Текст книги "Три ошибки Шерлока Холмса"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

– А других вы в таком случае освобождаете? – спросил Холмс.

– Других нет. Правда, у вас и ранка на спине, и глубокая, да ещё с занозами. Я могу отписать начальству, что у вас обнаружилась лихорадка, и вы дня три-четыре не будете выходить на работу.

– Спасибо, не нужно. – Шерлок невольно сильно сжал пальцами своё колено, когда доктор провёл смоченной йодом ватой по ранке. Боль пронзала позвоночник, изнутри ломала грудь. – Не нужно, доктор, я завтра смогу работать. Только вытащите занозы, обработайте ссадину и смажьте, если можно, чем-нибудь.

– Как хотите. Подождите минутку. Вижу, вам худо. Лицо у вас бледнее подушки и губы с синевой.

– Ничего страшного, доктор.

Но Уинберг покачал головой, налил в высокий стакан какой-то зеленоватой жидкости, разбавил водой и сунул в руку пациенту:

– Выпейте.

Шерлок проглотил питьё и почувствовал, что дурнота проходит. Исчезли звон в ушах и дрожь в коленях. Плясавшие перед глазами лиловые и красные пятна, потускнели, а потом исчезли совсем. Он поставил стакан на стол, возле которого сидел, и оглядел приёмную. В ней ничего не было, кроме четырёх больших шкафов со всевозможными склянками и коробочками, тускло просвечивающими из-за стёкол. У стола стояла пара стульев, в углу торчал табурет, на котором дремал кот, рыжий с белыми пятнами. Напротив входной двери была ещё одна дверь, открытая, но завешенная белой занавеской. Однако занавеску задёрнули не до конца, и остался виден угол второй небольшой комнатки, конец одной койки и изголовье другой. На этом изголовье, на смятой подушке, отнюдь не безукоризненной белизны, покоилась обмотанная бинтом голова Джона Клея. Глаза, обведённые голубоватыми кругами, были плотно закрыты. Молодой человек или спал, или находился в глубоком обмороке.

– Что с ним, доктор? – спросил Холмс, кивнув в сторону двери.

– С Клеем-то? А почему он вас интересует? – доктор возился возле своих шкафов, составляя мазь.

– Я видел, как его сшибло тачкой, – пояснял Шерлок.

– Да, и хорошо сшибло, – усмехнулся Уинберг. – Но подлецы живучи, и он легко отделался. У него небольшое сотрясение, ссадина на голове, несколько неопасных ушибов и пустяковая ранка пониже колена. Только синяков много. А вот вам, по-моему, очень больно.

Холмс пожал плечами и подумал, что в ближайшие дни будет избегать этого жеста: спина не замедлила отозваться.

– Видите ли, доктор, мне в жизни часто бывало больно, и я не привык придавать этому особого значения. Любая физическая боль в конце концов проходит.

Доктор закончил приготовление мази и стал осторожно втирать её в лиловые пятна кровоподтёков.

– Страшная рука у этого Баррета! И как он умудряется наносить такой удар, который приходится сразу на несколько самых болезненных точек? Мерзость какая!

– Вам не кажется, что он немного ненормален? – спросил Шерлок.

– Не исключаю. Впрочем, здесь мало нормальных. А эти ублюдки-каторжники...

Доктор Уинберг осёкся, сообразив, что сказал нечто явно неподходящее. Холмс беззвучно рассмеялся:

– Они часто доставляют вам беспокойство?

– Как сказать! – ладонь доктора прекратила вращательные движения по спине пациента и замерла возле его левой лопатки. – Усиленное сердцебиение. Вы должны сейчас лечь и полежать. Спрашиваете, беспокоят ли? Да нет, во всяком случае, я не боюсь их.

– Нет, боитесь. – С улыбкой возразил Шерлок.

– С чего вы взяли?

– Ну, дорогой доктор! Вы до наступления ночи запираетесь изнутри, не сразу открываете на стук, а когда открываете, то вначале смотрите в щёлку, кто к вам пришёл. В кармане брюк у вас револьвер, и вы с ним не расстаётесь, ибо карман уже изрядно растянут. И вы меня пытаетесь убедить, что не боитесь здешних обитателей? Полно!

– Я забыл, с кем имею дело! – угрюмо усмехнулся Уинберг. – Да будь оно неладно, мерзкое место и мерзкие людишки. Тысячу раз ругаю себя за то, что притащился сюда, но менять это место на другое просто как-то противно. В сущности, все места поганы.

Шерлок Холмс вышел из лазарета, когда было уже темно. В воздухе мелькали светляки, но луны не было, а звёзды не освещали дороги, и он поймал себя на том, что панически боится споткнуться и упасть. Особенно на спину.

«Прекрати трусить!» – приказал он себе. И благополучно добрался до своей хижины, а там, как и советовал доктор Уинберг, тотчас лёг – и не заснул, а словно провалился в чёрную, прохладную пустоту.

ГЛАВА 5

Прошло четыре дня. Ничто не изменилось. Унылая жизнь Пертской каторги шла по-старому.

Вечером четвёртого дня Шерлок Холмс, вернувшись с работы, обнаружил трещину на своём башмаке и с грустью вспомнил, что обувь каторжникам меняют раз в три года. Правда, климат Австралии позволял, в крайнем случае, обходиться без обуви, но человеку, не привыкшему ходить босиком, это было бы нелегко.

«Ладно! – утешил себя Холмс. – Многие здесь неплохо умеют чинить башмаки, может, и я научусь. А может быть, кто-нибудь мне в этом поможет? В конце концов, время вражды с этими господами, кажется, прошло».

В этот вечер его спина уже почти не болела, и он не лёг сразу после ужина, как делал в предыдущие дни, а, усевшись на свою лежанку, надолго задумался. Задумчивость была его обычным состоянием, чаще всего вовсе не означавшим, что он пребывает в бездельи. Бывало, в часы задумчивости он решал в уме самые сложные криминалистические головоломки, разгадывал самые запутанные тайны. Но сейчас ему хотелось именно бездельничать и совершенно ни о чём не думать. Последнее, впрочем, не совсем получалось.

Откуда-то доносилась песня. Нудная, как хрипловатый голос, который её выводил, она казалась порождением царившего кругом душного, сухого вечера. В ней повторялись одни и те же примитивные слова о какой-то девушке, которая ушла в туман, и начинался припев, бесконечный и тягучий: «Э-э-э-э! Э-э-э-э-э!»

«Вот так вечерок-другой, а там пятый-шестой послушаешь – и можно умом тронуться!» – подумал Шерлок, морщась, скорее не от тоскливости мотива, а от безнадёжной фальши исполнения. И тут же про себя рассмеялся: «Докатился, сэр! Уже считаешь, что от такой чепухи сходят с ума? Ну-ну!».

– Мистер Холмс, к вам можно?

Чья-то голова просунулась в хижину, отогнув рогожу, закрывавшую вход. Вопрос прозвучал совсем тихо, хотя, казалось, опасаться было нечего: до отбоя оставалось не менее полутора часов.

– Входите, – ответил Шерлок, несколько удивлённый поздним визитом. – А кто это?

– Вы меня забыли?

Рогожа откинулась, и лунный свет осветил бледное осунувшееся лицо Джона Клея.

– Добрый вечер, сэр! – произнёс он уже громче, входя в хижину и слегка поклонившись, словно переступил порог гостиной, придя со светским визитом.

– Рад вас видеть. – Искренне приветствовал его Шерлок. – Как вы себя чувствуете?

Молодой человек махнул рукой:

– В общем, ещё паршиво. Но я решил покинуть лазарет. Там совсем неважно с рационом: завтрак не полагается, на обед дают нечто среднее между водой и похлёбкой, а на ужин нечто среднее между водой и тем, что было на обед. А у меня нет проблем с фигурой. Ну, а вы-то как?

Он спросил это тем же, почти небрежным тоном, но не обманул Шерлока. Тот отлично заметил и его внезапно нервно сжавшиеся пальцы, и смущённо отведённый взгляд.

– Со мной всё в порядке. – Холмс улыбнулся. – Я редкостно живуч. Садитесь, Клей, стоять тут низковато. Вы ведь всего на дюйм с небольшим ниже меня.

Джон Клей присел на конец одной из лежанок, ибо другой мебели в хижине не было.

Шерлок выжидающе молчал, но и его неожиданный гость не спешил вновь заговорить. И вдруг спросил:

– Хотите закурить?

– Что?! – Холмс так и подскочил. – А у вас есть?

Молодой человек усмехнулся с видимым облегчением, затем сунул руку в карман своих потрёпанных штанов и достал аккуратно свёрнутый чистый носовой платок. (Откуда у Джона в течение шести лет берутся такие платки, недоумевала вся Пертская каторга). В платке оказалось шесть штук прекрасных английских сигар.

– Бедный доктор Уинберг! – воскликнул Шерлок. – Вот, как ему платят за лечение.

– Но послушайте, мистер Холмс! – возмутился Джон. – Этот достойный эскулап столько раз обозвал меня прохвостом и подонком, что возьми я по сигаре за каждое его оскорбление, ему пришлось бы выписать из Лондона сразу дюжину коробок. И потом, я уверен, что если бы попросил у него для вас, то он дал бы.

– Но вы предпочли не просить.

Клей вздохнул:

– Я подумал об этом уже, когда они лежали у меня в кармане. Понимаю, вам нелегко решиться закурить краденую сигару...

Шерлок увидел, как и без того далеко не безмятежное лицо Джона при этих словах ещё сильнее напряглось, и понял, что нужно прервать его:

– Сэр, вы сильно преувеличиваете мою нравственную высоту! В определённых обстоятельствах я умею договориться со своей совестью. Но если уж вы угощаете меня сигарой, то могли бы и спичку предложить.

– С великим удовольствием!

Теперь Клей тоже улыбнулся, и Шерлок понял, что улыбка у него совсем не такая, как та, которую он видел на лице знаменитого мошенника до сих пор. Та была жёсткой, ядовитой, холодной и делала красивое лицо Джона старше. Новая улыбка сразу убавила ему года три-четыре и показалась удивительно простодушной – так обычно улыбаются дети.

Джон вытащил из кармана спичку, чиркнул но деревянной подпорке хижины и поднёс крошечный розоватый огонёк к сигаре, у которой Шерлок аккуратно откусил кончик.

– Какое блаженство!

Мистер Холмс глубоко затянулся горьковатым дымом и, откинувшись, прислонился к стене.

– Хорошие сигары, – кивнул Джон. – Хотя для вас это всё же не верх блаженства. Вы ведь всегда курили трубку.

– Чаще всего. – Подтвердил Холмс, глянув на подушечку большого пальца своей правой руки, желтоватую от навсегда въевшегося в кожу табака, которым он в течение многих лет набивал трубки. – Вы не могли рассмотреть мои пальцы в темноте. Значит, или рассмотрели их раньше, или рассказов обо мне начитались. Как было дело?

Клей от удовольствия хлопнул в ладоши, позабыв о своих кандалах, и их «браслеты» сердито лязгнули друг о друга.

– Судить по рассказам я не стал бы. Писатели чего только ни выдумывают о своих героях, даже вполне реальных. Нет, я внимательно вас рассматривал, сэр. Вы с самого начала были мне интересны, хотя до недавних событий я и не питал к вам симпатии.

– А недавние события что-то изменили? – спросил Холмс, втянув в себя столько дыма, сколько могли вместить лёгкие, и с ещё большим удовольствием выпуская его в потолок большими сизыми кольцами.

На бледных щеках Клея вспыхнул и тут же угас румянец.

– Вы считаете меня полным ублюдком? Даже не способным испытывать благодарность?

Шерлок Холмс поднял брови:

– Вы не так меня поняли, сэр. Ублюдком я вас никогда не считал, можете мне поверить. А что до благодарности, то, возможно, это я должен быть вам благодарен.

– А?! – Джон даже привстал с края лежанки. – Вы? Мне?! За право быть разрисованным «хлесталкой» мистера Вампира?

– Дело в том, мистер Клей. – Шерлок ещё раз затянулся и от удовольствия даже закрыл глаза, – дело в том, что Баррет всё равно не успокоился бы до тех пор, пока ему не представилась бы возможность пройтись этой самой своей «хлесталкой» по моим рёбрам. А так как он мог, в конце концов, застать меня врасплох, мне было чрезвычайно важно самому спровоцировать ситуацию, чтобы, по крайней мере, быть подготовленным к такому «угощению», а главное, не попасться мистеру Вампиру в минуту слабости или усталости. Тогда мне было бы гораздо тяжелее. Правда, я уверен, что он и после недавнего случая не оставит меня в покое насовсем, но теперь уже преимущество на моей стороне – он знает, что обычной поркой ничего от меня не добьётся, и что я в такой ситуации всё равно окажусь сильнее.

Джон покачал головой:

– В одном вы правы: он почувствовал вашу силу и испугался её. Я видел его поганую рожу в тот момент, когда вы ложились под его палку. И всё равно... Всё равно я не могу понять, для чего вы это сделали! Ну, если совсем честно: для чего?

Шерлок вновь улыбнулся:

– Если совсем честно, я просто не хотел, чтобы он убил вас. Мне кажется, такой незаурядный человек, как вы, сэр, должен закончить жизнь куда интереснее. И куда позже.

Несколько мгновений Джон молча смотрел в слабо освещённое размытым лунным светом лицо Холмса, потом протянул ему руку:

– Простите меня, мистер Шерлок Холмс! Я вёл себя в отношении вас как последний мерзавец. Могу я надеяться, что вы об этом забудете?

– Уже забыл, мистер Джон Клей.

И Шерлок крепко пожал руку знаменитого мошенника.

– Спасибо! – не сказал, а выдохнул Клей.

– Да, честное слово, не за что. А вы оставите мне ещё одну сигару? Для такого страстного курильщика, как я, ваш подарок, просто как глоток воды в пустыне.

– Я вам их все оставлю, – улыбнулся Джон. – Я их взял именно для вас. Мне и прежде не часто доводилось курить: я, вообще-то, не курю, а делал это только, когда нужно было кого-нибудь расположить к себе именно этим. Ну, знаете, курильщики обычно любят курильщиков и тому подобное. Здесь же мне и вовсе не хочется. Это вам. А послушайте, не хотите ли чашечку кофе?

– Кофе? – удивился Холмс. – А его-то вы где возьмёте?

Молодой человек встал:

– Пойдёмте, покажу. Здесь растёт один корень, не знаю точно, как он называется. Заключённые собирают его и варят напиток, очень похожий на кофе. Есть у вас кружка?

– Чего нет, того нет.

– Ну, ничего, у меня найдётся. Идёмте. Если позволите, приглашаю вас в гости.

– Благодарю, сэр, с удовольствием.

Шерлок, в свою очередь, встал и невольно оправил свою рубашку, как в былые времена оправил бы смокинг, собираясь пойти с визитом.

Они вышли на «центральную улицу», в это время суток совершенно пустую, прошли по ней до конца лагеря, свернули, миновали один из постов охраны, учтиво кивнув двоим охранникам, что сидели на лавке под брезентовым навесом, прошли по каким-то закоулкам и вышли затем к небольшой открытой площадке между складскими сараями.

Посреди этой площадки пылал костёр, вокруг него сидели и стояли каторжники, и один из них хрипловатым высоким голосом всё так же выводил ту самую нудную песню, которую Шерлок слышал из своей хижины. Над костром торчал сооружённый из каких-то железяк треножник, на треножнике был укреплён глиняный горшок невероятных размеров, а в нём булькало и пыхтело что-то, действительно пахнущее почти как настоящий кофе.

Завидев подходивших к ним Шерлока Холмса и Джона Клея, многие заключённые зашептались между собой, некоторые привстали им навстречу. Тот, который пел, умолк и стал помешивать в горшке пахучее варево.

– Добрый вечер, ребята! – бросил Клей, останавливаясь в двух шагах от костра.

– Добрый вечер! – отозвалось сразу несколько голосов.

– Садитесь! Подходите поближе! – гостеприимно пригласил вновь пришедших один из каторжников.

– Будьте гостем, мистер Холмс! – воскликнул другой.

– Я пригласил его в гости раньше тебя, Ник Стенли, – сказал Джон Клей. – Налей-ка нам посудину побольше, я потом тебе её верну.

Каторжник не стал спорить. Пошарив у себя за спиной, он вытащил на свет пустую жестяную банку, довольно большую, с отогнутым назад донышком, которое служило ручкой, и наполнил её до краёв горячим напитком.

– На, держи, Джони. Сказал бы раньше, что у тебя будет гость, мы бы покрепче заварили. А впредь, мистер Холмс, имейте в виду: здесь вам всегда рады.

– Спасибо! – сказал Шерлок. – Спасибо за угощение и доброй ночи!

– Идёмте, идёмте, сэр! – Джон помахал сидящим у костра и шагнул в темноту. – Не отставайте от меня – ночь-то безлунная.

Хижинка Джона стояла почти у самой изгороди, обносившей лагерь, в промежутке между нею и изгородью время от времени вышагивал часовой, и дорожка, по которой он шёл, была освещена коптящим масляным фонарём. Чуть поодаль торчала одна из караульных вышек, и над нею тоже расплывалось пятно света.

– Прошу вас, – Клей откинул циновку, висящую над входом. – Я тоже живу один, мы никому не помешаем. Сейчас, погодите, зажгу светильник.

Он поставил на что-то жестяную банку, опять чиркнул спичкой, и осветилась внутренность лачужки, пожалуй, ещё более тесной, чем лачужка Холмса, но оборудованной куда уютнее.

Прежде всего, её стены были сплошь завешены циновками, сплетёнными из расщеплённых стеблей молодого тростника и украшенными сухой травой и кусочками кожи в виде незамысловатых орнаментов. В одном углу хижинки располагались укреплённые друг над другом полочки из прутьев и древесной коры, на полочках стояли кое-какие предметы домашнего обихода. Лежанку тоже покрывала циновка, рядом с ней стоял крошечный табурет, смастерённый из обрубка древесного ствола с приколоченной к нему плоской круглой деревяшкой. Был здесь и стол, точнее, старый ящик, умело починенный и покрытый всё той же тростниковой плетёнкой. Оконце завешивала настоящая кружевная занавеска, но кружева были бумажные, искусно вырезанные из старой газеты. Светильник, который зажёг Джон, стоял на краю стола и представлял собой точную копию древнеримских терракотовых светильников, тем более, что был вылеплен из той же красноватой глины, только что не украшен орнаментом.

Возле самой двери к стене был прикреплён небольшой умывальник, материалом для которого послужила такая же жестяная банка, как та, в которой мистер Клей принёс «кофе». Под умывальником на деревянной подставке стояла кривая оловянная плошка.

Шерлок с любопытством оглядывал всё это убранство.

– Нравится? – спросил, улыбнувшись, мистер Клей.

– Да, – кивнул Холмс. – Вижу, вы сделали это всё своими руками. И очень здорово получилось.

– Спасибо. – Молодой человек снял с одной из полочек две небольшие глиняные кружки и протёр их кусочком тряпицы. – Я стараюсь жить поуютнее, ведь этот дом, судя по всему, будет моим до самой смерти.

В его словах и в голосе не было никакой горечи, однако Шерлока эта фраза смутила. Да, в этой хижине Джон Клей должен прожить всю оставшуюся жизнь. А сколько ему осталось? Двадцать лет? Тридцать? Сколько вообще можно выжить на каторге? И стоило ли на ней жить долго?

«Интересно, он это сказал, чтобы напомнить мне о том, кто его отправил на каторгу? – мысль пришла против воли, сама собой. – Ну да, я отправил. А что, он не заслужил этого? Стоп! Мне ли решать, кто и что заслужил за свои грехи?».

– Я это просто так сказал! – Джон словно прочитал мысли своего гостя. – По крайней мере, к вам у меня больше нет претензий. Это правда. Если хотите, после того случая с тачкой я очень многое передумал. Да, что вы стоите-то? Садитесь, садитесь. Вот сюда. – Он указал на свою лежанку. – Сейчас налью кофе. Сэндвичей или бисквитов, увы, предложить не могу.

Табурет Джон поставил по другую сторону импровизированного стола, таким образом, гость и хозяин уселись друг против друга.

Напиток, сваренный заключёнными, оказался не только ароматным, но и приятным на вкус. К тому же он бодрил не хуже настоящего кофе. После первой чашки в груди появилось ощущение тепла, вторая вызвала несильное возбуждение и развеселила, точно кружка хорошего сидра.

Шерлок вспомнил и назвал Клею латинское наименование растения, из которого этот напиток приготовлялся.

– Я читал о нём, – заметил он. – Но вот пробую его впервые. Отличная штука!

Они разговорились. У Джона были настоящие светские манеры, совершенно не испорченные шестью годами каторги. Речь его отличалась простотой и лёгкостью, он умел и любил шутить, легко переходил от одной темы к другой.

А тем для разговора у них нашлось много, и собеседники почти сразу обнаружили, что многое воспринимают почти одинаково. Оба были скептиками, и хотя у Джона Клея скепсис временами переходил в цинизм, Шерлок прекрасно видел напускную суть этого цинизма, проистекавшего от юношеского апломба, а не от настоящей духовной пустоты.

Джону почти сравнялось тридцать лет, однако в его характере оставалось ещё немало мальчишеского, порывистого, он был настоящим холериком, хотя тщательно это скрывал. Не последней его чертой было честолюбие, и Шерлоку, который сам был честолюбив и знал это за собою, легко было понять и извинить этот грех в новом знакомом.

Оба заметили и ещё одну общую в них черту: тот и другой были по-настоящему впечатлительны, и эта впечатлительность всегда мешала Шерлоку быть до конца аскетом, а Джону до конца эпикурейцем. Первый слишком любил радоваться, второй слишком умел страдать.

Разговор их касался то музыки, то литературы, то философии, причём они даже не замечали, как легко переходят от одного к другому, зато каждый радовался, понимая, что его собеседник знает в любом из этих вопросов столько же или почти столько же, сколько он сам.

Всматриваясь в умное, тонкое лицо Джона, Холмс искал в нём явных неизгладимых следов порока и не находил их.

«Так что же его сделало преступником? Что вообще делает человека преступником? Опустошённость? В нём незаметно. Обида, бунт против общества? Да, возможно. Гордый отщепенец, вор-виртуоз, артист своего порочного ремесла. Он грабил только богатых, очень богатых, тех, кто из-за его «набегов» уж точно не умирал с голоду. Всё это великолепно, но как притянуть ко всему этому убийство? Ведь одного из ограбленных он убил. И никуда от этого не денешься!».

Все эти мысли вертелись у Шерлока в голове, но он гнал их прочь. Ему нравилось общество Клея, и он почти не упрекал себя в этом.

Они расстались заполночь. После одиннадцати хождение по лагерю было запрещено, и Шерлоку пришлось выйти из хижины Джона потихоньку, когда шагавший вдоль изгороди часовой удалился к другому концу своего участка.

Пробираясь между хижин, мистер Холмс с озорным удовлетворением думал о нарушенном порядке и одураченном караульном. Приключение внесло разнообразие в застойную жизнь каторжника. Кроме того, он понимал, что скорее всего обрёл здесь, на каторге, доброго приятеля, с которым теперь сможет общаться, и это сильно изменит его жизнь.

Войдя в свою лачужку и растянувшись на лежанке, Шерлок задумался. Он понимал, что нужно уснуть, что вскоре предстоит подъём и долгий день изнурительной работы, но ему не спалось. Джон Клей не выходил у него из головы. И вновь назойливо звучали его слова: «Этот дом будет моим до самой смерти».

«Всё же было бы легче, если бы не я его поймал! – вдруг подумал Холмс и едва не рассмеялся вслух над этой мыслью. – Вот ведь нашёл, в чём себя упрекать. Ну, и чем утешиться? Тем, что я выполнял свой долг? Ну да, выполнял. И, получается, оборвал жизнь человека, которому было тогда двадцать четыре года. Похоже, что хорошего человека. Стоп! Что значит, хорошего? Где та тончайшая грань человеческого сознания, в которой преломляется прямой луч света, и начинается искривление, порождающее подлость? Почему вообще психология не может стать точной наукой? Да потому, что движения человеческой души не поддаются настоящему изучению, их нельзя систематизировать, нельзя подвести под них никакой, даже самой сложной, схемы. А если так, то, стало быть, и криминалистике не быть точной наукой, ибо, куда же ей без психологии? Фемида слепа и не прозреет. Но сколько же ударов она нанесла вслепую? Сколько жизней разрушила, не думая, что иные из них ещё можно было исправить? Ну, что за вздор лезет в голову! В любом случае те, кто пострадали от таких, как Клей, виноваты куда меньше. И преступление должно быть наказано, без этого постулата общество не может существовать. Всё правильно, всё так. Но почему-то от этого не легче!».

Мистер Холмс заснул уже под утро и едва не проспал время подъёма.