Текст книги "Преодоление"
Автор книги: Иван Арсентьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)
Другого такого мастера на все руки, как он, в бригаде, пожалуй, не было. Шалонов знал работу любого человека и механизма на буровой, умел готовить пищу, стирать белье, подстригать Маркела «под бокс» и даже собственноручно сшил себе модные штаны. Он первый в бригаде научился управлять всем, что имело колеса или гусеницы, и только единственным предметом, который никак не поддавался ему, оставалась гитара…
Но не одни эти, разумеется, положительные черты Шалонова импонировали Карцеву: какая‑то бездумная Щедрость, с которой Шалонов стремился передать окружающим все, что знал сам, – вот из‑за чего Карцев к нему проникся самыми добрыми чувствами. Будь Шалонов его младшим братом, Карцев, видимо, и любил бы его, и лупил бы, и на руках носил.
Шалонов быстро поднялся во весь свой рост, ибо почувствовал себя «фигурой». И действительно, был бы он аховым специалистом, разве стал бы бурильщик прислушиваться к его мнению и советам и принимать их во внимание? Карцев ему доверял, а доверие всегда сближает людей.
Каждый новый день выламывал каленые кирпичи отчуждения в невидимой стене, окружавшей Карцева после возвращения с курсов, и брешь постепенно расширялась. Неожиданно перед рабочими появилась большая цель: ликвидация аварии, а движение к большой цели, как известно, всегда объединяет людей.
– Так вам ураганный ветер нужен или хватит на первый случай сквознячка? – спросил Карцев рабочих.
– Хорошего понемножку… – сказал Шалонов и полез снимать на вышке щиты ограждения, чтобы потоком свежего воздуха сносило газ с площадки.
Работу не прекращали. Последние полчаса, судя по показаниям манометров, давление в трубах установилось такое, что, возможно, скважина скоро утихомирится. Карцев стал подумывать о том, что пора, пожалуй, облегчить раствор, разбавить водой. Но его смущало странное противоречие: если карстовые пустоты в земле закупориваются, то почему усилилось зловоние газа? Откуда он просачивался? Конечно, можно надеть противогазы, но это не выход.
И Карцев пошел будить мастера – посоветоваться. Тот потряс спросонок головой, буркнул:
– А чем же должно пахнуть на буровой? Может, господа прикажут поставить им индивидуальные кондиционеры? Ишь какие носы нежные пошли, ландыши им, фиалки подавай!
– Заливщики и водители очень опасаются, грозят уехать, – продолжал Карцев. – Я заскочил по пути в котельную—и там изрядно газком попахивает. Дело не в ароматах, а в давлении в трубах…
– Давление? Гм… Посмотрим….
Середавин стал одеваться. Карцев вышел из будки и наткнулся на Маркела. Он стоял, склонившись. Его рвало. Карцев подбежал к нему:
– Что с тобой?
Тот махнул рукой в сторону вышки.
– Чего он? – спросил подошедший Середавин.
– Нанюхался газа.
Середавин покосился на Карцева и зашагал к вышке. Вдруг остановился, втянул косом воздух и сморщился, точно уксуса хлебнул. Лицо вытянулось, зрачки стали расширяться. Было видно, что он о чем‑то догадывается, но медлит, не хочет верить своей догадке.
В этот момент ухо Карцева уловило какой‑то новый, незнакомый шум. Похоже, слева в стороне засипел чайник–свистун. Карцев пошарил взглядом по земле и вскрикнул: шагах в двадцати от него выросла сивая струйка. Казалось, в снегу, среди сухого будылья полыни, улегся невидимый курильщик и пускает дым. Внезапно под ногами вздрогнуло, как от далекого взрыва, и рядом – рукой подать – земля вспучилась, зашевелилась. Вверх из разверзшейся целины полетела грязь, засвистел газ.
Неосознанное, необъяснимое появилось вдруг желание прыгнуть на бурлящую трещину и затоптать ее ногами. Послышались тревожные голоса:
– Газ прорвался по пластам!
– Грифоны!
– Все пропало…
Карцев оглянулся в замешательстве.
– Что пропало? – не понял он и схватился за грудь. Судорога искривила его лицо, в голове помутилось. Загребая неуклюже руками, он побежал куда‑то, слыша как сквозь подушку чьи‑то пронзительные надорванные крики ярости и страха. «Куда я?» —остановился Карцев, точно в стенку воткнулся, рванул воротник свитера. В горле скребло, хотелось разодрать гортань ногтями. Черным клубком подкатила тошнота, и тут его вырвало. В груди стало чуть легче, словно пробка вылетела из горла, но в голове та же коловерть. Повернулся, побежал обратно к вышке. Казалось, что побежал, а на самом деле едва семенил мелкими шажками, спотыкаясь и держа над каской скрещенные руки: понятный всем сигнал «выключай машины».
Возле приемного моста вышки кто‑то схватил его сзади за пояс. Над ухом раздался голос Шалонова:
– Назад, Сергеич!
Карцев все еще махал скрещенными над головой руками.
– Выключено все… Давай сматываться, пропадем без противогазов! Заливщики, видишь, улепетывают!
Под ногами тряслась земля, а Карцеву казалось, что его трясет озноб. На теле выступила густая испарина, хоть белье выкручивай, руки повисли как плети. Пошатываясь и то и дело оглядываясь, Карцев пошел из опасной зоны.
Площадка вокруг буровой, пегая от серых сувоев, наметенных степняком, покрылась грифонами. Невысокие и пенные, они шипели, как гадюки, выплевывая коричневую жижу, похожую на табачную жвачку. Не то гейзеры, не то грязевые вулканчики: опасные, зловонные. страшные своей загадочностью.
Никогда Карцев не чувствовал себя таким унизительно–беспомощным, как в эти минуты. Мокрый от пота, спотыкаясь, как путник, отмахавший полсотни километров, он едва перебирал ногами. Слабость давила к земле, но Шалонов не отпускал его, тащил к речке, куда бежали остальные рабочие.
Туда же, таща на себе охапку противогазов, семенил мастер Середавин. Не в пример многим на лице его растерянности не было. Видимо, это внешнее спокойствие, эта непроницаемость мастера и явились причиной внезапной вспышки доверия к нему со стороны Карцева. А может быть, и не вспышки. Возможно, в такие напряженные моменты всеобщей мобилизации сил и чувств, именно в эти моменты и приоткрывается истинная сущность чужих характеров? Происходит как бы машинальная переоценка?
– Что делать, Петр Матвеич? – спросил Карцев.
– Что делать… Мозгой шевелить! Одной бригадой этого не заткнешь… – показал тот рукой на землю, покрытую гибельными язвами.
На смену тусклому рассвету из‑за дальних отлогих холмов выбралось понурое солнце и скупо осветило клок степи, ощетинившийся грифонами. Карцев сел, опустив ноги в овраг, откуда потягивало чистым ветерком. Болела голова, все тело, бешено колотилось сердце, прогоняя отравленную газом кровь, но Карцев о себе не думал, считая, что болеть в тридцать лет–позор.
За спиной разговаривали, пристукивали нога об ногу, притопывали на холоде рабочие.
– Эх, чайку бы горячего, да покрепче! – вздохнул кто‑то.
– А может, перцовочки?
– Нет, хочу чаю.
– Ишь ты! Худо дело: бабка чаю захотела…
– И впрямь захворал мужик, а то с чего бы?
– Может, тебе кирюшкинского чайку зачерпнуть? – показали на речку, подковыривая, перебрасываясь шут–нами, словно никого и не касалось происходящее на этом взбунтовавшемся куске земли. А между тем, каждый прекрасно знал: немало придется попыхтеть, прежде чем удастся вытащить завязший здесь коготок. И каждый знал, что на смену короткому безделью, недолгой вынужденной передышке скоро нагрянет жестоко изматывающий авральный труд, и в нем растворится страх, неуверенность, растерянность – все то, что испытывает солдат в минуты неясности, пока командир не возьмет на себя ответственность и не отдаст приказ.
Безделье кончилось с того часа, как появился Хвалынский со специалистами. С ними прибыла группа газоспасателей. Посовещались на ходу и – распоряжение: поднять трубы и произвести лубрикацию скважины. Иными словами: заглушить ее пробкой из ветоши, пропитанной цементом и жидким стеклом, и тем самым перекрыть выход газа по пластам.
Легко сказать, но трудно вытащить полтора километра труб, да к тому же не лебедкой, как обычно (двигатели выключены), а тракторами–тягачами, которые будут работать вдали от опасной газовой зоны. Чертова работа, а что поделаешь?
И вот, надев маски, буровики разобрали талевую систему подъема труб, перебросили через кронблок трос и срастили его еще с двумя тросами, чтоб были длиннее, один конец прикрепили к паре тягачей, а другой – к элеватору. Подвесили ручной ключ, открыли на скважине плашки превентера и – погоняй!
Чтоб тягачи, чего доброго, не сковырнули вышку, Середавин поставил сигналыциков–махал с флажками, сам же, не отходя ни на шаг, показывал попутно рабочим–монтажникам, где заново ставить котельную, куда перетащить будку, как разместить аварийные емкости.
Домой не уехал никто. Первая смена, усиленная аварийной командой, начала подъем труб, а вахта Карцева, позавтракав хлебом с колбасой и запив кипятком, завалилась в будке спать.
На глаза Хвалынскому попался Искра–Дубняцкий, задерганный массой дел, не терпящих отлагательств. Положив замусоленный блокнот на колено, он что‑то озабоченно писал.
– Ветошь для лубрикации где? – стремительно ухватил его за плечо Хвалынокий.
– Ветошь? – уставился на него Искра–Дубняцкий. – Какая ветошь?
Хвалынокий нахмурился:
– Вы что, Федор Семеныч, газку хватили?
Тот проглотил слюну и поглядел страдальчески вверх. Казалось, сейчас он упадет на колени лицом к востоку и воскликнет по–арабски: «О, аллах акбар!» Но к востоку лицом он не упал и не по–арабски, а по–русоки жалобно воскликнул:
– О, Петр Павлович! Разграничьте же функции. Ветошь – это же не по моей части. У меня – железяки. Неужели некого больше послать?
– Послать? Послушайте, Федор Семеныч, – ответствовал Хвалынокий с раздражением, – я был бы вам чрезмерно признателен, если б вы избавили меня от неприятной необходимости послать вас самого к…
Хвалынокий наклонился к низкорослому начальнику базы и прошептал что‑то на ухо. Аргумент, видать, оказался настолько убедительным, что Искра–Дубняцкий уже через минуту передавал по телефону в Нефтедольск на склад к Валюхе распоряжение обеспечить доставку ветошного материала для аварийных работ.
Наступила ночь, звездная и холодная. Два дальних луча прожекторов прорезали ее синеву, обнажили пологие бугры, серебром обрызгали вышку от основания до кронблока. Резкие тени пересекли место, куда бросали навалом вытащенные трубы. Участок буровой, залитый голубоватым светом, преобразился. Щиты ограждения сломаны и свалены в кучу, возле мертвых машин копошились люди в противогазах. Издали они казались ряжеными, сбежавшими с маскарада.
Отдохнувшая вахта Карцева поднимала трубы и пускала их с грохотом по наклонному мосту. Слышались сигнальные предостерегающие удары по металлу, скрип блоков и между ними моментами – отдаленный стонущий гул тягачей. Они утюжили взад–вперед поле, то натягивая, то опуская канат. Многотонная масса труб постепенно вылезла на поверхность.
Все так же сипели грифоны и вздрагивала земля: в недрах ее бурлили могучие, неподвластные воле людей тектонические силы.
Так прошла вся ночь. Наконец турбобур наверху. Теперь дело за лубрикацией. Нужно загнать на дно скважины «поросенка» из полусотни старых ватников и штанов, доставленных расторопной Валюхой, загнать и продавить раствором тампонажного цемента, чтоб закупорились все трещины в глубине, чтоб исчезли с лица земли проклятые грифоны.
Барахло полетело в устье скважины. Его трамбовали шестами, обломками досок вперемешку с цементом. Опять быстро присоединили заливочную головку, и агрегаты, стоящие на безопасном расстоянии, нажимая раствором на «поросенка», погнали его вглубь.
– Стоп! Норма! – скомандовал голос, по расчетам которого заканчивали раствор.
Карцев, оттянув с ушей маску, осторожно прислушался: не затихают ли грифоны? Нет, дуют. Свистят как ни в чем не бывало.
Потянул рассветный ветерок, лучи прожекторов пожелтели. Шоферы, прикорнувшие в кабинах после бессонной ночи, зашевелились. Послышался гул моторов, и машины потянулись на заветренную сторону.
Выйдя из газовой зоны, Карцев снял маску. Лицо красное, распаренное, в потеках грязи. Шалонов протянул ему сигарету. Закурили с такой жадностью, что сигареты исчезли в три затяжки. Карцев полез за следующей и обнаружил в бездонном кармане куртки какой‑то сверток. Что такое? Помнится, ничего туда не клал. Развернул и выпятил удивленно губы: в бумаге оказалась краюха хлеба и горсть дорогих конфет, в другом кармане – кусок вареной курицы.
«Гм… Я спал, а кто‑то адресом ошибся», – решил Карцев и крикнул своим:
– Эй! Кто сунул мне в карман вот это?
– Что? О–о!
– Вот это да!..
– Нет бы мне подсунуть! – глотнул слюну Маркел.
– Ну, раз хозяина не находится, будем считать – бог послал… Раздирайте, хлопцы! – сунул Карцев свертки Шалонову.
Тот снял каску, вынул нож и принялся делить на всех. Присели в кружок. Карцев опять подумал, кто же тот «бог» заботливый, что помнит о нем? Степанида? Не может быть. Саша? Так она не появлялась. Странно… Может, на самом деле кто‑то ошибся? Вот будет номер!
Маркел, хрустя куриными костями, ворчал:
– Наишачились с этим «поросенком», как самосвалы… За такую работу пятьсот на двоих полагается…
– К поросенку хрен полагается, —не удержался от каламбура Шалонов.
Карцев успокоил Маркела:
– Директор обещал спецпитание. Будем получать в связи с вредностью производства.
– Это в ресторан, что ли, повезут?
– Ага… Бифштексы по–английски, спаржа и шампанское в серебряном ведерке…
– Эх–хе–хе! – вздохнул Шалонов и, бросив в степь обглоданную кость, продекламировал экспромт:
Будь проклята такая доля,
Дурак, кто счастье в ней нашел.
Коли б на то не злая воля,
Я б хрен в бурильщики пошел!
Маркел насмешливо хмыкнул и передразнил:
– «Злая воля… проклятая доля…» Да тебя из бурильщиков дрыном не вышибешь!
– Уж чья бы мычала… Тоже мне критик! – огрызнулся Шалонов.
– А что, не прав я? Врешь ради красного словца, чтоб складнее было…
– Вот прицепился, репей! Это не вранье, а поэтическая вольность, шурупишь? А еще, да будет тебе ведомо, существует треп–ирония. Это когда говорят одно, а подразумевают совершенно противоположное. Например… – Шалонов подумал секунду и закончил: – Один Алмазов, понюхав газу, стучал об стенку умной головой…
– От твоих стихов у меня аппетит пропал, – вздохнул печально Маркел, стряхивая с газеты на ладонь последние крошки и отправляя их в рот.
Все встали и отправились в будку. Там постелили под себя ватники, распластались, заняв все помещение. Карцев лег, словно в пропасть ухнул.
Проснулся от смутной тревоги. Во всем теле ноющая боль. Пошевелил плечами, взглянул на часы. Обычно после сна солдатиком вскакивал, а тут и спал‑то всего ничего, а никак не стряхнет с себя сонную одурь.
Товарищи лежали в прежних позах: Маркел – вытянувшись на животе, Шалонов – свернувшись калачиком и подсунув ладонь под щеку, верховой – раскисли. Карцев пошарил по карманам – сигарет не оказалось. Вспомнил про пачку в куртке, висящей на гвозде, нехотя встал. Машинально бросил взгляд в окошко и… похолодел. То, что он увидел, напоминало дурной сон.
Еще в детстве, шатаясь по окраинам Москвы с такими же, как сам, пацанами, он оказался свидетелем невиданной собачьей драки. На городской свалке возле Текстильщиков сцепилось не менее полусотни псов. Серые, черные, пегие, они смешались в огромный рычащий и лающий клубень. Оскаленные зубы, выгнутые, ощетинившиеся хребты, пронзительный визг. Собаки вгрызались друг в друга, громоздились кипящим бугром. Дикая вязкая куча оказалась в мусоре, растекалась и вновь втягивалась в живой водоворот.
Нечто подобное происходило сейчас возле вышки.
Из‑под настила выпирали ржавые бугры утяжеленного раствора, пузырились, клубились, точно кровь из рассеченной земной жилы. Земля извергала все, чем люди накачивали ее трое суток, отплевывалась бурой пеной. Вязкая масса крутилась, растекалась по сторонам. К вышке суетливо бежали люди, натягивая на ходу противогазы.
Карцев растолкал вахту, надел маску и бросился из будки. И тут враз ухнуло: скважина, точно пушка, выстрелила «поросенком» в небо. Вышка судорожно затряслась, лязгая растяжками. Вокруг нее сыпались ошметки телогреек и штанов, хлестали потоки мутной жижи. Что‑то глухо хлопало, словно сразу во всех автомобилях стали лопаться скаты.
Разрушая арматуру, из скважины с оглушительным свистом вырвалась мощная струя газа. Железная вышка качалась, будто картонная, вокруг нее – бурлящий котел грязи.
Одни рабочие, залитые с ног до головы густой патокой, бежали в степь (а вдруг рванет, заполыхает!), другие – им навстречу.
Наперерез Карцеву грохотали тягачи, волоча за собой длинные тросы. Впереди тракторов топал Кожаков, показывал что‑то руками. Машины остановились – дальше нельзя, дальше гремучая смесь. Карцев понял: надо вытаскивать Дизели и насосы. Бросился на помощь рабочим. Потащили к вышке трос на себе.
Газоспасатели вели под руки мокрого, обессилевшего Середавина. Шалонов и Маркел бежали впритруску с домкратом и ломами на плечах в сторону дизельной. Карцев схватил ключ, принялся торопливо отвинчивать гайки крепления двигателей. Скользя по мокрым половинам, Кожаков с газоспасателями привязывал к ним тросы. Маркел орудовал ломом. Работали лихорадочно и крайне осторожно. Работали на пороховой бочке и даже хуже. Не дай бог, при ударе брызнет искра – хоронить будет некого. Мокрые ломы и ключи, что называется, жгли руки, пот под маской заливал глаза, голова гудела от прилива крови, от нечеловеческого напряжения. Хотелось лечь прямо в бурлящий под ногами раствор и хоть минуту полежать неподвижно.
Но вот дизель сдвинулся с места, пополз на салазках за трактором. Еще четверть часа – и дизельная опустела. Насосы также удалось спасти.
– Уходите! – приказал Кожаков, и рабочие направились к стоящим вдали спецмашинам, грязные, точно на них разом выжали все половые тряпки Нефтедольска.
– Братва! Дай водички теплой отмыться, – попросил Карцев у водителей.
– Эка вас!.. Окидывай робу, живее!
Карцев в мгновение ока сорвал с себя брезентовку, ватник, сорочку. На заляпанном глиной лице только глаза блестели.
– Валяй, друг, до конца, баб у нас нет! —закричали ему, и он, приплясывая от холода, разделся догола.
Два ведра горячей воды, серое шоферское полотенце, и вот он уже в чужой стеганке и штанах прикуривает сигарету.
Вахта последовала его примеру. Взъерошенный Шалонов не стал ожидать, покуда кто‑то пожертвует ему одежду, подскочил к машине, возле которой валялось «добро», не использованное для лубрикации, и выбрал себе грязнущую, ко сухую робу. Облачился – и стал точь–в-точь Мустафа из кино «Путевка в жизнь».
– Глядите! Глядите! – закричал он, показывая на вышку.
Ее почти закрыло бурое облако распыленного раствора. Из него взметнулся вверх мощный открытый фонтан газа и ударил точно в кронблок. Вышка стала угрожающе раскачиваться, она словно топталась четырьмя своими ногами в кипящем болоте, неуклюже заваливаясь то на один, то на другой бок. Оцепеневшие от собственного бессилия, люди молча смотрели, как сорокаметровый скелет вышки словно в последней смертельной пляске погружался в размытую бездну.
Расколовшаяся земля доканчивала, всасывала в себя мстительно все, что оставалось еще на разъяренном, грохочущем клочке, который еще недавно представлял собой разведочную буровую.
Бурлящая грязевая пучина покрыла грифоны, и они превратились в подобие гейзеров. И сразу в степи сделалось чуть просторней. Только на месте, где четверть часа назад маячила вышка, бил ввысь стометровый фонтан газа, похожий издали на огромный фиолетовый меч.
Какими силами вогнать его обратно в земные ножны?
Какой крышкой прихлопнуть вырвавшуюся из темных недр первозданную силу?
Сумрачный Середавин, оставив смену дозорных, остальных рабочих отпустил.
И вот те, кто пролил семь потов, кто задыхался в невидимом облаке газа, кто уже не чувствовал ни рук, ни ног от бешеной работы, лезут в кузова машин, усаживаются. И никто уже не говорит об аварии, будто ничего и не случилось. Говорят о предстоящей бане, о ценах на продукты, ругают кого‑то за бестолково составленный график отпусков, и только быстрые внимательные взгляды, бросаемые на удаляющийся фонтан, показывают, где на самом деле их мысли и заботы.
Карцев выскочил из машины, не доезжая до Венеры. Он встал на бугре, поросшем непролазным шиповником, прислушался. С западной стороны доносился приглушенный гул и свист. Странно знакомые звуки. Казалось, целый полк перехватчиков, форсировав двигатели, собирается взлететь в небо.
Как бы хотелось Карцеву подняться сейчас вместе с ними! Но истребителей не было – бил фонтан. Издали он отливал синью, как острый стальной кинжал.
Карцев смотрел на него, прищурясь.
