Текст книги "Очерки истории Реформации в Финляндии 1520-1620-е гг."

Автор книги: Игорь Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)

Говоря об учебе финских клириков в Виттенберге, коренным образом повлиявшей на их богословские представления, отметим два обстоятельства. Во-первых, к середине 1530-х гг. лютеранская Реформация в Германии достигла своего апогея, что придавало атмосфере главного протестантского университета особую приподнятость: многим тогда казалось, что победа “чистого, незамутненного Слова” не за горами и предрешена самим Господом, коль скоро всё новые светские владыки Германии и ряда сопредельных с нею стран начали проводить у себя церковные реформы в евангелическом духе (Arffman 1999, 53 s.). Во-вторых, всё более активную роль в преподавании играл тогда Филипп Меланхтон, существенно отличавшийся от Лютера как в психологическом плане, так и своим отношением к гуманистической образованности и церковной традиции, предшествовавшей Реформации.

В Меланхтоне было много от кабинетного гуманиста, он предпочитал по возможности примирять противоположные точки зрения и избегать острых конфликтов. Высоко ценя гуманистическую образованность, он полагал, что новое учение, тем не менее, не должно порывать с ней. В своем отношении к церковной истории он особенно настаивал на том, что Реформация является не иначе как восстановлением традиций ранней Церкви, поэтому в наследии средневекового периода им отвергалось далеко не всё: “Меланхтон возглавлял умеренное крыло реформационного движения, считая возможным и даже целесообразным сохранять в реформированной Церкви многие элементы католической практики, в том числе многое из ее обрядового обихода. Можно с достаточной уверенностью говорить о влиянии прокатолических тенденций Меланхтона на современное нам устройство, структуру, богослужение и даже догматику Евангелически-Лютеранской Церкви” (Мудьюгин, 1994, 11-12). Ср. также: “Меланхтон все больше становился наставником, проповедовавшим порядок и закон в семье, школе и обществе и в определенной степени предпочитающим закон Евангелию” (Катценбах 1998, 79). Знакомясь поближе с деятельностью наиболее видных финских реформаторов (см. часть II настоящей работы), мы увидим, что эти представления и настроения существенно повлияли на формирование их духовного склада и подход к преобразованиям местной церкви.

В то же время в Виттенберге тех лет (речь идет о второй половине 1530-х гг.) авторитет Лютера как богослова находился на недосягаемой высоте: как раз в эти годы под его непосредственным влиянием были составлены т.н. “Шмалькальденские статьи”, в которых ключевые моменты его учения были зафиксированы с гениальной простотой и непреклонной убежденностью.

Не приходится сомневаться, что на молодых студентов из Финляндии личность Лютера произвела сильное впечатление: благоговейное отношение к нему ощущается в разрозненных высказываниях Микаэля Агриколы и его преемника на посту ректора кафедральной школы, уже упоминавшегося здесь Паавали Юстена. Свое восхищение Лютером они привили следующему поколению финских священнослужителей, которые под их началом получили основы образования в кафедральной школе Турку в 1540 – 155О-е гг. Хотя Меланхтон и оказал значительное влияние на стипендиатов капитула Турку (уважение к гуманистической образованности и церковной традиции), его оригинальные богословские идеи, отличавшиеся от взглядов Лютера, судя по всему, никакого воздействия на их умы не произвели. Как мы увидим из суждений финских реформаторов, нормой для них было мнение Лютера.

Более глубокий анализ суждений самого Лютера показывает, что тому вовсе не было свойственно огульное отрицание предшествовавшей церковной истории и традиции. В последнее десятилетие своей жизни, т.е. именно в те годы, когда в Виттенберге учились будущие реформаторы финской церкви, он особенно настаивал на значении церковной истории как источника христианского утешения и назидания (Arffman 1993, 180 s.). Важно подчеркнуть, что и Лютер, и Меланхтон считали себя продолжателями и законными наследниками предшествовавшей истории Церкви, причем с бльшим на то основанием, нежели современное им папство, погрязшее в пороках: неслучайно они предпочитали называть свою церковь «католической» или же просто «Церковью», отвергая название “лютеранство”, презрительно данное врагами (Teinonen 1991, 87 s.; современные католические авторы также склонны говорить о “католическом Лютере”, о “католических в своей основе задачах Лютера”, признавая обоснованность его побудительных мотивов и соответствие многих его положений “легитимно-католическому и исконно христианскому элементу” – ср. Лортц 2000, 127; 139). Протестантизм, с которым довелось столкнуться финским студентам в Виттенберге в 1530 – 1540-е гг., был уже гораздо менее радикального свойства, чем в первые годы Реформации: “Под влиянием горьких разочарований, причиненных реформатору крестьянской революцией и успехами сектантства, врожденный консерватизм Лютера значительно усилился, заставляя его по возможности удерживать из старых порядков все, что только прямо не противоречило его учению, да и само его учение значительно смягчилось в применении к народу (Порозовская 1995, 133).

Духовный климат Виттенберга 1530 – 1540-х гг., как мы увидим далее, оказал значительное влияние на воззрения будущих реформаторов финской церкви и, в особенности, на их отношение к отечественной церковной традиции, которую они не собирались полностью отрицать. Конечно, в Германии они усвоили преимущественно то, что можно назвать “общими местами” Реформации и библейского гуманизма, но для Финляндии, где в тот период не было собственного университета, да и роль городов был весьма мала, их значение трудно переоценить: выпускники Виттенбергского университета привезли с собой на родину добротный “средний” уровень новой культуры и в своей дальнейшей деятельности способствовали распространению новых идей вширь (подробно это рассматривается в очерках, посвященных двум “питомцам Виттенберга” той эпохи – Микаэлю Агриколе и Паавали Юстену).

Решения Упсальского синода 1536 г. и последовавшие за ним распоряжения Густава Вазы были обязательны к осуществлению во всех епархиях королевства, причем специально подчеркивалась личная ответственность епископов и членов капитулов за их проведение. Вследствие этого именно во второй половине 1530-х – 1540-х гг. в финской церкви произошли решающие литургические реформы. Кроме того, рассматриваемый период ознаменовался серьезными изменениями экономического положения церкви Финляндии. Но прежде, чем говорить обо всем этом, скажем несколько слов о переменах в церковном управлении и о положении верхнего слоя епархиального духовенства под конец епископства Мартина Шютте. Сама специфика Реформации в Финляндии обязывает нас к этому: все решения, касавшиеся религиозной жизни, принимались “наверху”, в силу чего епископ и подначальный ему капитул были главными исполнителями и распоряжений, поступавших из Стокгольма и Упсалы. При этом, как мы увидим, в силу специфики местных условий, весьма отличных от ситуации в Швеции, принимаемые в центре решения они по мере возможности старались адаптировать к реалиям собственной страны. Все это заставляет нас обратить более пристальное внимание на состав и эволюцию кафедрального капитула Турку в 1540-е гг., о чем пойдет речь в следующем пункте.

3.3. Начало 1540-х гг. было отмечено в финской церкви усилением государственного контроля, инициатором чего выступил немецкий юрист Георг Норман (неслучайно в истории лютеранства в Швеции и Финляндии этот период нередко называют “немецким” – Salomies 1949, 70 s.). Норман получил право по собственному усмотрению назначать священников и контролировать деятельность епископов. Интересно, что по дороге из Германии в Швецию он познакомился с Микаэлем Агриколой, только что получившим звание магистра – правда, это знакомство не уберегло церковь Финляндии от жестких мер центрального правительства, стремившегося ослабить влияние высшего епархиального духовенства (т.е. епископа и капитула) как в административном, так и в экономическом отношении. Это проявилось, в частности, уже в 1540 г., когда все духовенство Финляндии было обложено дополнительным налогом (а незадолго до того Густав Ваза разослал во все епархии циркуляр, предписывавший ускорение церковных реформ в соответствии с упсальскими постановлениями 1536 г.). Микаэль Агрикола, назначенный по возвращении на родину не только ректором кафедральной школы, но также канцлером и фактически главным советником престарелого епископа Шютте, получил из Стокгольма довольно щекотливое поручение составить отчет о доходах членов капитула, что было им сделано в 1542 г. Этот отчет интересен тем, что проливает некоторый свет на расстановку сил в высшем органе церковного управления Финляндии накануне резкой ломки старых структур: из него можно заключить, что в 1540 г. ведущие должности в церкви Финляндии все еще находились в руках поколения, пришедшего в епархиальное руководство до начала Реформации и тяготевшего, скорее, к умеренным реформам в духе библейского гуманизма.

Политика короля в отношении капитула Турку была той же, что и в других епархиях королевства. Формально Густав Ваза не упразднял этот орган церковного управления. Однако, когда умирал какой-либо из членов капитула, его должность более не замещалась (т.е. фактически ликвидировалась), а причитавшиеся по ней доходы отходили короне. Так, если в 1541 г. капитул насчитывал 8 членов, то к 1546 г. по указанной причине в нем осталось всего лишь 4 человека, имена которых нам уже знакомы: декан Рагвалди, кафедральный пробст Петерсон, главный настоятель Турку Юхансон и ректор школы Агрикола. Характерная деталь, о которой мы уже упоминали: когда Томас Кейои в 1544 г. вернулся на родину после своего вторичного пребывания в Виттенберге, ему не нашлось места в капитуле (с соответствующей пребендой) и он был назначен священником в один из сельских приходов на юго-западе страны. В условиях того времени это означало существенное ухудшение его материального положения в сравнении с периодом, когда он был ректором кафедральной школы и членом капитула. Были забыты его предшествующие заслуги на этом посту (о которых, в частности, упоминает Паавали Юстен в “Хронике епископов финляндских”) и, кроме того, осталось не оценено по достоинству его участие в первых переводах богослужебных книг на финский язык, о чем мы еще скажем ниже.

В сравнении со средневековой эпохой изменения коснулись также характера взаимоотношений епископа и капитула: в 1542 г. Мартин Шютте получил пребенду, прежде принадлежавшую капитулу, и, таким образом, стал фактически как бы его членом. Мы уже отмечали, что Мартин Шютте, поселившийся в епископском доме неподалеку от собора, и прежде уже имел отношения с капитулом более тесные, чем его предшественники. Как отмечают исследователи, при всем том, что епархия Турку ощутила на себе влияние реформ “немецкого периода”, она оказалась ими затронута в меньшей степени, нежели шведские епархии, чему причиной не в последнюю очередь явилось ее периферийное положение и этнолингвистическое своеобразие (Pirinen 1976, 79 s.).

Таким образом, к середине 1540-х гг. в заметно поредевшем капитуле (и, следовательно, во всей епархии Турку) заправляли уже “новые” люди, которые с убежденностью и ответственностью относились к проведению преобразований в церкви: для них это было не только и столько исполнением государственного заказа, сколько выражением их собственных убеждений, усвоенных в центре лютеранской Реформации, Виттенберге. Кафедральный пробст Юхан Петерсон, последний представитель старшего поколения, пришедшего в церковь еще до начала Реформации, скончался в 1547 г. Разумеется, должность пробста была упразднена упомянутым выше способом, но в следующем, 1548 году, Паавали Юстен, рукоположенный еще в 1540 г. и пользовавшийся расположением как епископа Шютте, так и самого короля, был по возвращении из Виттенберга включен в состав капитула. Это случилось после того, как по указанию короля, недовольного слишком большой независимостью Агриколы в отношениях со светскими властями (судя по сохранившимся посланиям Густава Вазы последнему), епископ распорядился отдать ректорское место Юстену, а за Агриколой оставил звание капитульного каноника с соответствующим уменьшением доходов. Для Агриколы, претендовавшего на освободившееся место кафедрального пробста, это было чувствительным ударом. Правда, и после этого он оставался наиболее влиятельным и авторитетным членом капитула, что видно хотя бы по тому, что в конце 1540-х гг. именно ему доверяли замещать епископа в визитационных поездках по епархии; кроме того, именно он от имени капитула вел переписку с королем.

Основным же направлением деятельности Агриколы в эти годы были преобразования в финской церкви (в первую очередь литургические), что предполагало создание необходимого корпуса вероучительных и богослужебных книг на финском языке. Кроме того, он стремился оградить родную епархию – насколько, конечно, это представлялось возможным в тогдашних условиях – от чрезмерного государственного вмешательства. Заочное столкновение (в форме переписки) между Агриколой и королем произошло в 1544 г., когда Агрикола не пожелал выделить в распоряжение королевской канцелярии требуемого количества учеников подначальной ему школы, что вызвало резкую отповедь монарха, направившего второе, еще более жесткое по тону послание. В 1548 г. Агрикола добился отмены поступившего из столицы распоряжения, по которому члены капитула лишались своих пребенд и должны были взамен получать доходы от десятины, отчужденной до этого в казну: в условиях неурожаев, частых в те годы, последняя мера неминуемо означала резкое ухудшение экономического положения каноников (по традиции духовное лицо, которому выделялась пребенда, получало в свое пользование доходы – обычно в натуральной форме – с определенного числа хозяйств; кроме того, крестьяне, работавшие там, должны были выплачивать и фиксированную сумму денег). Именно это, как предполагается, и стало истинной причиной отставки Агриколы с поста ректора кафедральной школы с соответствующим уменьшением доходов.

В эти самые годы Микаэль Агрикола издал труды, имевшие – не будет преувеличением сказать – эпохальное значение для победы Реформации в Финляндии и становления финского литературного языка. В определенном смысле его деятельность сопоставима с усилиями шведского реформатора Олауса Петри: например, оба опубликовали целый ряд трудов под собственным именем, а не от лица какого-либо коллегиального церковного органа, что в условиях тех лет предполагало персональную ответственность за содержание книг. В то же время они немало отличались друг от друга как по психологическому и духовному складу, так и по избираемым методам: если Олаус Петри поначалу был бунтарем, не принадлежавшим к высшей церковной иерархии, то этого никак не скажешь об Агриколе, члене кафедрального капитула, на деньги которого он, собственно говоря, и был послан в Виттенберг и подготовлен к участию в управлении епархией и проведению в ней преобразований (Pirinen 1962, 164 s.). Правда, как мы видели, это отнюдь не избавило его от проблем во взаимоотношениях с монархом, коль скоро финский реформатор не был склонен слепо выполнять любые распоряжения, поступавшие из Стокгольма.

Среди трудов Агриколы первым по значению (но не хронологически) должен быть назван перевод на финский язык Нового Завета, изданный в 1548 г., но выполненный им гораздо ранее (подробно о книжной деятельности Агриколы см. соответствующий раздел очерка о нем в Части II). Работоспособность Агриколы была колоссальной: за десять лет, наполненных трудами в кафедральной школе и административными заботами, он издал десять книг, благодаря чему новая евангелическая церковь Финляндии получила в свое распоряжение корпус необходимой духовной литературы. Правда, современные исследователи предполагают, что в своей переводческой работе Агрикола опирался на помощь единомышленников, а, с другой стороны, нашлись конкуренты, критически воспринимавшие его труды (об этом см. в нашем комментарии к предисловию Агриколы к Новому Завету: часть II, очерк об Агриколе): по крайней мере, определенно установлено, что трудясь над переводом Нового Завета еще в период учебы в Виттенберге во второй половине 1530-х гг., он обращался к содействию находившихся там земляков – уже известных нам Мартина Тейтта и Симо Выборжца (Nikkil 1993, 598 s.). Кроме того, в предисловии к переводу Псалтири Агрикола прямо указывает на помощь со стороны Паавали Юстена, сменившего его на посту школьного ректора. Ниже (см. § 3.5.), в разделе о литургических преобразованиях в церкви Финляндии 1540-х гг., мы затронем и такой своеобразный феномен, как “доагриколова литература”, свидетельствующий о том, что в Турку сложился тесный круг молодых реформаторов, готовых поставить свой талант на службу делу Реформации у себя на родине.

Свои переводы Агрикола по традиции, существовавшей в ту эпоху, снабжал обширными предисловиями и комментариями, обращенными в первую очередь к священникам: в них разъяснялся смысл происходивших в церкви изменений, зачастую мало понятных даже церковнослужителям, не говоря уже о простых верующих; в своих толкованиях он зачастую исходил из личных представлений, не всегда совпадавших с мнением епископа. Обильный вспомогательный материал, содержащийся в книгах, изданных Агриколой, а также его деятельность на посту ректора кафедральной школы определенно свидетельствуют о том, что основным авторитетом для него был Меланхтон, акцентировавший духовно-просветительный аспект священнического служения: в одном из мест “Книги молитв” он называет Лютера своим духовным отцом, а Меланхтона – любимым наставником. По замечанию крупнейшего историка финской церкви Кауко Пиринена, Агрикола в психологическом отношении стоял ближе к Меланхтону: подобно последнему, он “в большей степени был учителем, нежели проповедником Слова” (Pirinen 1962, 161 s.). От “Наставника Германии” Агрикола перенял интерес к античности и библейским реалиям, что ощущается в примечаниях, которыми он снабжал свои переводы. Симптоматично, что первым печатным трудом, изданным Агриколой, стал Букварь (ABCkiria): в сущности, это был элементарный катехизис, основанный на Малом катехизисе Лютера. Причину, почему именно подобная книга была издана по-фински в первую очередь, найти нетрудно, вспомнив конкретные условия Финляндии того времени: за несколько столетий, прошедших после крещения страны, христианские представления еще не успели глубоко укорениться в широких массах народа, которые в значительной степени продолжали жить в мире магических представлений. Агрикола (как, вероятно, и его сподвижники в Турку) ясно отдавал себе отчет в этом, в пользу чего говорят его многочисленные неодобрительные замечания о царивших тогда нравах и обычаях: чего стоит, например, пространный список языческих божеств, которым продолжали поклоняться в народе, помещенный в предисловии к переводу Псалтири (за дальнейшими подробностями биографии и книжной продукции Агриколы мы отсылаем к отдельному очерку, посвященному реформатору).

Визитационные поездки по Финляндии, предпринятые Агриколой совместно с деканом капитула Петрусом Рагвалди в конце 1540 – начале 1550-х гг., обогатили его конкретными наблюдениями над духовным состоянием народа. Но, как мы видели, заслуги Микаэля Агриколы в деле становления новой церкви Финляндии не были по достоинству оценены самовластным монархом, во всем исходившим из соображений государственной пользы и не отличавшимся особой чуткостью к духовным вопросам. Возможно, престарелый епископ Шютте также не испытывал восторга от действий своего подчиненного, ведь сам он на всем протяжении своей карьеры избегал открытых столкновений с государем. Агрикола, оставаясь наиболее влиятельным и деятельным человеком епархии (по сути дела заместителем епископа), тем не менее, не имел канонической должности коадьютера (соправителя), в чем также можно усмотреть стремление короля осадить не в меру самостоятельного члена капитула Турку.

Говоря о преобразованиях церковной жизни, происходивших в Финляндии в 1540-е гг., следует хотя бы мимоходом упомянуть еще об одном возможном канале передачи в эту страну новых веяний. Речь идет о довольной многочисленной колонии финнов, живших в то время в Стокгольме и даже имевших там отдельный церковный приход, в котором проводились богослужения и проповеди на финском языке (он, кстати, сохранился до наших дней). Известно имя одного из священников, проповедовавших там по-фински - Мартин (Мартти) Олаи, который в течение многих лет был также переписчиком документов Густава Вазы и его сына Иоанна, в 1568 г. ставшего королем (Rapola 1956, 35 s.). Традиционно считается, что его перу принадлежит перевод на финский язык Свода законов (или Уложения, шв. Landslag, фин. Maanlaki) короля Кристофера Баварского, правившего в Скандинавии во второй четверти XV в.: перевод, правда, не был напечатан, но многочисленность дошедших до нас списков свидетельствует о том, что он получил немалое распространение в финноязычной среде в конце XVI в. (Hkkinen 1994, 98 s.). В условиях того времени, когда Турку во многих отношениях был гораздо теснее связан со Стокгольмом, нежели с внутренней Финляндией, можно предположить наличие довольно активных личных контактов между церковными деятелями епархии Турку и финнами, постоянно проживавшими в Стокгольме, что способствовало более быстрому приобщению первых к церковным переменам, происходившим в Швеции. К примеру, Мартин Тейтт, ставший воспитателем принцев, до самой своей кончины (1547 г.) числился каноником капитула Турку и потому поддерживал тесные связи с Агриколой (своим сотоварищем по учебе в Виттенберге) и другими капитуляриями. Кроме того, Микаэль Агрикола напечатал все свои труды в Стокгольме, в типографии, принадлежавшей Амунду Ларсону. Как мы увидим далее, контакты с финской общиной Стокгольма будут сохранять свое значение для церкви Финляндии на всем протяжении второй половины XVI – первой четверти XVII вв.