Текст книги "Три ошибки Шерлока Холмса"
Автор книги: Ирина Измайлова
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Часть шестая
БЕГЛЕЦЫ
ГЛАВА 1
На второй день после того, как вода кончилась, у обоих путников появилось и постепенно стало расти ощущение, что их рты наполнены горячим песком, и песок с каждым вздохом проникает в лёгкие, жжёт их и заполняет, а язык, распухший и тяжёлый, не может вытолкнуть изо рта эту сухую колючую массу.
Оставалось идти ещё два дня точно на восток, два дня до долины речки, питающей посёлок Калгури, два дня по совершенно сухой каменисто-песчаной равнине, где ничего не росло, где, кажется, не было ничего живого.
Сухари кончились одновременно с водой, но есть хотелось совсем не так, как пить, на второй день голод и вовсе прошёл, но стала расти слабость, невыносимая, тошнотворная, со звоном в ушах, с кровотечением из носа и рта.
— Что это такое, Шерлок? Чахотка? – спросил Джон, в первый раз увидев кровь на ладони, которой он провёл по губам.
– Что ты глупости говоришь? Какая чахотка? – голос Шерлока стал хриплым, но как будто сохранил прежнюю уверенность. – Это от рвоты. Тебя рвало, а желудок пустой. Старайся не обращать внимания. Пройдёт.
– У тебя ведь в одной фляге осталось что-то, – прошептал молодой человек. – Когда мы это выпьем?
– Там осталось немного, – покачал головой Холмс. – Если бы колодец не оказался пустым, у нас сейчас было бы полно воды. Но мы же с тобой знали, что можем и не пополнить запасы, так что придётся сэкономить. Надо дотянуть до завтрашнего вечера, послезавтра последний переход, послезавтра к полудню мы должны добраться до реки, если не пойдём медленнее.
И снова они шли молча, стараясь не расходовать силы на разговор. Друзья избегали и смотреть друг на друга, потому что каждый видел на лице другого страшные следы жестокой жажды. Кожа их пожелтела, губы ссохлись и стали трескаться, щёки ввалились. У Клея вокруг глаз появилась густая чернота, и сами глаза, ставшие меньше под припухшими веками, смотрели слепым потускневшим взглядом. Волнистые волосы свалявшимися прядками падали на лоб, щетина и грязь превратили застывшее лицо в маску, тоскливую маску страдания.
Шерлок держался лучше своего товарища. Его лицо, хотя и осунулось, но несильно измейилось. Глаза сохранили стальной блеск, взгляд оставался ясным. Шёл он тоже достаточно твёрдо, только иногда спотыкался, но каждый раз упрямо сохранял равновесие и шагал дальше, слегка наклонив голову, чтобы неистовое австралийское солнце не слепило его.
К вечеру второго дня жажды на горизонте показались, освещённые розовым сиянием вершины огромных деревьев, за ними рисовались горы, покрытые снегом, над горами белой пеной текли облака.
– Не думал, что увижу это когда-нибудь! – проговорил чужим, сухим голосом Джон. – Смотри, совсем как настоящие!
– Лучше не смотреть, – опуская голову, – ответил Шерлок. – Их же нет. Нет, и всё.
Мираж погас через несколько минут, но следом за ним явился новый, и этот новый был ужасен: примерно на расстоянии полумили от путников реально и осязаемо засверкала река!
Клей тихо вскрикнул, рванулся вперёд, оступился и упал лицом в рассыпчатый песок.
– Дьявол! Будь ты проклято!..
Руки молодого человека судорожно шарили по земле, ища опору, чтобы поднять, оторвать от горячего песка отяжелевшее тело.
– Не кидайся за миражами. Держи себя в руках. Ты же знаешь, что это – иллюзия. Крепись.
Преодолевая головокружение, Шерлок нагнулся и помог товарищу встать.
– Ты же знал, на что идёшь, Джони.
Молодой человек посмотрел на него синими, ещё более синими в чёрных обводах глазами и прошептал:
– Дойдём ли мы, а? Шерлок? Дойдём?
– Да, – ответил он твёрдо и, повернувшись опять к востоку, к сияющей среди песков реке, пошёл прямо на неё, а она отодвигалась, ускользала, текла к горизонту, мучая и дразня.
Когда совершенно стемнело, они свалились на землю, там, где остановились, не выбирая удобного места.
– Шерлок! Выпьем по полглотка, – предложил с отчаянной надеждой Джон Клей. – Или я завтра не встану.
– Если сегодня выпить по полглотка, завтра будет всего по глотку, а то и меньше, – встряхнув флягу, проговорил Холмс. – Нет, нельзя. Ты же сам знаешь, нельзя.
Ночью поднялся лёгкий ветер, и гонимый им песок начал шуршать по неровным бокам камней, и шуршание это походило на слабый свист пара, на тихое шипение множества змей. Песчаные струйки текли по лицам лежащих на земле людей, забирались под одежду, окружали их крохотными барханчиками, будто хотели взять в плен и утром не дать подняться.
Шерлок задремал, и во сне ему казалось, что его опутывает тонкая, почти невидимая сеть, он вырывался из неё, рвал её паутинные верёвки, но она опять наползала, и руки немели, стянутые ею.
Усилием воли Холмс прогнал кошмар, открыл глаза. Небо висело над ним, осыпая лучами громадных звёзд, но глаза слепли от попавшего в них песка. Он отряхнул его с лица и одежды, достал из кармана платок, прикрыл им лицо. Сон долго не шёл, а потом вдруг приснилась, будто вылилась из прежнего кошмара, та самая река, которая манила их за собой перед закатом. Он побежал к ней, зная, что не добежит, и вдруг... добежал. Его тело врезалось в сверкающие струи, он поплыл, потом отдался во власть течения, и оно несло и несло его, и вода шумела, бурлила, голубые водовороты переливались на серебристых волнах, а тело было лёгким, кажется, легче воды.
И вдруг шум реки перешёл в рёв, и Шерлок понял, что уже не река, а сумасшедший горный поток несёт и тащит его за собой, а впереди, впереди, он это понял, был водопад. И вот он увидел его, увидел неимоверный обрыв между скал и водяную стену, которая бесконечно рушилась с этого обрыва, а внизу – чёрные оскаленные пасти утёсов. Последним усилием Шерлок ухватился за выступающий из воды камень, прижался к нему, задержал падение.
Но над ним нависла чья-то голова, страшная, тяжёлая, с огромным выпуклым лбом и неподвижными глазами. Голова раскачивалась, как у змеи, а голос был похож на шипение:
– Прыгай! Прыгай же! Ты не захотел последовать за мной, когда я звал тебя, но я за тобой пришёл, это я привёл тебя сюда. От судьбы не уйдёшь! Прыгай!
– Убирайтесь к дьяволу, профессор! – захлёбываясь, ответил Холмс. – Отправляйтесь в преисподнюю, откуда вы вылезли! А я хочу жить! За вами я всё равно не пойду...
– Прыгай! – хрипел призрак Мориарти и вытягивал вперёд костлявую руку. – Прыгай!
– Не бойся, Шерлок! – вдруг крикнул рядом знакомый голос. – Он ничего тебе не сделает, он над тобой не властен! Держись за меня!
– Ирен, милая, опомнись! – он не видел её, вода слепила глаза. – Ирен, у тебя не хватит сил меня удержать. Ты же только женщина!
– Ах, Шерлок, ты не знаешь, сколько сил у женщины, когда она любит! Держись за меня!
Он открыл глаза. Небо светлело. Грудь ныла, её сжигал огонь, неугасимо пылающий в пересохшем горле.
«Выпить глоток? – пришла коварная мысль. – Нет, нельзя. Но хотя бы потрогать рукой флягу, подумать о том, что сегодня вечером можно будет глотнуть из неё...»
Шерлок рукой пошарил возле себя и похолодел. Лежавшая рядом фляга исчезла! Он вскочил, облившись холодным потом. Неужели, пока он спал, Джон?.. В глазах стало темно, он зашатался, колени подогнулись. Холмс упал и, падая, больно ушиб колено об эту самую флягу. Она лежала там, где и раньше, просто во сне он от неё отодвинулся. Одного взгляда было достаточно: никто её не трогал.
Некоторое время Шерлок сидел неподвижно, лишь слегка встряхивая головой, чтобы избавиться от вновь осыпавшего лицо и волосы песка.
Джон лежал, скорчившись, закусив губы, в полутьме казалось, что его лицо сведено судорогой.
– Джони! – окликнул его Шерлок и испугался своего голоса: в горле что-то свистело и клокотало, звук выходил точно из разорванного меха.
Клей с трудом открыл глаза, привстал.
– Что?
– Идти надо, Джони. Утро.
До полудня они прошли не большие десятка миль. Впрочем, Шерлок так и рассчитывал. Теперь им оставалось пройти последние, самые страшные двадцать пять миль. Если завтра они не дойдут до реки, если лгала карта, или Шерлок что-то неверно запомнил в ней, скорее всего они погибнут. Нет, не скорее всего. Они погибнут наверняка...
– Шерлок, отдохнём! – сказал Джон. – Уже полдень. Я больше не могу!
У Холмса не хватило духа сказать, что надо бы пройти ещё хотя бы одну милю: по карте на таком расстоянии от места, где они сейчас находились, пролегал овраг, в нём можно укрыться от солнца, найдя хотя бы скупую тень. Но Джон не мог больше идти, да и самого Шерлока неудержимо тянула рыжеватая, покрытая трещинками и песчаными горками поверхность земли.
Некоторое время они дремали, прикрыв головы полами армейских рубашек, подставляя сумасшедшему полуденному солнцу воспалённые спины, защищённые только тонким пропитанным потом бельём.
Потом Шерлок понял, что уже не встанет, если будет ещё лежать. Он поднялся на ноги.
«Надо посмотреть, сколько воды во фляге, – подумал он. – Хватит ли на вечер, чтобы немного утолить жажду».
Он отвинтил крышку фляги, заглянул внутрь. Вода оставалась лишь на самом дне, глотка три-четыре, не больше.
Подавляя страшное искушение, Шерлок собирался уже поскорее снова завинтить крышку, как вдруг две руки вцепились одна во флягу, грозя вырвать её и выплеснуть весь остаток воды, другая – ему в горло. Расширенные, полные безумия глаза смотрели с ужасом и ненавистью.
– Сволочь! – прохрипел Джон. – Ах ты, сволочь! Решил всё выпить один! А мне подыхать?!!!
– Не сходи с ума! – крикнул Шерлок.
Ослабевшая рука Клея не могла сильно стиснуть его шею, но он испугался за флягу, горлышко которой было ещё открыто. С огромным усилием Холмс оторвал от себя своего обезумевшего спутника и отступил.
– Ничего я не пил, слышишь! Успокойся!
Но бешеная злость вскипала уже и в нём самом, в душе родилось желание броситься на Джона, как только что тот бросился на него.
В это мгновение рука Клея скользнула в карман, и мгновение спустя Шерлок увидел, как блеснуло солнце на стволе револьвера. Обеими руками Джон мучительно пытался взвести курок, но тот застыл, точно припаянный к корпусу. Обессиленному человеку было не справиться с ним.
– Ты что, совсем не в себе?! – зарычал Шерлок.
Вложив в удар всю оставшуюся силу, он выбросил вперёд правую руку, и сжатый кулак, как таран, врезался в потемневшее, перекошенное лицо Джона. Тот упал, выронив револьвер, нелепо раскинув руки.
Солнце на миг ослепило Шерлока, тот зажмурился, затем посмотрел на своего спутника. Джони лежал шагах в десяти от него, на спине, плотно зажмурив глаза. По его подбородку текла тонкая струйка крови.
«Это я сделал! – с отвращением подумал Шерлок. – Я! Но зачем? За что? Разве сегодня ночью мной самим не владело такое же безумие? Разве он виноват в том, что у меня больше воли и сил? Господи, почему он лежит так неподвижно?!»
Холмс кинулся к лежащему, тяжело опустился возле него на песок, приподнял его голову. «Дышит!» – пронеслась облегчающая, спасительная мысль. Платком Шерлок отёр кровь с губ молодого человека, затем отвинтил крышку фляги, с величайшей осторожностью налил в неё немножко воды, примерно треть того, что ещё оставалось, зажал флягу между колен и также осторожно, низко склонившись над Джоном, влил воду из крышки в его полуоткрытый рот.
Губы лежащего дрогнули, глаза приоткрылись. Он застонал, шевельнулся, потом в лице его появилось осмысленное выражение.
– Шерлок!.. – прошептал он. – Что это? Что такое со мной было?
– Ничего. Помрачение. Уже прошло, – ответил Холмс, своей тенью заслоняя голову товарища от солнца. – Полежи немножко, и пойдём.
– Ты иди. – Клей провёл языком по воспалённым губам, затем его взгляд упал на открытую флягу. – Для чего ты это? Зря. Иди один, я не дойду. Не могу.
– Нет, можешь. – Шерлок чувствовал, что у него начинает сильно кружиться голова, но подавлял головокружение, делая над собой неимоверные усилия. – Джони, ты пошёл из-за меня, со мной.
Я дойду с тобой вместе, или мы оба не дойдём. Надо идти. Тебе больно?
– Нет.
Джон вдруг улыбнулся. Его глаза ожили, он привстал.
– Кажется, пройду ещё сколько-нибудь. Эта капля воды вернула мне силы. А ты пил?
– Да, – солгал Холмс. – Тоже чуть-чуть. Там ещё осталось.
– Тогда закрой флягу.
Шерлок завинтил крышку, встал, отыскал и поднял револьвер, протянул его Джону.
– Нет, – тот покачал головой. – Оставь лучше у себя. В минуту малодушия я могу снова с собой не совладать.
– Брось! Я и секунды не верил, что ты застрелишь меня.
– Секунду не секунду, а в какой-то момент верил, не то не врезал бы мне. Возьми, пожалуйста. Я в тебя не выстрелю, а вот сам в себя, возможно, могу. Если опять станет так же паршиво!
– Ну, у тебя и мысли! Ладно, давай револьвер.
Они прошли милю или полмили, и вдруг у Клея опять началась рвота, а потом кровь хлынула из носа и рта. Он шёл, стирая её ладонью, сплёвывая, ничего не видя перед собой, потому что и в глазах его плясали кровавые круги.
Увидев, что он споткнулся и едва не упал, Шерлок подошёл и, молча взяв его исхудавшую бессильную руку, обвил вокруг своего плеча.
– Я сам! – прохрипел Джон. – Пусти!
– Меньше разговаривай! – сквозь зубы сказал Шерлок, теснее прижимая его к себе и чувствуя, как от тяжести обмякшего тела растёт боль в его собственной спине, в коленях, в плечах.
К вечеру он уже не вёл, а почти нёс на себе товарища.
Впереди показались какие-то скалы, и когда стало темнеть, беглецы дотащились до них и упали у подножия одной из скал.
Ветра не было, вокруг стояла совершенно немыслимая, мёртвая тишина. Солнце садилось в красноватую дымку, и горизонт казался размытым, будто кровь заката, стекая с неба, впитывалась в землю.
Шерлок снял с пояса флягу, открыл её и протянул товарищу:
– Пей.
Джон сделал над собой ужасное усилие и качнул головой:
– Нет. Сначала ты...
Холмс поднёс флягу к губам и спокойно вскинул голову. Но вода лишь коснулась кончика его языка, он не наклонил флягу сильнее. Его горло дрогнуло, как будто он сделал большой глоток, и вот Шерлок уже оторвал жестянку ото рта и тыльной стороной ладони отёр губы, а затем языком слизнул с руки воображаемую влагу.
Подвергнув себя этой жестокой пытке, он опять подал флягу Клею.
– Пей. До конца, всё, что осталось.
Джон приник губами к горлышку и почти мгновенно осушил флягу. Воды хватило на один полный глоток и ещё на половину глотка.
Уронив пустую флягу, молодой человек некоторое время сидел, прислонившись спиной к скале, потом вдруг закрыл лицо руками, и плечи его задрожали.
– Перестань, Джони! – попытался упрекнуть его Шерлок. – Ну что с тобой творится? Пусть это была последняя вода, но завтра в полдень, даю тебе честное слово, мы будем возле реки, а может быть, выйдем и к озеру. Эти скалы есть на карте, я помню их. Теперь нам осталось пройти только пятнадцать миль. Всего пятнадцать миль, Джон!
– Я не о том! – чуть слышно прошептал Клей. – Я ведь видел, что ты не выпил ничего... догадался... и не смог удержаться. Я же дрянь!
Рука Холмса ласково сжала плечо Джона.
– Чепуха! Я не хочу пить. Мне случалось не пить по три дня, и я не умирал. А тебе это было нужнее. Пойми: там всё равно не хватило бы на двоих.
– Прости меня! – Джон отнял руки от лица, по его грязным щекам ползли мокрые дорожки. – Навязался же я на твою шею... вот уж в полном смысле слова. Если бы ты не напоил меня, сегодня днём и сейчас, я бы умер. Я уже умирал, я чувствовал это... Шерлок, откуда в тебе столько сил?
– Жилось нелегко, – улыбнувшись, ответил тот. – А ты не разговаривай, не трать силы. Завтра идти ещё. Закрой глаза и усни.
Сам Шерлок не спал эту ночь, его пугала мысль заснуть и не проснуться.
С рассветом они снова потащились по сухой равнине, между редких скал, на этот раз поддерживая друг друга. Миражи появлялись перед ними ежечасно, но друзья не смотрели на них, почти не смотрели вперёд, изредка проверяя по солнцу правильность пути, в основном глядя под ноги, чтобы не оступиться и не упасть.
Ближе к полудню равнина сменилась невысокими холмами, на которых местами росли какие-то колючие, совершенно сухие растения. Кое-где между холмами угадывались русла пересохших ручьёв. В таких руслах порой находят воду: достаточно вырыть ямку фута в два. Но здесь рыть не имело смысла: земля была слишком сухой.
Ещё час невыносимого пути, и вдруг Шерлок наклонился и вскрикнул:
– Джон, смотри! Мы уже близко! Смотри же!
Под ногами путников, на рыжеватой земле, дрожали чахлые, но живые стебельки травы.
– Значит, до воды не больше мили! Идём! Ещё совсем немного...
Они вдруг снова нашли в себе силы и пошли немного скорее. Солнце палило нещадно, но снова появился лёгкий ветер, и это слегка смягчило жару.
Через некоторое время холмы раздвинулись, и между ними вдруг блеснула полоска дивного бело-голубого цвета.
Джон ахнул и пошатнулся, схватившись за плечо друга.
– Шерлок! Это... Это опять мираж!
– Нет. По карте это уже то самое место... Это уже река. Вперёд!
Они побежали, спотыкаясь, качаясь на бегу, хватаясь друг за друга, пока не вступили в прохладные струи потока, пока вода не дошла им до колен. Тогда оба попадали на колени, наклонились и стали пить. И обоим казалось, что они никогда не напьются.
ГЛАВА 2
Шерлок проспал не меньше трёх часов и спал бы, вероятно, дольше, но внезапно его разбудил хлопок револьверного выстрела, раздавшийся в двух шагах.
Он вскочил, как подброшенный, мгновенно проснувшись, хватаясь за карман, куда он положил револьвер, отданный ему Клеем. Но револьвера на месте не оказалось.
– Шерлок, всё в порядке! – услышал он позади себя голос Джона. – Смотри, как нам повезло!
Молодой человек стоял под соседним деревом, держа в правой руке ещё дымившийся револьвер, а левой поднимая за крыло большую пёструю птицу.
– Я проснулся, а они как раз пролетают над рощей, – объяснил Джон. – Ну, улетели, конечно. А я подумал: вдруг опять полетят? Взвёл курок и стал ждать.
– Постой! – прервал его Холмс. – Или я с ума сошёл, или револьвер был у меня в кармане.
– А я там его и взял, – подтвердил Джон.
– Чтоб мне провалиться! – не выдержал Шерлок. – Я сплю чутко, как кошка, но даже если сплю крепко, меня легче во сне раздеть догола, чем вытащить у меня оружие.
– Это смотря кому, – скромно потупившись, заметил Клей, подходя к товарищу и торжественно вручая ему убитую птицу, которая оказалась довольно крупным австралийским попугаем. – Я не хотел будить тебя, ну вот и взял, не спросив разрешения, взял, а ты и не пошевелился. Это так же верно, как и то, что теперь револьвер опять в твоём кармане.
Шерлок провёл рукой по своим армейским брюкам и неистово расхохотался:
– Виртуоз! Вот попробуй не восхититься, когда мошенник так ловок, что у ищейки на ходу ошейник снимает, а она его и не чует. Теперь, будь любезен, вытащи у меня спички и разведи костёр, а я покуда ощиплю и выпотрошу эту птичку. Думаю, она нас подкрепит.
Попугай действительно оказался достаточно упитанным, а мясо его отменно вкусным. Впрочем, и будь оно жёстким и неприятным, друзья едва ли уничтожили бы его с намного меньшим аппетитом.
– Теперь, – заметил Шерлок, – у нас есть возможность не заявиться в таком жутком виде прямо в Калгури, а немного прийти в себя, провести ночь в этой рощице, утром побриться, освежить одежду и идти с меньшим риском.
Джон согласился с товарищем.
Дождавшись сумерек, они вышли к реке, разделись и выкупались, а затем постирали бельё, почистили всё остальное, вернулись в рощу и, развесив свои тряпки, точно флаги, на ближайшем дереве, в одних закатанных до колен брюках уселись возле слабо потрескивающего маленького костерка.
Вечер был душный, обычный австралийский вечер, каких они встречали уже множество, но оба вдруг почувствовали его особенность: это был первый вечер свободы... Те, что застигали их в пустыне, в дороге, в счёт не шли: тогда перед беглецами стоял вопрос – добраться или умереть. И хотя смерть тоже несёт в себе свободу, ту единственную, полную, о которой иной раз мечтает человек, истощив свою волю и силы, оплакав свои желания, но о такой свободе друзья не мечтали, не за ней отправились они в свой ужасный путь. Нынешний вечер пришёл поздравить их с победой. Конечно, опасность ещё была велика: их могли поймать и в Калгури, и в Мельбурне, куда они собирались ехать из столицы золотоискателей, и в Лондоне. Правда, если бы их и не поймали, им обоим предстояло снова отдать себя в руки закона, и если Джон мог ещё надеяться заслужить снисхождение Фемиды, то Шерлоку рассчитывать на неё не приходилось: он сам обманул сию слепую и одновременно всевидящую богиню, обрушив её меч на свою голову. Но всё-таки сейчас, сию минуту, они ощущали себя свободными, свободными нелёгкой ценой, и этот вечер свободы стал их праздником.
Некоторое время оба сидели молча. Клей первым нарушил молчание:
– Жаль, нечего выпить, – сказал он. – Я бы выпил за тебя.
Шерлок беззвучно рассмеялся:
– Если бы тебе, скажем, полгода назад сказали, что ты захочешь за меня пить, ты что бы ответил на это?
– Хм! Сказал бы, что выпью с удовольствием за упокой твоей души. Прости, но это – правда. Ну, а если бы тебе сказали, что ты потащишь Джона Клея на своих плечах через Великую австралийскую пустыню и отдашь ему последнюю каплю воды, которая, кстати, причиталась тебе, что сказал бы ты?
– Я бы посоветовал тому, кто сказал мне такое, пить на ночь успокоительное, – ответил Шерлок.
Оба расхохотались.
– Странно, – задумчиво проговорил Джон. – Когда я вижу, как ты воспринимаешь мир, как ты смеёшься, ходишь, садишься и встаёшь, когда я слышу твой голос, мне кажется, что ты не старше меня, но когда вдумываюсь в наши отношения, мне начинает казаться, вернее, я начинаю чувствовать то, чего давно уже не чувствовал.
– Что именно? – спросил Шерлок.
– Что у меня есть отец.
Тонкие губы Холмса едва заметно дрогнули:
– Тому, кто мог бы стать моим сыном, теперь тоже должно быть около тридцати лет.
– У тебя был ребёнок? – встрепенулся Джон.
– Нет, – покачал головой Шерлок. – То есть, он был, но не мой. Просто я любил его мать. Наверное, любил. Это было странное, сильное, странное, глубокое чувство, и оно оставило память навсегда. Не память даже... рану...
– А кто была эта женщина? – Джон явно заинтересовался.
Шерлок присвистнул.
– Длинная история. Впрочем, если хочешь... Я давно уже думал тебе рассказать. Это началось чуть больше, чем через год после того, как я остался в Лондоне один.
– Ты остался один в Лондоне? – изумился Джон. – Но у тебя же была семья!
– Да, – кивнул Холмс. – Была. Отец и мать. Брат и сестра. Я был младший. Майкрофт на семь лет старше меня, Элизабет – на пять. Была. Теперь она на тридцать лет моложе. Моя сестра великолепно рисовала. Могла бы стать неплохим художником. Наш прадед, дед моей матери, был художником. Может быть, слышал? Бернье.
– Слышал! – Джон был удивлён. – Французский художник. Так, значит, твоя мать была француженкой?
– Наполовину. Её бабка вышла за англичанина. Мама тоже хорошо рисовала, но не так, как Бетси. Сестра и вышивала замечательно. Делала вышивки гладью по своим же рисункам, продавала их и тем помогала отцу. Он работал бухгалтером, и был человеком прозаическим. Майкрофт в него. Мы жили, в общем, неплохо. Я с шести лет учился играть на скрипке, удивляя всю родню: откуда в семье скрипач, никто не понимал. Мой учитель говорил, что у меня большое будущее. Казалось, всё сложится просто и удачно. Но вот в один год умерли родители – мать от почек, у неё были больные почки, и она всю жизнь не обращала на это внимания, отец – от сильной простуды, он простудился вскоре после похорон мамы. Мне было десять, Бетси – пятнадцать, Майкрофт уже считал себя мужчиной, как же – семнадцать лет, блестящее поступление в колледж после блестяще законченной школы. Он не хотел бросать учёбу, я – тоже, и мы оба пошли работать. Майкрофт вечерами переписывал счета в какой-то конторе, а я играл в «Ариадне».
– Это такой ресторанчик на Темзе? – спросил Джон. – Такой дрянной, дешёвенький? И ты в десять лет туда пошёл?!
– Ну, не милостыню же мне было просить? – Шерлок пожал плечами, и свет костра заиграл на блестящей коже его обнажённых мускулистых рук. – Надо было жить. Брат не мог один кормить нас всех троих, да ещё платить за мою учёбу. И вот я днём сидел над историей и математикой, физикой и ботаникой, потом шёл к учителю музыки и играл Гайдна и Моцарта, а к восьми приходил в «Ариадну» и выводил вульгарные мелодии, под которые млела и напивалась сомнительная публика припортовой Темзы. Я рано научился таким образом присматриваться к людям. Постоянное сознание, что я один среди взрослых и иногда не совсем безопасных людей, приучило меня к вниманию и сдержанности. Я научился различать их, определять по их одежде, манерам, запаху, исходившему от них, по тому, что они ели и пили, сколько тратили, – кто они такие, с чем пришли и как уйдут. Я стал быстро взрослеть. Вместе с тем та дрянь, которую я пиликал, отравляла меня, мне стало казаться, что и днём, у учителя, я играю хуже, чем раньше. Старичок-учитель подтвердил это: он сказал, что я перестал следить за строгостью исполнения. Бедняга! Он же не знал, чем я занимаюсь... На нас вдруг посыпались несчастья. В конторе, где работал Майкрофт, произошли какие-то неприятности, исчез её хозяин, а новый стал платить брату в два раза меньше. Почти на год мне пришлось оставить музыку. А весной пришла эпидемия. Тиф. И умерла Бетси. Быть может, она бы и выжила, но её забрали в больницу. Так велел врач. И в ту же ночь она скончалась. Я плакал, как сумасшедший. Ведь она мне говорила: «Я не хочу, я не могу», она от меня ждала помощи. Вскоре забелел и Майкрофт. Врач сказал, что и его нужно отправить в больницу – болезнь заразна. А жили мы тогда уже не в прежней квартире, а в двух крохотных комнатках, почти под крышей, в Ист-Энде. Слава богу, без близких соседей. И я впервые в жизни проявил настоящий, взрослый характер. Я заявил доктору, что не дам увезти брата. Сестра умерла в больнице, умрёт и Майкрофт. Доктор пожал плечами, выписал лекарство и ушёл. На что купить лекарства, дров для печи, я не знал, – чтобы похоронить Бетси, мы с Майкрофтом продали даже наши пальто. Оставалось продать последнее, самое-самое дорогое – скрипку. И я её продал. Брат понравился. Нашёл новую работу. Лучше прежней. Там стали его ценить, и он получил возможность наконец проявить свои блестящие деловые качества и удивительный ум. У меня вновь появилась скрипка, я снова стал ходить к учителю.
– А в «Ариадне» играть не бросил? – спросил товарища Джон.
Шерлок покачал головой:
– Нет. Майкрофт зарабатывал всё же не так много, а ему ведь надо было теперь лучше одеваться, больше следить за собой. Он стал взрослым молодым человеком, и я теперь думаю даже, что в те годы у него был какой-то довольно длительный роман, хотя брат был чересчур серьёзен для того, чтобы посвящать этому увлечению много времени. И вот, когда ему исполнилось двадцать два года, перед ним открылась возможность сделать приличную карьеру. Его патрон предложил ему возглавить некое вновь организуемое ведомство в Южной Америке. Мыс братом в то время уже относились друг к другу, как двое взрослых мужчин, несмотря на разницу в возрасте, и советовались друг с другом, как мужчины. Он спросил меня, смогу ли я остаться один и жить без него три-четыре года? Я сказал: «Смогу, конечно. Ты зря беспокоишься».
– И он успокоился? – спросил Джон.
Его синие глаза блестели ехидно и зло. Шерлок нахмурился:
– Джони, ты не знаешь нищеты и не знаешь поэтому, как нелегко удержать с трудом завоёванное.
– Зато я знаю, что такое в пятнадцать лет остаться в полном одиночестве! – воскликнул молодой человек.
– Я не был ребёнком уже давно, – возразил Шерлок. – Я знал, что смогу выдержать. Майкрофт уехал. Он писал мне, и я писал ему, но, конечно, вокруг меня образовалась пустота, и мне было нелегко в этой пустоте. Дела брата в Америке не сразу пошли хорошо, а бывали периоды, когда они шли и вовсе плохо, и он не часто имел возможность посылать мне деньги. А мне понадобилась новая скрипка, новое пальто, я вдруг вырос из своего костюма... Короче, пришлось поменять квартиру. Я поселился в Килбурне, в громадном доме, который, имея четырёхугольную форму, образовывал довольно большой двор. Этот двор я хорошо помню: несмотря на свои размеры, он всё же походил на колодец. Комнатка у меня была крошечная, мебели почти никакой – кровать со скрипящей сеткой, шкаф без дверцы, стол и табурет. Вначале я думал: «А что ещё нужно?» У меня было намерение поступить в колледж. Но с деньгами стало совсем туго, кроме того, я вдруг как-то утратил уверенность в себе, словно потерялся в чудовищном чреве Лондона, он проглотил меня. Я был в том возрасте, когда человеку особенно нужны какие-то иллюзии, нужно внимание, друзья. Я сделался замкнутым, друзей у меня не было. Дом, в Килбурне населяли самые разные люди, большей частью из тех, кому не повезло, и мне стало казаться, я такой же... Жили там женщины, которых судьба заставила позабыть о всяком целомудрии, я боялся их и ненавидел, ибо они, раньше всех заметив моё одиночество, стали приставать ко мне, позволяя себе самые непристойные замечания. Порой мне едва удавалось удержаться от того, чтобы не ударить какую-нибудь из этих озлобленных ведьм. Их жизнь, жизнь мужчин, что к ним приходили, не пряталась за дверьми комнатушек, она выплёскивалась во двор и на улицу пьяным хохотом, песнями, ночными вылазками в коридоры и к соседям, иной раз в самом непотребном виде. Я зверел от этих зрелищ, моя душа холодела и покрывалась ледяной броней, сердце каменело. Майкрофт почти перестал писать из Южной Америки – я узнал потом, что он болел малярией, и что эта болезнь едва не испортила ему всей карьеры, его могли уволить и назначить другого управляющего ведомством...
И вот именно в это время со мной произошло несчастье. В «Ариадне» случилась очередная пьяная драка, несколько хулиганов принялись избивать какого-то старика-матроса, и я кинулся его спасать. До прихода полиции мы продержались, но мне достался страшный удар по голове железной гирей. С того дня у меня начались чудовищные головные боли. Не могу описать, что со мной творилось, когда я оставался один в моей комнатушке, и этот ад обрушивался на меня, Я буквально катался по полу, кусая свою руку, чтобы не кричать. Играть в ресторане я уже не мог, деньги таяли, я перестал заниматься, перестал ходить к учителю, хотя именно в тот год он дал мне совет как следует подготовиться и попробовать следующей весной поступить в консерваторию. Консерватория, колледж, всё это ушло от меня куда-то далеко-далеко, в тот мир, где не было этого страшного дома, населённого отбросами общества, ресторана «Ариадна», грязных лондонских закоулков и трущоб. Я ненавидел себя за то, что докатился до этого, я хотел вырваться из этой бездны и не имел сил. Мерзавец-сосед, которому я однажды в отчаянии пожаловался на головную боль, угостил меня морфием. Это немного умерило мои мучения, и с тех пор несчастное пристрастие к наркотикам преследовало меня и появлялось время от времени в течение долгих лет. Лишь много позже, благодаря Уотсону, я нашёл в себе силы окончательно это бросить.