Текст книги "Белая Русь (Роман)"

Автор книги: Илья Клаз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

– Кто говорил тебе?

– Ну, все говорят… Пан Поклонский так задумал.

– Не знаю, Ицка. Не слыхал. Не мог он задумать такого. В городе жить всем хватает места.

– Ну и я так думаю.

– У людей языки мотляются, как телячьи хвосты. Не слушай.

– Дай бог!

Втроем уселись на скамье. В корчму зашли челядники. Стало шумно. Петька Косой прижался к Алексашке.

– И я слыхал, что жидов изгонять будут…

Алексашка пил брагу маленькими глотками, смаковал резкое и ароматное питье.

– Куда изгонять? Придумают же!..

– Не пойму, сотник, что сотворили с мужиками? Если мы теперь под великой рукой государя, православный царь наш значит… – Степка посмотрел в глаза Алексашке, запнулся. Потом нашел нужные слова: – Пан тот лях… Собаками травил… А видишь, Поклонский за пана заступился… Неужто государь дал грамоту православный люд пороть за ляха?

– Не слыхал я про такую грамоту.

– У казаков наоборот. Атаман заступается за чернь.

Как у казаков, Алексашка знал не хуже. А разобраться в этом деле теперь сам не мог.

После браги потянуло на сон. Пошли в хату, где были на постое, зарылись в солому и сразу захрапели.

Рано утром Алексашку тормошил прислужник пана Поклонского. И, разозлившись, что не может добудиться, потянул за бороду. Алексашка раскрыл глаза и что было сил огрел прислужника кулаком по лбу. Тот свалился в солому с воем.

– Чтоб тебе рука отсохла, пан сотник!

– Чего будишь? – недовольно накинулся Алексашка.

– Полковник кличет, – ворчал прислужник, размазывая сопли.

– Не спится ему, – Алексашка выругался и стал натягивать сапоги.

В магистрате были Поклонский и Вартынский. Полковник придирчиво осмотрел Алексашку.

– Сабля где?

– Если потребна – возьму.

– Потребна. Сейчас поедешь с драгунами на тайное и важное дело. – Пан Поклонский озабоченно насупил лоб. – Будем изгонять жидов. Драгуны посекут. А тебе глядеть, чтоб ни один не ушел.

У Алексашки пересохло во рту. Почему изгонять из города люд? Чем провинился он перед господом? Да не просто изгонять, а сечь будут. Холодок прокатился по спине. Значит, Ицка правду слыхал. А он, Алексашка, выходит, лгарь. Ничего не сказал пану полковнику, пошел за саблей.

Когда возвратился к магистрату, на площади было и людно, и шумно. Жидовки плакали и кричали:

– Куда гонят нас?

– Почему нельзя жить в Могилеве?..

– Всевышний, помоги нам, – подняв тощие руки к небу, молила старуха.

Вцепившись в стремя, молодая черноглазая не отставала от Поклонского.

– За что нас, пане, изгоняют?.. За что, скажи? Мы все подати отдали!..

– Не знаю! – неохотно отвечал Поклонский. – Не мой указ, а государев!

– Оставь нас в городе, пане!..

– Собирайся побыстрее!.. И не голгочи!

На площадь согнали человек пятьдесят мужчин, баб и детей. Мужчины под руки вели немощных стариков и старух. Старик кивал лысой головой.

– Дали бы спокойно помереть…

– Помрешь, – твердо проронил Поклонский.

– Трогайся! – прокричал черноусый драгун и показал саблей вдоль улицы.

Толпа тронулась. Драгуны недобро поглядывали на людей. Те медленно, словно прощаясь с городом, шли, понурив головы. Возле хат стояли горожане, молчаливым взглядом провожая толпу. Алексашка заметил Ицку и отвел взгляд. Он не сомневался, что Ицка видел и его. Помочь корчмарю ничем не мог.

Отошли от Могилева версты на две. Пан Вартынский велел остановиться. Он объехал толпу, приподнялся на стременах.

– Эй, жидове! У кого выкуп – подавайте пану полковнику.

К Поклонскому бросились люди, вытаскивая из-за пазухи тряпицы. В протянутую шапку полетели колечки, перстенки, броши, серебряные чарочки. Зазвенела монета.

– У тебя что, нет злата? – кивнул Вартынский сгорбленному мужчине с густыми поседевшими пейсами.

– Нету, – развел тот руками.

– Закопал на огороде?

– Огорода тоже нет…

– А что у тебя есть?

– Воши… – ответил человек и потупил голову.

Собрав выкуп, Поклонский пришпорил коня и ускакал в сторону города. За ним пустился Вартынский. Драгун показал на поляну, что простерлась у леса.

– Поворачивай сюда! – приказал он.

Люди почувствовали недоброе, загудели, засуетились:

– Зачем туда? Мы пойдем на Быхов!..

– Отпусти нас… Мы дали выкуп…

Разозленный драгун приказал конникам:

– Секи тут!..

Внезапно засверкали сабли. Крики и вой огласили окрестность. Заметались люди, ища спасения. Но спасения не было. Падали на дороге, обагряя траву кровью. Алексашка судорожными пальцами вцепился в гриву коня. Если б мог он – заложил бы уши, чтоб не слышать криков, раздиравших душу.

Черноусый драгун одним ударом срубил бабе голову, пустил коня наперерез убегавшим к лесу. Когда двое упали, заметил третьего, сбитого с ног, стоявшего на коленях. Тогда только Алексашка увидал, что это Ицка. Стеганув коня, подскочил к Ицке и поднял саблю, защищая от драгунского удара.

– Мой!.. Сам порешу!..

Драгуну было безразлично. Повернув коня, заметил девочку, убегавшую к лесу. Пустился за ней. Привстав на стременах, изогнулся дугой и рубанул всей силой. Та и не вскрикнула – полетела в траву, раскинув смуглые руки.

Алексашка соскочил с седла, толкнул Ицку и придавил к земле. Тот не сопротивлялся.

– Лежи, Ицка! Не шевелись! До вечера лежи. Стемнеет – приду.

Корчмарь замер в траве.

В город драгуны возвратились в полдень и сразу же повели поить и чистить коней к Днепру. Алексашка возвратился в хату. Сел на лавку и с отвращением посмотрел на крупник, что поставила перед ним хозяйка.

– Порубили? – спросил Петька Косой.

– Царство им небесное! – Алексашка перекрестился. И вдруг неудержимая злость овладела им. Ударил кулаком по столу. Подпрыгнула миска с крупником. – Была бы моя воля – ему б первому снес голову!..

Хоть и не сказал кому, а Петька понял. Алексашка возненавидел пана Поклонского и знал, что не ему одному не по сердцу пришелся назначенный государем полковник.

День тянулся неимоверно долго. Что бы ни думал, мысли возвращали к порубленным. Когда начало темнеть, Алексашка оседлал коня, прицепил саблю.

– К полуночи вернусь, – бросил Петьке Косому.

Ночь была тихая и теплая. В небе плыли жидкие облака. Луна то выходила из них, то пряталась. Тени скользили по дороге, затягивая шлях холодным леденящим мраком. В траве лежали убитые. Алексашка тихо позвал:

– Ицка!.. – Никто не ответил. Окликнул снова корчмаря: – Ицка, это я!..

Алексашка увидел, как поднялась тень и, пошатываясь, поплыла к дороге. Это был Ицка. Он подошел и дрожащим голосом попросил:

– Слушай, убей меня… Я хочу быть вместе с моей Розой… Убей!..

Алексашка отшатнулся:

– Что ты, Ицка!.. Жить надо…

– Убей!.. – Ицка заплакал, закрыв лицо ладонями. – Чем мы прогневили бога, скажи?!.

Алексашка ничего не мог ответить Ицке, который был таким же цехмистером, как десятки других, которых знал в Полоцке, Пинске, Дисне.

– Залезай на коня. Поедем.

– Я хочу умереть… Тут лежит моя Роза. Никуда не хочу ехать. Оставь меня. Они придут завтра и меня убьют…

– Поедем, Ицка! – Алексашка взял Ицку за руку. Ицка дрожал. – Ставь ногу в стремя и садись на хребет.

– Куда ты тянешь меня? – бормотал Ицка.

– Садись! – Алексашка обхватил Ицку и приподнял. Корчмарь сел на круп коня. Одним махом Алексашка вскочил в седло. – Держись покрепче.

Проехали версты три. В густой синеве ночи выросли хаты.

– Буйничи, – узнал Ицка.

Алексашка соскочил с коня и помог слезть Ицке. Подталкивая корчмаря, пошли к хате. В хате спали.

– Тут хлоп живет… В магистрате скамейки и столы мастерил. Надежный мужик. – У оконца Алексашка окликнул хлопа: – Потап!

– Кто тут? – послышался сонный голос хозяина.

– Я, Алексашка.

– Что пригнало в полуночь?.. Иди в хату…

– Не один я. Человека привел.

Потап распахнул двери.

– В корчме в Могилеве брагу пил? – спросил Алексашка.

– Было раз…

– Корчмаря Ицку знаешь?

– Кто его помнит! Разве одна корчма?

– Сховай человека, Потап!

– Не из леса… что секли сегодня? – догадался мужик.

– Коли знаешь, толковать тебе нечего. Побудет неделю, а там подумаем. Поесть дай…

– Я сало не ем, – прошептал Ицка.

– По салу жив будешь, – ответил Потап. И уже Алексашке: – Езжай, сховаем…

Алексашка вышел из хаты с облегченным сердцем. Садился в седло тяжело. Теперь только почувствовал, что устал. Хотелось спать.

Едва выехал из деревни, услыхал конский топот. Опытное ухо определило, что едет один всадник. Кто может ехать глухой ночью? Натянул поводья и вытащил саблю. Фигура всадника в ночной мгле выросла сразу, в десяти шагах. Всадник тоже увидел Алексашку и остановился. Стояли молча, кто первый подаст голос.

– Кто будешь? – спросил Алексашка.

– А ты кто?

– Отвечай да не хитри. Не то – одним махом снесу голову!

– Хитрить не горазд. Из Могилева еду.

Голос показался Алексашке знакомым. Он тронул поводья. Конь подошел ближе. Всматриваясь в седока, Алексашка удивленно окликнул:

– Степка!

– Ты, сотник? А я думал, проскочу и око не увидит.

– Куда собрался?

– Куда глаза глядят. Подамся на Быхов, к гетману Золотаренко.

– Не по душе Поклонский? – усмехнулся Алексашка.

– Извечных ворогов наших – шановное панство – Поклонский под свое крыло берет и чернь карает не меньше. Не хочу под его хоругвей быть.

– Не ты один так мыслишь.

– Бежим вместе, сотник! И тебе у Поклонского делать нечего. Думаешь, не вижу, как душа твоя терзается? Зачем неволишь себя? Помянешь мое слово: биться с Радзивиллом не будет Поклонский. Ворон ворону глаз не клюет. А то, что он государю в ноги бил челом – маенток свой сберечь хочет…

Все, о чем говорил Степка, было давно понятно Алексашке. И ему не раз приходила мысль убежать в казацкое войско. Все не хотел верить, что Поклонский оборотнем станет. А теперь, может быть, и решился бы махнуть со Степкой под Быхов, да сдерживало то, что воевода Воейков сидит в Могилеве и, как понимает Алексашка, дожидается государева войска.

– Я повременю еще, – ответил Алексашка. – К зиме видно будет.

– Вольному воля, – вздохнул Степка. – Не поминай лихом!

– Бог тебе в помощь.

Алексашка тронул коня, и тот побрел по дороге.

3

Сентябрьским днем в Могилев прибыл подьячий Посольского приказа и привез государеву грамоту. Пан полковник Поклонский принял подьячего со всеми большими почестями, хотя они не были положены столь невысокому чину. Но известия, которые привез подьячий, заслуживали наивысшего внимания мещан, купцов, посадских людей. Собрались члены магистрата, суда и райцы. Былые споры и обиды забыли. Пан Поклонский взял грамоту и начал читать пункт за пунктом. Каждый из них вызывал восторженное покрякивание и возгласы. Когда Поклонский закончил, стали на память перечислять пункты.

– Мещанам дозволяется торговать в Могилеве беспошлинно.

– Не спеши, пан Болеслав! Наперво сказано, что городу покинуто Магдебургское право. Потом уж остатнее.

– Я и говорю! Городу даны две ярмарки по двадцать дней.

Затем перечисляли все остальные права. Посадские люди освобождались от воинской службы. Мещанам обещалось, что их не будут переселять в другие города. Шановное панство, которое приняло государево подданство, может пользоваться всеми правами на маентки и на чернь, которыми владела. Пану Поклонскому государь пожаловал местечко Чаусы, четыре деревни и усадьбу в Могилеве. Не обминул царь панов Вартынского и Шелковского. И один лишь пункт словно не заметили, словно пропустили. Он гласил, что мещанам и дворянам католического вероисповедования запрещалось занимать служебные места в магистрате и суде.

И все же доброе расположение было нарушено и омрачено. На взмыленных лошадях примчалась из деревни Пашково семья пана Скурмы. Пан упал в ноги Поклонскому и просил наказать злодеев, спаливших маенток.

– Кто спалил? – допытывался Поклонский.

– Спалили, – лепетал пан Скурма. – Чернь спалила, мужики…

– Знаешь, кто зачинщик?

– Знаю. Господом прошу, накажи! Маентки палят, грозятся поубивать и до казаков уйти.

Как ножом полоснул сердце пан Скурма. Черкасы, выходит, для черни ближе. Правду говорит пан Шелковский, что мужики все меньше и меньше идут в полк. И еще говорил пан Шелковский, что бегут из полка те, кто раньше сам просился в него. Пан Поклонский сжал кулаки, с сожалением посмотрел на пана Скурму, стоявшего на коленях.

– Встань! – приказал Поклонский. – Пан Вартынский, седлай коней и скачи в Пашково. Бунтарей повесь на березах… Оповестить надобно чернь всего уезда Могилевского, что за маентки, которые палят, буду сажать на колья!.. – Щипая ус, подумал, что с подьячим надо отправить письмо государю: пусть пришлет повелительные грамоты, чтоб в уезде все послушны были…

4

Гетман Януш Радзивилл приказал разбить палатку на окраине местечка, на берегу извилистой и юркой речушки Вабич. В хате останавливаться не захотел – полно тараканов и мышей. Возле откинутого полога слуги поставили столик. Пан Окрут разложил две карты – Московского государства и Речи Посполитой.

– Найти, где стоим! – приказал писарю.

Окрут склонился над картой и отыскал кружок с надписью «Головчин». В кружок воткнул булавку.

– Восемнадцать верст до Белынич и тридцать до Могилева.

– М-гм… – буркнул гетман и покосился на булавку.

Окрут знал, что гетману известно это местечко. О нем говорил еще неделю назад. Сейчас впервые за последний месяц Окрут увидал Радзивилла спокойным, хотя усталость и бледность не сходили с его лица. Тревоги гетмана объяснимы. Все лето войско вело тяжкие, кровопролитные бои с московитами. Из-под Смоленска гетман отступил к Орше. Туда гонцы принесли плохие вести. Воевода Шереметьев 17 июня взял Полоцк. Через восемь дней ему же сдалась и Дисна. В середине июля князь Трубецкой взял Мстиславль. Русский царь велел внести в государев титул город Полоцк, поставив свое титулованное «князем Полоцким» между титулами «князя Рязанского и Ростовского», а титул «Мстиславского» после «Кондинского». Последнее сообщение было не менее неприятным: Шереметьев подошел к Витебску. Взял этот город, московскому войску открывается дорога на Вильну.

Оторвавшись на пятьдесят верст от войска князя Трубецкого, здесь, в Головчине, гетман решил дать короткую передышку войску, наметить план дальнейших действий и сообщить о нем королю.

Гетман Радзивилл понимал, что несмотря на готовящееся наступление войск коронного гетмана пана Потоцкого и польского гетмана пана Лянцкоранского на Украине кампания этого года проиграна. Единственное, что может поправить дело, так это настойчивое требование крымского хана разрыва отношений России с Украиной. Хан грозился военным союзом с Речью Посполитой. И вместе с тем гетману было ясно, что Русь теперь настолько окрепла, что угрозы хана для нее не страшны, хотя союз с Речью царю будет нежелателен…

– Тридцать верст до Могилева, – повторил гетман. – Надо попытаться вести разговор с паном Поклонским… Я думаю, что его любовь к русскому царю не очень сильна. Пусть одумается, пока не поздно, – гетман повысил голос. – Могилев я все равно возьму, если не теперь, то позже…

– Кого прикажешь, ясновельможный, послать в Могилев?

– Пана Самошу, – после некоторого раздумья ответил гетман.

Окрут цокнул. Радзивилл сдвинул брови.

– Что, не нравится?

– Не смею думать, ясновельможный, – замялся Окрут. – Не совсем добро будет пану Самоше вести разговор.

– Почему?

– Племянник Поклонского пан Вартынский в Могилеве. Они шпагами дрались. Я доносил тебе, ясновельможный.

– Крест царю целовал, продавец?

– Вместе с Поклонским.

Гетман сжал зубы.

– Пришли Самошу.

О чем говорил Радзивилл с паном Самошей, Окрут не услыхал. Знал только, что этой же ночью пан Самоша и два драгуна, переодетых в холопское, оседлали коней и подались шляхом на Могилев.

Гетман Януш Радзивилл впервые за последнее время поужинал с вином и рано улегся опочивать. Лежал и думал, что надо было послать под Быхов сотни три драгун. Там, под Быховом, стоит с войском сын его, Богуслав Радзивилл. С этой мыслью и уснул.

А проснулся от пушечных выстрелов и криков. Отбросил одеяло и стал поспешно натягивать одеяние. Без дозвола вбежал в палатку Окрут и, задыхаясь от волнения, почти простонал:

– Трубецкой, ясновельможный!..

– Откуда? – прошипел гетман, натягивая сапоги.

– Подкрался, как тать…

– А где тайные залоги?! – Гетман прицепил саблю, застегнул шлем. – Спали, злодеи?!. Повешу!..

Когда Януш Радзивилл выбежал из палатки, за речушкой уже кипел бой. Драгуны и гусары отбивались от наседавших москалей. Теперь не было времени думать, как мог князь Трубецкой так стремительно пройти пятьдесят верст и незамеченным пробраться в Головчин. Спали часовые, если русские пушкари подтянули стволы так близко.

Ударила кулеврина, и ядро, просвистев над палаткой, грохнуло, взметнув комья земли. Подвели коня, и гетман вскочил в седло. Он кому-то кричал, но кому и что – Окрут понять не мог: торопливо укладывал в сундучок карты и бумаги. Слуги спешно собирали постель и палатку.

Зажигательное ядро попало в хату. Сразу же вспыхнула солома и густой черный дым клубами поплыл к речушке, за которой шло сражение. Гетман, дав шпоры коню, бросился к месту боя. Но Окрут остановил его:

– Ясновельможный! Москали обходят! – и показал на стрельцов, которые бежали по косогору, обходя Головчин. Гетман на мгновение растерялся, но, быстро овладев собой, приказал трубачу:

– Давай отход!..

Рейтары и драгуны, услыхав зов трубы, начали поспешно отходить. Русское войско не стало преследовать. Это немного успокоило гетмана. Он сел в карету и, прежде чем закрыть дверцу, отдал приказание:

– Отступать до села Шепелевичи!..

Войско тронулось. Пушкари, не сумевшие сделать ни одного выстрела, со злостью стегали коней. Рейтары с неприязнью поглядывали на драгун, что те не сдержали москалей на подходе к Головчину. Драгуны же полагали, что рейтары врубятся в строй русских и расчленят его на две половины. Гетман был зол на тех и других, что не уследили за приближением противника. Вместе с тем благодарил бога, что удалось вытянуть всю артиллерию. Русским достались только трупы и тяжелораненые.

К Шепелевичам шли почти весь день. Дорога была узкая и кривая. Лес подступал почти к самой колее. Пехота и кавалерия двигалась сравнительно легко. Пушкарям же досталось. На ухабах и колдобинах лопались постромки. Поспешно цепляли новые и, подталкивая тяжелые стволы, помогали на ухабах взмыленным лошадям.

В Шепелевичах войско гетмана встретилось с отрядом хорунжего Гонсевского, который также отходил от Орши по Смоленской дороге, но свернул к югу, опасаясь встреч с передовыми отрядами воеводы Шереметьева. Узнав о нападении Трубецкого на Головчин, Гонсевский высказал гетману опасение, что русские горазды преследовать.

– Могут, – согласился Радзивилл. – Но не думаю, чтоб пустились. Трубецкой без передышки сделал полсотни верст. Да тут тридцать.

– Русские тяговитые, ясновельможный, – предупредил Гонсевский. – Кажется, падают с ног, а идут. Наше войско завидовать может…

Гетману не понравилась похвала.

– Нечему завидовать. Биться надо с ворогом, – ответил хмуро.

До глубокой ночи сидел хорунжий в палатке гетмана. Развернув карту, гетман поставил на столик свечу и, рассуждая, водил пальцем.

– Царь пойдет на Борисов, Менск, Берестье. Думаю, что замысел соединить свое войско с Хмелем.

Хорунжий внимательно следил за пальцем гетмана, скользившим по карте.

– К зиме может дойти до Менска… Трубецкого надо бы остановить. Уж очень ретиво рвется.

– Остановим, – уверенно ответил гетман. – Будем отходить до Борисова. Там станем твердо.

Утром войско двинулось в поход. Длинной, извивающейся змеей выползали по дороге полки из Шепелевич. А в полудень, обгоняя войско, промчались гонцы и остановились возле кареты гетмана Януша Радзивилла. Предчувствуя недоброе, гетман побледнел.

– Настигает Трубецкой, ваша ясновельможность!..

– Где он?

– В одной версте.

– Мерзкая тварь!.. – гетман выругался. Из кареты Радзивилл пересел на коня. Он оглядел местность вокруг леса. Бой давать негде. Артиллерия ушла вперед и помочь ничем не может.

– Выставить навстречу гусар!

Полки начали перестраиваться. Поднялась суматоха. Перестроиться для боя не удалось. Неожиданно загремели выстрелы, и русские появились с двух сторон, зажав гусар и драгун. И те, и другие сражались храбро, шли под острые сабли русских воинов и гордо умирали за Речь и короля. Гетман видал, что у московитов не хватает сил разбить войско. Решил воспользоваться этим и уклониться от дальнейшего боя. Пришпорив коня, поскакал к Гонсевскому под самые выстрелы. И вдруг вздрогнул, наклонился и прижался к гриве коня, едва не выпустив саблю. Почувствовал, как обожгло левую руку. Сжал зубы и только простонал:

– М-м-м…

Хорунжий увидал гетмана и метнулся к нему.

– Что с тобой, вельможный?!

– Зацепило!..

Гонсевский закричал страже. Десять гусар окружили гетмана и поскакали по дороге, быстро удаляясь от жаркого места. За ними пустилось конное войско. Русские не отставали, шли следом, стреляя на ходу из мушкетов и пуская в ход сабли. Наконец Трубецкой настиг обоз. На милость московитов обоз сдался и боя не вел. Среди многочисленных трофеев и пленных были двенадцать полковников, палатка и карета гетмана Януша Радзивилла.