Текст книги "Преодоление"
Автор книги: Иван Арсентьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)
«Очевидно, тесть заезжал домой после совещания позднего. Поужинал с Герой и забрал ее на дачу. Значит, все в порядке, ничего не случилось». Предчувствие на этот раз оказалось ложным. У Станислава отлегло от сердца, прилег на диван и словно провалился.
Встал в десять. Решил перекусить, чем найдется, и позвонить жене на дачу, сообщить о своем приезде, а если она уехала в город, то – на радио. Открыл холодильник и отвернулся, изнутри ударило затхлым духом – холодильник не работал. Заглянул на полку – только сырые заготовки покрытых плесенью цыплят, ставших похожими на препарированных жаб. Захлопнув дверку, пошел к телефону, снял трубку. Телефон молчал. Отправился к соседям, попросил разрешения позвонить от них на телефонный узел. Оттуда сердитый голос проскрипел: «Аппарат отключен за неуплату». Станислав удивился, почему Гера не заплатила и живет без телефона. От соседей же позвонил тестю, тот совсем ошарашил его.
– Геру пять дней тому назад послали в командировку. Сегодня вечером она должна вернуться из Сызрани.
– Вы вчера домой заезжали?
– Нет.
Станислав растерянно кашлянул и положил трубку. Чуть подумав, решил позвонить на радио. Герина приятельница Роза ответила:
– Откуда вы взяли, Стас, что Гера в командировке? На вот–вот должна подойти, если не задержится на объекте.
Станиславу стало не до еды, помчался платить за телефон, потом на завод доложить о приеме и отгрузке оборудования. После объяснения с главным инженером направился к секретарю поставить отметку о возвращении из командировки.
– Ой, Станислав Егорыч, – обрадовалась секретарша, – Дмитрий Васильевич велел, как только прибудете, чтобы тотчас зашли к нему. Подождите, я доложу.
Она ушла в кабинет и сразу же вернулась, пригласила Станислава.
– Здравствуйте, Дмитрий Васильевич, – поздоровался тот от порога и подошел к столу. Хрулев приподнялся, пожал ему руку, показал на стул сбоку.
– Садись.
Станислав присел, посмотрел на хмурого директора, продолжавшего перебирать какие‑то бумаги, сказал:
– Слушаю вас, Дмитрий Васильевич.
– Слушает он меня! – вспыхнул тот. – Если б ты меня слушался, – уставился он сердито в глаза Станиславу и постучал костяшками пальцев по столу. – Да, если б ты слушался меня, то на свет не появилось бы вот это… – толкнул он брезгливо одним пальцем какую‑то папку в сторону Станислава.
– Что это? – спросил тот, открывая. – Гм…
М. В. Конязев, диссертация… На соискание звания кандидата технических наук. – Станислав посмотрел на Хрулева. – Я что‑то не улавливаю, Дмитрий Васильевич…
– Тебе знаком сей товарищ? – кивнул Хрулев на папку.
Станислав подумал, повторил шепотом фамилию диссертанта, покачал головой.
– Не знаешь? – воскликнул Хрулев. – А откуда он тебя знает?
– Понятия не имею. Вообще‑то, кажется, будто где‑то я мельком слышал фамилию такую, но…
– Будто, где‑то, когда‑то… Эту диссертацию прислали мне из института на отзыв. Я ее прочел. Это полновесный научный труд, сделан толково с привлечением массы различных материалов. Сомнений нет, что вышеобозначенный Конзев получит то, чего хочет. Только вмешательство сверхъестественных сил не позволит ему защититься с блеском. Но поскольку мы не мистики, необходимо самим принять меры, чтобы он не защитился.
– Как так? Почему?
– Потому что, – показал Хрулев на диссертацию, – здесь все твое: идея, разработки, схемы, даже твой стиль корявый! Кому ты давал читать свои материалы?
– Никому.
– Каким же образом, скажи на милость, твоя многолетняя работа оказалась у другого? – спросил Хрулев тоном, с которым обращался к провинившимся начальникам цехов. – Вот, Ветлицкий, бери трактат и читай. Внимательно читай. Затем собери все первичные материалы и неси сюда, на стол мне, понял? Я сам разберусь и прижму этого прохвоста. При всем честном народе. Не видать ему ученой степени, как своих ушей! А ты‑то? Эх!.. Сколько раз твердил тебе: пошли заявку в комитет! Нет, дотянул… Уходи с глаз моих вон туда в комнату отдыха, – показал Хрулев на дверь, вмонтированную в дубовую панель кабинета.
Часа два спустя, Ветлицкий вернулся к Хрулеву. Лицо спокойно, только глаза блестели неестественно, отражая истинные чувства, обуревавшие его.
«Молодец, умеет держаться, как подобает мужчине», – посмотрел на него директор с уважением, спросил коротко:
– Ну? Твое?
Станислав положил диссертацию на стол, кашлянул натянуто.
– Хоть убей, не знаю, как моя работа попала к М. В. Конязеву, которого я не знаю.
– Ну я не детектив… В общем, делай, как договорились.
Ветлицкий вышел за проходную. Конец дня, а жара жуткая. В горле пересохло. Спустился в городской сад на берегу Волги, но павильон кафе закрыт наглухо. От стакана теплой газировки не полегчало. Направился домой.
В квартире по–прежнему никого. Снял рубашку, умылся, вытер влажной тряпкой пыль на столе, раскрыл нижний отсек книжного шкафа, принялся вытаскивать папки со своими трудами. На вид они стали вроде потоньше. Спрессовались? Надобно выбрать из них главные разработки и схемы для сличения с диссертацией Конязева, но ни в одной из папок их не оказалось. Оставалось еще много разных бумаг с материалами, но это второстепенные, вспомогательные, а самое ценное, основное кто‑то изъял, притом знал совершенно точно, что похищает.
Ветлицкий сел на стул, уронил руки на колени. Лицо враз осунулось, раскрытые, раскуроченные кем‑то папки валялись у ног. Оставшиеся листки больше никакой реальной ценности не представляли, с их помощью ничего не докажешь, плагиатора не разоблачишь. Хрулеву нести нечего.
«Я не ради степени ученой корплю. Я стараюсь решить задачу, над которой бьются инженеры и у нас, и за границей. Здесь спешка недопустима…» Не хотел кур смешить, а теперь куры сами будут хохотать над тобой до упаду.
Посмотрел на знакомые листки. Это была макулатура, отходы.
В глазах потемнело. Должно быть, яростное отчаянье перелилось вместе с кровью из сердца в руки. Не глядя, он стал хватать бумаги, рвать их и швырять под ноги. Когда все было закончено, сгреб клочки носком туфли в кучу, сел и вздохнул, как после тяжкой работы, но облегчения не наступило, оставалось тягостное ощущение, словно что‑то еще не доделано, не доведено до конца.
Пошел на кухню, там глаза мозолила раковина, полная грязной посуды. Поморщился с отвращением. «Кто мог здесь быть вчера ночью? Где пропадает Гера, если она не в командировке?» – Постоял, подумал. Вдруг у него проклюнулась не догадка, а какое‑то подобие догадки, подозрение. «Уж не родственничек ли какой тещин распатронил мои папки?» От мысли такой еще жарче стало. Взял из буфета парадный бокал, налил в ванной из крана теплой, пахнущей хлоркой воды, выпил.
Зазвонил оживший телефон, со станции сообщили о включении аппарата. Теперь можно позвонить Гере на работу. Набрал номер, но никто не ответил, стал звонить подруге ее Розе – отозвалась из дому. На вопрос Ветлицкого ответила, что жены его сегодня на работе не было, скорее всего она уехала на объект.
– На какой объект?
– А кто ее знает. «Ушла на базу», как пишут на дверях магазина продавщицы, когда им надо улизнуть куда‑то по своим делишкам.
– Роза, извините, я ничего не понимаю.
– ^Неужели? Не знаете даже того, что у вашей супруги наладились м–м-м… сердечные отношения с прежним любовником? Ну, Стас, мне право жаль вас, вы же совсем слепой! – заворковала Роза не без ехидства. – Ведь знаете, говорят, – любовь заново еще вкуснее, ха–ха!
– Вы врете все!
– Фу, Стас, как грубо… Я всегда считала вас воспитанным интеллигентным человеком, а вы… Когда я вижу, как вас обманывают, я не могу… мне просто совесть не позволяет молчать. Я одно не понимаю: если Гера решила окончательно переключиться на Марека, зачем она вас водит за нос?
– Какого Марека? – выдохнул в трубку Станислав.
– Как какого? Марека Конязева, конечно! Гера была влюблена в него, как кошка, а когда забеременела, он ее бросил. Меня саму поразило, когда узнала, что после четырехлетнего перерыва они опять вошли в контакт… Алик – это его сын. Так по крайней мере утверждает Гера, хотя верить ей…
Станислав открыл было рот, но голос осекся.
– Алло! Вы меня слышите, Стас? Алло!
Он положил трубку, медленно прошел на балкон, встал, держась за перила, и прикусил губы, чтоб не застонать. Подлое предательство, открывшееся ему, отдалось в груди глубокой болыо.
Во двор въехала «Волга» и остановилась у подъезда. Это было такси. Задняя дверка открылась, из нее выпорхнула Гера и, повернувшись назад, протянула руку за сумочкой, взглянула машинально на свой балкон и быстро сказала что‑то сидевшему в такси. Машина тотчас уехала, а Гера вошла в подъезд. Загудел лифт, стукнула входная дверь.
– Ты уже вернулся? – протянула Гера в нос, глядя на мужа, стоящего на балконе, но к нему не подошла. Помялась, раздумывая, то ли собиралась с духом, затем бодро сказала: – Ну, приветик!
Станислав движением подбородка молча указал в сторону отъехавшей «Волги».
– 3–з-забавно… Ты уж до того опустился, что подглядываешь за мной? – выпрямилась заносчиво Гера.
Станислав прошел мимо нее в комнату. Гера, глядя себе под ноги и морща сосредоточенно лоб, – за ним.
– Ой, что здесь такое? – остановилась она перед кучей рваной бумаги на полу.
– То, что ты не успела украсть.
– Что можно украсть у нищего? Смешно! – фыркнула Гера со спесивой миной.
– Ты не просто воровка, ты хуже! Ты влезла мне в душу и опоганила все! Предательница!
– Ах, как громко! Что бы это я могла у тебя украсть? – прищурилась Гера.
– Все, что понадобилось тебе для того, чтоб откупить любовника, а ему, – чтоб состряпать диссертацию.
Ноздри у Геры сделались как бы прозрачнее и тоньше:
– Ну, этот номер тебе не удастся. Если я и взяла какую‑то бумажку из твоего кавардака, так что из этого? Все равно их там лежат горы годами, пыль только собирают. Подумаешь, драгоценность! Но раз ты так заговорил, то и я тебя предупреждаю: разойдемся лучше по–мирному. После того, что произошло, ты отлично понимаешь: совместная жизнь у нас невозможна. Надеюсь, ты не станешь возражать, если я подам на развод?
– Еще бы! Нет ничего проще! Сошлись–разошлись, как собаки на пустыре.
– Фу, как старомодно! Это же лексикон самодура-купца из Островского.
– А если я, для полного соответствия, пришибу тебя сию минуту, как последнюю тварь?
Лицо Геры побледнело, глаза зашарили по комнате, но удрать некуда, – в двери глыбой – муж. Руки за спиной. Гера шевельнулась, поняв, что хватила лишку, заюлила.
– Это явное безрассудство, ни к чему все это, Стас… Ты ведь не только меня – себя убьешь. Конечно, я не из святых, но и ты, сознайся, тоже? Люди мы. Так давай разойдемся по–людски, мирно, без скандалов. Ты ж не любишь скандалов, верно? А мама, я знаю, скандалами своими с первых дней отравляет тебе жизнь, – повернула быстро разговор Гера и подбодренная молчаливой безучастностью Станислава заговорила уверенней: – Разумеется, можешь жить здесь, но, сам понимаешь, квартира папина. Лично меня это не трогает, я, видимо, скоро переберусь в другое место, так что вам придется как‑то самим разбираться.
Гера стояла, прижавшись спиной к стене, она уже обрела спокойствие. Она могла ожидать гораздо более худшего, более трудного и сложного варианта расставания. Могли возникнуть крупные материальные и психологические издержки, но Стас сам облегчил развязку. Оттолкнувшись от стены, Гера направилась к двери. Станислав уступил дорогу, лишь подумал удивленно:
«И это… было моей женой!»…
Через какую‑то минуту вперемежку с шелестом оберточной бумаги с кухни донесся громкий голос:
– Ста–а-с! Иди сюда!
Он приблизился скованно, прижав руки к бокам, словно опасался прикоснуться или запачкаться обо что-то. Уставился исподлобья на Геру. Она, поводя глазами, как бывало в минуты шутливого настроя, сказала игривым тоном:
– Стас, не смотри, пожалуйста, букой, ты же ничего не теряешь! Наоборот: избавляешься от легкомысленной жены с привеском, от тещи–кровопийцы, верно? Ну, разумеется! Но… – Гера развязно подмигнула. – Но мы пока с тобой еще супруги де–юре и де–факто, поэтому у меня есть предложение: давай поужинаем вместе и на прощанье бай–бай, идет? Я приготовлю на стол, а ты сбегай за винцом, как в старое доброе время. Деньги есть?
Это был просчет. Гера так и не изучила характера своего мужа, не учла, забыла, а может быть, не знала, что дразнить его, как дворняжку, опасно. Обернулась и вздрогнула. В остекленело–тусклых глазах его стыло сто зрачков. Он сгреб рывком на Гериной груди все, что попало в кулак, и сжал с треском. Холод щекотнул под лопатками онемевшей Геры.
– Издеваешься?! – просипел, теряя самообладание, и хлестнул ее по лицу, раз, другой, слева, справа. Гера молча таращила в ужасе глаза и только вздрагивала: ее били первый раз в жизни.
Станислав разжал кулак, вытер брезгливо руки о платье Геры и оттолкнул ее от себя. Она, ссутулившись, пошла в ванную и долго плескала в лицо себе водой, всхлипывала. Вышла мрачная, глаза запухли, напудренные нос и лоб казались еще белее по сравнению с нахлестанными щеками. Проследовала к телефону, набрала номер, сказала бесцветным голосом:
– Алло, ситуация резко изменилась. Что? Да, сейчас же!
Взяла зонтик и, выйдя за дверь, погрозилась злобным шепотом:
– Это тебе так не пройдет!
Станислав вышел почти вслед за ней, но тут же вернулся взять плащ и кепку: мостовые блестели, начал накрапывать дождь. Был он теплый, летний, но Станислав поеживался, кутаясь в плащ. Он не понимал, что его бьет совсем иная дрожь. Шагал торопливо вдоль улицы, не глядя вперед, не оглядываясь назад и не думая, куда идет. Ноги сами несли его вниз по спуску к Волге. Зачем? Ненастная вечерняя пора, безлюдье реки, испещренной мерцающими желтыми дорожками огней… Где отвести душу согбенному бедой человеку в минуты, когда рушится жизнь?
В такие моменты люди ведут себя далеко не одинаково, зачастую необычно: одни напиваются до чертиков, стараясь забыться во хмелю, другие – ложатся спать, третьи – садятся играть сами с собой в шахматы, а иные назло всему свету спешат к другой женщине.
Станислав пересек набережную, где допоздна дышат пенсионеры, прошел мимо подгулявшей компании в беседке, стоявшей в стороне от утвержденных райсоветом маршрутов дружинников и милиции, спустился по мосткам к лодочной станции. Там, пришвартованная к брусу, покачивалась его лодка.
Сторож, поворчав по поводу позднего времени и сырой погоды, требующей от застарелого ревматизма денатурки, выдал хозяину лодци подвесной мотор и весла. Спустя несколько минут мотор заработал. Станислав вывел свою посудину на чистую воду и направил вниз. Гнал, не глядя куда, бездумно, бесцельно, так же, как шел по городу полчаса назад. Смотрел на играющую световой рябью воду, на черные расплывчатые лохмы подлеска, что раскачивался по правому берегу, и постепенно успокаивался, слушая шум дождя и плеск летящей стремительно лодки.
Все это разное и в целом простое, вливаясь самотеком в его душу, снимало мало–помалу тяжесть. Видимо, так всегда было и так будет, потому что природа, словно мать: она к тебе и беспощадна, она к тебе и справедлива.
Цепочка успехов и удач – вещь ненадежная, невечная, побрякает, поблестит перед глазами и оборвется. А дальше снова тянется. Так уже было и так будет, – черная полоса неведомой длины. Не упасть на этой полосе, не поддаться унынию, значит, наполовину победить.
Станислав заглушил мотор и пустил лодку по течению. Прозрачная тишина лишь изредка нарушалась тугими всплесками воды под днищем. За спиной осталось зарево города, мутное от испарений, впереди – низкое облачное небо, спаянное с рекой, и оттого, что не было видно раздела, тревожило странное ощущение, будто все кругом застыло, а сам ты повис где‑то во тьме, в неизвестности.
Но если к сердцу Станислава подступало некоторое успокоение, то рассудок, действуя подпольно и независимо, опять и опять будоражил, поднимал в нем чувства обиды, озлобления, мести. И эти чувства, как бы споря между собой или наперекор кому‑то, гнали его бесцельно по Волге вперед и вперед, дальше от места свершившейся подлости. Мотор ровно гудел, и лодка неслась на скорости, рассекая стрежень наискосок.
Вдруг справа в темноте замелькал огонек, и тут же рядом неподалеку вспыхнуло еще два. Они разгорелись, рассеивая по шершавой воде мерцающий факельный свет. Станислав пригляделся. Трое суетились на песке, подбрасывая вверх пучки горящих тряпок, ветки, размахивали призывно руками. Четвертый сидел недвижимо у воды.
«Что у них? Приключилось что‑то или озоруют?» – заколебался Станислав и, подумав чуть, развернулся на огни. Лоцию Волги в окрестностях города он знал не хуже местного бакенщика, определил тут же: сигналят с острова Пустого. Приблизился, сбросил обороты винта, но к берегу причаливать поостерегся. «Мало ли что в башке этих пиротехников! Может, пьяная орава…»
– Что нужно? – крикнул он.
– Мы поломались!
– Эй, слышь, друг! Возьми на буксир до города, мы заплатим…
– Подмогни, а?
– Завтра с утра на работу, – неслось разноголосо с берега.
Станислав подгреб поближе, присмотрелся и плюнул, узнав цехового механика Дерябина.
– Кой черт тебя занес сюда, Антон Павлович?
– Э! Гляди–ко! Неуж Егорыч? Давай, слышь, подруливай скорей! – крикнул тот обрадованно и пояснил своим: – Это ж Ветлицкий!
На берегу зашумели. Несколько гребков, и лодка ткнулась носом в песчаную отмель, где стояли рыбаки-неудачники: Дерябин с женой, мастер цеха и слесарь Вася Кузякин.
– Что случилось? – спросил Станислав, выскакивая из лодки.
– Полетела соединительная муфта. У меня мотор Л-6! – указал Дерябин в сторону большой, похожей на катер лодки с закрытой рубкой.
– Иначе и быть не могло, раз муфта изготовлена механиком Дерябиным… – подковырнул Станислав.
Дерябни молча проглотил пилюлю, кашлянул только.
– Что ж, давай буксирный трос. Лично тебя не потащил бы, супругу твою жалко.
К аварийной лодке привязали буксир и столкнули па глубину.
– Большая осадка, – определил Станислав и скомандовал: – Трое ко мне!
Дерябин сказал жене:
– Закутайся в одеяло, положи рюкзак под голову и кимарь до города.
Мастер шепнул что‑то на ухо Васе Кузякину. Тот вытащил из аварийной лодки мешок и перенес к Ветлипкому. Расселись по банкам, отчалили, пошли вблизи берега, где встречное течение слабее.
– Какой ты, однако, молодец, Егорыч! Ну прямо как по заказу прибыл, – заговорил довольный Дерябин. – Только не пойму, чего тебя занесло сюда ночью?
– Катался.
– Хе! Темни–темни…
Станислав не ответил, только вздохнул. Мастер расценил его вздох по–своему, толкнул Дерябина:
– Давай, Антон–Робинзон, плесни шкиперу… Сыровато стало.
– Так Егорыч же не пьет, в космонавты ж готовится!
– Тю! А я и забыл…
– Дай! – резко и требовательно сказал вдруг Станислав и повторил: – Дай, говорю!
– Вот так да… Иди‑ка, разберись… – проворчал удивленно Дерябин и вытащил из мешка небольшую канистру, эмалированную кружку, кусок копченой колбасы и несколько малосольных огурцов, вывалянных в хлебных крошках. Разложил на банке, пощелкал выключателем карманного фонарика, объявил виновато: – Батарейка села.
– Она у тебя всегда садится, – заметил Ветлицкий.
– Ладно, сколько лить? – показал Дерябин на двухсотграммовую кружку.
– А ты что, ослеп? Краев не видишь?
– Хе! Так это ж чистяга! Разбавить?
Станислав махнул неопределенно рукой. Жест его поняли так, как если бы он предложил наливать по их усмотрению. Дерябин наполнил кружку и уставился с любопытством на непьющего Ветлицкого. Тот, держа румпель левой рукой, принял правой посудину, выпил и громко хукнул.
У Дерябина глаза полезли на лоб:
– Ну, Егорыч, это самое… скажу я тебе… Гм… Скорей бери закусывай. Огурчики вот… это самое…
Ветлицкий отвернулся.
– Аппетита нет.
– Ну–у-у–у!.. – молвил восхищенно Вася Кузякин. – Ей–богу, сказать кому‑нибудь в цеху, так не поверят, что вы умеет так лихо по этому делу…
– И правильно, что не верят. Я не пью. Совершенно.
Спутники перемигнулись недоверчиво, мол, ври да меру знай, и стали внимательно следить за тем, как управляет он лодкой. Лодка по–прежнему шла ровно, огибая, где надо, береговую кромку. Стало сразу как‑то скучно, перекидывались вяло словами, глядя больше на приближающуюся освещенную пристань.
Мастер все приглядывался к хозяину буксира, но у того, что называется, ни в одном глазу. И тогда, сделав повторный знак Дерябину, он спросил:
– Может, еще Станислав Егорыч?
Ветлицкий посмотрел на товарищей, пожал плечами:
– Не знаю… Если не обижу…
– Полно тебе! – закричал Дерябин. – Мы все выпьем за спасение на водах!
И опять Станислав опрокинул кружку, не закусывая, не запивая. Дерябин выругался с завистью:
– Луженая утроба!
Вася Кузякин только крякнул, преклоняясь в душе перед феноменом. Да теперь, что бы ни приказал ему этот начальник участка, он, Васька Кузякин, расшибется в лепешку, а сделает! Это ж кому еще повезет работать под началом такого могучего богатыря!
Вася даже мысленно поперхнулся и хотел было высказаться вслух, но аварийную лодку дотянули уже до ее причала, все высадились, а буксирщик пошел вверх к своей пристани.
Как доплыл, как причалил лодку, как снял и отнес в сторожку мотор и весла, – осталось где‑то по ту сторону сознания. А дальше…
…Ряды коек… Люди под белыми простынями… «Больница?» – подумал с натугой, открывая глаза. Пошевелил руками, ногами, сдерживая невольную дрожь. Немного болят, но на месте. Во рту сухость – будто нутро выжгли паяльной лампой. Страшно хочется пить. Провел шершавым языком по губам – спеклись. С потолка бил назойливо в глаза свет неоновых трубок, маленькие окна высоко, не выглянешь. Приподнялся – мать честная! Совсем голый. Даже майки и трусов нет. Закутался в простыню, встал. Его качнуло. Морщась, пошел к двери. Все нутро, как потревоженный кочергой подтопок, запылало. Подкатывала к горлу тошнота.
За дверью оказалась большая комната со шкафчиками. Высокий красивый парняга, стоя на одной ноге у стены, читал. Он был в белом халате и колпачке, другой, постарше, – вытянулся на топчане в углу.
– Что? – спросил парняга, отрываясь от книги.
– Попить…
Парняга указал пальцем на дверь с двумя нулями.
Станислав долго пил из крана, пил с перерывами, затем сунул под струю голову, вытерся краем простыни. Он уже догадался, куда попал.
– Отпустите меня, – попросил он парнягу.
– Отдыхайте пока, – ответил тот твердо.
Станислав повалился на койку: жизнь не мила! После выпитой воды в голове опять сгустились сумерки. Ощущение такое, словно угодил в глубокую западню. Он томился виной и неизвестностью. Упорные потуги вспомнить, что с ним произошло, ни к чему не привели. Осталось в памяти лишь то, что Гера ушла, а сам он гонял лодку по Волге. Помаявшись, встал, вышел опять к дежурному:
– Мне утром на работу…
– Хе! Тех, кому не на работу, мы складываем там… – показал дежурный кивком куда‑то и Открыл журнал учета.
– Заплатите сами или высылать счет на производство?
– Заплачу сегодня же.
– Смотрите, без фокусов… Распишитесь здесь и возьмите квитанцию.
Станислав расписался дрожащей рукой. Дежурный встал, открыл дверку длинного шкафа, выдал вещи и документы. Плащ в грязи, кошелька в кармане нет.
«Черт с ним! Скорей отсюда!»
Уходя, все же спросил:
– Может быть, вы скажете мне, как я сюда попал?
– Как большинство вашего брата: в экипаже на трех колесах, – засмеялся дежурный. – Говорили, весьма уютно устроился спать на плоту, что причален возле оврага Подпольщиков. Счастье ваше, что замети‑ли, не то получился бы полный – буль–буль… Другой раз пейте осмотрительней.
Теперь для Станислава кое‑что прояснилось. Он ушел. На улицах, как и вчера вечером, слякоть. Где‑то за домами послышался скрип колес первого травмая. Вот и вагон подошел. У раннего пассажира не нашлось трех копеек на билет, прижался спиной в угол площадки. Несколько человек, не обращая на него внимания, клевали носами.
Придя на квартиру, он выпил стаканов пять крепчайшего чаю, побрился, вымылся и поехал на завод.
Оперативное совещание у директора затянулось, пришлось ожидать в приемной, а когда начальники цехов и служб разошлись, Хрулев еще долго разговаривал по телефону, затем кого‑то принимал. Наконец секретарша пошла доложить о Ветлицком, и тут же лампочка над дверью кабинета замигала.
– Что это тебя с утра нет на месте? Уж я приказал диспетчеру разыскать.
– Я в приемной ожидал, секретарша к вам не пускает.
– Правильно делает, премирую ее за бдительность, – усмехнулся Хрулев. – Давай садись сюда, дело есть, – продолжал он многозначительно. – Пока что разговор между нами: меня переводят в Москву на другой завод. Есть уже решение. Придется принимать захудалое производство. Положение там по всем линиям аховое, но особого внимания потребует слабое среднее звено. Надо в первую очередь укреплять его стоящими специалистами – механиками, старшими мастерами, начальниками участков. Я оговорил для себя право взять с собой несколько опытных работников–станкозаводцев, предлагаю и тебе должность начальника участка, тоже сейчас захудалого. Золотых гор не жди, и, вообще, ничего хорошего не будет. Будет трудно – это обещаю. И с жильем, и с кадрами. Подумай, посоветуйся с женой, время терпит.
Ветлицкий, не поднимая головы, махнул рукой.
– Вряд ли годится моя кандидатура, Дмитрий Васильевич.
__ Я лучше знаю, – буркнул Хрулев, перебирая машинально какие‑то бумаги, лежащие перед ним на столе.
– Нет, Дмитрий Васильевич, на мне, как бы сказать, повешена пломба…
– Чего–чего?
Ветлицкого передернуло, как от боли, в горле – шершавый комок. Прокашлялся, тряхнул головой. Вошла секретарша, сказала, что звонят из отдела сбыта.
– Позже. Ни с кем не соединяйте, – велел Хрулев и опять повернулся к Станиславу. – Что случилось?
Больше часа слушал он исповедь подчиненного, поругиваясь изредка вполголоса и хмуря белесые брови.
– Так что вчера я был на горе, а ныне – под горой… – закончил Ветлицкий свою речь.
Хрулев стукнул ладонью об стол.
– Тем более тебе надо уезжать, пока не сковырнулся с копыт. Ты оказался в полных дураках, обмишулился кругом. Обманули тебя, как мальчишку, ободрали. И ничего не сделаешь, не докажешь.
– Я не собираюсь ничего никому доказывать. Да и противно.
– Ладно, – сказал Хрулев. – Иди, нарушитель, живи… Остальное уладим как‑нибудь… – Окинул Ветлицкого прищуренным взглядом с ног до головы, усмехнулся, приподняв лукаво брови. – А ведь, помнится, кто-то сказал, что именно нарушители создают славу миру, а? Не знаешь, кто сказал?
– Нет. Знаю только, что дерзкий нарушитель всегда бревно в глазу того, кто работает на себя…
– Твой афоризм звучит двусмысленно, так можно договориться до… Лучше уматывай, пока я добрый!
…Так Ветлицкий оказался в московской квартире, из окон которой хорошо просматривается двор, заросший кленом и кустами, и дом напротив. Стоя в темноте у распахнутого окна, он глядел на замордованную детворой черемуху, на светлый прямоугольник двери балкона. В розоватом свете, изливавшемся из глубины комнаты, словно плавала гибкая фигура Катерины Легковой. И опять мелькнувшее случайно вызвало новые ассоциации. Розоватый свет… Его очень любила Гера. Предаваясь любовным утехам, она набрасывала обычно на люстру в спальне розовый сарафан. «От розового исходит какой‑то магнетизм, – повторяла она. – Это похоже на волшебство. Только при таком свете возникает настоящий интим».
– Тьфу! – плюнул Станислав со злостью. После Геры женщины так ему опротивели, что только со временем и только те, с кем случалось несчастье, начали вызывать в нем сочувствие или жалость.
Спустя примерно год после того, как он переехал в Москву на новый завод, произошла неожиданная встреча с приятельницей Геры – Розой. В каждом ее приятном на слух слове ощущался ядовитый подтекст. Еще бы! Гера, которая ей в подметки не годится, которая имеет незаконно нажитого ребенка, второй раз выскочила замуж и укатила с мужем, кандидатом наук, в столицу. Оказывается, дядя мужа начальник главка. Он и устроил племянника научным сотрудником в НИИ. Как тут не свихнешься от зависти!
С тех пор прошло четыре года, а Станислав и сейчас не может вспомнить без гадливости пережитое в то время. Да тогда земля под ним крепко шатнулась, но он удержался на опасной грани, не скатился под откос.
Где‑то на западе начала затеваться гроза, по краю неба пошел расплескиваться трепещущий голубоватый свет зарниц. А вот и ветерок изменчивый потянул – предвестник грозы, он принес с собой в город чистый аромат свежих трав и воды. Именно такой аромат издавали распущенные косы матери, когда, бывало, Станислав, обиженный чем‑то или расстроенный, прижимался лицом к ее плечу.
Гроза быстро приближалась. За окном ослепительно сверкнуло, и темнота раскололась от грома. На балкон выметнулась Катерина в одной рубашке, вся голубая от молний, прикрыв округлые груди полой халата, убрала хлопавшую на ветру занавеску, закрыла дверь.
«Хорошо, спадет духота на участке», – подумал Ветлицкий, слушая буйный гул дождя.
