Текст книги "Преодоление"

Автор книги: Иван Арсентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– Не–е-е… До этого, Станислав Егорыч, не дошло. Я просто рассказал ему маленький печальный эпизод из моего детства. Бедная мамочка моя всегда страшно беспокоилась обо мне и переживала. Паша, говорила она, сейчас по улицам бросают бомбы и стреляют, кому не лень. Так не вмешивайся ты, пожалуйста, в эти дела. Но я был непослушный ребенок и в наказание получил небольшую контузию. С тех пор со мной случаются ужасные вещи. Мне начинает вдруг казаться, будто я – четвероногое, стою возле своего персонального корыта, а кто‑то посторонний неприлично сует в мое корыто свой нос. Так все бы ничего, если бы я в этот момент, как выражается мой врач из психдиспансера, не делался социально опасным типом. Но оказывается, что я…

«Хорошо–хорошо, – сказал этот подкатившийся. – Я все понял». Он все понял, а? Сообразительный оказался, даже бутылочку охлажденного «нарзана» вручил мне на прощанье.

– Смех смехом, но страннички продолжают шастать среди работяг и, чувствуется, затевают склоку. Предположительно против вас. Кому‑то вы стали поперек горла. Прикиньте на досуге. Неспроста стараются обработать общественное мнение. Кстати, вы знаете, что такое общественное мнение?

Ветлицкий наморщил лоб, стремясь уловить как‑то размашистое колыханье зяблинского многословия.

– Не знаете? Так я вам скажу. Общественное мнение – это мнение одного лица, раздутое его прихвостнями до беспредельности. Примеры нужны?

Ветлицкий махнул безразлично рукой.

– Нет, Егорыч, шутки в сторону! – огрел Зяблин кулаком по станине пресса. – Провокация налицо! Кто-то хочет отбросить нас обратно в каменный век, но времена не те! Хватит шарпать нас, я объявляю войну.

– Войну? – прищурился на него Ветлицкий. – Ты какой‑то вроде пугливый стал, мерещатся тебе страсти-мордасти, как старой Деве… – похлопал он беспечно по плечу Зяблина, чтоб не показать собственную встревоженность. Теперь и ему вспомнился шустрый человечек с черными кудрями, вертевшийся в пролете.

«Надо разузнать, в чем дело», – подумал он и отправился в заводоуправление.

На заводе все знали, что комиссия главка ведет поголовную проверку служб и цехов, материальных складов, роется дотошно в бумагах отделов, интересуется развитием ударничества, соцсоревнования бригад коммунистического труда. Но кто сегодня обращает серьезное внимание на комиссию? Они следуют одна за другой почти без перерыва, и все требуют к себе особого отношения, и все отрывают работников от их обязанностей на производстве, от важных дел для составления всяческих ведомостей, списков, справок и выписок. Заводские люди привыкли к комиссиям и смотрят на них философско–мудро, как на старость или болезнь, – явления неприятные и вместе с тем – неизбежные.

На этот раз подоплека деятельности комиссии была другая. Хрулев не знал, что эта проверка затеяна вне плана, что начальник главка Яствин направил против него острие своей ведомственной пики с целью организовать «материал» на непокорного директора завода.

…Ловко обработанный главным инженером Круцким во время туристического похода, Яствин повел планомерное наступление, результатом которого должно быть ниспровержение Хрулева, посмевшего затеять вопреки ему, Яствину, дела, которые потребуют от главка огромного напряжения сил, а от заводов – увеличения производственных программ. Осада Хрулева началась продуманными тактическими маневрами и способами, испытанными не одним поколением интриганов. Мелкая сошка, получив личные задания, старалась в поте лица оправдать доверие, выказать свою преданность и, разумеется, выслужиться. Шастая по заводу, эти члены комиссии подбирали всяческий мусор, мелочи и пустяки, не стоящие внимания, затем все это сортировали, оценивали, накапливали.

Хрулев, руководя заводом, сосредотачивал внимание коллектива на главной задаче: добиться увеличения вдвое выпуска подшипников с Государственным Знаком качества. Добиться с помощью новой техники путем замены устаревшего оборудования новым. Давалось это с трудом. И все же импортные и отечественные станки вступали в строй ежеквартально. Модернизировались поточные линии, но очень медленно, поэтому и план приходилось вытягивать, что называется, за уши.

Вечерами, когда Хрулев оставался один в кабинете, он доставал из ящика стола план комплексного социально–экономического развития завода и, листая страницы с длинными колонками цифр, морщил в раздумье лоб и вздыхал, словно самолично ворочал ломом или устанавливал на фундаментах новенькие, блещущие эмалью автоматы. Сухие неинтересные для круга непосвященных людей цифровые выкладки в мыслях Хрулева становились необыкновенными. Их облик сказочно менялся, они начинали звенеть и светиться живым огнем поэмы, – еще не совсем стройной, с зазубринками стиля, со сбоями в содержании, но уже поэмы, воплощающей коллективные силы разума.

Воображение рисовало обновленный завод из стали, пластика, стекла. Цеха–автоматы будут гораздо красивее, даже более красивыми, чем новый корпус, сияющий голубизной стен перед окном директорского кабинета. Вместо грязного, разрытого экскаваторами заводского двора, вместо ям и траншей – зеленый сквер, и посередине – фонтан. В глазах пестрит от цветов, солнечные лучи играют с водяными брызгами, а в тени деревьев на скамейках отдыхают в обеденный перерыв рабочие.

Хрулев переживал судьбу завода, его будущее, как свое собственное, и не было в его представлениях неосуществимых фантазий.

«Чем больше перевыполнение плана, тем выше заработок, тел? больше отчисления на наши осуществимые фантазии», – заканчивал он этими словами каждую свою речь на заводских собраниях.

Он и сейчас волновался о делах завода, волновался издали, из Крыма, где лечился в санатории. Часто звонил по телефону Крупному, замещавшему его на время отпуска, советовал, как обернуться, чтобы закончить месяц не хуже других заводов, и неизменно получал успокоительный ответ: план будет выполнен. ЧП – тьфу, тьфу! – нет. Об организованной Яствиным проверке Круцкий не заикнулся. Промолчал и о том, что выдвинул свояка просто–Филю из прорабов на высшую должность, утвердив его по приказу начальником транспортного цеха.

Верный себе просто–Филя принялся за дело и с первого же дня переложил все заботы на плечи автомехаников, диспетчеров… Сам целыми днями болтался по заводоуправлению, ближе к начальству, или решал животрепещущие вопросы по прокладке и освоению новых туристических трасс в ближайшей семилетке.

«Бомбардир»

– Сегодня, возможно, приду, – ответила Лана на приставания Зяблина.

…И вот накрыт стол. Без излишеств, как рекомендуют сейчас по телевидению: легкий ужин, состоящий из набора сандвичей, замороженное шампанское, кофе. Предусмотрен также вариант на случай, если что‑то помешает и гостья не придет: можно легко сгрести продукты в холодильник, не пропадут. Но Павел почему‑то уверен, что Лана будет обязательно.

От светящегося телевизора – в комнате голубоватое зарево. Развалясь в кресле, Павел поглядывал на экран, где эстрадная певица разевала широко рот, как бы намеревалась проглотить микрофон. В ее исполнении любимая народом песня «Дымилась роща золотая» звучала столь разухабисто, что Павла, питающего пристрастие к быстрым танцам, потянуло в пляс. Была бы сейчас Лана! Они бы!.. Но время еще не подошло, гостья не появлялась, и он, томясь ожиданием, все чаще поглядывал на часы.

На телеэкране вместо певицы появилась четверка горластых парней в «жениховских сорочках» с кружевами во всю грудь. Эти Павлу понравились больше. Умеют выдать, черти! Здорово получилась у них песня военных лет. Натурально. Аж за сердце тронуло. Детство вспомнилось голоштанное. Жизнь впроголодь… Как наяву представилась передовая перед боем, ветер, и глухая ночь, и бойцы, приникшие к земле. Еще секунда – раздастся артиллерийский залп и…

И Павел повалился навзничь от оглушительного взрыва.

Тьма… Тишина…

Несколько мгновений он лежал на спине, принюхиваясь растерянно и настороженно к зловонию, плывшему по комнате. Соображал: пожар, что ли? Вскочил, повернул включатель и выругался от злости. Сквозь желтоватый дым едва просматривались потроха телевизора.

– У–у-у! Бракоделы проклятые! – взвился он. Взорвалась трубка кинескопа. Такие эффектные номера случаются не каждый день.

В дверь громко забарабанили. «Лана!» – встрепенулся Павел и помчался открывать. Нет, не Лана. На пороге стояли соседки по квартире, изрядно испуганные. Увидев Зяблина живым и невредимым, сосед спросил ехидно:

– Бомбы пластиковые испытываете?

Павел молча указал на темную утробу «Темпа». Соседи похмыкали сочувственно и отправились к себе. Павел побрел на кухню за совком и веником. Сметая осколки стекла в кучку, он вдруг увидел возле разбитого телевизора камень. Небольшой, чуть поменьше куриного яйца. Павел подкинул его на руке и понял, отчего взорвался кинескоп: какой‑то дворовый хулиган швырнул камень в открытое окно, выходившее в сторону пустующего школьного участка. Уж не первый раз озлобленные второгодники и двоечники выбивают стекла в школе, а теперь взялись за жилые дома. Павел счел нужным предупредить соседей, показал им камень. Соседка тут же зашторила окна и, сдвинув брови, показала мужу на телефон, чтобы набрал «03».

Вернувшись к себе, Павел выглянул в окно, прикинул на глазок направление полета камня и у него возникла иная версия: не в телевизор метил дворовый хулиган – в него. Но за что? Врагов среди мужчин у него нет, не вспоминались такие и среди женщин. Но ведь хулиган тем и подл, что нападает без причин и без поводов.

Помотавшись по комнате, Павел взял электрофонарик, спустился во двор, обошел дом и, словно детектив из кинофильма, принялся шарить под окнами следы преступников. Осмотрел землю, кусты возле дырявого забора. Обрывки газет, мятые пакеты, щепки, детская рогатка – ничего достойного внимания. Сунул машинально рогатку в карман, вернулся в дом.

Мотоцикл с милицейским нарядом прибыл минут через двадцать. Сержант осмотрел развороченный телевизор, вещественную улику – голыш, спросил, где сидел хозяин во время нападения. Павел показал. Сержант выглянул во двор, сделал заключение:

– Метили не в телевизор… – И, покосившись на Павла, спросил: – Кого‑нибудь подозреваете?

– У меня врагов нет.

– Допустим. Однако действия злоумышленника не случайны. Чтобы сюда попасть, надо взобраться на то дерево или на забор, – показал сержант и, записав адрес Павла, пообещал, что завтра займется этим участковый.

Мотоцикл уехал. Радио пропикало десять часов. Вечер пропал. Не счастье на легких крыльях в образе Ланы влетело в комнату – булыжник. Не решение важных вопросов происходит сегодня – объяснения с милицией. Скверно, мерзко, отвратительно! Как быть? Лечь? Уснуть?

Павел бросил на диван простыню с подушкой и вдруг, словно мощный заряд катапультировал его из комнаты и швырнул по лестнице на улицу. Искривленное воображение заработало с такой быстротой, что он взвыл от мучительной догадки: «Катерина! Месть брошенной любовницы!»

Липкая, мутная, как одурь, потребность увидеть своими глазами покушавшуюся на его жизнь преступницу погнала его с бешеной скоростью по ночному городу. Перескакивая с автобуса на троллейбус, он через полчаса стоял под черемухой возле дома Катерины. Окна в ее квартире светились. Екнуло сердце, когда Катерина вышла на балкон, поставила у ног таз и принялась развешивать на веревке выстиранное белье. Закончила, посмотрела вниз. Павел затаился в тени.

– Макси–и-мка! – крикнула Катерина негромко. Чуть подождала, прислушиваясь, позвала еще раз, но мальчик не откликнулся, видать, заигрался допоздна.

В освещенном окне в доме напротив возник Ветлицкий. Он был раздет, в руках держал бутылку и стакан.

«Пьет пиво…» – облизнулся Павел, вспомнив, чго у самого осталось на столе нетронутое шампанское. Проглотил слюну. «Нет, не похоже, чтоб Катерина только что вернулась после диверсионной операции. Вроде стирает. Зря я, видать, погрешил на нее, не тот характер, чтоб вытворять такое».

Ветлицкий, опорожнив стакан, принялся что‑то жевать, затем лег животом на подоконник и стал глядеть наружу.

«Воздухом дышит… Перед сном. А ты, идиот, носишься по городу, сломя голову. Осел!» —чесанул себя самокритично Павел.

Ночной сквознячок донес откуда‑то с задворков вонь гниющих отходов, в подъезде замяукали коты. Павел постучал себя костяшками пальцев по лбу и отправился понуро домой, сетуя и укоряя попутно обманщицу Лану. Чем ближе подходил он к своему дому, тем злее думал о ней, проклинал ее коварство и лицемерие.

«Все, хватит! К черту всех баб! Буду вести спокойный уравновешенный образ жизни, наслаждаться в своем уголке тишиной и уютом».

Вошел в комнату и ахнул: под ногами хрустят осколки от разбитой бутылки шампанского, на полу лужа, камни. Павел опустился в бессилье на диван. В недобрый час, видать, затеял он сватовство.

* * *

Настойчивые звонки разбудили Ветлицкого. Встал, подошел к двери, спросил:

– Кто?

– Станислав Егорыч, это я, Катерина… Извините, пожалуйста.

– Что случилось?

– Откройте на минутку!

– Сейчас. Подождите.

Одеваясь, Ветлицкий взглянул на часы: «Ого! Трн ночи!» Открыл дверь, впустил Катерину. На ней был хот же пестрый халатик, в котором она развешивала вечером белье на балконе, но вид у нее сейчас какой‑то раздерганный, глаза красные от слез. Стиснув руки на груди, она умоляюще пролепетала:

– Простите, Станислав Егорыч. На коленях прошу: помогите…

– Что случилось?

– Пропал Максимка.

– Как пропал?

– Ушел поиграть с ребятами и с тех пор нет.

– С каких пор?

– С вечера.

– Ребят спрашивали?

– Всех знакомых обежала, всех соседей переспросила – никто не знает.

– Странно… А может быть, кто‑нибудь из родителей Максимкиных друзей просто не отпустил его домой по позднему времени?

Катерина закачала отрицательно головой.

– А мог он в милицию попасть, когда шлялся вечером по городу?

– Теперь вот я вспоминаю… Он был какой‑то не такой, как всегда. Будто обозленный. Если вы не поможете, Станислав Егорыч, не знаю что и делать.

– Чем я помогу вам?

Катерина глухо зарыдала.

– Ну, хорошо, я схожу сейчас в отделение милиции. Дежурный по своим каналам моментально узнает: задержан Максимка или нет? А вы идите, прилягте и не волнуйтесь преждевременно.

Катерина посмотрела с мольбой на Ветлицкого и в глазах ее зажегся огонек надежды. Вышли вместе во двор. Мостовые, тротуары Москвы, раскаленные июльским солнцем, спешили отдать городу накопленное за день тепло. Мигнул на повороте зеленый огонек такси, и скрылся. Встречных мало. Звуки их шагов доносятся издали, как слабое тиканье часов. Ветлицкий напрягает слух, зрение: не Максимка ли топает домой?

Дежурный по отделению милиции сделал запрос о пропавшем мальчике на центральный диспетчерский пост управления, оттуда, в свою очередь – по всем отделениям города. Спустя полчаса, поступил ответ: «Сведений не имеется».

Возвращался Ветлицкий медленно. Светало. Его обогнал пустой троллейбус. Грохотом и вонью обдал МАЗ. На все это привычное, примелькавшееся Ветлицкий бы в другое время не обращал внимания, но сейчас, при блеклом свете зари движение машин, беспорядочная смесь звуков вызывали в его воображении навязчивые картины уличных катастроф. Он почти уверовал в то, что стряслась какая‑то беда, но Катерине, ожидавшей одиноко на скамейке во дворе, сказал с напускной бодростью:

– В милиции нет. В больницах – тоже. Значит, удрал озорник из дому.

Катерина захлопала длинными ресницами:

– Час от часу не легче… Зачем ему удирать?

– Зачем? Обыкновенно… Мальчишки спокон веков убегают. Сговорятся чиграши и пускаются в странствия. Ведь скучно: зубрежка школьная и телеспорт. А они любознательные, хотят свет повидать, но где‑нибудь за Мытищами или Малаховкой странствия их кончаются. Думаю, то же будет с Максимкой. Нам с вами, Катерина, пора собираться на завод. Оттуда скорее…

– Что скорее?

Ветлицкий принялся рассуждать логически. Если мальчик убежал, значит, он находится или на пути к тому месту, которое его привлекает, или на самом месте. Вопрос: где это место?

О пропаже сына Легковой он сообщил в партком и Круцкому, исполняющему обязанности директора завода. Парткомовцы и Круцкий пообещали подключиться к поиску мальчика. На сепараторном участке женщины обступили осунувшуюся Катерину, всячески успокаивали ее, утешали. Конторская служащая, посаженная Ветлицким у телефона, звонила во все отделения милиции, больницы и морги. К обеду стало окончательно ясно, что в эти учреждения мальчик не попадал.

Услышав о Катерининой беде, Павел помрачнел. Вчера вечером, когда он, терзаемый подозрениями, подглядывал скрыто за Катериной, она выходила на балкон и звала сына. Максимка не откликался.

На правой щеке Павла задергалась жилка. Переодеваясь у шкафчика, он обнаружил рогатку. Откуда взялась? Повертел в руках, вспомнил: нашел вчера в кустах возле забора.

«Зачем я ее подобрал?» —задумался Павел. ГЛядя на рогатку, он испытывал тягостное ощущение.

Подъемник–тельфер протащил мимо него пустой короб, открыв проем ворот, в котором появилось размытое голубое пятно неба, напоминавшее ему голубую футболку, так любимую Максимкой. Павел купил ее в начале лета в киоске на Даниловском рынке и подарил мальчику. Уж никак не думал Павел, что воспоминание о пустячке так взволнует его! Оглянулся. Показалось, люди отводят от него глаза. И поделом. Разве поступают так настоящие мужчины?

Мысль Павла внезапно споткнулась. Он чуть не вскрикнул. Чепуховина–рогатка, найденная у себя под окном, – он все еще вертел ее в руке, – вызвала смутную догадку. Бросил переодеваться и помчался к Ветлицкому с просьбой отпустить его с работы.

Ветлидкий недовольно поморщился. План на волоске висит, а наладчик просится в отгул. Но понимая состояние Зяблина, его жалость к бедной женщине (о том, что Павел порвал с ней, Катерина не сообщила Ветлицкому), он скрепя сердце махнул рукой:

– Пиши заявление.

– Вот! – протянул тот заранее приготовленный листок.

Подписал, Ветлидкий покачал головой:

– Утомительный ты человек.

– Я найду Максимку.

– Ладно, вали! – подтолкнул его в спину Ветлицкий, не спрашивая, что он собирается делать.

Через час, закрыв створки окна, Павел стоял, укрывшись за шторой в своей комнате и наблюдал за пустующим среди лета школьным двором. Сидеть было утомительно и нудно, как в аэропорту, в непогодь, когда самолеты не летают и не известно, когда будут летать. На школьном дворе ничего не происходило, только кудлатая собака лениво гавкала на заевшихся голубей. Но вот собака повернула морду назад, навострила уши. Из‑за угла школы осторожно показалась вихрастая голова, затем – голубая футболка, затем и сам Максимка, подбрасывая с безразличным видом то левой, то правой ногой «лямду» – плоский грузик, опутанный нитками. Как Павел предполагал, так и случилось. Подбрасывая «лямду», Максимка продвинулся ближе, распугал ворчащих голубей и скрылся за изгородью. С минуту он не показывался, потом голова его возникла над оградой. Глаза остановились на застекленном окне зяблинской комнаты, и голова опять исчезла.

Павел вскочил, вынесся опрометью во двор и, затаившись в кустах возле забора, посмотрел в щель. Мальчик сосредоточенно расхаживал по двору, подбирал камни, подкидывал их на ладони, определяя на глазок вес, и рассовывал по карманам.

– Та–а-ак… – крякнул Павел. – Стихийный бунт поколения!.. А что? Так и надо на этом свете! Молодец парень, с характером!

Максимка, нагрузившись боезапасом, влез на ограду и оглянулся, проверяя, свободны ли пути отступления? Перенес для устойчивости ногу на другую сторону забора и принялся освобождать карманы, готовясь к атаке. Павел выскочил из‑за куста, схватил «бомбардира» за ногу и стащил вниз.

Мальчик дрался, как чертенок. Лягал каблуками по коленям, царапался, норовил укусить, извивался отчаянно, чтоб вырваться. Павел разозлился, поднял одной рукой за шиворот, другой схватил сзади за штаны и так понес брыкавшегося нарушителя к себе на второй этаж. Бросил его на диван, запер дверь изнутри, ключ сунул себе в карман. Присел на стул. Взъерошенный Максимка забился в угол, зыркал враждебно исподлобья.

– Ну, ладно, вояка, иди ко мне, – сказал Павел миролюбиво. Максимка не шевельнулся. – Садись сюда, – показал Павел место рядом с собой. – Давай поговорим, как мужчина с мужчиной.

– Не хочу.

– Почему?

– Сдавайте меня в милицию.

– Еще чего! Мать ищет его по всему городу, глаза проплакала, а он удрал и хоть бы что! Зачем убежал из дому?

– А зачем вы поругались с мамой? Вы сами убежали!

По щекам Павла пошли пятна. Встал, подошел к Максимке, положил ладонь на макушку. Максимка увернулся, лицо его сморщилось. Он. кусал губы, чтоб не расплакаться. Павел почесал затылок, поежился под требовательным взглядом чистых детских глаз. Молвил хмуро:

– Напрасно ты порешь горячку. Стекла бьешь, убегаешь… Мы с мамой взрослые, мы сами разберемся в своих делах без тебя.

– За мамку некому вступиться… Она хорошая, а вы ее обижаете. Она все время плачет и курит!

– Эк, ты какой! Защитник… – помялся виновато Павел. – Мы поссорились, мы и помиримся.

– Как бы не так! Помиритесь… Я стоял за дверью и все слышал.

– Подслушиваешь, значит… Нехорошо…

– А вы нас бросили – хорошо?

– Ладно, пойдем к матери с повинной вместе. Вдвоем не так страшно, верно? Пойдем, а то у нас с тобой еще столько дел! Вот тоже работенка предстоит – восстановительный ремонт… – показал Павел на телевизор без кинескопа. Максимка опустил голову.

– Я нечаянно… Я не хотел…

Павел взял его за плечи:

– Ну, потопали к маме.

Максимка молча двинулся к выходу. По пути Павел сообщил на завод, что мальчик нашелся. Изголодавшийся Максимка дома дохлебывал остатки вчерашнего супа, когда в квартиру вбежала Катерина. Павел стоял возле двери, но она словно сквозь него прошла, не заметила. Схватив голову сына, посмотрела секунду в лицо, чмокнула куда‑то, отстранила от себя, стукнула ему по затылку и, упав в изноможении на табурет, заплакала.

Павел подошел к ней, отнял руки от лица и нагнувшись сказал:

– Дай уж и мне заодно… И прости. Ударь покрепче, чтоб все стало, как было. Нет, чтобы стало лучше! – уткнулся он лицом в ее белые руки.

Катерина молчала. Она совсем выдохлась, не могла ни слушать, ни возражать. Лишь тепло, исходившее от ее рук, приободряло Павла. Ему хотелось в эту минуту сделать что‑то хорошее, важное, что свидетельствовало бы о его порядочности и раскаянии. Мысли сумбурно кружились в голове, но придумать он ничего не мог, сказал только, что нужна ему лишь она, Катерина, и что их совместная жизнь станет лучше.

Не нужны были Катерине его слова. Она сердцем своим, а не разумом почуяла искренность его признания.

Катерина подняла на него глаза – карие, золотистые и с какой‑то яростной нежностью впилась всеми пальцами в его уши. Павел стиснул зубы от резкой боли. Обмякшая Катерина вздохнула и вышла в переднюю снять туфли. Максимка прильнул к Павлу, уткнулся носом в его ухо, зашептал быстро, с захлебом:

– Смотрите, не уходите больше от нас, папа.

Сердце Павла вздрогнуло от последнего слова.

Он ничего не ответил, только прижал мальчика к себе.

Измаявшись прошлую ночь под ящиками возле овощного магазина, Максимка скоро уснул. Павел заспешил на завод во вторую смену отрабатывать дневной отпуск. А когда вернулся за полночь и тихо открыл дверь своим ключом, в комнате висел синеватый сумрак. Катерина не спала. Голое плечо белело из‑под одеяльца, глаза открыты. Павел присел к ней, крепко поцеловал. Невыразимый восторг в глубине ее_зрачков поразил Павла и как зов откликнулся во всем его теле. Он разделся, лег возле Катерины, и все тревоги улеглись.

Катерина глубоко вздохнула.

– Что с тобой?

– Я только сейчас по–настоящему почувствовала себя женщиной, – прошептала она растроганно.

– Сейча–ас?! – удивился Павел, немножко разочарованный тем, что не сумел разбудить раньше в ней женщину.

– Бесстыдная стала я, – зарделась Катерина.

– Брось мамочка… Хватит нам путаницы, теперь она позади. Ишь, какой вояка растет! Скоро по шее давать будет…

– Детей надо воспитывать, – вздохнула Катерина. – А что я одна могу с этими разбойниками?

– Вместе будем, мамочка. Вместе рожать и воспитывать вместе… – засмеялся Павел самодовольно.