Текст книги "Преодоление"

Автор книги: Иван Арсентьев

Пусковая конференция затянулась допоздна. От главного геолога буровики узнали все о конструкции скважины, о свойствах пород, которые встретятся им при проходке, о возможных осложнениях. На раскрашенной в разные цвета схеме было указано, в каких местах брать керны – образцы пород, где делать электрокаротаж, на какую глубину опускать обсадные трубы, чтоб напор глинистого раствора не размыл стенки скважины.

Представитель технического отдела перечислил типы долот, турбобуров, растворы и реагенты, механик – особенности эксплуатации новых механизмов.

Собственно, буровики изучили все это раньше, и теперь их интересовала, главным образом, информация экономиста. От того, что он накрутил, будет зависеть заработок бригады. Нормы очень высокие, прогрессивные, а резервов времени добывать неоткуда. Потому и не терпелось рабочим услышать экономиста.

Однако на этот раз, вопреки обычаю, слово взял директор. Речь его была гладкая, тщательно подготовленная. Читал он ее нудно, как адвокат кассационную жалобу, знающий заранее, что шансов на успех мало. Лишь в конце, отложив бумажку, взял другой тон.

– Буровики! Разведчики! – сказал он с подъемом. – Вы начинаете проходку первой скважины в неизвестном нам районе. Это дело очень важное для нашего государства. Оно потребует много сил и предельного внимания. Бывает, разумеется, и на старуху проруха, но нам пока что сопутствовали удачи. Надеюсь, и на этот раз вы будете бдительны, не ступите в неизвестность с закрытыми глазами. Буровики! Взгляните себе под ноги! – Собрание шевельнулось, многие скосили глаза на пол, а Хвалынский продолжал: – Там, на глубине девона, лежат, кроме всего прочего, ваши дома и «Волга», транзисторы и холодильники. Так что постарайтесь добраться до них поскорее.

В целях дальнейшего государственного планирования месторождение надлежит сконтурить в течение года. На этом и должны строиться ваши соцобязательства. Считаю, нам следует приступить к рассмотрению и обсуждению их.

Наступила раздумчивая тишина, и затем раздался негромкий будничный голос Маркела, примостившегося в углу на корточках:

– Вот ключи Орлова, скажем, разве это ключи? Гроб с музыкой.

– А зачем они тебе, Маркеша? Ведь нам второй год электрические обещают… – отозвался подковыристо Шалонов.

– Товарищи, не к лицу нам такие мелочные речи! Расправьте плечи пошире, и тогда вы сами убедитесь, насколько они крепки. Поэтому соцобязательства ваши должны быть на уровне, – окоротил Маркела и Шалонова председатель бурового комитета профсоюза Бычков. Он очень опасался, как бы горлопаны своими безответ–ственными репликами не расстроили хорошо продуманный ход конференции.

Но с Маркела как с гуся вода – продолжал гнуть свое:

– Опять же, скажем, штропы… На что оки годятся? Погорим мы с ними. Верно?

– Ну, что ты будешь делать! – воскликнул председатель с возмущением. – Товарищ, как вас… Алмазов! Вы где находитесь: на ответственном собрании или на базаре? Будьте добры встать и попросить слова, если хотите сказать что‑то дельное!

– Стоя у него мозга не шевелится! – крикнул кто-то дурачась.

– Хватит! Всю технику, какая положена, вы получите, а сейчас давайте говорить о соцобязательствах. Как собираетесь перекрывать нормы проходки?

Буровики задвигались, дружно, как по команде, закурили, но говорить никто не спешил.

– Так кто хочет выступить? – Пригрозил: – Давайте по–хорошему, а то буду вызывать!

– Ты им «смирно» скомандуй, чертям!

Кто‑то за спиной прыснул. Кожаков, сидевший в стороне от стола, досадливо поморщился, шепнул что‑то Хвалынскому.

Председатель бурового комитета покачал осуждающе головой:

– Весьма прискорбно, товарищ Середавин, что в передовой бригаде – и такая низкая дисциплина, а соответственно и активность. Видимо, здесь и наша недоработка, профсоюзных органов. Придется принимать меры, а пока я предлагаю… – Председатель заглянул в бумажку и уже громче, с подъемом произнес: – Подсчитав свои возможности… учитывая требования… понимая обстановку… бригада берет на себя соцобязательства сократить срок проходки скважины на полтора месяца.

– На сколько, на сколько?

– На полтора… А что?

– Это на новом‑то месторождении?

Кто‑то присвистнул, кто‑то небрежно прогудел:

– Вечерний звон, бом–бом!..

– Прекратите там балаган! – взвился сердито председатель.

Маркел, повернувшись в своем углу с истинно тележной границей, бросил кратко и веско:

– Мура…

– Петр Павлович, – подал голос Карцев, – если говорить серьезно, то предложенная наметка того… Приятно, конечно, видеть руки, поднятые «за», но когда рука делает одно, а голова знает другое, вряд ли получится толк… Товарищ Бычков, словно ребенок капризный: пообещай ему, он и доволен. «Не плачь, детка, достану тебе вон ту звездочку с неба…»

В глазах Хвалынского мелькнула досадная усмешка. Он кашлянул в кулак. И тут до Карцева дошло: ведь Хвалынский прекрасно понимает, что такое обязательство невыполнимо. Знает – и все же…

Карцеву стало так нехорошо, словно близкий уважаемый человек, которому он беспредельно доверял, обманул его самым бесцеремонным образом.

Хмуро, исподлобья смотрели на Хвалынского, и он, пожалуй, впервые за многие годы почувствовал между ними и собой стену. Чувствовал это и Середавин и понимал, что никаким лихим ударом здесь не помочь, что нужна тонкая дипломатия.

Он окинул взглядом бригаду, поднял успокаивающе руку, усмехнулся: мол, не надо шебаршиться, ребята, пока я живой, положитесь на меня, и будет полный порядок.

Поворачиваясь то к руководству конторы, то к рабочим, он стал открыто вторить председателю бурового комитета.

– Мы не имеем права размагничиваться, товарищи! Нам не впервой преодолевать трудности. Поднатужимся и сделаем!

Слова Середавина еще больше возмутили Карцева.

Кого обманывают? Кому подсовывают липовые обязательства? Ведь они поступят в центр и будут заложены в экономику страны! Заведомо ложный «потолок». В представлении Карцева это выглядело так, словно какой‑то нечестный летчик втер бы очки командованию, убедив его в том, что истребитель поднимается на высоту пятидесяти километров в то время, когда никакой дьявол туда его не вытащит. К счастью, такого не бывает. а если б, паче чаяния, кто‑либо принялся настаивать. на этих бреднях, его отвезли бы в психбольницу…

Но здесь, оказывается, все можно, все воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

Обращаясь к председателю бурового комитета, Караев спросил:

– Позвольте узнать, какими мотивами руководствуетесь вы, предлагая нам встречный график, опережающий государственный на два месяца?

– Мы руководствовались высокой сознательностью нашего рабочего класса! – с пафосом воскликнул председатель, передернув плечами.

– А почему взято два месяца, а не три? Кому нужна такая не сообразная ни с чем гонка? – спросил въедливо Карцев, а сам подумал: «Сейчас он скажет: для государства. Еще бы! Самая удобная вывеска!»

В воображении Карцева мгновенно возникла крайне непривлекательная картина. И он уже не мог удержаться, чтобы не высказать вслух свои соображения. И высказал.

Председатель бурового комитета беспокойно заерзал. Оглянулся раз, другой на начальство, прошептал, нервно постукивая карандашом:

– Видали? Мыслящий интеллигент поселкового масштаба!

А Карцев все говорил.

Начальство хранило молчание. Тогда Бычков постучал требовательнее:

– Позвольте, Карцев, позвольте! Вы отдаете отчет своим словам? Это же… это ж явная фальсификация! Огульное охаивание принципов соцсоревнования! Вы ответите за это!

Раздались возгласы:

– Какая такая фальсификация? Правильно человек говорит!

– Чего рот затыкаете?

– Когда сам был работягой, не такие речи пускал!

– Вишь, борец за интересы!

Хвалынский слушал, подперев ладонью голову, затем откинулся назад, сказал негромко:

– Беспокойство бурильщика Карцева вполне естественно. Элементы казенщины в соревновании у нас, к сожалению, существуют. Но в данном случае Карцев несколько сгустил краски…

– Нет, Петр Павлович! За реальные, выполнимые обязательства я… мы все… выложимся! – воскликнул Карцев запальчиво.

– Где уж тут выполнять повышенные обязательства! Успеть бы только вытаскивать из скважины посторонние предметы… – произнес Середавин с постной улыбкой. Но укол его, рассчитанный на аплодисменты, не пришелся рабочим: какая бы смелость ни была, пусть даже безрассудная, она вызывает скорее зависть, чем насмешку.

Кожаков обменялся несколькими словами с Хвалынским, встал и предложил: сегодня обязательств не брать, обсудить еще раз во всех вахтах бригады, а затем собраться на неделе и принять повышенные, но выполнимые обязательства.

С тем и разошлись.

Пока тянулась на конференции волынка, наступил вечер. Над далекими почерневшими холмами показалось полированное кружало луны, и степь смутно засеребрилась, зазвенела сонмом кузнечиков. Черствая накаленная земля млела в истоме, дыша сухо и горьковато полынью. От Кирюшки, из сыроватого провала оврага попахивало цветущим в мочажине дударником.

Выйдя из будки, Середавин окликнул Карцева:

– Пойдем‑ка, дело есть… Поговорим.

Начальство и рабочие садились в машины, чтоб ехать по домам, а мастер и бурильщик, несколько озадаченный неожиданным приглашением к разговору, направились в сторонку от вышки. Карцев не догадывался, какое дело нашел для него Середавин на ночь глядя. Вынул сигарету и, закуривая, посмотрел при свете спички ему в лицо.

Когда поравнялись с ящиками, в которых хранился запасной инструмент, Середавин сказал: «Садись» —и сам сел, кряхтя, медленно вытягивая ноги.

– Седалищные нервы, пропасти на них… – проскрипел он. – Да… Ни змеиный, ни пчелиный, никакой яд не помогает. Да… Раздраконил нас Хвалынский… Ну, да ладно, я на него не обижаюсь. Мужик он ничего, хоть и директор.

«Врешь! Где там не обижаешься! Видали, какой ты вылетел из будки…» – подумал Карцев и спросил:

– О каком деле речь?

– Не спеши. Надо поговорить по горячему, так сказать, следу. Ты, вроде, парень с мозгой в голове, а продолжаешь свое, лезешь на стены, как… как школяр какой‑то самым зряшным образом. Серьезно.

Карцев насторожился, спросил, какие такие стены он имеет в виду.

– Да хоть бы обязательство. Ну, скажи на милость, зачем было поднимать шум из‑за пустяка? Доказывать, что обязательство‑де липовое, что его выполнить нельзя и так далее? Может, ты думаешь, и председатель буркома на самом деле боролся тут за правильную линию? Хе! Идея у него одна: потрафить начальству. Я его давно знаю. Он еще когда строгальщиком околачивался в механических мастерских, все в люди лез… А ты трепотню его за чистую монету принимаешь!

Карцев молча курил.

– Вот и на меня ты давеча накинулся ни за что.

– Так‑таки ни за что? – холодно усмехнулся Карцев.

– Ни за что. Почему я согласился с его шпаргалкой, сказал: поднатужимся и выполним обязательства? Да чтоб не дразнить гусей попусту, вот почему! Нашему брату возражать не положено, требуют звонить – звони! Это входит в должностные обязанности. Да–да! Святая истина.

– А мне известна другая истина: недостойные средства боком вылезают. Ими не достигнешь больших целей, – возразил Карцев.

– А! Оставь ты большие цели, смотри, что под носом. В наше время нужен ум! Смекаешь?

– Вы что же хотите, чтобы я думал по–вашему?

– На черта мне однодумцы! Повидал на своем веку всяких…

Карцев повертел головой.

– Крепко вам, видимо, не везло в жизни на настоящих друзей! Как та пуганая ворона, куста боитесь… А вы бы на себя хоть оглянулись: не в пушку ли рыльце у самого? Мне было очень трудно. когда я пришел к вам. Пришел, как к добрым людям, а вы что? В дубье меня? Спасибо. Неплохой урок преподали мне, век не забуду науку вашу… Да и сейчас не сомневаюсь, что при случае навтыкаете – успевай только поворачиваться… Но я жилистый, выдюжу. Пока не постигну секретов бурового дела, не буду знать то, что знаете вы, до тех пор не перестану донть вас, как бы вы ни брыкались. Грош цена тому летчику, который не превзойдет своего инструктора! Закон для всех один. А насчет вранья или втирания очков, пусть слабаки этим занимаются. У меня кулак еще ничего… И если говорить откровенно, то ваше кредо не по нутру.

Середавин вздохнул, глядя устало в землю, сгорбясь и поникнув головой. Долго молчали. Лицо Середавина покрывала тень, но и сквозь тень проступала какая‑то странная печаль. Не минутная печаль настроения, а давно устоявшаяся. Отчего она? О ком она?

Вдруг Карцеву показалось, что он уловил причину этой печали: Середавин страшно одинок. У него один-единственный друг – он сам, и этот друг ему надоел. Нет у Середавина ни дела, ни разговора никакого к нему, Карцеву, просто он понадеялся найти в другом сердце, отзвук собственного одиночества и тем утешиться. Но он забыл, что не у всех одиноких одинакова судьба.

Да, Середавин отчаянно бесприютен, и ему страшно идти домой, в безлюдье своей неуютной комнаты. Бек сказал как‑то, что у Середавина нет ни жены, ни семьи. Несколько раз он собирался жениться, но до конца дело не доводил. Так вот всю жизнь и подбирался да прилаживался, расставлял руки пошире, а когда сжал их, то там оказалась пустота. Оттого и обида, оттого и недоверие ко всему на свете, оттого и остался единственный интерес – работа. Но ведь этого так мало!.. И все‑таки надо же жить во имя чего‑то!

Середавин вдруг взял Карцева за локоть, молвил с неожиданной доверительностью:

– Знаешь, нам, нефтяникам, пенсия в пятьдесят пять выходит. Мне уж недалеко. Пошабашу – устрою тебя на свое место. Если захочешь А до того научу еще кое-чему. Если захочешь. Не забирать–стать в могилу то, что в мозге ношу. Но при одном условии: я тебе не мешаю, ты мне не мешай. Иначе погожу… Понял?

Он провел тонкими, изуродованными работой пальцами по жидким, будто солью посыпанным усам и старчески устало бросил руки на колени. Карцев, взвешивая его слова, холодновато сказал:

– Выдвигается, значит, принцип сосуществования?

– Сосуществуют враги. По нужде. А мы не враги. Разница есть?

– Что же, лучше так, чем подрезать друг другу сухожилья…

* * *

Вахта Карцева нарастила свечу, присоединила шланг к рабочей трубе, включила насосы, и труба, вздрагивая, пошла вглубь. Шалонов проверил все механизмы, подошел к бурильщику, крикнул на ухо:

– Системы, вроде, в порядке. Только в правом насосе чуть постукивает.

Карцев кивнул: «Поглядывай временами…» – и опять повернулся к пульту.

Шланг, похожий на изогнутую шею гусака, равномерно покачивался в такт толчкам поршней. Долото в забое, над ним многотонная масса труб, все как бы висит на руке бурильщика. Чем плавнее подается долото, тем искусней мастер, тем выше его класс.

Чуткая рука Карцева отзывается на малейшие невидимые изменения на дне скважины. Он только изредка поглядывал на индикатор веса, но мог бы и не поглядывать. Шалонов не раз говаривал с завистью: «Он, должно быть, задом чувствует, что происходит в глубине. А ведь работает гораздо меньше нас».

«Ты про ручку забываешь, Ванюша. Про ручку самолета. Сколько лет он за нее держался?» – показывал льстиво свои знания Маркел.

Всегда, когда шло бурение, Шалонов находился в отличном настроении, и, как всегда, ему хотелось петь. Теперь Валюхи на буровой не было, так что никто не мог воспрепятствовать ему затянуть во всю глотку.

Недавно Шалонов ходил за грибами, прошлялся весь день, но не набрал и десятка. Зато сложил песню на мотив: «Не кочегары мы, не плотники.. ». И вот сейчас он запел новую «грибную» песню:

 
Решил однажды время личное
В субботу с пользою убить:
Беру корзинку и «Столичную»
Да отправляюсь по грибы.
 
 
Сажусь на ствол гнилой, поваленный,
Чтоб отдохнуть на нем душой.
Сижу да пью себе по маленькой,
Потом решаю – по большой.
 
 
Вот прочь уходят мысли черные,
И стало на сердце легко
«Эх, елки–палочки точеные.
Чего танцуете танго?»
 
 
Хожу–брожу я под осинами —
Поганок полный косогор.
«Чего ж ты, сволочь–подосиновик,
Перерядился в мухомор?»
 
 
Грибы пошли, видать, ученые —
Они смеются надо мной.
А где ж корзиночка плетеная?
А где убор мой головной?
 

Закончив петь, Шалонов обвел всех гордым взглядом: мол, ну как? И, не получив, к удивлению, похвального отзыва, проворчал с обидой, тоже в рифму:

– Каждый строчит, как кто хочет, а я строчу, как я хочу.

– Видишь, Сергеич, какое дело, – сказал Маркел. – А ведь председатель Венерского сельсовета накатал в милицию заявление. Пишет, будто собственными ушами слышал, как на нашей буровой кого‑то резали… Жертва, говорит, не своим голосом вопила…

– Эх, ты! Утроба бездонная… Что ты смыслишь в музыке? Тоже мне – жюри… – огрызнулся Шалонов и, плюнув презрительно, подался проверять беспокоящий его насос.

– Так я и знал! – объявил он, вернувшись. – В выкидном тройнике сорвалась шпилька. Надо менять Карцев прекратил бурение, подался к мастеру в будку. Середавин посмотрел, сказал:

– Подтяните остальные шпильки покрепче и вкалывайте.

А Маркела только надоумь – рад стараться. Приладил на ключ рычаг с оглоблю и потянул так, что и второй шпильки как не было.

Середавин вскипел, разнес в сердцах всю вахту целиком, а Маркела еше в отдельности за дурную силу, и, завершив краткий воспитательный акт ядреным словцом, присел на ротор. Поскреб задумчиво запотевший лоб. Стоящий за его спиной Шалонов прыснул некстати смехом и прижал палец к губам – дескать, нишкни народ, мастер «шевелит мозгой».

Середавин ничего не придумал и велел еще раз опробовать насос под нагрузкой. Но где там!

– Аж свищет! Даже подходить страшно! – Крикнул Шалонов, появляясь из насосной. – Придется нам в простойчике куковать.

– Тебе лишь бы пофилонить! – фыркнул Середавин. – Шевели этим, – постучал он себя по лбу, – а не о простойчиках калякай.

– А я, между прочим, тащусь сюда подзаработать, а не дрыхнуть в будке, – огрызнулся Шалонов.

Мастер стоял, мигая и дергая себя за ус. В глазах его возникло отрешенное выражение, признак того, что мысль нащупывает правильный выход из тупика.

– Так, – сказал Середавин, вставая, и поманил Карцева в сторону. – Буровую Бека знаешь? – спросил он вполголоса.

– Был там. Не сдана еще…

– Пошли Маркела и этого… Пусть снимают и волокут на листе весь тройник.

– Удобно ли, Петр Матвеич? На буровой никого нет.

– Ну и что? Отремонтируем свой узел, поставим обратно, а ихний вернем. Не терять же нам из‑за пустяка метраж проходки! Кто за нас выполнять будет, дядя?

* * *

Шалонов с Маркелом потопали за бугор к Беку, а Середавин, не дожидаясь их, уехал в Нефтедольск по поводу ремонта.

Вскоре из‑за бугра показался трактор–тягач – вышкомонтажники оставили его на буровой. Всезнающий Шалонов, не долго думая, завел трактор, прицепил на буксир демонтированный узел и, двигая лихо рычагами, потащил его к своей вышке. И тут‑то, у самой буровой, произошла осечка. То ли Шалонов в чем‑то ошибся, или не так что сделал при запуске, только трактор вдруг перестал слушаться – не останавливается, хоть плачь!

Шалонов выключил зажигание, но и это не помогло. Трактор норовистым жеребцом носился по территории, не сбавляя скорости, чуть было не врезался в вышку, чудом каким‑то не свалил будку. На крутом развороте лист занесло, и тройник, сорвавшись, покатился по земле. Маркел не выдержал, сиганул на ходу из кабины трактора, кувыркнулся через голову и бросился наутек. Вахта, стоя у вышки, свистела и улюлюкала ему вслед, ничего не понимая. Наконец Карцев догадался, в чем дело, и выскочил наперерез Шалонову, нашел кран, повернул, и трактор, пыхнув несколько раз, остановился. Маркела, позорно удравшего в степь, вернули и в наказание заставили тащить узел в насосную на себе.

Узел быстро заменили и успели еще до конца смены пробурить метров пять.

Утром Карцев отогнал трактор обратно на буровую Бека и пошел напрямую домой спать. Продолжение истории он узнал позже, придя на смену.

Бек, обнаружив пропажу узла, принялся звонить по очереди всем причастным к механизмам лицам: Кожанову, начальнику вышкарей Широкову, Искре–Дубняцкому, но ни один из них понятия не имел, куда запропастился тройник. Тогда Бек сел на трактор и отправился сам искать пропажу по буровым. След от листа–волокушки привел его прямехонько к ближайшим соседям, у которых вся площадка вокруг вышки была изборождена петлями и зигзагами, точно какой‑то шальной делал на тракторе высший пилотаж.

Бек напустился на Середавина:

– Это как же понимать, Петр Матвеич? Раскурочили насос – и молчок!

– Какой еще насос? – буркнул досадливо Середавин.

– Нечего финтить. Пираты! Кто позволил вам снимать тройник?

– Какое ты имеешь полное право меня оскорблять? Ничего не знаю и знать не хочу ни про какие тройники!

– Вот как! А ну пойдем! Пойдем–пойдем! – тащил Бек Середавина к насосам, где сиял свежей краской привинченный узел. – Что это? Искусственный спутник?

Середавин развел сокрушенно руками:

– Впервые вижу…

– Кто же его вам подложил? Уж не сам ли я? – осведомился Бек с желчной ухмылкой.

– Не знаю, не знаю, я на буровой не ночую…

– Ну, вот что, хватит зубы заговаривать! Снимайте сейчас же по–хорошему, а нет – под суд упеку за уюловщину!

– У нас же инструмент в забое, Генрих Ваныч! – взвопил Шалонов.

– Меня не касается. Будете знать впредь! Чувствую, твоя работка? Вот тебе и всыплют по зашелку! – помахал Бек рыжим веснушчатым пальцем перед шалоновским носом.

– Правильно, так ему и надо. Лично я заниматься укрывательством не намерен, – категорично и суоово заявил Середавин.

Слыша такое, Шалонов усиленно заморгал.

– А кто велел снять и привезти? – воскликнул он, возмущенный напраслиной. – Вишь, стрелочника нашли!

– А на самом деле, кто велел? Я тебе велел? Где свидетели? – ощерился на него Середавин.

Бек зыркал то на помощника бурильщика, то на мастера.

Карцева покоробило. Посмотрел пристально на Середавина, сказал порывисто:

– Приказал я. У вас буровая не работает, а у меня. срыв графика.

– Ты?! Очень мило… Уж от тебя‑то я не ожидал. Никак не ожидал.

– Нужда заставила, Генрих Иваныч. Завтра наш узел будет готов, и мы поставим ваш на место, как был.

Вахта окружила Бека, и шумные препирательства затянулись надолго. А Середавин тем часом исчез. Рабочие все‑таки уговорили Бека не подымать тарарам – ведь и он небезгрешный, если на то пошло. На буровой положено оставлять сторожа, так почему его не было? За такое упущение тоже по головке не погладят.

Бек поломался еще, но. когда вахта поклялась поставить ему с получки бутылку армянского, он махнул рукой и заявил, что считает инцидент исчерпанным.

Карцев, провожая Бека к трактору, фыркавшему неподалеку, чувствовал себя как оплеванный. Особенно досадовал на то, что конфликт случился с Беком, первым, кто приобщил его, Карцева, к новому ремеслу. Он – как первый учитель, научивший грамоте, как первый инструктор, сказавший волшебное слово «лети!».

«Эх, башка дубовая! Будешь знать теперь, что такое сосуществование по–середавински…» – выругал себя Карцев, хрустнув пальцами.

Бек понимал состояние Карцева и, прежде чем взобраться в кабину трактора, сказал:

– Что‑то ты, Сергеич, совсем к нам дорогу забыл. Уж Варвара спрашивала. Не очень это любезно с твоей стороны. Ты давай без всяких–яких приходи в воскресенье обедать. Варвара Оттовна соорудит вергеле, а то мне известен холостяцкий рацион: от него кишка кишке дули тычет…

– Спасибо, Иваныч, только мне добираться до вас не совсем…

– Ничего–ничего, доберешься, как все. Ну, бывай! Шуруй пока. Да! Слушай, у тебя грехов много?

– ?!

– Я это к тому, чтоб не брал чужих на себя.

Трактор, лязгнув гусеницами, погрохотал в степь. У Карцева отлегло от сердца.