Текст книги "Очерки истории Реформации в Финляндии 1520-1620-е гг."

Автор книги: Игорь Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

5. Другой важной сферой приложения талантов Микаэля Агриколы в 1540-е гг. стало активное содействие преобразованиям церковной жизни в новом, евангелическом духе. В этой деятельности выделяются два – в чем-то противоречащих друг другу – аспекта. С одной стороны, Агриколе, как и всем церковным людям Шведского королевства, приходилось чуть ли не каждодневно сталкиваться с бесцеремонным вмешательством светской власти в религиозную сферу (в особенности во всё, что касалось материального положения церкви и ее служителей), что создавало массу практических, да и психологических неудобств (вспомним о крутом и непредсказуемом нраве Густава Вазы). Другой же пласт деятельности Агриколы носил более органичный и созидательный характер, будучи естественным образом связан с его коренными религиозными убеждениями и представлениями о новом евангелическом богослужении и проповеди.

Официально Агрикола являлся секретарем капитула и в силу этого ближайшим помощником старого и вконец одряхлевшего епископа Шютте. По возвращении в Турку он застал среду, в которой, судя по всему, все еще преобладали приверженцы умеренного реформизма в духе Эразма Роттердамского и немецких гуманистов 1510-х гг. С другой стороны, среди высшего духовенства Турку уже появились новые люди, которые сформировались под влиянием более радикальных реформационных идей. Среди них должны быть названы уже упоминавшиеся здесь Томас Кейои, Симо Выборжец и декан капитула Петрус Рагвалди. В своем месте (часть I, гл. I, § 3.5.) мы указывали, что взгляды этих людей, равно как и настроения значительной части низшего духовенства Турку, отличались большей радикальностью в сравнении с позицией старших по возрасту епархиальных деятелей, таких как епископ Мартин Шютте, кафедральный пробст Йоханнес Петерсон и соборный архидиакон Пиетари Силта, получивших образование в Европе еще до начала Реформации и сохранивших приверженность умеренному библейскому гуманизму. Заметим, что именно осторожная, выжидательная позиция старшего поколения позволила церкви Финляндии остаться не затронутой болезненной ломкой традиционных структур вплоть до середины 1530-х гг. (собственно говоря, и Агрикола свои первые шаги на церковном поприще делал в весьма еще стабильных условиях). Однако ситуация резко изменилась в 1536-1537 гг., когда религиозная политика Густава Вазы приняла более радикальный и непримиримый по отношению к Риму характер. Так, в отсутствие Агриколы в шведских приходах Финляндии богослужение оказалось переведено на народный язык. Параллельно началась подготовка к переводу богослужения и на финский, что являлось задачей более сложной в силу отсутствия каких-либо книг и литературной традиции на этом языке. В начале 1540-х гг., когда Агрикола уже вернулся на родину, вмешательство короля в церковные дела только усилилось, поскольку под влиянием немецких советников, в первую очередь Георга Нормана, нового знакомого магистра Микаэля, Густав Ваза пожелал полностью подчинить церковь своему контролю, лишив ее последних остатков материальной собственности и сведя к минимуму ее автономию. Все это самым непосредственным образом затрагивало и церковные круги Турку, коль скоро речь шла о ломке устоявшихся представлений, что повергало в трепет и изумление церковных служителей, даже если они искренне сочувствовали делу Реформации.

В 1541 г. Агрикола получил от короля весьма щекотливое поручение – составить опись имущества капитула и доходов каноников, что было им исполнено в следующем году. Данная мера послужила прологом новой фазы мощного наступления короля на епископскую власть и капитул Турку, о чем мы говорили в соответствующем месте первой части (глава 1, §§ 3.3.-3.4). Следствием всего этого стало резкое ухудшение материального положения как церкви Финляндии в целом, так и ее отдельных служителей. Как бы в довершение всех несчастий в 1546 г. город Турку пережил разрушительный пожар, который уничтожил множество домов и нанес серьезный урон кафедральному собору, и без того уже пострадавшему от конфискаций. В результате многие священники, обремененные семьями, увязли в долгах (т.к. казна отказалась финансировать восстановление их домов), что лишь усугубило их и без того тяжелое материальное положение. Сетованиями на эти обстоятельства проникнуто послание Агриколы королю, написанное вскоре после упомянутого пожара: оно начинается примечательными словами: “От терпящих лишения церковных служителей Турку...” (Pirinen 1976, 66 s.). Можно предположить, что Агрикола, которому по долгу службы приходилось поддерживать непосредственные контакты с королевской канцелярией в Стокгольме и фактически отвечать за осуществление конфискационных мер, был не в восторге от подобного развития событий: его представления о церковном устройстве, сложившиеся под влиянием церковной среды Турку и идей Лютера и Меланхтона, вряд ли предполагали столь резкое материальное оскудение церкви, в результате чего она обречена была превратиться в структуру, возглавляемую уже не епископами и капитулами, а королем и подотчетной ему консисторией. Неслучайно письма Агриколы, адресованные Георгу Норману и Нильсу Бьельке, полны сетований на обнищание церкви Финляндии и тяготы жизни духовенства. Как человек деятельный, Агрикола не ограничился одними лишь жалобами, но предпринял ряд конкретных шагов с целью оградить епархию Турку от чрезмерных реквизиций. В частности, он добился от короля уступки, почти немыслимой в то время – отмены принятого было решения о лишении членов капитула причитавшихся им пребенд.

Столкнувшись с теневыми сторонами Реформации, которая привела к развалу церковного организма и поставила церковь под контроль государства, а, с другой стороны, убедившись в вопиющем невежестве и духовной неразвитости народа, Агрикола поневоле должен был скорректировать свое отношение к изначальной идее Лютера о “всеобщем священстве” (собственно говоря, и сам великий реформатор на склоне жизни фактически пересмотрел свои представления о всеобщем священстве и оправдании одной только верой – Порозовская 1995, 138). В условиях Финляндии того времени практическое осуществление этих идей Лютера было невозможно, разрушение же традиционных церковных структур ставило под угрозу дело самой Реформации. Именно эти соображения (а не просто корыстолюбие) объясняют, на наш взгляд, озабоченность Агриколы экономическим состоянием церкви Финляндии и ее служителей в период реформ богослужения и структур церковного управления.

Вероятно, упрямство финского каноника пришлось не по нраву деспотичному королю, который и в самой Швеции натолкнулся на сопротивлением церковных кругов во главе с архиепископом Лаурентиусом Петри. Как мы помним (см. часть I), после смерти кафедрального пробста Йоханнеса Петерсона в 1547 г. Агрикола, игравший активную роль в епархиальном управлении, был вправе рассчитывать на освободившееся место, что существенно улучшило бы его материальное положение и повысило его авторитет. Однако вместо этого король со свойственной ему бесцеремонностью упразднил саму должность кафедрального пробста и конфисковал в казну все причитавшиеся по ней доходы. Агриколе достался лишь дом покойного пробста, да и тот в довольно ветхом состоянии. Для Агриколы, уже отстраненного от заведования школой, это стало еще одним чувствительным ударом. Вероятно, вследствие всех этих обстоятельств он испытывал чувство некоторого разочарования и горечи, косвенным свидетельством чему может служить следующий любопытный эпизод: в знак признательности упомянутому Нильсу Бьельке, оказывавшему ему свое покровительство, он собственноручно переписал (возможно, с помощью ближайших учеников) “Шведскую историю” Олауса Петри, которую затем преподнес в дар супруге влиятельного сановника. Этот поступок заслуживает особого внимания, поскольку в конце 1540-х гг. зачинатель шведской Реформации был уже в немилости у короля, вследствие чего на указанное сочинение власти фактически наложили запрет. Примечательно, что в те же годы Олаус Петри, отстаивавший идею относительной автономии церкви от светского вмешательства, усвоил взгляды позднего Меланхтона на природу государственной власти, отличные от лютеровой концепции двух властей (regimenta): Меланхтон признал за подданными право не только на критику, но в случае необходимости и на свержение правителя, ставшего тираном (Kouri 1972-1973, 41 s.). Вполне вероятно, что Агрикола был в курсе подобных идей: сам факт, что он дерзнул переписать сочинение опального шведского реформатора, проникнутое описанными настроениями, косвенно свидетельствует о его сочувственном отношении к этим взглядам (любопытная деталь: полвека спустя после названных событий сын Нильса Бьельке – тот самый, что когда-то учился у Агриколы – не пожелал примириться с тираническим правлением младшего сына Густава Вазы, Карла, по характеру во многом походившего на своего отца, и окончил жизнь на плахе). Критическое отношение к монарху со стороны Агриколы могло усилиться также вследствие того, что Густав Ваза, сославшись на нехватку государственных средств, отказался финансировать печатание финского перевода Нового Завета и других книг, подготовленных Агриколой (хотя на словах приветствовал это начинание). Кроме того, визитационные поездки в разные районы страны наглядно показали секретарю капитула, сколь пагубным образом конфискационные меры отразились на состоянии и престиже церкви Финляндии, традиционно игравшей важную роль в жизни общества: в новых условиях церковнослужителям было непросто заниматься крайне важной катехизаторской работой, заботиться о христианской нравственности в народе и оказывать помощь нуждающимся, которых в эту переломную эпоху становилось все больше.

Из сказанного выше вовсе, однако, не следует, что Агрикола встал в оппозицию к светской власти: в соответствующем месте первой части (гл. I, § 3.3.) мы указали на различие психологического склада и соответственно линии поведения Микаэля Агриколы и Олауса Петри, двух ведущих деятелей Реформации в Финляндии и Швеции. Подчеркнем, что для Агриколы, как и для большинства его соотечественников, монарх оставался фигурой священной, призванной играть важную роль в проведении церковных реформ: в этом он (при всем возможном сочувствии упомянутой концепции Меланхтона или аналогичным идеям) следовал учению Лютера о “двух царствах” – важнейшему элементу социальной доктрины, разработанной немецким реформатором.

В глазах Лютера светский правитель был в первую очередь pater patriae, “отцом отечества”, от Бога наделенным “правом меча” и обязанностью поддерживать социальную гармонию (Arffman 1999, 233 s.). Собственно говоря, это учение Лютера опиралось на известные высказывания апостола Павла из Послания к Римлянам, где, в частности (стих 13:6), правители названы “Божиими служителями” (лат. ministri Dei). Неудивительно, что не только Агрикола, но и его ближайшие преемники по кафедре Турку придерживались сходного подхода, о чем свидетельствуют факты из биографии Паавали Юстена и Эрика Соролайнена (см. соответствующие очерки нашей книги).

Суровая, проза жизни вынуждала финских реформаторов обращаться за помощью к светской власти, поскольку они сознавали, что на местах без содействия королевских чиновников (наделенных правом в случае чего применять и силу), было попросту немыслимо привить народу основы катехизиса и нового евангелического миросозерцания. Об этом, в частности, свидетельствует послание, составленное Микаэлем Агриколой и церковным настоятелем Турку Кнутом Юхансоном по результатам их совместной визитационной поездки в область Саво на восток страны в 1549 г. (в скобках заметим, что фогтом этой области был влиятельный королевский чиновник Клеметти Крок, женатый на одной из сестер Агриколы, вследствие чего прибывшим из Турку важным церковным особам был оказан подобающий прием и предоставлены все возможности для ознакомления с церковными условиями этого края). Адресатом указанного послания был губернатор этой области Густав Финке. В письме с сокрушением сообщается о вопиющем религиозном невежестве тамошних крестьян (среди которых немало было таких, кто не знал даже молитвы “Отче наш”) и выражается надежда на содействие губернатора в нелегком деле приобщения к христианским обычаям вверенного ему населения (Gummerus 1941, 105 s.). Подобно тем же Лютеру и Меланхтону, Агриколе довелось лично убедиться в том, что проповедь оправдания “одной верою, одной милостью” в конкретных социальных условиях того времени имела естественные пределы и не могла быть запросто адресована людям, не прошедшим школу сложных духовных исканий. Для религиозного воспитания широких масс народа требовались методы более элементарные, не исключая и принуждения. Политика Густава Вазы была своего рода испытанием на прочность представлений Агриколы об идеальном государе как покровителе благого дела Реформации: надо полагать, это испытание (которое можно назвать “искушением повседневностью”) он все же выдержал.

Невзирая на королевскую немилость, Агрикола остался фактически наиболее влиятельным членом капитула Турку (хотя после смерти епископа Шютте в 1550 г. формально первым по рангу лицом в епархии стал капитульный декан Рагвалди). Именно Агрикола по-прежнему вел официальную переписку со Стокгольмом. В частности, он не оставлял усилий, чтобы по возможности оградить рядовое духовенство от произвола властей на местах.

В 1554 г. король предпринял радикальный шаг, распорядившись распустить кафедральный капитул Турку и разделить единую прежде епархию на две части – западную и восточную, с центрами в Турку и Выборге соответственно. При этом епископом Турку он все же предпочел сделать более опытного, хотя и чересчур независимого Агриколу, а не полностью лояльного Паавали Юстена, который был назначен епископом (правильнее сказать, используя терминологию того времени, “ординарием”) Выборгским, что было куда менее почетно, да к тому же и более хлопотно (см. ч. I, гл. 1, § 4.2.). Как не преминул заметить в своей “Хронике епископов финляндских” Юстен, Агрикола был сильно раздосадован разделением епархии и имел дерзость открыто заявить о том Густаву Вазе. Показательно, что король, помимо церемонии рукоположения глав двух новых финских епархий, потребовал от них присяги на верность себе, пригрозив репрессиями в случае, если они вздумают подражать примеру строптивого католического архиепископа Упсальского Браска, в свое время осмелившегося выразить несогласие с новой церковной линией властей и потому вынужденного отправиться в изгнание: надо полагать, это предостережение было адресовано прежде всего Микаэлю Агриколе. Однако последний, сделавшись епископом, не очень-то следовал монаршим наставлениям. За подробностями недолгой епископской деятельности Агриколы, продолжавшейся менее трех лет, мы отсылаем к соответствующему месту первой части нашей работы (гл. I, § 4.2.). Заметим, что его трения с королем, которому в 1555 г. из-за войны с Россией пришлось надолго задержаться в Финляндии, объясняются в первую очередь различием подходов к целям и методам осуществления Реформации: в отличие от Густава Вазы, Агриколе был ближе идеал евангелической церкви, пользовавшейся достаточной автономией и опиравшейся на традиционное епископальное устройство, хотя, безусловно, и заинтересованной в тесном сотрудничестве с монаршей властью. Показательно, что в “Книгу молитв”, составленную им еще в 1544 г., Агрикола включил традиционную молитву за епископа, заимствованную из средневекового служебника епархии Турку Missale Aboense; неслучайно также, что в предисловии к своему переводу Нового Завета (1548) он в самых почтительных выражениях говорит об истории епархии Турку и ее предстоятелях. Недовольство разделением епархии могло иметь у него еще и личную подоплеку, поскольку, как мы видели, в предыдущие годы деятельность Агриколы распространялась на всю территорию Финляндии, и, вероятно, ему трудно было свыкнуться с мыслью, что ряд районов, включая и родной ему Выборгский край, остались вне его юрисдикции.

В патриотических финских кругах в XIX– нач. XX вв., озабоченных поиском национальной идентичности и стремившихся дистанцироваться от России, под властью которой Финляндия тогда находилась, отношения Агриколы и Густава Вазы рисовались в гораздо более идиллических тонах. Наглядным свидетельством тому может служить фреска в кафедральном соборе Турку кисти известного финского живописца Р.В. Экмана «Микаэль Агрикола вручает финский перевод Библии Густаву Вазе» (1850-1854): Агрикола как предстоятель финской церкви изображен на ней в полном епископском облачении и выглядит чрезвычайно импозантно, внешность же короля буквально излучает милость – в свете изложенных выше фактов, а также учитывая то обстоятельство, что денег на финансирование финского перевода Нового Завета скупой монарх так и не выделил, подобная сцена может показаться курьезной.

Но, еще раз повторим, природная сдержанность и реализм финского реформатора уберегли его от открытой конфронтации со светской властью, тем более, что, как мы уже говорили, без поддержки последней усилия руководства епархии были бы серьезно затруднены (если вовсе не сведены к нулю). В эти годы новый лютеранский епископ Турку был серьезно озабочен укоренением евангелических начал в народе (тем более, что в ряде мест речь шла вообще о первичной евангелизации) и связанным с этим укреплением приходских структур. С самого начала своей деятельности на новом посту Агрикола особенно радел о том, чтобы рядовые священники четко осознавали отличие своего служения от традиционной практики католического духовенства. Об этом свидетельствует немало пассажей из его предисловий к книгам, изданным им в 1540 -1550-х гг.: по глубокому убеждению Агриколы, Реформация должна была начаться прежде всего с кардинальных перемен в мировоззрении и жизни самих священнослужителей (см. ниже текст предисловия к «Книге молитв»). Собственно говоря, в чем мы скоро убедимся, все книги Агриколы, изданные по-фински, предназначались в первую очередь для духовенства, поскольку их предполагалось использовать главным образом за богослужением и при составлении проповедей; именно по этой причине они изобилуют утилитарными сведениями из самых разных областей человеческой деятельности. В его глазах священник был одновременно проповедником, катехизатором и наставником, получившим подготовку в духе образовательной программы Меланхтона. Сохранилось множество высказываний Агриколы, рисующих, с одной стороны, идеальный образ священника – заботливого пастыря и убежденного сторонника Реформации, – а с другой, показывающих реальную картину состояния духовенства Финляндии, весьма далекую от чаемого идеала. Таким образом, в середине 1550-х гг. перед Микаэлем Агриколой открылось обширное поле деятельности, на котором он мог применить свои принципы, используя всю полноту вверенной ему епископской власти.

Однако служение интересам короны опять-таки помешало Агриколе осуществить задуманное на церковном поприще, причем на этот раз роковым для него образом: речь идет о посольстве в Москву к Ивану Грозному, куда он был отправлен вместе с архиепископом Упсальским Лаурентиусом Петри. На обратном пути Агрикола, который, по замечанию Юстена, крепким здоровьем никогда не отличался, тяжко занемог и скончался неподалеку от Выборга в апреле 1557 г., не дожив, по-видимому, и до пятидесятилетнего возраста. Похоронен он был в кафедральном соборе Выборга (могила до наших дней не сохранилась), в чем можно усмотреть волю Господа, пожелавшего упокоить его в родных краях.

Агрикола, обремененный множеством административных, преподавательских и литературных забот, женился довольно поздно на дочери богатого бюргера из Турку (его сестры также удачно вышли замуж, поэтому справедливо сказать, что Агрикола принадлежал к социальной верхушке Финляндии того периода). В 1550 г. у него родился сын Кристиан: растроганный отец (которому было уже около сорока лет, если не больше) посвятил ему свой перевод Псалтири, изданный в 1551 г.

Хотя Агриколе не суждено было воспитать и поставить на ноги своего сына, тот оказался достойным памяти славного родителя: окончив все ту же кафедральную школу Турку, где его наставником был ученик Агриколы, Эрик Хяркяпя, он отправился на учебу в Германию и стал там магистром, а по возвращении в родные края был назначен ректором кафедральной школы, в которой когда-то преподавал его отец. Позднее, когда Северная Эстония вошла в состав Шведского королевства, он был назначен епископом Таллинским и даже возведен в дворянское достоинство, оставленное за его потомками.

6. До сих пор речь шла преимущественно о тех сторонах деятельности Микаэля Агриколы, которые вытекали, так сказать, из логики обстоятельств и не зависели от его собственной воли. С другой стороны, перемены, совершавшиеся в эти годы, поставили церковь Финляндии перед необходимостью решать и сугубо религиозные проблемы, т.к. новые евангелические принципы требовали воплощения на практике. Это касалось, во-первых, перевода Священного Писания на финский язык – язык основной массы населения страны, и, во-вторых, разработки нового финского евангелического богослужения, отличного от традиционного католического.

Выше говорилось о том, что Агрикола приступил к переводу Нового Завета на финский язык еще во второй половине 1530-х гг. В принципе этот труд был завершен к 1543 г., поскольку известно, что именно тогда ректор кафедральной школы Турку обратился к королю с ходатайством об официальном разрешении на печатание финского перевода Нового Завета. Однако из-за трудностей финансирования это дело застопорилось на целых пять лет. Те же проблемы возникли спустя некоторое время и с изданием по-фински книг богослужебного характера. Помимо прижимистости короля, не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что в середине 1540-х гг. внутри кафедрального капитула Турку полного единства мнений по вопросу богослужебных преобразований, по-видимому, достигнуто еще не было.

6.1. Вследствие указанных причин первой печатной книгой Агриколы, увидевшей свет в 1543 г., стал Букварь (Abckiria). В том, что именно произведение подобного рода оказалось первой книгой, напечатанной по-фински, можно усмотреть свою логику. Как мы видели, на протяжении 1530 – 1540-х гг. одной из самых насущных проблем оставалось реформирование системы массового религиозного воспитания в духе новых принципов. Еще в 1529 г. церковный собор Шведского королевства, состоявшийся в городе Эребру, принял соответствующее постановление, что было подтверждено на Упсальском синоде 1536 г. и аналогичных собраниях в последующие годы, так что справедливо будет сказать, что появление Букваря Агриколы оказалось вполне своевременным. Своеобразие этой небольшой книжки состояло в том, что она не только научала основам чтения и счета, но и призвана была служить элементарным катехизисом. Как и многие другие реформаторы, ректор кафедральной школы Турку исходил из разработанного Эразмом Роттердамским принципа сочетания в школьном обучении образовательных задач с целями религиозно-этического характера, что особенно по душе было Меланхтону (Володарский 1999, 135). По этой причине финский автор включил в свою книжицу десять заповедей, апостольский Символ веры, тексты молитв «Отче наш» и Ангельского приветствия Богородице (Ave Maria), утренней и вечерней молитв, молитвы перед вкушением пищи, а также дал определение таинствам крещения, евхаристии и исповеди. По своему характеру его труд тяготел к т.н. каноническому катехизису, т.е. катехизису, не содержащему каких-либо разъяснений, а лишь дающему общеобязательные вероучительные определения и тексты (автором шведского канонического катехизиса, на который ориентировался Агрикола, был Олаус Петри).

Как показал сопоставительный анализ (Harviainen, Heininen, Huhtala 1990, 51-52 ss.), при подготовке своего Букваря Микаэль Агрикола опирался на Малый катехизис Лютера, а также на латинский катехизис Меланхтона и катехитический раздел, включенный в Постиллу Олауса Петри.

Известно, что уже в первые годы Реформации ее главные деятели столкнулись с необходимостью определить для каждой группы верующих ту «меру», в которой те могли толковать Св. Писание. Как следствие появились протестантские катехизисы, служившие своего рода “фильтрами” и помогавшие малосведущим людям ориентироваться в Слове Божием (Маграт 1994, 189). К примеру, Лютер в своих “Застольных речах” подчеркнул особую роль катехизиса в начальном религиозном воспитании, назвав его даже “Библией для мирян”: по словам реформатора, от катехизиса “уже по крайней мере та польза, что /благодаря ему/ простой народ больше не будет пребывать в рабстве у внешних обрядов” (Luther 1967, 28 s.). Лютер выделял четыре важнейших раздела, которые, по его мнению, должны были присутствовать во всех катехизисах, независимо от их направленности и адресата: десять заповедей, Символ веры, молитва “Отче наш” и краткое разъяснение таинств. Очевидно, Агрикола следовал именно этой схеме. Отметим любопытную параллель: в 1547 г. в Кёнигсберге на волне Реформации появилось первое печатное сочинение на литовском языке – Катехизис, принадлежавший перу лютеранского пастора М. Мажвидаса. Как и у Агриколы, эта книга (в названии которой отсутствует всякий намек на букварь или что-либо подобное) также открывалась азбукой. Указанное литовское сочинение интересно для нас тем, что оно появилось в сходных условиях удаленной северо-восточной окраины западного христианского мира, в стране, лишенной собственного литературного языка. О еще одной интересной параллели между этим произведением литовского реформатора и творчеством Агриколы мы скажем ниже, в связи с переводом Агриколой на финский язык Псалтири. В культурно-религиозном развитии Финляндии и стран Восточной Прибалтики этого периода существовало немало сходства, поскольку новые литературные языки появились здесь в отсутствие развитого этнического самосознания и политической независимости, что отличало их от тех же Дании или Швеции (об этом речь пойдет также в очерке об Эрике Соролайнене: см. разделы, посвященные его Постилле и Катехизису).

В Финляндии с ее малочисленным населением, 95 % которого (если не больше) составляли неграмотные крестьяне, проблема духовного просвещения широких масс стояла крайне остро, поэтому нет ничего удивительного в том, что Агрикола обратился к опыту немецких и шведских реформаторов, уже столкнувшихся с необходимостью составления элементарных руководств христианской веры. Несмотря на небольшой объем финского Букваря, в нем обнаруживаются следы разнородных влияний. Так, высказалось предположение, что при составлении этой книжки Агрикола воспользовался сохранившимися от Средневековья разрозненными записями на финском языке с изложением основ вероучения и главных молитв (Harviainen, Heininen, Huhtala 1990, 52 s.). С другой стороны, установлено (Pirinen 1962, 115 s.), что в изложении десяти заповедей Агрикола следовал интерпретации Эразма; помимо этого, в тексте апостольского Символа веры Агрикола при переводе слова “Церковь” употребил слово seurakunta, “община”, которое можно было бы перевести на русский и как “собрание верующих”: в этом он также подражал Эразму, который пожелал заменить традиционное слово ecclesia, ассоциировавшееся со средневековым коррумпированным католичеством, на слово congregatio, т.е. «сообщество», «собрание». Названные детали служат лишним подтверждением распространения идей библейского гуманизма и умеренного реформизма в церковной среде Турку начала 1540-х гг.

Небольшое (всего в десять строчек) стихотворное предисловие, обращенное, к “стару и младу” (wanha ia noori), обнаруживает знакомство автора с катехизисом Меланхтона, содержащим аналогичное введение, где особо подчеркнута необходимость сознательного усвоения главных христианских истин: не случайно Агрикола говорит, что Христос дарует Свою милость всем, кто усвоил основы Его учения (alcu oppi, досл. “начатки учения”). Фраза Агриколы о том, что “Закон душу подавляет, Христос же ее утешает”, явно служит отголоском популярного среди сторонников Реформации толкования Лютера на Послание к Галатам: в этом сочинении “отца Реформации” особый упор делается на словах апостола Павла о “проклятии Закона” и об освобождении от него, дарованном Христом (Гал. 3, 13-14). Тот же самый момент выделен и Меланхтоном в его фундаментальном сочинении “Общие принципы теологии”, где говорится, что Закон “угнетает и отягощает совесть людей” (цит. по: Pirinen 1962, 163 s.). Из сказанного видно, что Агрикола не только хранил верность духовным традициям своих финских наставников, но и следовал более радикальным идеям, к которым мог приобщиться во время учебы в Виттенберге.

6.2. Через год после издания ABCkiria, в 1544 г. в Стокгольме была напечатана Книга молитв, (Rucouskiria: ее полное название звучит как Книга библейских молитв, Rucouskiria Bibliasta). Сам факт ее издания – учитывая, что именно тогда Агриколе не удалось изыскать средств для напечатания готового перевода Нового Завета, – кажется необычным. Объяснить это можно, скорее всего, тем, что Георгу Норману, к которому Агрикола обратился с ходатайством о выделении средств для напечатания “Книги молитв”, проще было выхлопотать у короля разрешение и, главное, деньги на издание труда именно такого характера: “Книга молитв” могла быть отнесена к разряду душеполезной литературы, о необходимости издания которой много говорилось в те годы. Что же касается переводов Священного Писания, то здесь всё обстояло сложнее, поскольку на это дело смотрели как на крайне ответственное государственное предприятие, предполагавшее обязательное одобрение со стороны епископа и капитула. Известно, что в середине 1540-х гг. перевод Агриколы еще не был признан всем епархиальным начальством Турку (об этом речь пойдет далее в связи с историей агриколова перевода Нового Завета).

“Книга молитв” Агриколы насчитывает свыше 870 страниц, причем, по мнению исследователей, за всё XVI столетие не только в Финляндии, но и во всей Скандинавии не было создано другого столь же внушительного памятника данного жанра (Parvio 1988, 14 s.). Cудя по всему, на создание своего труда Агрикола потратил несколько лет. В принципе он рассчитывал на использование этой книги не только в храмах, но и в домашних условиях (что подтверждается высказыванием Паавали Юстена в “Хронике епископов финляндских”, согласно которому эту книгу “ныне каждый финн ежедневно берет в руки”: см. перевод жизнеописания Агриколы в очерке о Юстене), однако структура сборника наводит на мысль, что в первую очередь он предназначался для священников.