Текст книги "Белая Русь (Роман)"

Автор книги: Илья Клаз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

По случаю разгрома казаков и взятия Пинска канцлер Ежи Осолинский прислал срочное письмо гетману Радзивиллу в Несвиж. Будучи человеком сухим по характеру, на сей раз канцлер сочинил удивительно теплые и ласковые строки, которые начинались: «Шановный мой и коханый!..» Разгрому отряда Небабы Ежи Осолинский придавал особое значение, ибо видел в нем серьезную угрозу спокойствию в Великом княжестве Литовском. Чернь, которая совсем недавно была весьма покорной, стала неузнаваема. Варшавское воеводство, гордость и надежная опора короля, заклокотало. В лесах появились вооруженные шайки повстанцев. Шановное панство поспешно побросало маентки и уехало кто во Львов, а кто на французскую землю. Но и Львов не обещал тишины. Благодаря надежным людям удалось узнать, что Хмель нацелил на Львов войско казацкого полковника Кривоноса.

Канцлер восторгался мужеством стражника литовского Мирского и, обещая не оставить подвиг его без вознаграждения, горько сожалел, что не удалось схватить Небабу. Осолинский просил не обольщаться победой, ибо предатель Кричевский под Лоевом – не меньшая сила, чем разгромленный загон. И, поскольку в поход собрался сам гетман, просил его побыстрее разгромить изменника. Что касается Гаркуши, такого предводителя повстанцев и воров он не слыхал и думать о нем не желает. Но если бродит оный по дорогам княжества, то надлежит поймать его, карать на горло, а хлопов сечь нещадно.

«А зря, что не слыхал о Гаркуше…» – подумал гетман Радзивилл и поднес письмо к свечке. Оно вспыхнуло и рассыпалось на столе серым пеплом. Гетман уже знает о Гаркуше. Загон его небольшой, около пятисот сабель. Но сам он хитрее лисицы. Гаркуша осторожен. Боя от стражника Мирского он не примет, а будет уходить до тех пор, пока не заманит в ловушку. И тот угнаться за Гаркушей с артиллериею не сможет.

Гетман Януш Радзивилл ответил канцлеру таким же любезным и длинным письмом и выразил твердую уверенность в том, что придет час, когда схизмат Хмель сложит оружие. Перемирие пойдет на пользу. Кроме того, оно даст возможность усмирить чернь в Великом княжестве. Гетман сообщал, что послал стражника Мирского в Горваль перенять загон Гаркуши, разгромить его, затем выйти к Гомелю и стать там, дабы преградить в дальнейшем путь черкасам. Сам гетман уже собрал войско с артиллериею и через несколько дней выходит под Лоев. Пехоту же мыслит отправить по Днепру байдарками. Гетман считает, что войска будет достаточно, несмотря на то, что под Лоевом объявился новый загон, который ведет казацкий атаман Подбодайло.

Высказал в письме мысль, что было бы неплохо набрать на всякий случай войско саксонских, а еще лучше свейских стрелков, ибо, как стало ему, гетману, известно, послы Хмельницкого снова тайно отправились в Москву. Ежели только чернь Великого княжества дознается, что склонен русский царь взять Украину под свою руку – от Берестья до Смоленска, затем весь полесский край будет в огне.

Не хотел огорчать канцлера Ежи Осолинского, но пришлось. Лить пушки и ядра в Несвиже сейчас гетман не может из-за отсутствия железа. Печи железоделательные, что имеются под Пинском, полностью разрушены чернью, а сам купец – пан Скочиковский – задушен ночью в постели неизвестно кем. Те железоделательные печи, что под Речицей, малопроизводительные. Кроме того, они погашены, ибо плавильщики, кузнецы, подмастерье и растопщики побросали цеха и подались в загон Гаркуши.

Второе письмо гетман написал пинскому войту и стражнику литовскому пану Мирскому. Поздравлял одного и другого с победой, а стражнику литовскому Мирскому предписывал двигаться к Речице, настигнуть Гаркушу, схватить и посадить на кол при наибольшем стечении черни. Вручая письмо усатому капралу, сожалел, что откладывал охоту – этой осенью в лесах полно пушного зверя, кабанов и сохатых.

2

Капрал Жабицкий также сожалел, что не состоялась охота – было бы много всякой снеди и сладких крепких вин. От слуг слыхал, что гетман угрюм и суров в эти дни. Наверно, потому, что в поход собирается.

В десяти верстах от Пинска, в сожженном черкасами маентке, капрал остановился у колодца. Сам напился студеной, стягивающей зубы холодом воды и смотрел, как глубоко дышали вспотевшие бока жеребца. Тяжелой, грубой ладонью гладил лоснящуюся шерсть на упругой шее жеребца. Тот чувствовал хозяина, стриг ушами, пофыркивал, звеня уздечкой над корытом. К лошади капрал относился с особым уважением. Дважды жеребец уносил его от быстрых казацких коней, выхватывал из-под острых сабель. Со спины он тоже легко настигал черкасов. И когда приподнимался капрал в седле, занося саблю для рокового удара, жеребец, прижав острые уши, уходил в сторону, описывая круг. Только вот на коня, лоб в лоб, шел плохо. Может быть, чувствовал: не выносит хозяин открытого боя.

На косогоре показалась будара[25]25
  Крытая повозка.


[Закрыть]. Она скатилась к самому колодцу, и жеребец, чуя чужую лошадь, захрапел, забил крепкими ногами, пошел от корыта боком, ворочая кровавыми глазами. Капрал Жабицкий придержал его, намотав на ладонь повод, и покосился на синий купецкий кафтан.

– О, святая Мария! – воскликнул человек по-польски, оглядывая рейтар, что замерли в стороне; и капрала. – Как радостно видеть вас на дорогах!

Жабицкий нахмурился.

– Откуда едешь, купец? – «На лазутчика похож», – мелькнула у капрала мысль.

– Меня зовут Войцех Дубинский. – Плечи купца задрожали, а глаза были тревожные. – Путь держу из Речицы… Да невыносим и труден он… Будь они прокляты, паскудные схизматы и еретики!

Жабицкий присмотрелся. На лазутчика купец походил все же не очень. Руки слишком белые и меча не держали; спина согнута крюком. На коне сбруя что ни есть купецкая, да не простая, а ременная, крепко сшитая. Дуга в замысловатой резьбе, какую любят ливонские негоцианты. И сапоги заморского покроя – с крутыми, узкими задниками. Припомнился капралу Полоцк. Там частенько видал подобных подорожников с товарами.

– Что делал в Речице пан Дубинский? – и, подкрутив усы, представился: – Капрал Жабицкий, войска его ясновельможности маршала и полковника…

Купец поднял усталые глаза.

– Брат мой, Константы Дубинский, долгие лета ему, был негоциантом при дворе его величества короля свейского и торговал мехами да мальвазией… Этой весной почил в бозе. Теперь дела его вершу в Гомеле и Речице. Некогда куница водилась там добрая. И теперь иной раз попадается… – Войцех Дубинский замолчал. Потом протянул распухший палец. – Крутили руки… Перстень живьем рвали, ироды.

– О голове думай, купец!

– Пусть бы коня взяли. Поверь, коня не жаль. Мне перстень тот дороже всего был. Гетман Януш Радзивилл одарил за мальвазию, что привез ему из венецианских погребов. – Голос купца сорвался. – Атаман ихний, вор и негодник Гаркуша, затолкал его на палец и говорит: злато ваше – будет наше… Вот какие времена пошли на земле Речи Посполитой.

Историю с перстнем капрал не слушал.

– Известно тебе, что то был Гаркуша? – Жабицкий повел бровью, вспомнив, как снял голову казаку и привез весть, что Гаркушу зарубил. Забыт тот случай. И хорошо, что забыт.

– Как же! – встрепенулся купец и часто заморгал глазами. – Разбойники его по имени называли.

– В самой Речице было?

– Нет, не в Речице. Под местом Горваль. Через него намеревался в Бобруйск ехать. Дорога короче. В Бобруйске у купца мои товары лежат. А схизмат Гаркуша говорит: хочешь жить – поворачивай оглобли.

Купец слез с будары, потер затекшие ноги и, разнуздав коня, повел его к корыту.

– Много казаков видел у Гаркуши?

– Не много, да и не мало. Сотни полторы. Может, их и больше в лесах ховается. Здесь, сказывают, объявился стражник Мирский с артиллериею. Зачесались схизматы и, как понял, будут уходить за Березу.

Запрокинув голову, капрал Жабицкий загоготал. И, оборвав смех, посмотрел на купца колючими глазами.

– Откупился удачно.

– Хороший ты человек, – с умилением заметил купец. – Припрятал я бутылочку мальвазии… И вот случай. За здравие твое и за добрые слова…

Купец приподнял над колесом крыло. Капрал увидел залепленный грязью ящичек. В него опустил руку и вытянул обложенную сеном граненую бутылку.

Они отвели коней в сторону. Купец долго сопел, раскладывая на сидении снедь. Давно не видал такой снеди капрал. Тут и сельдь, моченная, в соусе и обсыпанная душистым горошком, ветчина закопченная, сало и скидель[26]26
  Глиняный горшок.


[Закрыть] с медом. Купец достал медную коновку и ловко распечатал бутылку.

Капрал отпил глоток, потянул ноздрями воздух над коновкой. Да, это была мальвазия, ароматная и хмельная. Капрал пил маленькими глотками и прислушивался, как расплывалось в груди тепло. Купец как будто воду пил. Вытер ладонью усы и бороду, взял кусок ветчины пожирнее, зачавкал, морщась.

– Зуб болит…

– Зуб не живот – выдрать можно. Налей-ка еще, – крякнув, попросил капрал и протянул коновку.

– Пей на здоровье, – купец лил мальвазию и рассуждал: – Пускай бы поразмыслил пан стражник, да на коня, да к Березе-реке у Горваля. Там перебрался бы на левый берег и сел в засаду, как черкасы. Едва только переправится Гаркуша, на берегу его и порешить…

Снова загоготал капрал, но, кинув хитрый взгляд, заметил:

– Дело говоришь, купец.

– Как же, шановный! Купцы – люд расчетливый. Прежде чем резать, меряем. И пану стражнику литовскому ума не занимать. Поторопиться только надобно.

После мальвазии селедка и окорок не шли. Капрал Жабицкий ни того, ни другого не ел. Налил меду и, потягивая его, думал о словах купца. Купец тоже думал о своем. Качал головой, чавкал и поминутно вытирал бороду ладонью. У капрала мелькнула мысль побыстрее добраться до пана войта. Жабицкий, к удивлению купца, внезапно поднялся и отвязал повод. Жеребец начал перебирать ногами.

– А ты доподлинно знаешь, что Гаркуша не ушел за Березу?

– Пока войско пана стражника далеко и с места не трогается, Гаркуша не уйдет. За рекой деревень мало, и жрать нечего.

– Спасибо за хлеб и вино. Мне пора.

– Не в Пинск? – не отставал купец. – И я туда путь держу.

– Там и сойдемся.

Вскочив в седло, капрал кивнул купцу. Тот приподнял шапку и пожелал доброго пути.

В Пинске Жабицкий сразу же вручил письмо гетмана пану Луке Ельскому и, когда тот прочел, рассказал о встрече с купцом. Войт слушал, казалось, без интереса. Наконец, сладостно потянувшись и зевнув, спросил:

– Где тот купец?

– Должен быть в Пинске.

– Найди, и приведи.

Разыскать купца было нетрудно. Посад и слобода сожжены. А если б уцелели, делать купцу там нечего. Будара стояла у коновязи на площади, а сам он искал ночевку в уцелевших домах. Обрадовался, когда увидал капрала.

– Войт пан Лука Ельский будет иметь разговор с тобой. Бороду расчеши да смени кафтан. Псиной воняешь.

У купца округлились глаза.

– Матка боска!.. – и зачесал в растерянности затылок.

Купец долго рылся в бударе, пока нашел то, что было необходимо – двадцать серебристых соболей. Кафтан сбросил и надел армяк, расшитый серой тесьмой. Подтянувшись голубым широким кушаком, пошел следом за капралом. Когда ступил в покой, бросился к ногам пана войта, охая и причитая.

– Встань, – приказал Лука Ельский.

Купец приподнял голову.

– Смею ли стоять перед тобой, ясновельможный?

– Дозволяю, – самодовольно кивнул войт.

С трудом сдерживая волнение, купец рассказывал, как чинили обиды ему поганые схизматы.

– Обожди со своим перстнем! – недовольно прервал Лука Ельский. – Тараторишь без уему. Ты мне про Гаркушу…

Купец рассказал все, что знал.

К вечеру войско пана Мирского было в полном сборе. Стражник литовский хотел поговорить с купцом и установить место под Горвалем. Но купца в Пинске уже не оказалось. Стража подтвердила, что после полудня он выехал из города через Лещинские ворота, а куда и каким шляхом подался – неизвестно.

Стражник литовский пан Мирский и так собирался настичь Гаркушу. Купец только подлил масло в огонь. На рассвете рейтары и пехота срочно покинули город.

3

До горвальских лесов добрались на третий полудень. Почуяв своих, дозорцы загона Гаркуши вышли на конях из леса. Через час Любомир, Алексашка и Ермола Велесницкий сидели у шатра Гаркуши. Беседа была трудной.

– Недели со две назад посылал к тебе, атаман, мужика Гришку Мешковича. Не дошел до тебя, наверно?

– Помню, пришел мужик и свалился без памяти, – вспоминал Гаркуша. – Сказать ничего не мог, помер. Казаки говорили, что несколько раз мое имя вспоминал… Мало разве люда приходит в загон? Сегодня три мужика с косами пришли. Вчера тоже прибились из-под Гомеля…

– Ждал Небаба. Думал, вот-вот ударишь в спину. Если б тогда побили Мирского, туго пришлось бы гетманову войску в княжестве.

– Радзивилл… – после долгого раздумья проронил Гаркуша. – Поднялся из берлоги Радзивилл. Он во сто крат посвирепей стражника.

– И его побивали б, – заверял Любомир. – Небаба давно собирался померяться с гетманом.

Небаба… Больше нет его, храброго казака и верного друга. Год назад под Сечью повстречались они. Небаба с любопытством слушал, как рассказывает Гаркуша про свою далекую родину – Белую Русь, про родину, с которой бежал. «И казакам панство не любо, – говорил Небаба. – Одна надежда на царя…» Потом усмехнулся и заметил: «Язык у тебя мотляется складно… Тебе бы в посольство гетманово…» Вскоре Небаба ушел в войско. Вместе с ним подался и Гаркуша. Под Желтыми Водами был крещен первым боем. Рубился отважно. Услыхал о нем гетман Хмельницкий, зазвал к себе в канцелярию, с ног до головы осмотрел пристально и так хлопнул по плечу, что Гаркуша едва устоял. Весело засмеявшись, заметил:

– Слаб еще на ногах… Но будешь сотником!

Под Корсунем полковник Лаврин Капуста вызвал к себе Небабу на тайный разговор и спросил, поведет ли он загон в земли Великого княжества Литовского. Небаба согласился. И еще спросил Капуста, знает ли он надежного человека, который бы ведал тот край. Небаба назвал его, Гаркушу…

Нет больше Антона Небабы…

Хоть и устал в пути Алексашка, а ночью этой плохо спалось ему. Лежал, слушал, как грустно шумит ветер в соснах. Всякие мысли разгоняли сон. Несколько раз поднимал голову, смотрел сквозь ветки шалаша, как неподвижно сидит у костра Гаркуша. Бледно-малиновые отсветы пламени скользили по его лицу и гасли. Он шевелил костер, подбрасывая в огонь валежник и поленья. Они дымили, потом разом вспыхивали ярко и весело. О чем думал Гаркуша? Наверно, о погибшем друге. А может быть, о том, что долетела до загона весть, как месяц назад под Пилявцами брали победу черкасы в трудном бою?..

Перед рассветом Алексашка задремал, но скоро проснулся – колкий холодок забрался под свитку. Как ни вертелся, больше уснуть не мог. Вышел, поеживаясь, из шалаша. Возле костров грелись озябшие за ночь казаки. Когда Алексашка приблизился к костру и протянул к огню руки, расступились черкасы, предлагая сесть. Уже всем было известно об участи загона Небабы.

– Садись. В ногах правды нет…

Алексашка присел на корточки, подставляя лицо приятному теплу. Услыхал сдержанный говор.

– Донесли войту… Иначе быть не могло.

– Э-эх, попалась бы та нечисть!

И Алексашка был этой мысли: так, кто-то донес. Значит, были лазутчики. А может, кто из своих? Да теперь об этом нечего думать. Надо садиться снова в седло и брать в руки саблю. Алексашка понимал, что предстоит начать новую жизнь, только более суровую и уже не подобную на ту, что была в Пинске. Лес будет теперь ему родным домом.

Алексашку, Велесницкого и казаков зачислили в одну сотню. Ее вел казак Микола Варивода. Сотня была лихая. Казаки в ней – бывалые рубаки, шли за гетманом Хмелем от славного острова Хортица, бились под Желтыми Водами и Корсунем. Рослые, с оселедцами и серьгами в ушах, с кривыми саблями, которые взяты в боях с татарами и панами, они внушали уважение.

Два дня сидели казаки в лесу, пожимали плечами, почему не ищет атаман боя? А Гаркуша пребывал в шатре молчаливый, угрюмый, размышлял и ждал кого-то. На третье утро прискакал в лес человек, одетый непривычно казацкому глазу. Одежонка купеческая, а присмотришься получше – казак, и только! Спрыгнув с коня, направился к шатру. Гаркуша вышел к нему навстречу, обнял крепко и повел за полог. О чем говорили они – никто не знает. Когда вышли, Гаркуша велел созывать сотников, и жизнь в лесу неузнаваемо изменилась.

– Собирайте коней! – торопил Микола Варивода.

– Может, сабли острить заодно? – допытывались казаки.

– Ты скажи, куда поведет Гаркуша?

– Поведет. В лесу стоять не будем, – уклончиво отвечал сотник. – Твое дело готовым быть.

– Готов уже третью неделю. Дальше некуда. – Тряс серьгой краснощекий казак. – Ноги затекли сидеть.

Варивода подошел к Алексашке, посмотрел на старую, потертую свитку, остался недоволен.

– Та що ты за казак?!. Пишлы до мэнэ!

Алексашка пошел за сотником. Петляли между возов и коней по всему лагерю. Варивода привел его к возу, вытащил малиновые шаровары и синий кунтуш. Примерив кунтуш к Алексашкиным плечам, сказал:

– Он кровью малость запецкан, да не беда. Казацкая кровь. Одевай! Постой-ка, а что за сабля у тебя?

– Сабля. Рубит помалу.

– Саморобка?

– Сам ковал.

– Ну-ну, дай-ка глянуть!

Варивода взял саблю, приподнял над головой, потряс ею и зацокал.

– Не нравится?

– Вроде бы ничего, емкая, – похвалил сотник и кому-то крикнул: – Эй, коваль! Иди посмотри саморобку. – Моргнул Алексашке: – Тут у нас спец есть…

Из-за шалаша показался казак в коротком синем кунтуше, перехваченном ременным шнурком. На затылок отброшена смушковая шапка. Сбоку у него висела сабля.

– Какая саморобка?

У Алексашки дрогнуло сердце и мгновенно пересох рот. Он или не он? Может ли быть еще похожий, как капля воды? Он, конечно, он!.. По носу узнал…

– Фонька! Бесова душа твоя!

– Алексашка!..

И бросились друг к другу в объятия. В мгновение собрался люд. Пока Алексашка и Фонька обнимались да хлопали друг друга по плечам, казаки строили догадки.

– Воны браты!

– Какие тебе браты! Смотри, как лупят друг друга.

– Брагу! Бегите за брагой!

– Цэ сустрича! Кильки нэ бачылыся?..

Фонька Драный нос одной рукой ворошил жидкие волосы друга, а второй крепко обнял Алексашку за шею.

– Не думал, что ты сыщешься. Ан, гляди, племя наше какое живучее. Огнем не спалить.

– Я с грехом пополам сбег все же. А ты… И во сне видал, как казнят тебя. Сомнения не было, что на колу душу отдал.

– Стража налетела, как ветер. Ась пана Жабицкого помнишь? Ткнул в морду ногой, да так, что зуб вылетел. – Фонька Драный нос раскрыл щербатый рот и покачал головой. – Ох и полосовал он! Думал – все, капут!

– Не бедуй, дружок твой здесь, недалече.

– Кто? – Фонька Драный нос приподнял брови.

– Капрал Жабицкий. В Пинске.

– Вот оно что! – Фонька загоготал. – Может, сведет с ним бог – расквитаемся. Я бы тебе спину показал, как размалевали. Ахнул бы…

– Знаю, как паны малюют. Ты ему и покажешь на радостях, когда встретитесь.

– Ну, хопить вам, – ворчал Варивода.

– Не про твою ли саморобку сотник говорил? – Фонька Драный нос взял из рук сотника саблю.

– Чего рты пораскрывали?! – напустился на казаков Варивода. – Собирайте коней. Ты, Драный нос, еще успеешь накалякаться, пускай переоденется. Время не ждет.

Натягивая шаровары, Алексашка рассказывал:

– В Пинске был. Десять дней осаду держали. Людей полегло – тьма. А он из пушек по городу палить начал… Полымем все занялось и дымом. Вышли б из города, если б не здрада. Небаба погиб, и Шаненя голову сложил.

– Шаненя кто?

– Расскажу. – Вспомнив Устю, опустил голову. Алексашка надел кунтуш, поворочал плечами. – Как шито на меня. А скажи, не тянет в Полоцк?

– Тянет. – Фонька Драный нос вздохнул. – Не знаю, доведется ли бывать там? Недавно прибился в загон мужик из наших мест. Поведал, что неспокойно и там. Бунтует люд. А Гаркуша сказывал, будто Полоцк – русский град и рано ли поздно, а будет он под рукой царя.

По лесу летели команды. Казаки седлали коней, радовались концу томительного безделья. Поговаривали, что загон спешно пойдет за Березу, а чтоб никто не знал об этом в окольных деревнях и Горвале, уходить за реку будут ночью или на зорьке.

Вечером Гаркуша зазвал к себе в шатер Любомира, вел с ним долгий разговор. Любомир вернулся и рассказал Алексашке, что загадано ему запрячь лошадь в воз с сеном, верстах в десяти от Горваля, стать на дороге и там дожидаться панского войска. Когда настигнет его стражник литовский, сказать, что стоят казаки в лесу, что ходят слухи, будто собираются черкасы уходить за реку Березу, ибо напуганы войском его милости. Кроме Любомира еще посланы в деревни люди, чтоб подобную молву пускали. И, прикинув казацким умом, прошептал Алексашке:

– В засаду пойдет загон. Та я понимаю.

Алексашке трудно было понять, что задумал Гаркуша. Если и впрямь собирается вести черкасов за реку, то зачем выдавать замысел ворогу? А может, Гаркуша путает дороги стражнику? Не стал ломать голову догадками. Обнял Любомира. Глаза у казака были печальные.

– Не привыкши я к такому делу. Саблей рубать мне проще и уверенней.

Весь день глухими лесными тропами шли казаки к Березе. Вечером приблизились к Горвалю. Ночевали в лесу, не раскладывая костров. Ночью ничего было, а к рассвету озябли. Когда начали гаснуть зорьки, сели на коней и тронулись к броду. Не мелким оказался брод. Прихватила вода.

Выходили на берег кони, дрожали и пофыркивали. Казаки сразу же скрылись в лесу, что был в четверти версты от берега. Гаркуша выставил дозоры. Он был доволен местом – глухое, песчаное. Брод у Горваля единственный, и если стражник решит идти на левый берег, то переправляться будет именно здесь. Днем казаки замели метелками песок на берегу, что ископытили кони, сушились на холодном солнце, жевали лепешки и тихо переговаривались. Гаркуша обошел загон, остановился на опушке и, поглядывая на реку, что серебрилась вдали, решил:

– Даст бог, здесь помянем Небабу…