Текст книги "Преодоление"
Автор книги: Иван Арсентьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)
Вызовы Яствина подчиненных в главк – дело обычное, он вообще привык и страшно любил работать ночами в те, недоброй памяти времена, когда для руководителей не существовало ни времени суток, ни выходных. Правда, это компенсировалось другим: пока, бывало, все спят, ты за ночь придумаешь такое, утром – все ахают. Престиж, авторитет, влияние создавались ночами в тиши кабинетов.
Сейчас не то… День, насыщенный мелочами, снижает накал. Да и мельтешишь все время на глазах у подчиненных. Другое дело, когда тебя разбудят или ты кого‑то поднимешь за полночь: это возвышает человека в собственных глазах, он чувствует себя причастным к особо важным событиям, он личность, которая вершит судьбы! Тебя встречает в строгом затемненном кабинете старший и говорит просто: «Надо!» И ты уже причастен к великим.
А в дневное время что? Тут и говорить нечего, обстановка нивелирует ранги, сравнивает вышестоящих с подчиненными, ставит всех почти на одну ступень. И ничего не поделаешь – болезнь времени. Но все равно есть еще возможности показать себя: раз в год происходит «слушание» завода, уж тогда директоришки – держись!
На заводе подготовка к такому «слушанию» ведется загодя всеми отделами и службами предприятия, чтобы директор явился в назначенный день во всеоружии, готовый к доказательным спорам, готовый отражать нападки начальников отделов главка, которые стремятся всегда свалить собственные грехи на завод.
В прошлом квартале такое «слушание» состоялось. Провалов и грубых просчетов в работе коллектива выявлено не было, а мелкие… У кого их нет? Записали: положение в основном стабильное с незначительным повышением производительности труда. Хрулев получил целевые указания, а затем с заводскими специалистами наметил мероприятия на будущее. Мероприятия были одобрены парткомом и вдруг – опять «слушание»! За полчаса до конца смены позвонили от Яствина и предупредили: завтра в главк.
– Ведь два месяца тому назад… – попытался объяснить Хрулев, но его слушать не стали. – Я не готов, я только что вернулся из отпуска и приступил к работе!
– Не знаю, не знаю. Мое дело предупредить, – ответствовала секретарша.
– Соедините меня с начальником главка!
– Его нет.
Хрулев оказался в безвыходном положении. Еще не бывало, чтобы труд большого рабочего коллектива обсуждался в таком пожарном порядке. Материалов под руками директора нет и нет времени на подготовку. Единственным помощником его на предстоящем «чрезвычайном» заседании оставалась собственная голова. Призадумался: от кого исходит инициатива? Не иначе, как от комиссии главка, которая рылась тут в его отсутствие. Утром, при обходе цехов, озабоченный Ветлицкий рассказывал о совершенно бесцеремонном поведении членов комиссии, пытавшихся собирать среди рабочих компрометирующие материалы против руководства завода.
Все это весьма странно, но еще более странно, что Круцкий ни разу даже не заикнулся о комиссии, хотя по телефону разговаривали едва не каждый день. Или счел все это ерундой? А напрасно… Такая беспечность не к лицу.
Хрулев нажал кнопку звонка к секретарше, потребовал:
– Пригласите главного…
– Он заболел и уехал домой.
– Что с ним?
– Кажется, отравление.
Секретарша ушла. Хрулев набрал номер домашнего телефона Крупного, но на звонки ответа не последовало.
«Ладно, – решил Хрулев, – особых упущений у нас нет, а из‑за всякой чепухи придираться к нам не станут. Черт не выдаст, свинья не съест!»
Если времени для подготовки у Хрулева не было вовсе, то у аппарата главка – хоть отбавляй! И аппарат трудился не покладая рук. По сложившейся традиции, перед открытием совещания, начальники отделов собирались неофициально где‑нибудь на «потолкуй» для координации взглядов. Яствин на таких «оперативках» не присутствовал, хотя не только знал о них, но посредством верных лиц контролировал и направлял усилия подчиненных в нужную ему сторону.
На этот раз местом для обмена мнениями был выбран невзрачный кабинетах начальника отдела материально–технического снабжения Геннадия Любчика. Гладкий, словно специально откормленный и отполированный малый с круглой головой и малюсеньким носом, похожим на стручок перца, носил прозвище «Голубой». Не из‑за особых свойств характера или каких‑то иных высоконравственных качеств: просто он единственный из всех сотрудников главка носил летом сногсшибательный костюм ярко–голубого цвета. Начальники отделов о положении дел на заводе хорошо знали по отчетным материалам. Их было вполне достаточно, чтобы верно определить уязвимые места. Изучив их всесторонне, подчиненные Яствина заготовляли два варианта собственного мнения. Один – обтекаемый, положительный, на случай, если начальник главка изволит отнестись к работе завода благосклонно, другой – разносный.
Судя по тому, с какой поспешностью велели явиться Хрулеву на слушание, все понимали, что вряд ли что‑то хорошее ожидает директора. Многолетний ежедневный тренаж сделал любого начальника отдела чутким, как орхидея, и прядал каждому весьма тонкое обоняние. Следя внимательно за тоном и последовательностью распоряжений шефа, они без труда улавливали не только настроение, но и желания его.
Начальник технического отдела Трезубов, приятель Хрулева по студенческим годам, зайдя в кабинет Любчика, спросил озабоченно:
– Коллеги, что все это значит?
После натянутой паузы ответил всезнающий начальник планового отдела. Поблестев туда–сюда стеклами очков, пояснил:
– Кажется, Хрулев допустил… м–м-м… роковую, можно оказать, грубейшую ошибку. Пока Федор Зиновьевич был в краткосрочном отпуске, Хрулев вошел непосредственно в министерство с какими‑то предложениями. Шеф же считает их авантюрными, несвоевременными. И кажется, наш новый уважаемый министр с Федором Зиновьевичем согласен. Я узнал об этом случайно. Чувствуете нюансы? Через голову Федора Зиновьевича… Да чего там говорить! За подобные самодеятельные номера…
Любчик хихикнул и остроумно съязвил:
– Пришло время Хрулеву распечатывать пакет…
– Какой пакет?
– Как, вы не знаете про директоров Иванова и Петрова? Ну, которые развалили работу и которых сняли?
– Очередной анекдот? – спросил Трезубое невесело.
– Истина, а не анекдот, – продолжил Любчик. – Вот послушайте. Прогорел, значит, Петров, принимает у него дела новый директор Иванов. Петров ему говорит: «Я тебя, слышь, уважаю и хочу тебе помочь. Видишь, в сейфе три запечатанных пакета? Так вот, когда у тебя с делами станет худо, вскрой пакет под номером один и точно следуй написанному. Иванов поблагодарил предшественника и принялся вершить дела. Метет новая метла год, второй, а пыли все меньше и меньше. Чувствует Иванов, снимать будут. Тут и вспомнил о пакетах, оставленных в сейфе Петровым. Достает номер первый, читает: «Хочешь удержаться – немедленно начинай реконструкцию завода».
«Идея!» – обрадовался Иванов и завертел катушку реконструкции. Мобилизация технических, общественных и прочих всяких сил, то–се, это построить, это перестроить, сто станков передвинуть сюда, двести – туда, рационализация, механизация, завод гудом гудит, одно худо: отдачи от реконструкции нет. Года три-четыре гудели, видит директор, липа все! И впрямь пришла пора выгонять его. Но, стой! Еще есть пакет номер два. Вскрыл, читает: «Немедленно выходи в общественные организации как новатор». «Хе! Эго мы запросто!» – ожил Иванов и бросил клич. Мобилизнул всех и все, и пожалуйста, результат: выдающийся продукт коллективного творчества. «Без увеличения производственных мощностей, мощностей и количества людей достичь того‑то, поднять то‑то, понизить… уменьшить… увеличить… Понеслось на собраниях, на конференциях, на активах барабанное тра–та–та! Почин! Начинание! Новаторство! Год прошел, другой.
…Иванов успел уж забыть о своем почине, а другие все еще возятся с ним. Но и тут конец пришел, появился почин другого «жучка» и вытеснил почин Иванова. Опять над беднягой нависла угроза. Теперь он уже без всяких колебаний распечатывает третий пакет с целевыми указаниями и читает: «Готовь три пакета следующему директору».
Коллеги Любчика посмеялись.
– Анекдот, а ведь по сути – жизнь! – сказал седой гривастый начальник ОКСа Дымокуров. – Сейчас это модно – реконструкции… Реконструируем, реконструируем, а не пора ли, братцы, и за работу браться? Выдавать в конце концов качественную продукцию, чтоб у нас ее с руками отрывали, а не крутили носами, увидев марку: «Мейд ин УССР»?
Усмешка начальника производственного отдела Куликовского заразительно коснулась остальных.
– Насчет этих самых реконструкций бесконечных даже в печати стали… гм… прорезаться высказывания. Робкие, правда, с оглядками на все четыре стороны. Но и это хороший симптом, если пишут о желательности сбавления пыла у любителей реформ и реконструкций наподобие анекдотических Иванова–Петрова…
– За год мне пришлось побывать почти на всех заводах нашего главка, – сказал технолог. – Своими глазами видел, как на некоторых наставили столько оборудования, что даже в одну смену не используют. Со станков даже не снята смазка консервации. А они стоят и морально стареют.
– Не работают? – вопросил начальник планового отдела. – А где работники? Молодежь не хочет идти в рабочие, не хочет трудиться на станках, а почему? Да мы сами виноваты! Сколько лет трубили в газетах, в кино, книгах, по радио о том, вот, мол, мать – простая свинарка или штамповщица, зато дети у нее профессора, артисты, музицисты!
Начальник планового отдела подумал чуть и продолжил:
– Институты плодятся как грибы, Калужская область стремится переплюнуть Псковскую, вуз на вуз городят. По моим неточным подсчетам, в сети политехнического обучения страны студентов в два раза больше, чем учащихся профтехучилищ, нужных нам позарез. На заводе того же Хрулева цеха держатся на привозных «лимитчиках». А разве это настоящие рабочие? У них дели иные, они развращены самой системой трудоустройства. Каждый из них думает, а чем я хуже москвича? Почему я должен вкалывать на самых трудных и грязных работах? Только потому, что родился в захолустье? Вопрос законный. Потому «лимитчики» стремятся во что бы то ни стало выйти замуж за москвича или жениться на москвичке, – прописаться и делать в жизни то, что им нравится.
Любчик громко хмыкнул:
– В школе, где учится моя дочка, провели анкету. Безымянную, с одним вопросом: кто кем хотел бы стать после окончания школы? И что же? – Любчик чмокнул воздух, покачал головой. – Почти все девушки– киноактрисами и журналистками и лишь одн^ – парикмахером. Ребята – дипломатами и космонавтами. Правда, двое пожелали быть таксистами, потому что всегда в кармане свежая копейка.
Начальник планового отдела протер очки и направил «потолкуй» в рабочее русло:
–Так что же, бояре, нам деять нонче? Казнить аль миловать ослушника окаянного дилехтура Митяйку Хрулева?
– Как повелят… – наигранно–холопским тоном произнес Любчик, воздев руки кверху.
– Единственное производство, работающее у нас без перебоев с материалами, – это фабрика слухов, сплетен и склок, – заявил угрюмо начальник производственного отдела Куликовский, и все с любопытством повернулись к своему старейшине. – Что же эта фабрика выпустила? – продолжал тот. – А выпустила она бодягу, якобы Хрулев заявил, что шефу нашему пора на. пенсию и что вместо него нужно поставить современного руководителя, глубоко знающего методику научного управления производством. Он даже запретил провозглашать тосты в честь нашего начальника.
– Ну, это уж наглость с его стороны!
– Не хватало еще, чтоб какой‑то хрю–хрю–хрюлев…
– Несчастный наш главк, коль не способен породить собственного Магомета…
– Однако, чепуха, товарищи! – поморщился Трезубое, однокашник Хрулева. – Что же, по–вашему, Хрулев круглый дурак? Да Дмитрий Васильевич никогда не ляпнет ничего того, что ему инкриминируют! Это значило бы задернуть петлю на собственной шее! Подозреваю другое: слухи фабрикует тот, кто сам хочет спихнуть Хрулева.
– Всегда верят в то, чего желают…
– Эх, братцы, силы лжи – всемогущи!
– Меня интересует вот что: зачем мы, сооственно, собрались? – спросил седой Дымокуров, щурясь на окружающих.
– Да–л-да, товарищи! – поднял голос начальник производственного отдела Куликовский. – На самом деле, ведь мы не добровольное общество спасания на водах! Дебатировать о начальстве нечего, наше дело исполнять, что нам приказывают. Ежели сегодня у нас единого мнения нет, а это, я вижу, так, пусть каждый изложит собственные соображения непосредственно на совещании. Хотя считаю долгом предупредить – это не лучший в наших условиях способ проявления индивидуальности…
…В сумрачный кабинет Яствина Хрулев вошел вслед за работниками аппарата главка. Поздоровались, сели вдоль длинного стола, поставленного торцом к рабочему месту начальника главка. Хрулев, как было здесь принято, занял место справа от Яствина, перед которым лежала какая‑то папка.
«Материалы по проверке работы завода комиссией», – отметил для себя Хрулев.
Совещание открылось кратким указанием Яствина о задачах, поставленных перед главком очередным приказом министра, и выразил беспокойство о положении дел на заводе. При этом рука Яствина, раскрыв папку, лежавшую перед ним, машинально перекладывала листки слева направо, губы слегка кривились в усмешке.
Его трудно было понять, в каком ключе он намерен вести совещание. Дальнейший сценарий известен только ему. Руководители отделов, являющиеся вспомогательными элементами, уставились на шефа.
Начинать во здравие, а кончать за упокой – формула, которая веками используется хитрой бюрократией. Именно этот испытанный прием не мудрствуя лукаво и пустил в ход Яствин. Монотонно, без выражения, он принялся расхваливать так и этак деловые качества Хрулева, его старания улучшить работу предприятия, а закончив хвалебное бормотанье, крайне насторожившее самого Хрулева, поднял вверх палец.
– Но!
Выдержал несколько секунд вескую паузу, чтобы затем продолжить тоном, полным разочарования:
– Но, увы! Все это, к сожалению, в прошлом. Потому мы и вынуждены вторично в течение квартала слушать товарища Хрулева. Слушать потому, что завод потерял устойчивое положение. Анализ причин спада показывает: виноват в этом в первую очередь директор, переставший серьезно заниматься производственными делами. Судите сами: вместо усиления организационно–воспитательной работы, мобилизации коллектива на выполнение поставленных задач, как того требуют высшие органы, в то самое время, когда начальник главка прерывает собственный отпуск, чтобы как‑то свести концы с концами и спасти положение, товарищ Хрулев преспокойненько отправляется на курорт! Мало того, для поднятия своего престижа, он пытается навязать главку и министерству свои прожекты. Не так давно ответственные работники главка совершенно определенно высказали товарищу Хрулеву мнение по этому поводу, однако он не внял голосу специалистов, пошел дальше, совершил демарш против всего аппарата главка, чтобы создать у министра впечатление, будто мы здесь все – консерваторы. А это, между нами говоря, – пересмотр всей нашей экономической и производственной политики! Как вытекает из поведения Хрулева, для него авторитетов не существует, но сам он требует к себе особого, исключительного отношения, в частности при распределении материально–технических ресурсов. Я имел удовольствие в кавычках познакомиться с документом, представленным непосредственно министру, о строительстве на вверенном ему заводе и должен заявить: это чистейшее фантазерство!
– Минутку! – воскликнул Хрулев бледнея. – Прошу объяснить: зачем я сюда вызван? Отчитываться о работе коллектива завода или выслушивать разносные поучения в свой адрес? Если для второго, я немедленно удаляюсь.
Хрулев встал, отодвинув с грохотом стул.
– Дмитрий Васильевич, опомнитесь! – воскликнул Яствин с насильственной улыбкой. – Разве можно так? Вы нетерпимы к самой мягкой товарищеской критике! Нехорошо. Садитесь. Нельзя же в самом деле окуривать вас одним фимиамом. Верно? Дело прошлое, но между нами говоря, и фимиам приедается… – улыбнулся Яствин.
Тон был задан. Настроенные на нужную волну почувствовали себя свободней, закивали согласно головами. Если окажется теперь, что на заводе Хрулева все в отменнейшем порядке, чего никогда не бывает, его все равно дружно заклюют. Это Хрулев прекрасно понимал. Яствин умышленно делает из мухи слона и тут же организует охоту на этого слона.
«Необъективный доклад комиссии главка – вот в чем причина», – решил Хрулев и прошелся взглядом по сидящим в кабинете. Никто глаз не поднял. Трезубов, однокашник студенческих лет, смотрел куда‑то в сторону и часто вытирал платком обильно потеющие лоб и шею. И вдруг как удар – Хрулев почувствовал, будто земля начинает ускользать из‑под его ног и он остается в пустоте. Поддержки нет и ждать ее неоткуда.
Яствин откашлялся, сказал деловитым тоном:
– Плановый отдел, какие имеются соображения о деятельности завода? Нет соображений? Ах, есть… Что?
– Перерасход фонда заработной платы, – ответил плановик, пряча глаза за толстыми стеклами очков.
– Один из основных показателей? Скверно!
Хрулев покрутил головой. «Издеваются. Паясничают, будто на самом деле не знают, отчего перерасход!..» Ответил сдержанно, стараясь не сорваться.
– Объяснения приложены к месячному отчету.
– А вы своими словами. Своими… – уставился на него с прищуром Яствин.
– Причин несколько. Первая: металл поступил на завод поздно, в конце месяца, и мы уж в который раз встали перед дилеммой – выполнять план или экономить фонд зарплаты? Но выполнение плана – закон. Отсюда вынужденные сверхурочные с полуторной оплатой, которые и подкосили фонды. Причина вторая: иемерность металла: большие припуски или вовсе другие профили проката и труб. Приходится металл перегонять в стружку. Здесь уж двойные потери: и в зарплате, и в стоимости металла.
– А почему вы не получаете мерный металл? – перебил Яствин демагогически, но Хрулев не обратил внимания, продолжал:
– Третья причина: неотработанность технологии по нескольким новым типам подшипников. НИИ возится до сих пор. Мы сами хотели довести, посылали письмо в главк, но нам ответили: занимайтесь производством, а экспериментировать – дело НИИ.
– Понятно: виноваты все, кроме вас, – бросил реплику Яствин.
Хрулев опять не обратил внимания, он шел напролом:
– Главным виновником в перерасходе фонда зарплаты является отдел материально–технического снабжения.
– Что вы скажете на это? – повернулся Яствин к Любчику и перелистал страницу в папке перед собой.
«Точь–в-точь дирижер, читающий за пультом партитуру…» – отдал Хрулев должное Яствину, а вернее – той ловкости, с которой он вел разгромные дебаты.
«Голубого» чуть покоробило. Заявил тоном человека, на которого возвели неслыханную напраслину:
– Металлом завод обеспечен полностью. Иначе как бы товарищ Хрулев выполнил план по валу? Просто подчиненный директору заводской отдел снабжения неактивно реализовал материалы и комплектующие изделия.
– По валу! – воскликнул Хрулев. – Так почему же вы склоняете меня за невыполнение номенклатуры? За недостачу подшипников на экспорт? Заводу на нынешнее число недодано… – он стал перечислять по памяти, но Яствин его остановил:
– Хватит, ясно. Продолжайте, производственный отдел.
– По номенклатуре действительно недодано семь особо учитываемых типов, в том числе…
– Требую отметить в протоколе, что металла нет по сей день! – воскликнул с раздражением Хрулев, проникаясь мгновенной ненавистью к лживому скользкому «Голубому». Начальник производственного отдела продолжал:
– Экспорт… Подчеркивать излишне, что значит невыполнение. Если с соцстранами можно еще найти общий язык, договориться посредством СЭВ, то с фирмами Италии или Франции – не получится. Зато получается неустойка. За срыв поставок приходится расплачиваться государству золотой валютой!
– Подумаешь! – вставил Яствин. – А что товарищу Хрулеву до золотого запаса государства? Между нами говоря, и некоторые другие директора с отсталоместническими настроениями смотрят на интересы страны сквозь пальцы. Дело прошлое, но мы в свое время делали по–другому. Где бы ни были, что бы н. и делали, думы наши оставались вот тут, на своей земле.
Мы не стеснялись ни в средствах, ни в действиях. Дело прошлое, но для примера годится.
Перед войной послали меня, молодого директора завода, в Америку, в город Цинциннати. Целая группа товарищей отправилась, специалисты по оборудованию, станки подобрать. Стали там водить нас по заводам, всякие чудеса показывать капиталистические: автоматические и прочие линии. Мои спутники‑то оказались верхоглядами, все таращатся по верхам, но я – калач тертый, мне все это до лампочки. Я под ноги гляжу. И что же? Вижу – болты анкерные точат для станков, да такие тонкие – просто на удивление. Мне‑то известно, какие дышла суют у нас в подобное оборудование, сколько лишнего металла расходуют. Раза в три больше! Ну, пока они там то–се про высокие материи, я тихонько нагнулся, вроде шнурок завязываю на туфле, а сам незаметно – хап! – обрезок и – в карман. Хе–хе! Понимаю, скажете: аморально, мелкий экономический шпионаж. Но во имя чего?
Я прекрасно знал, чем рискую и во имя чего. Цель оправдывает средства. Все спроворил честь честью, провез, извиняюсь, в использованных подштанниках… Сдал в лабораторию на анализ, и стало известно, из какой стали делают тонкие болты. Какая экономия металла!
Я даже премию за это получил… Не в похвальбу себе, а в назидание некоторым… Верно?
Заседание одобрительно загудело. Растревоженного Хрулева просто подмывало, у него просто не было больше сил терпеть издевательства. Спросил несвойственным ему, каким‑то придавленным тоном:
– Федор Зиновьевич, неужели у нас до сих пор работают те самые станки «Цинциннати», которые вы отбирали тогда для завода?
– Да, те самые… – важно откинулся на спинку кресла Яствин.
– Извините, но я не совсем понимаю, зачем понадобился этот самый экономический шпионаж с болтами? Не проще ли было вывернуть любой болт с любого станка, поставленного фирмой, и отдать его на анализ? К чему так опасно рисковать собой?
Начальники отделов мельком переглянулись, оценили язвительную подковырку Хрулева.
Яствин густо покраснел:
– Вот видите, как вы дерзко разговариваете, товарищ Хрулев. А я ведь старше вас! Я для вашей же пользы указываю на пороки, присущие вам, руководителю, поставленному, чтоб организовывать и устранять неполадки. А у вас, между нами говоря, процветает протекционизм, порочащий самую суть социалистического производства! Как вы могли допустить, чтоб начальник участка… э–э-э… как его? – пробежал Яствин взглядом но листкам в раскрытой папке. – Да, Ветлицкий! Чтоб он с вашего благословения занимался обманом государства и подбивал на это рабочих? Не понимаете? А подшипники для вертолетов, всученные мошенническим путем заказчику? Это что! А–а! Я буду лично разбираться! – погрозил Яствин.
Хрулев пожал устало плечами. На губах мелькнула чуть приметная улыбка. Пояснил со вздохом:
– На всученных, по вашему выражению, подшипниках вертолеты прекрасно летают и будут летать, поскольку не в подшипниках крылась причина неудач. Я ездил к авиастроителям, они довольны нашей продукцией и сами изменили завышенные технические условия.
– Конечно, конечно! Я ведь не учел, что виноваты все, кроме вас…
Яствин сделал рукой движение продолжать представителю технической службы Трезубову. Этому, пожалуй, пришлось потруднее, чем остальным. Глядя вниз и куда‑то в сторону, он мямлил о потерях от брака, о производственном травматизме, о рационализации. Говорил явно через силу, истязая себя за то, что в угоду начальству городит чепуху о товарище, которого знал не один год и глубоко уважал.
Хрулев с пристальным и не совсем уместным странным любопытством наблюдал за извиваниями кривившего душой однокашника, а в груди его то накатывала, то отливала не испытываемая ранее тупая боль, и даже не боль – гнетущая тяжесть под сердцем.
К исходу второго часа совещания высказались начальники всех служб, в том числе помощник Яствина по кадрам, туповатый, подтянутый, строевого вида мужчина, не преминувший куснуть директора за текучесть кадров. Пересилив себя, чтоб не послать кадровика подальше, Хрулев с насмешливым подобострастием и теми же трескучими словами, которыми говорил помощник по кадрам, произнес:
– Уважаемый товарищ начальник отдела кадров совершенно справедливо и своевременно указал на наши недостатки, за что ему пребольшущее спасибо. Безусловно, мы здесь недоработали, каемся, учтем и впредь будем руководствоваться ценными указаниями и не делать упущений. Народ у нас передовой, сознательный в целом и в частности. Есть, к сожалению, отдельные лица малосознательные, требующие квартир, улучшения условий труда и других мелочей, якобы необходимых для нормальной жизни, но мы со всей принципиальностью и энергией примемся за борьбу с этими нездоровыми проявлениями.
Помощник по кадрам хлопал глазами, тужась определить, в каком смысле следует воспринимать слова директора: в положительном или в отрицательном, а начальники отделов давились от смеха. Нет, сегодня этот Хрулев явно не того… Сам в петлю лезет.
Яствин принялся читать заранее приготовленное решение.
«Отметить… обязать… заострить… указать… Предупредить… объявить выговор, лишить премии…»
– Я не согласен с решением, – сказал Хрулев вставая.
– Жалуйтесь, – пбжал иронично плечами Яствин, взглянув на него недобрым взглядом из‑под полуопущенных век. Затем объявил, что совещание закончено, все свободны.
…Хрулев ехал на завод, не глядя по сторонам, точно за Еетровым стеклом «Волги» были не бурлящие улицы столицы, а бесцветная пустыня. Тупое нытье под сердцем усиливалось. Думал со злостью: «Почему поднялся против меня Яствин? Перебулгачил все и вся своей комиссией?»
Вчера, в первый день работы после курорта, Хрулев сразу заметил нервозность у руководителей среднего звена. Ну, понятно – директор, другие управленцы, но при чем Ветлицкий? Кому встал поперек дороги? Будь это три года назад, когда он принял разваленный участок и принялся наводить порядки, тогда другое дело, тогда бы это имело объяснение. В такие периоды возникают недовольства, сплетни, сыплются доносы, но когда коллектив поднялся, достиг успехов… Обидно выслушивать беспочвенные обвинения от высокопоставленных ответственных лиц, передергивающих факты, раздувающих мелочи.
От мрачных мыслей, одолевавших Хрулева, и день казался пасмурным, хотя солнца – море, и горячий ветер врывается в окошко машины, и от клумб плывут густые ароматы цветущих флоксов и гвоздик.
…Из кабинета Хрулев позвонил Ветлицкому, тот явился минут через десять. Присел у двери, ожидая, когда директор закончит разговор с начальником шлифовально–сборочного цеха, приятелем Ветлицкого – Тараненко. Речь шла о целлофановых пакетиках для упаковки подшипников. Мелочь, но от нее зависит выполнение месячного плана заводом в целом. Подшипники на экспорт Тараненко собрал, а пакетов нет.
Хрулев вызвал заместителя по общим вопросам. Тот, очевидно предчувствуя, о чем будет речь, захватил с собой папку переписки с поставщиками и выложил перед директором пять копий официальных телеграмм в главк с требованием обеспечить срочную отгрузку целлофановой пленки и ответы «Голубого», гласящие, что квартальные фонды израсходованы, пленки в наличии нет и что если удастся добыть, то лишь к концу месяца в счет следующего квартала.
– Тридцатое число на носу! Когда же я буду сдавать готовую продукцию? – шумел Тараненко. – Давайте пленку немедленно! – чуть ли не за грудки брал он заместителя но общим вопросам.
– А чем я занимаюсь, как не распроклятой вашей пленкой! – рычал тот на Тараненко.
– Поезжайте сейчас же к Любчику и решайте вопрос, – приказал Хрулев.
– Поехать недолго, Дмитрий Васильевич. Хоть к черту на кулички поеду, только все это напрасно. Любчик проявляет абсолютную индифферентность, я же отлично вижу! Обращался к нему не раз.
– Все равно езжайте, – повторил Хрулев.
Собрав бумаги в папку, замдиректора понуро удалился. За ним ушел Тараненко, бубня про себя ругательства. Оставшись вдвоем с Ветлицким, Хрулев сказал:
– Делали мне нынче у Яствина компанейский втык с припаркой… Как свора голодных шавок накинулись, а я никак не уразумею, не уловлю, из‑за чего науськал их шеф? Из‑за чего ударился в амбицию? Просто корежит его. Кстати, по тебе тоже прокатывались, припомнили вертолетные подшипники, да еще что ты выгнал с участка какого‑то члена проверочной комиссии. Вот это уж, прямо тебе скажу, лишнее.
– Я выгнал члена комиссии? Как же я мог выгнать его, ежели я его не видел?
– Не знаю как, но Яствин во всеуслышанье заявил, что такой‑то кандидат наук из НИИ по фамилии… Сейчас и фамилию скажу, я отметил себе… – полистал блокнот Хрулев. – Ага, вот! Кандидат наук Конязев…
– Конязев?! – подался Ветлицкий вперед.
– Зачем ты с ним связывался?
Ветлицкий опустил глаза, молвил глухо:
– Я с ним никогда не связывался. Вы лучше его знаете.
– Туманно что‑то.
– Тумана нет, Дмитрий Васильевич, вы чихали в свое время его диссертацию.
Хрулев нахмурился и стукнул себя ладонью по лбу:
– Тьфу! Так это тот самый Конязев, обворовавший тебя со своей любовницей!
– Со своей нынешней женой и бывшей моей супругой, – уточнил Ветлицкий.
– Та–а-ак… На арене появляются знакомые лица… Эти не остановятся ни перед чем. Дом сожгут на растопку, чтобы подогреть для себя кашку…
– Яствин – родной дядя Геры, потому Конязев и оказался в НИИ, – внес ясность Ветлицкий.
– А–а-а… Вот какие, оказывается, подспудные связи! Семейная лавочка. Организованное наступление широким фронтом, хотя и с малопонятной целью.
– Дмитрий Васильевич, а не кажется ли вам, что это превентивная мера со стороны Яствина?
– Гм… Разве я ему чем‑то угрожаю?
– А как вы считаете, он должен вести себя, если бы ему внушили, допустим, что вы не считаетесь с ним и вообще не ставите его ни во что?
– Я? – забарабанил Хрулев ногтями по столешнице, задумавшись, вспоминая, очевидно, свои поступки, слова, которые могли вызвать у Яствина подобную реакцию, но, кроме глупо–подхалимского тоста Круцкого на эту тему во время обеда в лесу, не вспомнил ничего. Неужели это самое и послужило… Нет, что‑то здесь не так…
Хрулев шлепнул ладонью об стол, как бы отсекая все, говоренное прежде, и спросил уже другим тоном:
– Какие у тебя вопросы по завершению плана месяца?
– Никаких. Надо работать, – изрек Ветлицкий сакраментальное двухсловие, которым как заклинанием завершались на заводе оперативки, планерки, совещания и вообще производственные разговоры.
Ветлицкий ушел. Хрулев откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Слева под лопаткой, точно шилом, беспокойно покалывало. Сморщился, подумал со злой обидой:
