Текст книги "Преодоление"
Автор книги: Иван Арсентьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
Остались позади трудные подъемы, спуски и повороты. Вышкари приближались к Венере. Если бы не бьющий в небо стометровый фонтан газа, местности не узнать. Прошло каких‑то две недели, а сколько перемен! Теперь буровая была похожа скорее на индустриальную площадку. Правда, по–прежнему однообразно сипели грифоны и все выше вокруг них намерзали сопки из выплеснутой из‑под земли грязи, но феномен не подавлял, как вначале, своей грандиозностью, не вызывал почтительного трепета, наоборот: быстро привыкшие люди смотрели на бедствие, как на временное неудобство.
В километре от бывшей скважины – целый лагерь деревянных времянок, чуть дальше – передвижная электростанция, котельная, склады труб, инструмента, запасных деталей. Сновали тракторы, бульдозеры, автокран поднимал железную конструкцию, вспыхивали огни электросварки.
Карцев с Широковым осмотрели фундамент под вышку. Место было выбрано правильно, к северо–востоку от фонтана, чтобы господствующий ветер сносил газ стороной. Километрах в двух левее заливали фундамент для вышки Бека, механики Кожакова возились с дизелями и арматурой. В помощь им прибыли электросварщики, и с ними Саша. При авральной работе людям часто приходилось задерживаться на ночь, а иногда и на несколько суток. Дежурили постоянно пожарники и газоспасатели. Для них и для командированных поставили на безопасном расстоянии три будки с койками и рядом с котельной – филиал столовки.
Прошла еще неделя.
Ночью, когда все лишние с буровой уехали, вахта Шалонова в присутствии Карцева приступила к бурению. Шалонов, расплываясь в улыбке, крикнул шутя дизелисту:
– Эгей, Костя! Давай газу до отказу и все скорости сразу!
Загудели двигатели, вздохнули поршнями насосы. Маркел стукнул залихватски по трубе ключом и тем возвестил начало.
С первых же минут смена заработала «внемую», без лишних слов и объяснений. Команды отдавались кивком, жестом или свистом.
Карцев прошел по буровой, заглянул во все углы. Ему вспомнился летний день, когда он начинал злосчастную, фонтанирующую ныне скважину. Тогда сразу пошло все через пень–колоду.
Надавали липовых обязательств, устроили телевизионную показуху. Сегодня ритм ничем не нарушался, можно бы мастеру и домой отправиться, но он не спешил. Плюнув трижды через левое плечо и присев возле желоба, он написал Искре–Дубняцкому заказ на завтра.
Сашу в те суматошные дни Карцев встречал на бегу, и только слепящие электроды, горевшие весь день на вышке Бека, напоминали ему издали о ней. Сегодня Саша, попавшись ему навстречу, будто невзначай шепнула:
– Меня оставили на сверхурочную, буду здесь ночевать…
К вечеру надвинулись облака: громоздкие, медлительные и холодные. Ветра, к удивлению, совсем не было, мягкие лапчатые снежинки падали почти отвесно с черного неба.
Карцев махнул вахте, что уходит домой, а сам подался к вагончику–гостинице. От фонаря над дверью котельной расплывчато мерцало желтое световое пятно. Сквозь пушистые хлопья не разобрать, окна ли вагончика светятся или это отблески в темном стекле. Подошел ближе и убедился: не светятся. Умаялась, видать, Саша и легла спать. А разве он сам не намотался до упаду? День нынче, как, впрочем, и вчера, выдался будоражный, переполненный массой забот.
Карцев остановился, закурил. С вышки доносился приглушенный перезвон металла, за спиной гудел, засоряя воздух, столб газа. Разведчики начали под него подкоп, прицеливаясь с двух сторон.
Мысли Карцева, откачнувшись от повседневных хлопот, сосредоточились на Саше.
После того случая, когда Саша высказала свой категорический взгляд на их расплывчатые отношения, она только раз завела было речь о совместной жизни, но тут же сама сделала шаг назад, отложила все до вишневого цветенья. А между тем в кирюшкинском саду деревья еще и почек не набивали… Шли недели, наполненные стремительными событиями. Карцев больше не рисковал «брать вола за рога» и, идя на поводу у Саши, предоставил ей полную свободу организовывать их совместное счастье по собственному ее усмотрению. Встречи на досуге, разговоры о всякой всячине, прогулки от нечего делать – обычное времяпрепровождение, оно может привести к чему‑то, может и закончиться ничем.
Если бы Карцеву дано было рассуждать о своих чувствах столь же трезво, как о чужих, он сказал бы, что они утратили свою первоначальную свежесть и силу, так и не достигнув кульминации. Жизнь что шумное московское Садовое кольцо: все подчинено единому, установленному для всех темпу движения. Замедлишь ход – катастрофа неизбежна.
На Сашин взгляд, любовь – это спокойный длительный праздник при твердом жизненном порядке. Страшась любви–однодневки, она перегнула палку, не понимая, что от этого лишилась самого яркого, огневого, захватывающего.
Душевное равновесие, по мнению многих, считается признаком морального здоровья, но Карцев, ощущая образовавшуюся в сердце пустоту, знал определенно, что покой этот обманчив, что рано или поздно он непременно взорвется от заряда накапливающихся подспудно противоречий. Знал – и плыл по течению. Думать о собственной судьбе, решать что‑то не позволяли обстоятельства, они диктовали свои законы, и не подчиняться им было невозможно. Тяжелая авария отнимала все силы и время, встречи с Сашей стали короткими, мимолетными. Правда, сегодня наконец выпал случай, да и то неудачный.
Карцев повернул обратно от темных окон вагончика–гостиницы, запорошенного густо снегом, и вдруг услышал, как стукнула дверь. Оглянулся. На ступеньке стояла Саша, одетая в пальто, замотанная пуховым платком.
Значит, ждала? Глядела в окошко?
Она подошла к Карцеву, сунула в его рукав свою теплую руку.
– А я уж думала: к хозяйке своей подался…
– Ха–ха! Да ты вроде ревнуешь?
– Еще бы! Вот вызову на дуэль твою Степаниду!
– Увы! Сашенька, не та у тебя весовая категория.
– Ну, тогда пойдем.
– Куда?
– Куда‑нибудь. Так просто… Смотри, какой снег красивый! Как шелковый… Будто маргаритки с неба сыплются….
Карцев улыбнулся.
Лицо Саши окутано полумраком, но фонарь от котельной высвечивал ямочки на тугих щеках и зажигал искорки в талых снежинках. Тропка, по которой они шли, сворачивала к вышке, но они пошагали в сторону прямиком по целине.
– Какой же ты, Витя, ей–богу! Всегда словно стараешься сдать экзамен на звание мужчины!
– Ты о чем?
– Все о том же! Я пыталась представить себе, как ты в ледяной воде, на дне реки барахтался с Середавиным. Ужас!
– А–а… Ну это… Я до тринадцати лет три раза бултыхал под лед Сходни. Знаешь такую речку? У нас под Москвой. Так что опыт имею, – махнул он рукой и, стараясь отвлечь внимание от своей персоны, подумал вслух: – Не знаю, как он там, Середавин…
– Врачи говорят, поправится.
– Никак не могу вырваться навестить. Прошлый раз заскочил, так не пустили, не в приемные часы попал. Послушай, Сашенька, купи ему чего‑нибудь такого… мандаринов, что ли… Пожалуйста. На базаре брюнеты продают. Денег я тебе дам, а ты купи и отнеси. Идет? Ведь лежит в одиночестве, как проклятый. Эх, худо доживаться вот так, до ручки.
Саша кивнула согласно и прижалась головой к его плечу.
Их не тревожил голос фонтана, приглушенный плотной пеленой снега, не чувствовалось и острого душка машинного масла, которым потягивало из ящиков с запасными частями. Сашины волосы пахли свежестью ветра, прядь, выбившаяся из‑под шали, щекотала Карцеву подбородок. Саша откинула ее, остановилась, сказала смущенно, запинаясь:
– Ты извини, Витя, но я должна признаться… Понимаешь, это, можно сказать, уже в прошлом, но все равно. Еще недавно я очень сомневалась. Во всем: в нашей дружбе, в тебе. Разве поймешь, что у кого на уме? Поглядишь вокруг, подумаешь о своей судьбе – беспокойство одно. Зачем оно? Особенно когда у тебя завелась хорошая тайна. Страшно делается за нее. Люди такие неодинаковые!
Карцев пожал плечами.
– Люди как люди, стандарта быть не может. Как твои электроды: каждый горит по–своему…
– Вот именно, потому досадно и обидно: ведь строим новое общество, идем все вместе, а несчастные семьи еще есть.
– Это разные вещи, Сашенька, мир сознания и мир чувств. Редко устанавливается между ними гармония, очень редко. Может быть, когда‑то в будущем человек дойдет и до этого, а пока что, как говорил поэт: «Владеют нами страсти роковые…»
– Я это, кажется, поняла. На чужих примерах. Иначе думала б о своем будущем по–другому.
– Что ж, думающему присуще сомневаться.
– Да, но последнее время я стала смотреть на все проще. Об этом я тебе и хотела сказать.
– Очень рад. Так обоим нам будет легче. Дальше дело за тобой.
Саша посмотрела ему в глаза, усмехнулась непонятно, вдруг обняла за шею мокрыми от растаявших снежинок руками, шепнула:
– Я больше не хочу быть нечуткой…
Это было так не похоже на Сашу, что, удивленный и растроганный, Карцев сразу не нашелся что сказать. Лишь погладил ее руку. Саша отстранилась, подняла голову. Ямочки на взволнованном и напряженном лице пропали. Сказала:
– Я долго думала… Не обижайся, Витя. Я понимаю… И женщины все говорят. В общем… я согласна…
Карцев уставился в ее глаза и увидел в них ту же неуверенность и еще что‑то, постоянно державшее ее настороже. Оказал ласково, но твердо:
– Не надо, Сашенька, пусть будет все, как есть. Пока.
Наступило тягостное молчание. Саша глядела понуро в землю. Наконец, вздохнув с облегчением, заговорила:
– Извини, Витя, не принимай всерьез бабьи глупости.
Говорила мягко, но чувствовалось, что она на себя досадует и сожалеет о сказанном. Что теперь подумает о ней Карцев? Поистине, простота хуже воровства! Послушала Валюху: мол, будешь крутить носом, ни один мужчина не посмотрит в твою сторону. Хочешь, чтобы слушал тебя, – стегани его покрепче и тут же пряничка дай… «Откуда она взяла, что Карцев такой, как все? А я‑то дура! Фу, стыд какой!»
Саша соскребла горстью снег, нападавший на плечи Карцева.
– Пить хочется… Пересохло все, – сказала устало, лизнула комок и бросила под ноги. – Пахнет газом.
– Пойдем к роднику, – предложил Карцев.
Саша взяла его под руку. Лапчатый снег стал падать реже, дальний, рассеянный свет прожектора мягко освещал запорошенную тропинку. Спустились к берегу Кирюшки в том месте, где всегда бил живой струей ключ.
Казалось, среди чистой белизны лежит черная змейка, застигнутая здесь зимой, лежит, поблескивая серебристой чешуей…
Саша сказала задумчиво:
– В первый год по приезде сюда, в Нефтедольск, мы с бригадой сваривали здесь трубы магистрального газопровода. Сразу две нитки вели. Жарынь стояла несусветная. По нескольку раз в день бегали сюда пить и обливаться.
– Что вам стоило здесь еще одну нитку водопровода протянуть! Сейчас у нас с водой форменная труба. Для бурения еще подвезут в цистернах, перебьемся, а чем фонтан давить? В Кирюшке воды – кот наплакал. Высшее начальство решило от Пожненки тянуть водопровод, а туда кусок немалый.
– Двадцать пять километров. Измерила не раз своими двоими, – сказала Саша.
Карцев наклонился у источника, поднял стеклянную банку, вымыл и, набрав воды, протянул Саше. Вдруг встрепенулся, стукнул себя ладонью по лбу.
– Погоди! – воскликнул он. – Ты говоришь, рядом газопровод? Да ты ж… Ты ж просто молодец! – Он схватил Сашу, расплескав воду из банки, закружил ее и, поцеловав в обе щеки, поставил на ноги. – Й как это никто не додумался! Ведь если отключить на время одну трубу от магистрального провода и пустить по ней воду из Пожненки в водоем, вопрос будет решен! Ну какая же ты умница! Вспомнить так кстати!
Саша посмотрела на него немного растерянно, и тут же радость расцветила ее лицо. Все же в нынешний вечер случилось хорошее.
– Утром расскажу Хвалынскому. Пусть добиваются, пусть отвоевывают нитку!.. – восклицал Карцев.
Саша продолжала радостно улыбаться. Опять все встает на свои места, нарушенные порядок и равновесие восстанавливаются. С этого момента жизнь должна течь спокойно, как тогда, на курсах. А ведь от сегодняшней встречи Саша ничего особенного не ожидала! Не ожидала и – вдруг…
Кто они теперь с Карцевым? Не только сердечные Друзья, но и сообщники, связанные общим делом, хорошим и важным делом, известным только им двоим. Г1рекрасно1 То есть пока еще ничего не известно, но все же… «А вдруг все это не так и совсем не то?» – подумала Саша уныло. Невзирая на мелькнувшие минуту назад правильные мысли и присутствие рядом сердечного друга она еще больше помрачнела.
– Хочу надеяться! Хочу! – крикнула она взволнованно и заплакала. На недоуменный взгляд Карцева не ответила ничего. Так и расстались…
* * *
Турбобур грыз своим долотом породу на глубине четырехсот метров. Ствол шел еще вертикально. Лишь на глубине километра он будет искривлен специальной трубой – переходником – и нацелен на аварийную скважину.
Бек, начав бурение неделей позже, сумел, однако, догнать бригаду Карцева. Как‑то под вечер он явился с визитом.
– Привет трудягам! Скоро ли свидание?
– Кого с кем? – поинтересовался Карцев.
– Вас с нами, разумеется. Ваш турбобур да наш турбобур там… – показал Бек в землю.
Шалонов фыркнул:
– Как бы ваши–наши турбобуры не встретились в заводской вагранке… на переплавке.
– Был ты, Ванюша, всегда оптимист, а как заделался бурильщиком… мрачнее пессимиста я и не встречал. Ну да ладно, в случае чего – на буксир возьмем, по–соседски. Дружба, стало быть, и это… взаимопомощь, верно?
Шалонов покачал иронически головой:
– Спел бы я тебе, Иваныч, одну песенку, да времени нет.
– Слава богу, что нет! – воздал Бек хвалу всевышнему и заметил деловито: – Вот что, работнички, давайте завтра после смены своего представителя к нам. Или валите всей оравой, если охота. Начальство приказало взять соцобязательства и заключить между бригадами договор.
– Во–во! Разве можно без приказа начальства? Ну–у-у! Без приказа у нас и эти самые… не почешут!..
– Смелая критика… А пока нате вам вот проект договора и – привет!.. – помахал Бек коллегам.
На следующий день Карцев не пошел со своими к Беку заключать соцдоговор. В десять часов утра он входил в нефтедольский военкомат.
Однажды ему пришлось побывать здесь: вызывал майор для уточнения данных. Вопросы оказались такого рода, что Карцев усомнился в необходимости вызова: просто майору захотелось, очевидно, лично познакомиться с бывшим летчиком первого класса, имеющим за плечами десятилетний стаж работы истребителя-перехватчика. Поговорив с Карцевым, майор записал что‑то и отпустил его.
О посещении военкомата Карцев рассказал Кожакову. Тот посоветовал: «Обратись к Главкому ВВС, пусть возьмут обратно в часть». Но Карцев заупрямился: «Не люблю кланяться… Зачем?» С авиацией покончено навсегда, мосты, так сказать, сожжены, узлы разрублены. К чему ворошить старое, травить почти зажившую рану? Целая пропасть отделяет прежнюю жизнь от той, которой живет он сейчас. Кончился первый акт, пошел второй – на других подмостках…
На этот раз в военкомат пригласили не повесткой, а почему‑то по телефону. При этом велели иметь при себе летную книжку, так сказать, зеркало летчика, отражавшее каждую минуту его жизни в воздухе. В ней запечатлены все достижения и огрехи, достоинства и недостатки, поощрения и наказания.
– Чего от меня хотят? – спросил Карцев сотрудника военкомата.
– Это окажет вам подполковник.
Неожиданный вызов заинтриговал. Какие–этакие обстоятельства могли возникнуть, что даже сам военком счел нужным удостоить его личной аудиенции?
В коридоре военкомата толпилось немало всяческого народа, в передней военкома – тоже. Карцев доложил о себе секретарше и тут же был вызван в кабинет за обшитой дерматином дверью. Вошел.
В глубине комнаты за столом трудился моложавый, но уже с заметными залысинами и мешками под глазами подполковник. Он встал навстречу, поздоровался и указал на один из стульев, стоящих вдоль стены, Карцев молча сел, положил летную книжку на колено. Военком на него коротко посмотрел, оказал с некоторой официальностью:
– Я пригласил вас, товарищ Карцев, за тем, чтобы сообщить вам приятную, надеюсь, новость. Имеется мнение вызвать вас на переподготовку в ВВС, предусматриваемую Законом о всеобщей воинской обязанности.
Карцев раскрыл рот от неожиданности:
– То есть как?
– В качестве пилота, разумеется.
Озадаченный Карцев вдруг запел в уме: «Потому, потому, что мы пилоты… пилоты… пилоты…» Помолчал под испытующим взглядом военкома, потер подбородок, спросил несколько задиристо:
– А вам разве не известно, что меня уволили из авиации?
– Известно, не беспокойтесь, – ответил тот небрежно и добавил: – Известно также и то, что у вас большой опыт инструкторской работы, что вы летчик первого класса, а это важнее. Надо учить молодежь и непосредственно в частях.
– В частях… – повторил следом Карцев и встал.
– Именно в частях. Да вы садитесь! Поговорим обстоятельней, ведь уезжать придется не на две недели. Подумайте, возможно, у вас возникнут вопросы или мысли в связи с этим.
Карцеву незачем было напрягать память и прибегать к помощи воображения, чтобы представить себе то, что продолжало жить в нем, запрятанное далеко. Сколько раз, бывало, работая еще верховым, глядел он в небо и думал: «А что делают сейчас ребята?» Он видел себя готовящимся к полету, надевающим летный костюм, видел на стоянке, в кабине самолета, но чаще всего в синем бескрайнем небе – на высотах, где кочуют перистые облака, блуждающим во тьме среди звезд…
Сейчас все это разом как бы придвинулось к нему, прошлое перемешалось с настоящим. Судьба неожиданно возвращает ему ни с чем не сравнимую радость, посылает его обратно к людям, которые не чувствуют себя полноценными, если не проверяют повседневно опасностью свои руки, нервы, мозг.
Конечно же. надо, не раздумывая, говорить «да», но в Кариесе столкнулись два чувства: неистребимая жажда полета, более настоятельная даже, чем жажда жизни, и долг перед людьми, с которыми теперь он жил и работал, с которыми связывали его многие тревожные и напряженные месяцы. Бросить в трудный час бригаду, неукрощенный фонтан, начатую наклонную скважину и такой ценой обрести прежнюю жизнь по сердцу – это было ему не под силу. Возможно, никто из товарищей и не заикнется, если он уйдет. Солдат есть солдат. Но как поладить с собственной совестью?
Карцева стала бить легкая дрожь. Он приложил ладонь ко лбу. На смену первым минутам восторга пришло тяжелое чувство двойственности.
Тщательно подбирая слова, чтобы военком понял его состояние и не воспринял отказ как попытку уклониться от службы, Карцев поблагодарил за предложение и добавил, что, к сожалению, вынужден отказаться.
Сказал и почувствовал, как тоскливо сжалось сердце. Тяжко лишать себя самого сокровенного, лишать собственной волей, но иначе он поступить не мог.
На требование военкома обосновать причины отказа Карцев сказал:
– Я знаю, у вас большие права, но здесь вы вряд ли в силах что‑либо изменить. Время невоенное, а я работаю на ликвидации серьезной аварии.
Военком слышал о делах в Венере, о них постоянно говорили и в горкоме партии, и в исполкоме. Спросил:
– И как долго намерены вы заниматься аварийщиной?
– То одному богу ведомо… подземному. А по расчетам специалистов, к лету должны управиться.
– Гм… Неужели вам, настоящему летчику, больше интереса быть простым рабочим?
– Быть простым рабочим – вполне достаточно, – ответил с обидой уязвленный Карцев.
Военком усмехнулся:
– Ваши слова достойны всяческих похвал, но здесь особый случай, когда, я полагаю, можно найти для вас замену.
– Директор конторы бурения да и управляющий трестом придерживаются другого мнения. Дело в том, что я не рабочий, а буровой мастер, занимаюсь проводкой скважины, с помощью которой мыслится задавить газовый фонтан.
– Вон как? Это мне не известно, – заговорил военком уже другим тоном. – Что ж, в таком случае положение в корне меняется. Дадим вам отсрочку, но летом, не обессудьте, от курортов придется отказаться…
– Не был в жизни ни на каких курортах. Для меня лучший курорт – боевой авиаполк, простите за громкие слова.
Понимающий взгляд военкома убедил Карцева в том, что слова его приняты правильно.
Поговорили еще о делах армейских, под конец военком, подмигнув, доверительно сказал:
– А какие ракеты пошли сейчас! – и причмокнул языком. – Новые ракеты… Вы таких не пускали, нет… Да, не пускали…
Военком снова подмигнул Карцеву.
Выйдя из военкомата, Карцев остановился во дворе, поднял глаза к небу. Там сдержанно и умиротворяюще рокотал пассажирский ТУ-104. Его тень мелькнула по скованной морозом земле, и скоро гул растаял где‑то в стороне блеклого солнца. И опять сердце Карцева живо откликнулось на повелительный зов турбин.
– Новые ракеты… Гм… Превосходная вещь, должно быть… – пробормотал он невнятно. – Какой, интересно, маневр делают ребята, чтоб увернуться от этой превосходной вещи? – И Карцев задумчиво потер ладонью подбородок.
