Текст книги "Очерки истории Реформации в Финляндии 1520-1620-е гг."

Автор книги: Игорь Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

С другой стороны, рядовые священники Финляндии еще не столь отдалились от своих прихожан, как в иных лютеранских землях, где, как правило, рядовое духовенство обладало более высоким образовательным уровнем. Примечательны гневные инвективы того же епископа Соролайнена по поводу совместных попоек священников и их паствы, о чем ему регулярно доносили во время визитационных поездок. Ситуация стала существенно меняться лишь в последующую эпоху, т.е. в XVII в., когда сформировались целые пасторские (и даже епископские) династии, занимавшие видное общественное положение. Известную роль в сословной консолидации духовенства играли регулярно проводившиеся (особенно при Эрике Соролайнене) епархиальные собрания. Любопытно, что Паавали Юстен в позитивном тоне упоминает традицию проведения епархиальных собраний в Турку, сложившуюся под конец средневековой эпохи, полагая, что новая церковь не вправе игнорировать столь ценный опыт (см. соответствующее место нашего очерка о Паавали Юстене, § 4).

Что касается зависимости от государства, в которую финская церковь, безусловно, попала в век Реформации, необходимо сделать следующее замечание. В ту эпоху – не только в Финляндии, но и в других странах Европы – психологии людей был присущ выраженный коллективизм, в силу чего религиозные лидеры рассматривали духовные проблемы в первую очередь с точки зрения интересов церковного сообщества в целом. Это предполагало опору на светскую власть, что наблюдалось во всех землях, принявших Реформацию в ее лютеранской разновидности. В этой связи хвалебные пассажи в адрес светских государей, встречающиеся в сочинениях тех же Паавали Юстена или Эрика Соролайнена, необязательно рассматривать как проявление простого конформизма: оба епископа отдавали себе отчет в том, что без содействия государства в конкретных условиях Финляндии той эпохи было немыслимо достичь тех целей, которые они ставили перед собой и вверенной им церковью. Учение Лютера о “двух царствах”, или ‘’способах правления‘’ (regimenta), отводившее светской власти функцию гаранта общественного порядка и религиозного спокойствия, регулировало взаимоотношения церковной элиты Финляндии с государством. Со своей стороны, шведские правители высоко ценили верхушку финского духовенства за образованность и участие в решении насущных государственных проблем. Вспомним, к примеру, что Карл IX, в целом с неприязнью относившийся к Эрику Соролайнену, тем не менее, отдавал должное его учености.

На исходе епископства Эрика Соролайнена дальнейшее развитие финской церкви стало определяться двумя важнейшими факторами – государственной централизацией и переходом церкви Шведского королевства на позиции лютеранской ортодоксии. Вся жизнь общества, в том числе религиозная, приняла еще более коллективистский и патриархальный (патерналистский) характер. Лютеранская церковь начала стремиться к максимальной опеке над своими чадами, что предполагало вмешательство в частную жизнь и особую заботу о “правоверии”. Собственно говоря, указанная тенденция присутствовала уже на первой стадии финской Реформации, подтверждением чего могут служить характерные нотки, появившиеся у позднего Микаэля Агриколы: отмечая малоразвитость народа, ученый епископ подчеркивал необходимость “отеческого” руководства им (см. соответствующее место в очерке об Агриколе, § 8.2). Эволюция финской церкви была аналогична развитию в других лютеранских землях, где приходские священники стали ключевыми фигурами местной жизни, превратившись в “охранителей учения и жизни вверенных им общин” (Holmqvist 1934, 221 s.): сравним разделы катехизиса Эрика Соролайнена, касающиеся роли священника (перевод предисловия во второй части нашей работы). С другой стороны, с начала XVII в. шведские правители все чаще апеллировали к Моисееву закону как фундаменту правовой системы. Вспомним также, что подданные шведского короля лишились права переходить в другие конфессии. Разумеется, все это означало отступление от некогда провозглашенного Лютером принципа “всеобщего священства”, равно как и от идеи превосходства Веры над Законом. Справедливости ради заметим, что в условиях малонаселенной и слаборазвитой Финляндии никто, собственно говоря, и не дерзал осуществлять на практике названные идеи Лютера: в сочинениях Агриколы, Юстена или Эрика Соролайнена приходской священник (система приходов сохранилась со средневековой эпохи) неизменно выступает в роли “отца”, “наставника”, мудрого главы общины (об этом см. в соответствующих очерках во второй части нашей работы). В рамках нового государственного курса преподаванию катехизиса было отведено особое место, на чем епископ Эрик настаивает в своей Постилле и предисловии к им же переведенному общешведскому Катехизису. Финское общество эпохи Реформации имело четкое сословное деление, и местные реформаторы, по примеру Лютера, воспринимали эту ситуацию как данную от Бога. Коллективистский характер мышления деятелей Реформации обусловил возрастание роли Ветхого Завета (еще Агрикола перевел прежде всего те части Ветхого Завета, которые имели богослужебное или социально-регулятивное значение; неслучайно также и то, что Карл IX, одержавший победу над мятежным дворянством Финляндии, сразу же озаботился проблемой перевода всего Священного Писания на финский). Элементы ветхозаветного подхода, предполагавшего неотвратимость и суровость наказания за проступки в религиозной сфере, встречаются уже у Агриколы и Яакко Финно, а в писаниях Эрика Соролайнена подобный взгляд получает уже вполне законное место.

Названные обстоятельства должны были сказаться на национальном финском менталитете (при всей условности и противоречивости данной категории).

Так, помимо всего прочего, усиление государственного и церковного контроля способствовало укреплению конформизма как одной из доминирующих особенностей общественного поведения: финские специалисты по социальной психологии считают конформизм и связанный с ним “стихийный” эгалитаризм и поныне одной из ведущих черт финского национального характера. Предполагается (Ehrnrooth 1997, 209-210 ss.), что на протяжении последних столетий социальная жизнь в Финляндии была отмечена мощным давлением общественных институтов (не в последнюю очередь церковных), и это вынуждало отдельного индивида приспосабливаться к общепринятым нормам через выработку «внутреннего императива». Можно также предположить, что наряду с прочими факторами, лютеранство способствовало усилению рационального начала в финской культуре и формированию того идеала личности, о котором говорят историки культурной антропологии Финляндии: доминирующими чертами такого типа являются серьезность, замкнутость, рациональность, практическая хватка в сочетании с обостренной потребностью в общественном признании своих поступков и нежеланием отклоняться от общепринятых стандартов (Karvonen 1997, 8-9 ss., Rahikainen 1992, 20 s.). Вдобавок ко всему, по замечанию известного финского историка, “северное положение Финляндии, ее обширные леса и редкая заселенность всегда были – и остаются – суровой реальностью. Это не смогло не сказаться на истории Финляндии и ее культуре” (Ylikangas 1986, 278 s.).

Мы уже отмечали важную роль Реформации в процессе формирования финской национальной идентичности (“национального проекта”, фин. kansallisprojekti, как в последнее время стало модно говорить). В силу целого комплекса исторических причин этот процесс растянулся на несколько столетий. Не последнюю роль в нем сыграло развитие финского литературного языка (kirjasuomi). Второй период Реформации оставил свой след в истории церковной книжности. Эта активность увенчалась появлением полного финского перевода Библии в середине XVII в., т.е. сто лет спустя после того, как Микаэль Агрикола и его сподвижники приступили к переводу Священного Писания на свой родной язык. Конечно, в ту эпоху финский язык еще не обладал полноправным социальным статусом, что объяснялось отсутствием у Финляндии собственной государственности. Более того, примерно с середины XVII в. в силу ряда обстоятельств процесс формирования финской национальной идентичности замедлился. Вследствие этого два столетия (с середины XVII до середины XIX в.) оказались гораздо менее плодотворными в плане развития финского литературного языка, нежели один век Реформации (1540-е -1640-е гг.). Можно указать и на другой своеобразный парадокс: церковное обновление совершалось в Финляндии в весьма тяжелых социально-экономических условиях, вплоть до того что ряд современных историков (ср. Ylikangas 1992, 25 s.) даже склонен расценивать эту эпоху как одну из самых трагических и суровых за всю историю страны (изнурительные войны на восточных, а затем южных границах, резкое усиление государственного гнета, “Дубинная война”, голод и неблагоприятные климатические изменения). На этом фоне остается только удивляться энергии и убежденности деятелей финской Реформации, создавших литературный язык и прилагавших усилия, чтобы вывести народ из духовного невежества.

Эпоха Реформации в Финляндии заложила прочную основу национальной церковной традиции. Каждая новая последующая фаза в истории финского лютеранства обнаруживала какие-то черты, которые так или иначе проявились уже в век Реформации. Скажем, со строгой эпохой ортодоксии, или “чистого учения” (puhdasoppisuus), охватывающей бóльшую часть XVII и начало XVIII вв., этот период роднит трезвость и реализм в оценке духовного уровня народа, откуда вытекало стремление “отечески” наставлять его (к примеру, один из виднейших деятелей периода ортодоксии, епископ Турку Йоханнес (Юхана) Гезелиус Старший издал букварь-катехизис, перепечатывавшийся вплоть до конца XIX в.). Лютеранские пасторы века Просвещения, проявлявшие свойственный еще Микаэлю Агриколе интерес к естественным явлениям и практическим вопросам, стремились обучить крестьян более рациональным методам земледелия и радели об их материальном благосостоянии (яркий тому пример – пастор из области Похъянмаа/Остерботния Андерс Чудениус, проповеди которого, обращенные к народу, отличались простотой и практическим уклоном: в истории финской и шведской мысли его принято считать представителем экономического и политического либерализма и едва ли не предшественником Адама Смита – ср. его трактат, озаглавленный «Национальная прибыль»). В пиетистских движениях (фин. herännäisliikkeet) XVIII – XIX вв. (их выдающимися представителями были такие разные по складу и темпераменту личности, как Абрахам Ахрениус, Юхана Вегелиус, Элиас Лагус, Хенрик Ренквист, Пааво Руотсалайнен, Нийло Мальмберг, Ларс Стенбек, Фредрик Хедберг, Ларс Лестадиус и целый ряд других) мы обнаружим искренний, идущий из глубины сердца порыв к духовному совершенству и евангельской праведности, но также и к исправлению общественных нравов, что было характерно для первых финских реформаторов. В официальной церковности XIX– начала XX вв. проявилась патриотическая, национальная составляющая финской Реформации, тогда как ученых лютеранских историков наших дней отличает живой интерес к католическому наследию собственной страны и в целом к эволюции христианства в Финляндии (примечательно, что из крупнейших церковных историков ХХ в., работы которых неоднократно здесь цитировались, трое в разное время занимали кафедру Турку, ныне именуемой кафедрой архиепископа Евангелическо-лютеранской церкви Финляндии, и, стало быть, явились дальними преемниками ученых епископов Микаэля Агриколы, Паавали Юстена и Эрика Соролайнена: это Илмари Саломиес, Микко Юва и Юкка Паарма – см. Список цитированной литературы). В свете всего этого знание конкретных событий и специфических особенностей Реформации в Финляндии представляет немалый интерес. Во второй части нашей работы будет показано, каким образом проблематика и специфика финской Реформации преломились в судьбах четырех видных религиозных деятелей той эпохи – Микаэля Агриколы, Паавали Юстена, Яакко Финно и Эрика Соролайнена, жизни и книжным трудам которых мы посвятили отдельные очерки.

Часть II

Выдающиеся деятели финской Реформации

Глава I

Микаэль Агрикола (ок. 1510 – 1557)

Микаэль Агрикола, бесспорно, принадлежит к числу наиболее известных (если угодно, “репрезентативных”) персонажей финской истории. Пожалуй, это чуть ли не единственный деятель эпохи Реформации, о котором в современной Финляндии т.н. “средний человек” (как правило, прошедший конфирмационную школу, rippikoulu) имеет хотя бы отдаленное представление. Патриотическая финская историография XIX – начала XX вв., отводившая языку первостепенную роль в формировании национальной идентичности, заговорила о нем как об “отце финского литературного языка”, “великом учителе финского народа”, “выдающемся просветителе” и т.п., хотя при этом вольно или невольно затушевывалось то обстоятельство, что сам «просветитель» смотрел на свою деятельность в первую очередь как на религиозное служение, предполагавшее исправление (фин. puhdistus – букв. «очищение») местной церковной жизни. В Выборге благодарные потомки воздвигли ему памятник, который, увы, был разрушен во время Второй мировой войны; новое изваяние, созданное взамен разрушенного, высится ныне подле собора города Турку, а в кафедральном соборе нынешней столицы страны, Хельсинки, его скульптурное изображение находится в почетном соседстве со статуями Лютера и Меланхтона. Заслуги Агриколы перед финской культурой несомненны, хотя, как мы постараемся далее показать, его талант возник отнюдь не на пустом месте, а сформировался в атмосфере епархиального центра Турку (духовенство которого представляло наиболее образованную часть населения Финляндии на заре Реформации): с этой средой Агрикола всю жизнь оставался связан самыми тесными узами. Для нас Микаэль Агрикола представляет интерес в первую очередь с точки зрения его непосредственного участия в религиозно-церковных преобразованиях первых двух десятилетий финской Реформации, хотя, разумеется, нельзя оставить без внимания и его выдающийся вклад в становление финского литературного языка и культуры. Его личность интересна еще и в том отношении, что позволяет наглядно представить себе, как совершалась адаптация идей Реформации к условиям страны, находившейся на периферии тогдашнего западноевропейского культурного мира.

1. Микаэль Агрикола родился в селении Торсбю прихода Перная, расположенного на побережье Финского залива в восточной части Финляндии на пограничье провинций Уусимаа (шв. Нюланд) и Карелия. Главным центром этого края, удаленного от столицы Шведского королевства, был Выборг. Точная дата рождения будущего финского реформатора неизвестна: даже год, когда он появился на свет, 1510-й, можно считать достаточно приблизительным. Что же касается латинизированной формы его имени (Агрикола, т.е. «земледелец»), она была избрана Микаэлем еще в школьные годы в память о крестьянском происхождении. О родителях Микаэля Агриколы нам известно немного. Отца его звали Олав (в некоторых источниках Агриколу именуют на латинский манер Michael Olai, т.е. «сыном Олава»). Долгое время считалось, что он был рыбаком, однако в свете позднейших исследований материальных условий жизни в этом крае в XV-XVI вв. представляется более вероятным, что главным занятием отца реформатора было земледелие, хотя по обычаю крестьян тех мест он, вероятно, занимался и рыболовством.

На рубеже Средневековья и Нового времени статус финских крестьян был существенно иным, чем у сельского населения многих стран Европы (в частности, соседних России и Восточной Прибалтики). Крестьяне Финляндии, как и Швеции, не знали крепостной зависимости и своей землей распоряжались свободно (естественно, при условии уплаты налога в казну, размер которого был достаточно умеренным; резкое же усиление налогового бремени наступит позднее, в правление Густава Вазы). При этом они имели право охотиться или рыбачить где-угодно и без всяких ограничений (Suomen historian pikkujttiliinen 1997, 114-115 ss.). Вследствие этого в рассматриваемый период крестьяне Финляндии (независимо от их родного языка – финского или шведского, о чем мы отдельно скажем чуть ниже) отличались весьма развитым самосознанием и проявляли достаточно высокую социальную активность. Внутри самого крестьянского сословия существовало определенное расслоение, но, с другой стороны, границы между крестьянской верхушкой и низшим дворянством в ту эпоху были достаточно неопределенными.

Судя по всему, семья Микаэля Агриколы принадлежала к категории зажиточных крестьян: на это указывают довольно значительные размеры земельного участка, которым, как известно из источников, владел его отец, а также тот факт, что три сестры Микаэля (который был единственным сыном своих родителей) выгодно вышли замуж; да и вообще, чтобы отдать сына учиться в город, крестьяне тогда должны были твердо стоять на ногах (Ikola 1988, 30 s.). Стоит заметить, что в ту эпоху наблюдалась существенная разница в условиях жизни и психологии крестьянства более развитых прибрежных районов и мало еще освоенных внутренних территорий страны (об этом мы говорили в первой части нашей работы – см. “Заключение” главы I). Насколько известно, крестьянское происхождение никогда не служило для финского реформатора серьезной помехой, ведь на исходе своей не особенно долгой жизни (по нашим нынешним меркам) он был одним из наиболее уважаемых во всем Шведском королевстве епископов, его же ближайшие потомки получили дворянское звание и даже породнились с высшей знатью королевства. Агрикола не стыдился своего крестьянского происхождения и зачастую подписывался как Michael Ola(v)i Agricola Torsbius (т.е. “уроженец Торсбю”). Это сближает его с Лютером, о котором хорошо сказано, что “из крестьянского дома он вынес свое необыкновенное ... трудолюбие; оттуда же его трезвый взгляд на вещи, его врожденный практический смысл при всем его несомненном идеализме; наконец, крестьянским же происхождением в значительной степени объясняется консерватизм этого человека ..., благодаря которому он так медленно порывал со стариной, а порвав, старался сохранить из нее все, что только прямо не противоречило его учению” (Порозовская 1995, 65). Как мы увидим далее, те же слова применимы и к финскому последователю Лютера, Микаэлю Агриколе. С другой стороны, если отвлечься от очевидной разницы масштабов дарования и исторических заслуг, нельзя не заметить, что Агрикола по своему внутреннему складу отличался от Лютера, вобрав в себя многие типичные черты финского национального характера с его сдержанной медлительностью (хотя и не лишенной скрытой импульсивности), немногословием, упорством, консерватизмом, трезвостью и вкусом к конкретным деталям. Фигура Агриколы неслучайно столь полюбилась деятелям финского национального возрождения XIX века: в его крестьянском происхождении и общем строе личности они усматривали сходство с двумя выдающимися представителями новой финской литературы, возникшей в тот период – Элиасом Лёнротом, собирателем фольклора, творцом национального эпоса “Калевала”, и Алексисом Киви, первым романистом и драматургом, писавшим по-фински.

То обстоятельство, что Микаэль Агрикола происходил из восточной части провинции Уусимаа, давно уже поставило перед исследователями на первый взгляд несколько странно звучащий вопрос о родном языке “отца финского литературного языка”. Объясняется это тем, что восточная окраина названной области (в частности, приход Перная) располагалась в зоне лингвистического пограничья и активных языковых контактов, причем подобное положение сохраняется там и поныне.

В начале XVI столетия в этих местах говорили как по-шведски (шведская крестьянская колонизация этой территории приняла массовый характер начиная примерно с XII в.), так и на разных диалектах финского: считается, что на исходе Средневековья в провинции Уусимаа сложилась наддиалектная общность, вобравшая в себя элементы диалектов Хяме, юго-запада Финляндии, а также Карельского перешейка и Карелии в собственном смысле слова, поэтому, по замечанию специалиста в области исторической лингвистики, “местные финские говоры носили смешанный характер” (Hkkinen 1994, 442 s.). Кроме того, в этих местах на побережье можно было услышать немецкую, датскую, эстонскую, а подальше от побережья – местами и саамскую (лапландскую) речь (это были последние группы саамов, еще не ассимилированных финнами или не отступивших на север). Относительно эстонского языкового присутствия, к примеру, известно, что носители эстонской речи проживали на многочисленных островах вблизи побережья Уусимаа; кроме того, за каких-нибудь полвека до рождения Агриколы приход Перная в церковном отношении подчинялся монахам из эстонского монастыря Паадисте (последние пользовались привилегией на рыбную ловлю в этих местах, сбор десятины и право назначения настоятеля местного прихода). Исследователи давно уже обратили внимание на наличие ряда эстонизмов в языке Агриколы, причем некоторые ученые склонны были напрямую объяснять этот факт его непосредственными контактами с носителями эстонской речи в районе Перная (такого мнения придерживался Хейкки Оянсуу, автор монографии “Родной язык Агриколы”, 1918), в то время как другие предпочитали более осторожный подход (ср. статью известного финского лингвиста Лаури Хакулинена “Язык Агриколы и эстонский язык”, написанную в 1943 г.). Что касается немцев, их влияние в этом районе, лежавшем на важном торговом пути из Европы в Россию, издавна было значительным: то были купцы, осевшие в Выборге, заезжие гости, а также ремесленники и мастеровые (которых нередко приглашали в Финляндию, например, чтобы возводить каменные церкви). Не удивляет и присутствие датчан в Выборге, игравшем важную стратегическую роль на границе с Россией, поскольку Дания играла доминирующую роль в Кальмарской унии. В особенности это было присуще первым двум десятилетиям XVI в., когда датские монархи стремились в обход шведов назначать своих людей на ведущие военные и административные должности в Восточной Финляндии; неслучайно Выборг стал последним из финских укрепленных центров, освобожденных от датчан силами, верными новому правителю Шведского королевства, Густаву Вазе (1524). Непростые отношения связывали местных жителей с русскими (прежде всего новгородцами), с которыми они попеременно то воевали, то торговали, причем религиозные и культурные различия играли тут не последнюю роль: район Выборга представлял собой зону активных контактов западно-христианской и восточно-христианской цивилизаций, что обусловило некоторое его отличие от остальной Финляндии.

Надо сказать, вопрос о родном языка финского реформатора в собственном смысле слова, т.е. был ли это финский или шведский, до сих пор остается дискуссионным. В глазах многих лингвистов наличие обильных шведизмов в текстах Агриколы отнюдь еще не служит подтверждением гипотезы о том, что шведский был для него родным языком (ср.: “Агрикола нигде прямо не называет тот или иной язык своим родным. Но если бы он не причислял себя к тем, для кого финский язык был родным, он обязательно об этом где-нибудь бы упомянул” – Ikola 1988, 60 s.). Для многих (но все же не для всех) патриотически настроенных финских языковедов рубежа XIX-XX вв. стало делом чести доказать, что Агрикола пользовался финским как родным языком, в подтверждение чего приводились многочисленные примеры образцового владения им различными финскими диалектами. С другой стороны, многие специалисты-историки (в отличие от лингвистов, они не столь трепетно подходят к вопросу языковой идентичности), смотрят на проблему проще: коль скоро в приходе Перная и поныне преобладают носители шведского языка, да и само название родной деревни Агриколы (Торсбю) употребляется финнами в шведском варианте за неимением (или ненадобностью) его финского эквивалента, допустимо предположить, что в раннем детстве Агрикола говорил по-шведски (Tarkiainen, Tarkiainen 1985, 35 s.). Кроме того, сохранившиеся пометки на полях книг из личной библиотеки Агриколы были сделаны им преимущественно по-шведски: скорее всего, он думал именно на этом языке, поскольку пометки предназначались исключительно для собственного пользования. Отметим еще одно любопытное обстоятельство: в предисловии к своему переводу Нового Завета на финский язык Агрикола при изложении истории христианизации Финляндии счел необходимым констатировать, что с эпохи Средневековья вплоть до его собственного времени население прибрежных районов области Уусимаа было шведским по языку (см. далее наш перевод этого текста).

Вероятнее всего, среда, в которой прошло детство будущего реформатора, была двуязычной, поэтому финский – даже если это не был его родной язык – он усвоил в отчем доме (Harviainen, Huutala, Heininen 1990, 17 s.). Историки давно уже пришли к выводу, что на исходе Средневековья в области Уусимаа с ее лингвистически смешанным населением сложилась общая крестьянская культура, обнаружившая больше схождений с народной культурой Восточной Швеции (в частности, областей Упланд и Вост. Гётланд), нежели остальной Восточной Финляндии, что объясняется историей заселения этого края выходцами из упомянутых регионов (Klinge 1977, 18 s.).

Ныне, когда проблема финской национальной идентичности утратила былую остроту, вопрос о родном языке первого (и блестящего) переводчика Нового Завета на финский язык лишился прежней актуальности, тем более, что ни одна из конкурирующих гипотез не может быть доказана со стопроцентной уверенностью.

2. Основы грамоты Michael Olavi получил в родном приходе Перная у настоятеля, некоего «господина Бертольда» (на финский манер его называют Пярттюли).

О священнике Бертольде, по-видимому, оказавшем некоторое влияние на юного ученика, известно, что в свое время он был лично знаком с последним католическим епископом Турку Арвидом Курки и даже сопровождал последнего с миссией в Новгород в 1513 г. (на исходе Средневековья, равно как и в течение XVI века духовенство Финляндии нередко привлекалось шведскими королями для улаживания конфликтов с восточным соседом; Агрикола также будет с подобным посольством направлен в Москву, и эта поездка окажется для него роковой). Вероятно, приходской настоятель из Перная был в курсе реформационных перемен, совершавшихся к югу от Финского залива, а также в главных центрах Финляндии, Выборге и Турку; в конце 1520-х гг. он узаконил свой брак и прижитых в нем детей (в те же самые годы подобное происходило и в Турку, и в Стокгольме).

По рекомендации “господина Бертольда” Микаэль поступил в школу Выборга, что следует, безусловно, поставить в заслугу родителям будущего реформатора, угадавшим в своем первенце большие задатки и решившимся финансировать его учебу. В те времена выпускники школ, подобных выборгской, избирали либо духовную стезю, либо карьеру королевского чиновника, причем и то и другое гарантировало им достаточно высокий социальный статус и безбедное существование. В соответствующем месте первой части нашей работы (глава I, § 2.5.) мы говорили о заметной роли Выборга в распространении ранних реформационных идей в Финляндии. Как подчеркивают исследователи, “на начальном этапе Реформации район Выборга и восточная часть провинции Уусимаа, где Агрикола родился и начал учение, более других областей Финляндии были подвержены новым веяниям” (Tarkiainen, Tarkiainen 1985, 45 s.). Новые религиозные идеи доходили до Выборга не только из Германии (граф Йоханн, правитель города, он же королевский шурин, был немцем), но и из городов балтийского побережья, таких как Таллинн, Рига и Нарва, с которыми Выборг поддерживал тесные торговые связи. По-видимому, сильное влияние на Микаэля оказал тогдашний ректор школы Йоханнес Эрасми: в преподавании он ориентировался на гуманистическую традицию, любовь к которой сумел привить и своему ученику из Перная. Именно тогда Микаэль взял себе псевдоним Агрикола, т.е. “земледелец”. Выбор подобного имени свидетельствовал, помимо всего прочего, о том, что юноша из Восточной Финляндии был уже некоторым образом знаком с североевропейским гуманизмом и усвоил, в частности, бытовавший в тамошних кругах обычай принимать прозвище, связанное с происхождением конкретного лица (среди немецких и нидерландских гуманистов было, кстати, нескольких персонажей, носивших это имя, в их числе знаменитый Рудольф Агрикола); кроме того, данный факт указывал и на его осведомленность в античной истории (жизнеописание Гнея Юлия Агриколы, добродетельного римлянина, составленное Тацитом, пользовалось большой популярностью у гуманистов XV-XVI вв.).

В 1529 г. ректор выборгской школы получил предложение от нового главы церкви Финляндии Мартина Шютте занять должность епископского канцлера, что предполагало переезд в тогдашнюю административную и церковную столицу Финляндии Турку. Примечательно, что Эрасми “захватил” с собой и Микаэля Агриколу как наиболее одаренного из своих питомцев, которого не стыдно было показать в центре провинции. Перед Агриколой, которому в тот момент было, судя по всему, примерно восемнадцать лет, открылись новые жизненные перспективы.

В Турку Агрикола поначалу получил место писаря в епископской канцелярии. По-видимому, он скоро обратил на себя внимание епархиального начальства, поскольку после ранней смерти Йоханнеса Эрасми именно Агриколе умудренный епископ доверил должность канцлера. После исторического съезда сословий Шведского королевства, состоявшегося в Вестеросе, духовная атмосфера в Турку начала постепенно меняться, хотя и не столь радикально, как в метрополии. Вероятно, Агрикола успел застать пламенные проповеди Пиетари Сяркилахти, к тому времени сделавшегося вторым по значению человеком в епархии. По крайней мере, об этом сообщает Паавали Юстен в своей “Хронике епископов финляндских” (с нашим переводом жизнеописания Агриколы из названного сочинения мы предлагаем ознакомиться в очерке, посвященном Паавали Юстену). Трудно сказать, был ли Агрикола знаком с Сяркилахти лично: к примеру, высказывалось предположение, что именно по рекомендации последнего Агрикола приобрел сочинение Эразма Роттердамского “Похвала браку” (Harviainen, Huutala, Heininen 1990, 24 s.) – в свое время не без влияния названной книги сам Пиетари Сяркилахти отказался от обета безбрачия. Правда, юный Микаэль о браке в те годы вряд ли помышлял, т.к. готовил себя к священническому служению и мечтал о продолжении образования в одном из европейских университетов.

В начале 1530-х гг. он был рукоположен Мартином Шютте. Паавали Юстен сообщает, что Агрикола нередко сопровождал епископа в визитационных поездках и даже произносил перед церковным народом собственные проповеди. Эти поездки дали молодому священнику возможность составить более конкретное (и, вероятно, не особенно лестное) представление об умственном и духовном состоянии финских крестьян, живших в удалении от центра и мало что смысливших в начатых религиозных переменах (к тому же он был выходцем из смешанного в этническом отношении крестьянского мира прибрежной области Уусимаа, которая в то время многими чертами отличалась от других, “чисто” финских областей, расположенных внутри страны). По-видимому, специально для подготовки проповедей, которые он имел возможность произносить также и в Турку, Агрикола приобрел латинский экземпляр Постиллы Лютера, сохранившийся до наших дней. Выбор книг, приобретенных Агриколой в Турку в те годы, свидетельствует о его явном интересе к идеям библейского гуманизма и Реформации. В рассматриваемый период в кафедральном капитуле Турку преобладали сторонники именно этого направления (см. часть I, гл. 1, § 2.4.), хотя, с другой стороны, идеи более радикальной Реформации здесь, вероятно, уже получили распространение, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что один из членов капитула (предположительно Пиетари Силта) приобрел экземпляр “Шведской мессы” Олауса Петри, сохранившийся до наших дней. Нам трудно с уверенностью сказать, к какому направлению молодой Агрикола более тяготел в рассматриваемый период, т.к. никаких сведений об этом попросту нет.