямало-Ненецкого округа насчитывается до трех тысяч коми, в Березовском районе Ханты-Мансийского округа – две тысячи. Много коми в таком крупном населенном пункте, как Мужи. Здесь осели десятки потомков Каневых, Чупровых, Хозяиновых, Терентьевых, Артеевых, Филипповых, Ануфриевых, Семяшкиных, Истоминых.

Иван Григорьевич Истомин – один из потомков тех самых печорских переселенцев Истоминых.

Тяжелые условия заставили людей покинуть насиженные места, но уничтожить их память, язык, образ жизни – невозможно. Сменяющиеся поколения сохраняют эту память в своих генах, передающихся от дедов и прадедов. Вот эту-то народную основу так удачно и раскрыл И. Г. Истомин в романе «Живун», который не только нашел своих читателей, но и привлек внимание ученых.

В автобиографическом романе «Живун» отражен период после окончания гражданской войны, смутное и сложное время установления советской власти на Крайнем Севере.

Трудные двадцатые годы. На севере, в небольшом селе Мужи, зарождается новая жизнь. Люди поверили в нее и двинулись по дороге «к счастью», к созданию новой социалистической экономики.

Четыре зырянских семьи решили организовать рыболовную коммуну – парму. Это была попытка внедрить в быт северян коммунистические отношения. Очевидно, что это факт истории. Кто же были эти люди, с энтузиазмом взявшиеся строить новую жизнь?

Возглавил артель Варов-Гриш – романтик, верящий в идеалы революции. Варов-Гриш – натура незаурядная, яркая, едет он в Вотся-Горт с семьей – тремя детьми, Феврой, Илькой и Федюнькой, и женой Еленней.

Прототипы Варов-Гриша и Еленни – отец писателя Григорий Федулович Истомин и его мать Елена.

Григорий Федулович прожил долгую трудовую жизнь, занимался рыбалкой, охотой, Елена умерла рано от туберкулеза.

Февра – сестра писателя Февронья Григорьевна, в замужестве Рычкова, 1912 года рождения, всю жизнь провела в Мужах, работала пекарем-кондитером. Муж ее погиб на фронте, она сама похоронена на мужевском кладбище. Их дети живут в городе Ухте.

Илька – это сам Иван Григорьевич Истомин.

Брат Федюнька – Федор Григорьевич, 1921 года рождения. Когда началась война, он работал в Салехарде на пушной базе, откуда и был призван в действующую армию. На фронте был с первого года войны и до ее конца. Прошел от Сталинграда до Курской дуги, несколько раз был ранен и контужен. Демобилизовался в октябре 1945 года в звании сержанта. В семье хранятся благодарность от И. В. Сталина и награды. После войны Федор Григорьевич работал в селе Мужи заведующим отделом культуры Шурышкарского района. Умер в 1959 году.

Вторая семья, отправившаяся в Вотся-Горт, это Гажа-Эль (переводится буквально как пьяный мужик) и Сера-Марья. Их прообразами послужили Алексей Павлович и Васса Терентьевна Семяшкины, жившие в центре Мужей на берегу Оби. Их единственный сын уехал в Омск, там женился, но вскоре умер, детей у него не было.

Прототипами третьей пары – Мишки Караванщика и его жены Сандры – были Михаил Васильевич Конев и его супруга Мария. В отличие от персонажей романа они прожили счастливую жизнь. Жили сначала в Мужах, а потом в селе Азово Шурышкарского района. Скончались они в один день от болезни.

И четвертая семья, описанная в романе, это Сенька Германец и Гаддя-Парасся. Сенька Германец – вымышленный образ. Что касается Гадди-Парасси, то, создавая этот персонаж, автор использовал внешность Антонины Никитичны Чупровой.

В романе действуют и другие герои, изображая которых, автор имел в виду своих односельчан и родственников. Пранэ – это дядя писателя Панкрат, его дочь, Прасковья Панкратьевна, живет в селе Лопхари Шурышкарского района. Она воспитала восьмерых детей. В 1998 году ей исполнится 80 лет.

Председатель кооператива Петул-Вась – дядя Ивана Григорьевича, Василий Федулович Истомин. Его дочери Лиза и Анна живут в Салехарде.

В романе с большой симпатией выписан образ русского большевика Романа Ивановича, прозванного местными жителями Куш-Юром – «Гологоловым». Роман Иванович Иванов – бывший ссыльный, революционер. Описанная в романе история с горящей баржой случилась на самом деле.

Все люди, послужившие прототипами романа, прожили достойную трудовую жизнь, занимались крестьянской работой, держали лошадей, коров, овец, выращивали овощи, были рыбаками и охотниками. Сейчас их дети и внуки живут и трудятся, в основном, в Мужах. Они с благодарностью и почтением вспоминают замечательного писателя Ивана Григорьевича Истомина за его душевное отношение к землякам, за его книги о старательном и веселом промысловом народе.

Каждый год в день рождения Ивана Григорьевича встречаются его земляки в клубе или местном музее, вспоминают писателя и его книги, посвящают ему свои стихи, иные произведения и просто добрые слова.

Эту традицию ввела и поддерживает жительница Мужей Агния Степановна Дьячкова. Удивительна ее память о земляках – переселенцах из-за Урала. Она не только досконально знает судьбы прототипов «Живуна», но и изучает историю отдельных переселенческих семей, выстраивает их генеалогические древа, которые уходят к началу прошлого столетия.

Из воспоминаний
Екатерины Светозаровны Албычевой

Мое детство, отрочество прошли в предвоенные годы в селе Мужи. С 1933-го по 1936 год мы с Иваном Григорьевичем вместе учились в школе. Он сидел на последней парте с краю, потому что ходил на костылях. Помню, что он не озорничал, не дергал девочек за косички. Его скромность ставили в пример всем нам. На переменах, не имея возможности участвовать в шумных играх, он писал что-то или читал и очень любил рисовать. Иван был первым художником в школе и уже тогда писал стихи, был редактором стенной газеты, которая выходила в два месяца один раз, а иной раз и почаще. К праздникам он всегда придумывал красочные, яркие заголовки, и все на переменах сразу же бежали к новому выпуску стенгазеты, с интересом ее прочитывали. К некоторым праздникам выпускали листовочки или плакаты, таким образом украшали школу. Мы, члены редколлегии, всегда ему помогали, а он был нашим руководителем.

Жили мы рядом, он жил тогда у своей сестры – Вассы Григорьевны Хозяиновой. После окончания семилетней школы наши пути разошлись, и мы уже не встречались. Но я интересовалась его дальнейшей судьбой и радовалась, что у него все складывается хорошо, с удовольствием читала его произведения.

Из воспоминаний вдовы писателя
Анны Владимировны Истоминой

Сама-то я родилась в Челябинской области в деревне Рачеевка Усть-Уйского района. Говорят, что ее уже теперь и нет. А попала на север, как и многие в то время. Еще и второй класс не закончила, как в 1929 году родителей и всю семью сослали. Кулаки мы оказались. Хозяйство-то, конечно, и не бедно было: 4 лошади, 4 коровы, 20 овец. Но и работали, вечерние и утренние зори – все наши были. Пахали, пшеницу, рожь, овес выращивали. Немножко приторговывали, чтобы чем пахать было, да и семью одевать, кормить. Хотя к сладостям особо не приучены были.

Везли поэтапно. На станции Шумаха отца арестовали, увезли то ли в лагерь, то ли в тюрьму. Брата на лесозаготовки отправили. Меня, маму и сноху везли до Тобольска. Там с другими сосланными загрузили на баржу и отправили на Ямал. Сначала до Норей, до Надыма, а через два года обратно в поселок Хэ, что около Пуйко.

В Норях успела второй класс закончить, а в Хэ – четыре класса. Тогда уж мне было 16 лет.

Через четыре года отец вернулся, мы переехали в Салехард. Он ничего про себя не рассказывал, да и многие ссыльные ничего про себя не рассказывали… Так спокойней для семей было.

А о себе что рассказывать? Животы у всех болели, болели цингой, от скарлатины чуть не умерла, да бабушка вылечила – клюквенным соком примочки делала. Умирали люди здесь же, на барже. В Норях из домика в домик перегоняли. Да и какие это домики – лачуги заброшенные, сырые. Там же болото. По полу ходишь, а из-под него вода.

В Салехарде на комбинате в бараке жили, в комнатке – шесть человек: отец, мать, я, брат, сноха, дочка брата Катя. В пятнадцать лет она умерла от менингита. Опять же какое это было жилье на семью – 12–14 квадратных метров.

Отец был высокий, жилистый костлявый крестьянин, руки, как лопаты. Все мечтал и здесь о своем домике, хотя вернулся больной, кашлял, но продолжал работать в столярке. Все же с братом домик они построили, но отец вскоре и умер.

В июле сорок первого встретились с Иваном Григорьевичем. Я знала его еще по педучилищу. Все получилось обыденно. Шла по тротуару, он сидел около окна в доме, попросил зайти. Поговорили, да тут и осталась. Так судьбу себе выбрала. Зарегистрировались-то позднее, когда Эдик, Валя и Саша родились.

Как-то надо было жить, чтобы не умереть с голоду. Иван Григорьевич согласился учительствовать в глубинке, в хантыйской деревне Ямгорт. Я уж тогда не работала. Да и как работать, когда на тебе инвалид и дети. Иван Григорьевич еще в педучилище попросил, чтобы ему ногу отрезали. Мерзла она и не слушалась его, жаловался, что лишний груз только. В Омске заказали протез, но культя не потянула его. На костылях все же немного стал передвигаться Иван Григорьевич. А потом два раза паралич его ударял, так что и костыли уже не могли помочь. По дому или в туалет пришлось его на коврике возить.

В жизни-то свободы никакой и не видела. Вся забота – как день прожить, да чем накормить.

В том же Ямгорте: ни света, ни дорог. Жили при школе в комнате, где класс был. Печка для обогрева, а плиты не было. Пока топишь, умудряешься в самой топке обед сготовить. Если это человеческая жизнь – пусть так называется…

А дети, они как бы сами собой выросли. Для каждого отдельно времени шибко не находилось. Валя стала чертежницей, а Саша музыкантом. Тут такой момент помню. Как-то отец с Эдиком привезли гитару. Решили Вале подарить. Потренькала она – надоело. А Саша, ему тогда семь годиков было, как схватил гитару, так до сегодняшнего дня из рук ее не выпускает. Недавно в Америке со своим ансамблем побывал. Все же жизнь, конечно, у детей поинтересней стала.

Мы с Иваном Григорьевичем прожили 47 лет. Много это или мало? А никто, наверное, на это не ответит.