Текст книги "Белая Русь (Роман)"

Автор книги: Илья Клаз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Пан Вартынский был недоволен дядей. Особенно неприязнь усилилась в последнее время, после того как, однажды отужинав, он сказал, что хотел бы получить свою долю злата. «Отдам!» – сухо бросил пан Поклонский, но когда отдаст – не сказал. Прошел месяц с того дня, как Поклонский припрятал шапку с кольцами, брошами, браслетами, которые взял у жидов. Теперь Вартынский сожалеет, что сразу не забрал половину. Пан Поклонский все унес к себе в покои и спрятал. С тех пор ни словом не обмолвился о злате. Поклонский видел, что племянник стал раздражителен, все меньше разговаривал. А если и вел разговор – в глаза не смотрел. Поклонский понимал, что добыча становится причиной раздора, но делить ее не хотел наполовину. Решил, что племяннику должно хватить и четвертой части, за которую он должен быть признателен и благодарен. Если б не он, Поклонский, не было б и этого. Больше того, племянник должен быть благодарен за имение и деревню, которые получил от царя после просьбы Поклонского. И все же злато придется делить.

Поздно вечером позвал к себе в опочивальню племянника, поставил на столик ларец и придвинул свечу.

– Глаза не пяль и не проси, – предупредил Поклонский. – Дам сколько надобно.

Он открыл крышку. Колыхнулось пламя свечи. Сверкнуло тысячами искорок злато, замельтешилось, переливаясь гранями. Вартынский уставил глаза в ларец и посмотрел на дядю.

– Это все?

– Как видишь, – Поклонский легонько встряхнул ларец. Содержимое его зазвенело.

– Кажется, его больше было, – не сдержал удивления Вартынский.

– Еще что придумаешь? – отрезал Поклонский. – Не воровством ли уличаешь?

– Серчать нечего, – нахмурился Вартынский.

Оба вздрогнули, посмотрев на оконце: показалось, что скрипнула ставенька. Пан Поклонский прикрыл крышку ларца и придавил крепкой ладонью.

– Ветер, – успокоил Вартынский.

– Я не серчаю. – Поклонский поднял тяжелый взгляд. – Подумал бы, чем благодарить за маентки, потом уж ждал злата.

Вартынский ничего не ответил – только задрожали губы. Если б мог он сейчас, разбил бы ларец на голове дяди, растоптал, размолол злато, чтоб никому не досталось. Пересохшим ртом настойчиво проронил:

– Дели!

Поклонский вынимал из ларца кольца, внимательно рассматривал их и раскладывал в две кучки. Одну кучку придвинул поближе к себе, вторую, меньшую, к Вартынскому.

– Из моей доли надо отдать пану Шелковскому, – оправдываясь, сказал Поклонский, но все же вынул из ларца еще один браслет и положил в кучку Вартынского.

– Вот, бери…

Вартынский ладонью ссунул со стола в подол рубахи свою долю и, ничего не говоря, вышел из опочивальни. В своей спаленке высыпал злато в тряпицу и заложил под подушку.

Накинув кафтан, вышел на крыльцо. Ночь была ветреная, но не темная. Показалось Вартынскому, что у кустов мелькнула тень. Присматриваться не стал – колышатся и шуршат ветви сирени и акации. Подошел к углу дома и тут же был схвачен сильными руками. Не успел ни вырваться, ни крикнуть. Острая боль пронзила все тело. Его отпустили, и Вартынский тяжело упал на землю.

Спустя полчаса Вартынский очнулся. Кое-как дополз до крыльца. Или служанка услыхала шорох, или тоже выходила по надобности, но наткнулась на Вартынского и с криком бросилась в дом. Проснулись слуги. Поднялся переполох. Зажгли свечи. Вартынского принесли в комнату. Грудь его была в крови. Он с трудом приоткрыл глаза и слабыми губами прошептал:

– Они убили меня…

– Кто?.. Говори кто?!. – кричал Поклонский в самое лицо и тормошил слабую руку.

Но пан Вартынский больше ничего не успел сказать…

2

Всю осень Поклонский получал плохие вести от чаусского старосты. Тот сообщал, что холопы ни денег, ни хлеба не дают, все больше и больше проявляют своевольство, в полк идти не желают. А с тех пор, как Могилев принял русское подданство, а на Украине черкасы собрали раду и объявили о своем решении идти под руку московского государя, все время грозятся побросать хаты и податься с бабами и детьми к черкасам.

Вести тревожили Поклонского. Тревожили потому, что с тех пор как получил в собственность Чаусы и четыре деревни, от холопов не имел ни гроша, ни зернышка. Но деньги и хлеб он взыщет раньше или позже. То, что мужики в полк не идут и службу нести не желают – дело хуже. Полк тает с каждым днем. Те, кто три месяца назад сами шли и просились принять ратниками, теперь тайно бегут к казакам или в леса, где собираются в шайки. Эти шайки не только жгут панские маентки, но и завязывают бои с небольшими войсковыми отрядами.

Поклонский собирался в Чаусы, но поездку откладывал из-за осенней распутицы: в сентябре и октябре шли дожди. Дороги раскисли и стали плохо проезжими. В конце октября начались морозики. Лужи на шляхах затянуло тонким белым ледком. Поклонский собрался в дорогу.

Выехал рано утром. Кони легко шли по твердой земле. В Чаусы прискакали за полудень. Староста повел в хату, выставил мед и мясо. Поклонский не прикоснулся к снеди. Одно, что к седлам были привязаны корзины с провизией, другое – не хотел брать угощение от старосты, которого собирался наказывать.

Староста послал бабу за казначеем. Тот немедля явился и, переступив порог, упал в ноги Поклонскому. Полковник не стал ожидать, пока казначей произнесет все здравицы.

– Говори, сколько собрал налога?

Казначей расстегнул кожушок, снял с шеи веревочку, на которой болтался мешочек.

– Девяносто семь злотых, милостивый пане!

– А остальные?

– Божатся лавники и купцы, что после ярмарки отдадут сразу.

– Передай купцам и лавникам, что буду сечь нещадно за долги. Знают те и другие, что деньги нужны на военные потребы. Мне, полковнику белорусцев и защитнику вашему, не к лицу увещевать чернь и мещан. Сами должны знать обязанности и блюсти их.

Казначей кивал седой бородой и повторял:

– Так, пане милостивый, так… Молимся денно и нощно за твое здоровье.

Поклонский деньги взял.

– К новому году чтоб все долги были отданы. Не то тебе первому бороду вырву!

В десяти верстах от Чаус деревня Горбовичи. Поклонский решил на обратном пути заехать в Горбовичи и приказать холопам везти зерно в Могилев.

Горбовичи прижаты густыми сосновыми лесами к шляху. Десяток хат, словно старые обомшелые грибы, наполовину торчали из земли. Живности у горбочевских хлопов никакой. Жили тем, что сеяли хлеб и промышляли мелкого зверя. У деревни текла неглубокая, но богатая на рыбу речушка. Мужики ловили плотву, вялили и солили ее на зиму. За последние полсотни лет дважды горели Горбовичи. Первый раз налетели татары. Девок и мужиков забрали в полон, стариков и детей порубили, а деревню сожгли. Второй раз гроза подожгла хату. От нее пошли пылать другие. И оба раза Горбовичи выживали, отстраивались заново. Казалось, не было силы, которая могла испепелить навечно эту тихую, заброшенную в лесах деревню.

Возле первой хаты Поклонский соскочил с седла и приказал старосте, которого взял с собой, звать мужиков из всех хат. Пока староста ходил, прикинул, что деревня может дать два воза хлеба. Рожь уродила в этом году, и хлопы собрали ее вовремя. Староста быстро возвратился. Сняв шапку, мял ее в трясущихся руках.

– Нету хлопов, пане…

– Собери! – недовольно ответил Поклонский и щелкнул кнутом по голенищу.

– Пусто в хатах…

Тревожное предчувствие овладело Поклонским.

– Куда подевались хлопы?

– Поубегали, пане…

Поклонский сжал короткое плетеное кнутовище. Не спрашивал, куда поубегали. Было ясно: подались на Украину или в русские земли. Поклонским овладел неудержимый наплыв ярости. Он схватил отвороты полушубка и тряхнул старосту. Мужик побледнел.

– А я, что, не Русь?!. Говори, не Русь?!. Кто я?!. – Поклонский швырнул мужика, и тот, выронив шапку, полетел на землю.

Не поднимаясь, староста мотал раскудлаченной головой и шептал в страхе:

– Прости, милостивый…

– Кто я?! – закричал Поклонский и с силой рубанул плетью по кожуху. И вдруг обмяк, опустив руки. Неожиданно, словно молния, пронеслась мысль, которая не приходила, которую не ощущал ни сердцем, ни мозгом. Посмотрел на испуганного, распростертого на земле холопа, и стало страшно. Пересохшими губами прошептал: – Нет, не Русь… Потому бегут…

Поклонский вскочил в седло. Конь захрапел, завертелся. С презрением посмотрел на темные, приземистые хаты. Скривил губы и прошептал: «Подарил государь…» Натянув повод, крикнул подсотнику, показав на деревню:

– Спалити!..

Подсотник не сразу понял приказание Поклонского. Стоял, посматривая на деревню, будто старался увидеть что-то.

– Чего раскрыл хлебало?! – набросился полковник на хлопа. – Не слыхал, что говорю?!.

– Палити?..

– Жги!

Подсотник подошел к хате, разворошил старую, сухую солому крыши и вытянул клок. Долго бил огнивом, высекая на трут искру. Наконец раздобыл огонь. Солома задымилась, выбрасывая белые струйки. Подсотник всунул дымящийся клок в крышу и, потряхивая солому, ждал, когда она займется пламенем.

Поклонский словно окаменел в седле. Смотрел, как шевелил ветер еще слабый дымок, пригибая его то в одну, то в другую сторону. Вот уже мелькнул ярко-оранжевый огонек и погас. Потом он появился где-то рядом, выстрелив облачком сизого дыма и лизнув обомшелую солому. Подсотник снова заворошил это место. Оно окуталось дымом и занялось розовым пламенем.

Поклонский отпустил повод, стеганул коня и помчался в сторону Могилева. За ним поскакал подсотник.

3

Подъезжая к дому, Поклонский еще издали заметил оседланного коня. Повод был наброшен на сучок акации. Кто мог приехать, Поклонский не догадывался. Вошел в сени – навстречу служанка.

– Кто приехал? – недовольно спросил у девки.

– Пан Самоша.

Фамилия была абсолютно незнакома и ничего не говорила Поклонскому.

– Давно ждет?

– Перед вами приехал, пане…

Поклонский снял саблю и вошел в гостиную. Навстречу поднялся из кресла невысокий плечистый пан в синем сюртуке. Лицо гладко выбрито. Черные усики аккуратно закручены кверху. Он поклонился хозяину и назвался.

– Хотел иметь с паном Поклонским разговор, – сказал Самоша.

– Прошу пана! – Поклонский показал на кресло.

– Никто не будет мешать? – Самоша покосился на дверь.

– Нет. – Поклонский выглянул из гостиной. – Эй, девка! Чтоб в покой не шли!..

Самоша окинул быстрым взглядом гостиную, словно в сию минуту впервые вошел в нее, и, уставив пристальный взгляд на Поклонского, сказал:

– Меня прислал гетман, ясновельможный пан Януш Радзивилл.

У Поклонского похолодела спина. Мимо воли подумал о загадочной смерти племянника пана Вартынского. Не гетмановы ли это дела, если тайные люди бродят в Могилеве? Но тревоги и беспокойства своего не выдал.

– Пан гетман был удивлен, что я перешел на службу царю? – Поклонский натянуто улыбнулся. Улыбка получилась неестественной.

– Гетман не службу узрел, а измену Речи Посполитой.

Поклонский сморщился: уж очень откровенно начал Самоша.

– Так ли это, шановный пан? И ты, и пан гетман знают, что Речь не в состоянии теперь оборонить маемость панства в княжестве Литовском.

– М-м… – хмыкнул Самоша. И бросил испытующий взгляд. – И ты решил, что это по твоим силам?

– Теперь царь об этом будет думать.

– Так ли? А гетман думает, что царю дела нет до шановного панства. Он на земли княжества Литовского посягает. Могилевский повет ты ему своими руками отдал. Этого он и хотел от тебя, когда ты и пан Вартынский в Москве крест целовали. Царь не дурак. Он знал, что за спиной твоей войска нет и не будет, хоть имя полковничье дал тебе и саблю подарил.

– А полк, пан Самоша, не войско? – Поклонский подался вперед.

– Что за войско?! – Самоша махнул рукой. – Гетман знает, что из войска твоего чернь бежит к Золотаренко. И хоть взял царь под свою руку Украину, а казаки помышляют на землях литовских свои корни пустить.

– Я с казаками дружбу не веду, – сухо ответил Поклонский. – Что помышляет Золотаренко, не знаю.

– Может, и правду говоришь, – согласился Самоша. – Но Речь не отдаст схизматам этот край. Никогда! Попусту возгордился царь победой над Головчином. Победа ли то была? Отошел гетман к Борисову, и вся победа. А тебе, шановный, видно, известно, что не сегодня-завтра гетман пойдет к Быхову и обложит его?

Этого Поклонский не знал. Удивления своего выдавать не хотел. И все же Самоша поймал едва уловимую тень тревоги на лице Поклонского. Самоша продолжал:

– Обложит Быхов и возьмет его. Потом, пожалуй, пойдет на Могилев…

Поклонскому надоел этот не совсем понятный и трудный разговор. Он понимал, что не затем пан Самоша пришел тайно в Могилев.

– Гетману лучше знать, куда вести войско.

– И я так думаю, пан Поклонский. Гетман послал к тебе для другого разговора. – Пан Самоша выждал. – Гетман надеется, что ты вернешься на службу к королю.

Поклонский опустил глаза. Он предполагал, что именно с этим делом явился Самоша. Заговорил тайный посланец гетмана о движении войска к Быхову и Могилеву не зря. Это не только откровенный разговор о планах Радзивилла. Если только гетман обложит Могилев и Поклонский не успеет покинуть город – не миновать ему плахи. Об этом не раз думал в часы бессонниц длинными осенними ночами. В подтверждение доброго намерения гетмана Самоша добавил:

– Ясновельможный обещает оставить чин полковника…

– Гетман ждет моего слова сегодня же?

– Нет. Можешь подумать. Но ежели твердо решил остаться на царской службе, говори сразу же.

– Добро, пан Самоша. Передай гетману, что подумаю.

– Буду у тебя, шановный пане, через неделю, – Самоша поднялся из кресла и дал понять, что разговор окончен.

– Прошу пана к столу, – предложил Поклонский.

Самоша от трапезы не отказался.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

В день воскресенья утром хозяйка хаты, где Алексашка и Петька Косой стояли на постое, пекла блины. Зачиненные еще с вечера, они хорошо поднимались на сковородке, румяные и пышные. Алексашка тыкал в мочанку и заталкивал в рот сразу по полблина. Жирная мочанка текла с губ, и после каждого блина, аппетитно крякая, Алексашка ладонью обтирал бороду. Насытившись, сладко потянулся и заглянул в кадку. В ней было сухо.

– Теперь бы студеной водицы… Может, выскочишь, Петька?

Петька Косой, не торопясь, нахлобучил облезлую заячью шапку, взял ведро. Но испить после блинов холодной, с тонкими льдинками воды не привелось. Петька влетел в хату с порожним ведром, швырнул его на скамью и схватил подвешенную на стене саблю.

– Радзивиллово войско под стенами!..

– Ты не дури! – нахмурился Алексашка. Но поднялся и протянул руку к сабле.

– Вот тебе крест! Бежим быстрее!..

Выскочили из хаты и бегом пустились к городскому валу. А там уже были горожане. Когда поднялись на вал, Алексашка не поверил глазам: на ослепительно белом снежном поле в версте от города застыло войско – пешие и конные. Морозный ветер, что летел из-за Днепра, трепал бунчуки и знамена. Огромным кольцом вдоль вала войско обжимало город. Люд на валу шумел и судачил. Кто-то говорил, что войска ровно двенадцать тысяч. Кто-то видал артиллерию, которая спрятана за войском в лесу. Кто-то предсказывал, что завтра Радзивилл будет штурмовать город и, взяв его, вырежет московских стрельцов, а горожан полонит за то, что сдались на милость царя.

В городе стало хлопотно. Крамники закрывали лавки, запирали амбары. Ремесленники на огородах прятали под снег свои изделия, укрывали харчи и одежду. А к Луполовской стороне вала торопились ратники воеводы Воейкова. Прискакал на лошади пан полковник Поклонский. Вместе с воеводой поднялся на вал.

– Будут штурмовать, – Воейков смотрел на войско и прикидывал, с какой стороны может быть нанесен удар по воротам.

– Будет, – согласился Поклонский. – Надо расставлять полк.

– К воротам пустим ратников. – Воейков подумал, что удивительно спокоен и, кажется, равнодушен Поклонский к тому, что произошло. Увидав Алексашку, подозвал к себе: – Где твои ратники? Почему пеший ходишь?

– Жду, когда пан полковник укажет, – растерялся Алексашка.

– Что тебе указывать! – напустился Поклонский. – Не видишь войско?! За бороду тебя волочить на вал?..

– Где становиться? – все же спросил у воеводы.

Воейков выбросил руку к левой стороне ворот. Там меньше было снега и подход к валу свободен.

– Сюда!

Алексашка смотрел на войско и думал о Пинске. Но здесь труднее будет – государевых ратников не более десяти сотен, а на ремесленников надежды нет: на валу вертятся одни дети. Нежданно зашумели люди, заговорили. Алексашка посмотрел в сторону войска и увидел, как два всадника на рысях шли к воротам. Когда они приблизились – узнал гусар. Они были без оружия. Даже сабли – неизменный атрибут – и те оставили.

– Везут послание, – определил воевода Воейков.

И не ошибся. Подъехав к воротам, один из них приподнялся на стременах и сообщил:

– Письмо его ясновельможности гетмана Януша Радзивилла бурмистру и ратным людям…

Воейков приказал отворить ворота. Гусары за стены не въезжали. У ворот слезли с коней, передали в руки пана Поклонского бумагу и, вскочив в седла, ускакали в поле. Поклонский подошел к воеводе и, развернув лист, начал читать. Письмо было коротким. Гетман Януш Радзивилл сообщал, что град Могилев обложен гусарами, драгунами, пехотой и артиллериею. Всех воинов около пятнадцати тысяч. Посему малочисленному отряду московских ратных людей и воинам Могилевского полка сопротивляться нет смысла. Гетман Радзивилл и хорунжий его королевского величества Гонсевский предлагают сдать город без кровопролития. Гетман грозился, ежели завтра утром ворота не будут открыты, он, гетман, прикажет брать город боем.

– У нас три тысячи ратников, – Поклонский посмотрел в сторону королевских гусар.

– Немногим меньше, – поправил воевода.

– Выдержим ли?

– Должны выдержать. Другого выхода нет, – твердо ответил Воейков. – Гетман будет ждать до утра. С рассветом всему войску быть с оружием и конями на валу…

Трудная ночь была у Алексашки. Нахлынули воспоминания о прожитых годах с того часа, как бежал из Полоцка. Словно шесть дней, пролетело шесть лет. И все годы не было покоя. Все годы в седле, с саблей. Сколько людей перевидел за это время! Сколько друзей потерял в кровавых боях! А впереди – тьма, неизвестность. Впереди снова бои… Русскими ратниками уже давно взяты Витебск, Полоцк, Дисна. Говаривают, что передовые и сторожевые полки, которые ведет самолично Алексей Михайлович, нацелены на Менск, а там – на Вильну и Оршаву. Приходят вести, что Москва собирается объявить второй государев поход на Речь Посполитую…

Алексашка встал рано утром. Старательно обувался, оборками затягивал одежки. Вышел на двор из душной хаты, глубоко втянул морозный воздух. Падал легкий, жидкий снег. Алексашка дал коню сена.

Когда рассвело, вместе с Петькой Косым поехали к валу. Удивился тому, что у ворот уже был воевода Воейков. Рассматривая грузную, крепко сбитую фигуру, Алексашка подумал, что есть что-то подкупающее в его спокойствии, властном лице.

– Всем на вал! – приказал воевода. – Пусть видит ворог, что сдавать города не будем!

По обе стороны ворот встали стрелки с мушкетами. От них в два конца вала растянулись цепью ратники полка пана Поклонского. Привязав лошадей, Алексашка и Петька Косой поднялись на вал. На том же месте, где и вчера, стояло войско гетмана. Только теперь оно перестроилось. Против ворот в колонне замерли стрелки. За ними, немного поодаль – гусары. На белом снежном фоне отчетливо виднелся ряд кулеврин, поднявших в небо черные хоботы. Стрелки и гусары стояли под развевающимися знаменами и бунчуками. Войска напротив, справа и слева. Алексашка оглянулся: своих мало. Неподалеку от вала воевода поставил резервы – конных ратников. В какую сторону ни глядел Алексашка, не видал пана полковника. И вдруг Поклонский появился на жеребце, которого раньше Алексашка не видал у пана. Серой масти, в яблоках, он пританцовывал на тонких, сильных ногах. Остановившись возле воеводы, Поклонский неторопливо слез с седла. Алексашка видел, как полковник о чем-то говорил Воейкову. А тот, не поворачивая головы, смотрел на вал, слушал. Потом, резко махнув рукой, ушел к отряду стрелков.

– Не договорились! – шепнул Алексашка Петьке Косому.

Внезапно грохнула пушка. Ядро, просвистев, не долетело до вала и, ударив в тугую землю, взметнуло фонтан снежной пыли.

– Началось! – Алексашка покрепче насунул шапку. – Не робей, Петька. Держись поближе ко мне.

– Страшно, – прошептал Косой.

– Чего это?!.

– Гляди, какой тучей стоят…

Воевода собрал на вал сотников и показал на гусар.

– В бою гусары горячи, рассудок теряют. Их надобно к Днепру увести. Там сейчас снег топкий. – Снова грохнула кулеврина, и ядро упало возле вала. Воейков и не повернул головы. Только недовольно повысил голос: – Чего пялите очи! Сюда глядите!.. Сами в сугроб не лезьте. Их вон куда намело… На холку яра. С того места лощиной уходить надо берегом и в обход, в спину гусарам… Ты затягивать будешь, – сказал Воейков рябому скуластому ратнику. И Алексашке приказал: – Свою сотню веди с ним.

Алексашка вздрогнул.

– Сотни нету, пане…

– Куда подевалась? – нахмурился воевода.

– Кто куда, пане, – Алексашка виновато развел руками. – Может, полсотни сабель есть.

– Веди, кого имеешь.

В поле заиграл один рожок, второй. На мгновение ветер затрепал знамена. Заколыхалось малиновое полотнище с белым крестом. Залп кулеврин расколол морозную тишь. Сняв мушкеты с плечей, тронулась пехота. Барабанная дробь поплыла над заснеженным полем. Пехота шла медленно, осторожно. Когда запел рожок, пехотинцы приподняли мушкеты и побежали к валу. Саженей за пятьдесят остановились и, поставив сошки, дали залп по стоявшим на валу ратникам. Пули не причинили вреда. Ратники легли на снег и также приготовили мушкеты.

В это время раскрылись ворота. Две сотни конников, проскочив их, вышли в поле, огибая стороной Радзивиллову пехоту. Тот же час гусары сверкнули саблями и, пришпорив коней, пошли в бой.

Прикусывая до крови губы, Алексашка смотрел, как мчались кони, выбрасывая из-под копыт снег. Вот гусары пригнулись к гривам, выставив вперед стальные полоски. Расстояние между конницей стремительно сокращалось. Когда оставались считанные сажени, ратники повернули коней и, стегая их плетями, начали отходить в сторону, к реке. Гусары устремились за отступающими. Алексашке казалось, что еще немного, и гусары настигнут сотни. Но кони, проскакав половину версты, замедлили бег.

Доскакав до яра, Алексашка пустил коня берегом. Не отставая, шли сотни. Гусары, чтоб отсечь дорогу к отходу, влетели на яр. И сразу же кони забились в крутом снегу.

– Заходи-и! – послышались голоса.

Кони послушно пошли по логу и, повернув к яру, налетели на гусар. Началась сеча. Алексашка сошелся с дюжим гусаром в круглом железном шлеме. Свисающая со шлема кольчужка прикрывала шею, почти все лицо и заходила за подбородок. Он рубил яростно, тяжело, и Алексашка едва поспевал подставлять саблю. Цокала и скрежетала сталь. Гусар наседал, и казалось, еще немного – засыплет ударами и одолеет. Мороз прошелся по спине Алексашки. И в этот момент, будто молния, сверкнула сбоку сабля. Гусар запрокинул голову. И конь, поднявшись на дыбы, сбросил в снег порубленного седока. Алексашка только успел заметить широкую спину рябого сотника.

Схватка была недолгой. Застрявшие в снегу гусары отбивались цепко и устилали снег трупами. Выскакивая в лог, они уходили вдоль Днепра к Луполовской слободе, к лесу. Взметая снежную пыль, с яра выбирался гусар на вороном коне. В руках его мелькало древко, на котором мотлялся бунчук. Увидев Петьку Косого, Алексашка закричал, показав саблей:

– Перенимай!..

Петька Косой был сбоку гусара и ближе к нему. Он задергал повод, ударил ножнами коня и поскакал наперерез. Гусар разгадал мчащихся к нему конников и; пришпорив коня, попытался вырваться в поле. Но расстояние между ним и Алексашкой сокращалось. Гусар знал, что не за его головой устроили погоню два москаля. И когда увидал, что может быть порублен – бросил бунчук в сторону. Алексашка тут же сдержал коня. Соскочив с седла, поднял зарывшееся в снег древко.

Только теперь до Алексашки долетели выстрелы мушкетов, которые гремели на валу. Там еще шел бой – воевода отбивал натиск пехоты. Мушкетеры уже не пытались пробиться к воротам, но и не отходили от вала, засыпая пулями ратников. Но когда увидели, что гусары поспешно отступают к лесу, стали тоже отходить, подбирая раненых. Словно в знак мести и бессильной злобы, ударили кулеврины. Ядра летели через вал и падали в посаде, разметая снег и мерзлую землю.

Алексашка сел на усталого коня и направился к воротам, возле которых толпились ратники. За валом увидел воеводу и Поклонского. Тот поджал губы.

– Что, бунчук захватил?..

– Захватил, пане полковник! – радостно ответил Алексашка и все же ощутил лед в голосе Поклонского. Мимо воли протянул бунчук воеводе.

– Славный воин! – воскликнул Воейков, принимая бунчук. Осмотрев гладко оструганное древко и заделанный шелковыми нитками хвост, остался доволен. – Не гетманский, а сына его, Богуслава Радзивилла. Добре!.. Пусть привыкает отрок… Еще не раз придется битому бежать… – Воейков отдал бунчук Алексашке. – Принесешь в хату.

Алексашка ходил с бунчуком у вала, преследуемый ратниками. Они с любопытством рассматривали искусно заделанный хвост и дивились дорогим, золоченым нитям. Были и такие, что просили подержать бунчук и, приподнимая его, смотрели, как трепал ветер жесткие конские волосы.

2

Весть о том, что в бою захвачен бунчук Богуслава Радзивилла, мгновенно облетела весь город. И как-то сразу померкла молва о неустрашимости войска гетмана Радзивилла. Больше того, пехота, вооруженная новыми голландскими и немецкими мушкетами, не смогла подойти к валу. Из хаты в хату передавали подробности, как заставили полк гусар принять бой в глубоком снегу, из которого две роты не выбрались.

Когда начало смеркаться, Радзивиллово войско отошло на версту – гетман побаивался вылазок, которым научили его казаки. Но и воевода не уводил ратников от вала. Разбрелся люд по ближним хатам, пристроился на ночлег. Алексашка нашел хату, в которой остановился Воейков. Вошел в сени и стал в нерешительности, приставив бунчук к стене. В хате был говор, и Алексашка узнал голос Поклонского:

– Посольский приказ государево слово не блюдет. Царь обещал наделить землей шановных людей. Из семнадцати имен только шесть получили.

– Отписал бы государю, – говорил Воейков. – На Приказ обиды таить нечего. В Приказе теперь дел невпроворот. Сам знаешь.

– Знаю. Забыть дьяки не могли. Подавал челобитную, чтоб дозволил мне государь своей волей изменников карать. Снова молчат думные. Царского жалованья за службу не шлют…

– Оставь, пан! Неужто обеднел, что жить нет мочи?

– Не криви душой, воевода. И ты деньгу ждешь.

– Жду. А роптать не буду. Даст бог, одержим победу над ворогом – государь наградит и деньгой и угодьями.

– Может, будет по-твоему. Не знаю. Вижу только, что чернь бушует. Пока одержим победу – попалят маентки. Чернь на короля роптала. Ждала, дождаться не могла, чтоб под государеву руку попасть. Дождалась. А грабит и жжет по-прежнему.

– Ты вновь свое, – устало сказал воевода.

В хате стало тихо. Алексашка решил, что самый момент войти. Приоткрыл дверь. Поклонский обернулся.

– Дозволь, пане.

– Чего тебе?!

– Пан воевода велел бунчук принести…

– Пошел к черту с бунчуком! – разозлился Поклонский.

– Давай его сюда! – попросил Воейков.

Алексашка приставил бунчук к ушаку и поспешно прикрыл дверь. Шел Алексашка и думал: корыстен Поклонский, как татарский хан. От корысти добра не ждать.

Петька Косой обрадовался приходу Алексашки.

– Что сказал воевода?

– Что говорить ему? Взял бунчук, и на том весь разговор. Да пришел я не вовремя: лаялся с Поклонским.

– Лаялся? – испугался Петька. – Чего лаялся?

– Почем я знаю? – Алексашке не хотелось рассказывать об услышанном. – Поклонский загадал на зорьке быть на конях. Вылазку задумал.

Петька Косой отломал преснак, приложил к нему кусок вареной говядины и протянул Алексашке. Поев, оба растянулись на соломе, прижавшись друг к другу.

На рассвете поднял хозяин избы.

– Вставайте! В рог трубят.

Поднялись, позевывая. Седлая коня, Алексашка ворчал:

– Какая вылазка в темени? Ни своих, ни чужих не видать.

Оседлав коней, поехали к воротам. Там уже толпились конники. Было их человек двести. Приехали Поклонский и полковой писарь пан Шелковский. Возле них приметил третьего, незнакомого, пана. Но кто такой, в темени не разглядел. Не слезая с коней, переговаривались. Потом трубач дважды проиграл сбор. Начали строиться. Через сотников всем было приказано, выехав за ворота, мчаться за паном Поклонским. А там в поле будут команды, где вести отряду бой. Алексашка слушал и не мог понять, что к чему. Ежели вылазка, значит задумано напасть на спящего ворога. А теперь не лето, в поле у костров не спят. Но размышлять не было когда, и зло шепнул Петьке Косому:

– Леший знает, куда мчаться и кого сечь…

– В поле будет видно, – тихо ответил Петька.

Снова заиграл рожок. Часовые раскрыли ворота. Поклонский дернул повод и, длинным ременным концом стеганув по крупу, пошел вперед. За ним устремился отряд. Минуя ворота, стегали коней и уходили в темень. В поле немного светлее. Алексашке показалось, что совсем близко, слева от ворот, застыл людской строй. И сразу отогнал эту мысль – не мог ворог так близко подойти к валу. Да и незачем это делать ночью.

В тот же миг увидел, как бросились к раскрытым воротам люди. Словно молния проскочила мысль: «Здрада!» У Алексашки вырвалось:

– Наза-ад!..

Алексашка стеганул коня и, выхватив саблю, бросился за Поклонским. Он показался в темени внезапно. Приподнявшись на стременах, Алексашка занес саблю и закричал:

– Здрадник!..

Осталось два скачка. И в самое лицо ударила вспышка выстрела. Словно иглой прошило голову. Конь Алексашки поднялся на дыбы. Лопнула подпруга, и Алексашка вместе с седлом сполз на снег.

– Здрадник!.. – простонал Алексашка и схватился за щеку, потом за ухо. По бороде поползло что-то липкое и влажное. «Кровь…» – понял Алексашка и, поднявшись, шатаясь, подошел к коню.

Испуг и растерянность прошли. Только в коленях еще была мелкая, противная дрожь., Алексашка взобрался на коня.

А у ворот и за валом гремели мушкетные выстрелы, слышались крики. По полю в растерянности метались сабельники отряда Поклонского.

– За вал!.. Быстрее за вал! – кричал Алексашка и торопил коня. – Здрада!..

Что произошло, поняли все и, нахлестывая коней, пустились к воротам. Но было поздно – пехота Радзивилла ворвалась в город и на посаде уже шел бой.

Город проснулся мгновенно. Ратники выбегали из хат, не успев надеть армяки. Но оружие было в руках. Ратники не смогли сдержать стремительного и внезапного удара. Пехота врага настойчиво продвигалась к внутреннему, меньшему, валу, ворота которого все еще были раскрыты. Прорубившись через пехоту, большая часть отряда Поклонского успела проскочить через ворота и, спешившись, встала. Проскочил и Алексашка.