Текст книги "Очерки истории Реформации в Финляндии 1520-1620-е гг."

Автор книги: Игорь Макаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 45 страниц)

В эпоху Реформации в храмах Финляндии сохранялись украшавшие их средневековые витражи, причем церковные власти отнюдь не смотрели на них как на наследие “папизма”. Как отмечают исследователи (Paavola 2001, 58 s.), лютеранская церковь сознательно стремилась сохранить витражи, придававшие храмам более нарядный вид на фоне общей серости и скудости условий повседневной жизни.

– Того, кто попадал в Финляндию из стран победившего протестантизма, мог немало удивить принятый в народе обычай складывать пожертвования на алтаре перед совершением евхаристии: эта практика явно восходила к средневековой эпохе. В ходе разбирательства по поводу “устаревших церемоний”, устроенного в 1590-е гг., выявилось, что в Финляндии евхаристия по-прежнему воспринималась многими (причем отнюдь не только простонародьем) как жертва Богу, в связи с чем алтарь считался местом особо чтимым, куда принято было ставить зажженные свечи (ср. полемику Клауса Флеминга с духовенством Турку; о магическом отношении к таинству евхаристии говорится и в послании кафедрального пробста Петера Мелартопеуса, выдержку из которого мы приводим в § 5. очерка об Эрике Соролайнене). В первой четверти XVII в. еще сохранялся обычай принесения в храмы вотивных даров (по поводу выздоровления, возвращения из путешествия, благополучного завершения какого-то предприятия и т.д.) (Juva 1956, 33 s.). Как и в Средние века, в дни почитания покровителя Финляндии св. Генриха (в январе и июне), а также на Рождество Богоматери (которой был посвящен кафедральный собор Турку) в главном городе Финляндии по-прежнему устраивались ярмарки, называвшиеся соответственно Генриховой (Heikin messut) и Марииной (Maarian messut). Местная лютеранская церковь не считала нужным бороться с этим обычаем, довольствуясь лишь тем, что названные дни перестали считаться праздничными (см. ниже о церковном календаре). Постилла Эрика Соролайнена позволяет, кроме того, заключить, что и в первые два десятилетия XVII века в Финляндии была известна практика розария (в свое время принесенная доминиканцами, сыгравшими особую роль в средневековой истории финляндского христианства); также сохранялось почитание святых, в особенности Генриха и Лаврентия: разумеется, епископ неодобрительно отзывался об этой практике (свидетельством чему могут служить критические пассажи из предисловия к Постилле), хотя, заметим, в те же самые годы была утверждена новая печать кафедрального капитула Турку с изображением перста св. Генриха (почитаемой средневековой реликвией).

– Как явствует из Служебника Эрика Соролайнена, в начале XVII в. еще сохранялся обычай при совершении крещения осенять младенца крестным знамением, что уже было упразднено в других епархиях шведской церкви. Кроме того, вслед за крещением было принято устраивать весьма обильное угощение для священника и родных, т.н. ristinpidot, нередко превращавшиеся в буйные попойки (вообще говоря, проблема пьянства среди духовенства оставалась актуальной на всем протяжении века Реформации). Сама церемония крещения нередко откладывалась до достижения ребенком возраста двух, а то и четырех лет, о чем Эрик Соролайнен с сокрушением сообщает в своей Постилле. При его преемниках все перечисленные моменты были решительно запрещены как несовместимые с подлинно евангелическим благочестием.

– Из Постиллы Эрика Соролайнена складывается впечатление, что в первой четверти XVII в. в финских церквах принято было молиться стоя. Скамьи (как и обычай раздельного сидения мужчин и женщин) были введены позднее все тем же Исааком Ротовиусом, озабоченным поддержанием порядка в храмах и повышением «эффективности» проповедей. Что касается органного сопровождения, то коль скоро Лютер не был сторонником его сохранения в церкви, в Финляндии века Реформации орган стал звучать гораздо реже (хотя и не исчез вовсе). Примечательно, однако, что с начала XVII в. орган постепенно возвращается в храмы Финляндии (Rinne 1921, 230 s.), т.к. его звучание гармонировало с новым, более торжественным и суровым стилем церковности, утвердившимся после Упсальского собора 1593 г. и окончательной победы лютеранства.

– Известное значение сохраняла индивидуальная исповедь (rippi), хотя, с другой стороны, ее постепенно стала вытеснять исповедь коллективная. Время от времени священники посещали отдаленные уголки страны и исповедовали собирающихся к причастию; в дальнейшем Исаак Ротовиус наложил запрет и на эту традицию, т.к., по его мнению, она вредила церковным нравам (в числе прочего было принято обильно угощать прибывших исповедников). Судя по замечаниям Эрика Соролайнена, разбросанным по его Постилле, в народе сохранилась традиция поститься по пятницам, хотя церковные власти в принципе на этом не настаивали. Кроме того, в сельской местности сохранился целый ряд запретов, восходивших еще к католическому периоду: например, в субботу нельзя было сеять, а в четверг считалось грехом прясть. С другой стороны, церковь официально сохранила посты перед Рождеством и Пасхой.

– Особенностью финского лютеранского богослужения рассматриваемого периода было то, что довольно заметное место в нем занимала т.н. “литургия с кафедры” (фин. saarnatuoliliturgia): это подразумевало, что во время богослужения определенные литургические тексты звучали не с алтаря, а с кафедры проповедника (Parvio 1990, /1022 s./). Данная практика, восходившая к XVI в. и, следовательно, порожденная уже Реформацией, существовала также в шведской церкви (о чем свидетельствует Церковное уложение 1571 г. Лаурентиуса Петри). Помимо проповеди как таковой, “литургия с кафедры” включала чтение отрывков из Евангелия, всеобщую молитву, общее исповедание грехов и Господнее благословение (по IV Книге Моисеевой). В связи с возросшим значением проповеднической кафедры алтарь все больше отодвигался к задней стене. Вследствие этого окончательно вышли из употребления типичные для позднего Средневековья складные алтари: сократившееся алтарное пространство теперь было занято лишь алтарным столом и священным изображением над ним. Впрочем, в конце епископства Эрика Соролайнена складные алтари кое-где все же сохранялись.

– В отличие от континентальной Европы рубежа XVI – XVII вв., Финляндия практически не знала гонений на ведьм. Безусловно, финские реформаторы были осведомлены о широко распространенной в народе магической практике и при случае резко нападали на нее, о чем свидетельствуют пассажи из произведений Микаэля Агриколы, Паавали Юстена и Яакко Финно. Более поздняя по времени Постилла Эрика Соролайнена также изобилует предостережениями от сатанинских козней. Тем не менее ни в церковной среде, ни в народе еще не было принято приписывать дурные дела конкретным людям, вступившим в союз с нечистой силой, что оправдывало бы принятие соответствующих дисциплинарных «мер» со стороны общества (Heikkinen 1969,78-79 ss.). Отдельные (хотя и не столь многочисленные) ведовские процессы будут происходить в Финляндии уже в следующий период победившей лютеранской ортодоксии, когда церковь примется придирчиво следить за всеми случаями нарушения официальной доктрины и общепринятых норм.

Как бы прологом к этому стал суд над неким Паавали Тикканеном, состоявшийся на самом исходе рассматриваемого в этой книге периода (1619 г.) в одном из отдаленных приходов: названный крестьянин, по всей вероятности занимавшийся знахарством, был обвинен в колдовстве и приговорен к сожжению на костре, но по ходатайству прихожан (!) казнь заменили отсечением головы (Melander 1921, 78-79 ss.).

– На рубеже XVI-XVII вв. календарь финской церкви претерпел ряд изменений в соответствие с рекомендациями Упсальского собора 1593 г. Календарные изменения особенно коснулись богослужебной сферы, претерпевшей ряд модификаций в 1614 г. Мы уже упоминали, что в Служебнике Эрика Соролайнена, в отличие от Служебника Паавали Юстена, отсутствовала т.н. книга евангельских чтений на все дни церковного года, заодно выполнявшая функцию календаря. Этот недостаток был восполнен “Книгой евангельских чтений” Олави Элимеуса (1622). Праздничного календаря, зафиксированного в этом издании, придерживался и Эрик Соролайнен в своей Постилле, проповеди которой были приурочены ко всем праздничным дням церковного года, начинающегося в первое воскресенье Адвента. До этого в финской церкви использовался более традиционный календарь из упомянутой “Книги евангельских чтений” Юстена (о специфике последнего см. очерк о Юстене, § 5). В новых условиях, когда церковные деятели Швеции-Финляндии подчеркнуто дистанцировались от других конфессий (в первую очередь католичества), потребовалась определенная модификация церковного календаря. В итоге из него были изъяты дни, посвященные Марии Магдалине, св. Лаврентию и Рождеству Богородицы, т.е. праздники, наиболее популярные в Финляндии в средневековый период и удержавшиеся в период “литургической реформы”, но в конце концов отвергнутые ортодоксальными протестантскими богословами как лишенные опоры в тексте Писания. С другой стороны, в обычай постепенно входило выделение Страстной пятницы в предпасхальном богослужебном цикле: в этот день в храмах читали “Книгу Страстей Господних” Микаэля Агриколы, а позднее – также Passio Томаса Карелиуса (в шведоязычных приходах, естественно, звучало шведское сочинение аналогичного содержания). Если Церковное уложение 1571 г. (и вслед за ним “Книга евангельских чтений” Юстена) литургически еще не выделяет Страстную пятницу, то в служебнике, принятом почти полвека спустя и переведенном на финский епископом Эриком, это уже было сделано (то же касается и “Книги евангельских чтений” епископа Выборгского Элимеуса; правда, в Постилле Эрика Соролайнена отдельная проповедь на Страстную пятницу отсутствует, но объяснить это можно тем, что автор пользовался «Книгой евангельских чтений» Юстена, т.к. упомянутое сочинение Элимеуса появилось лишь год спустя после выхода первого тома Постиллы). По сохранившимся свидетельствам, в начале XVII в. фрагменты “Книги Страстей Господних” принято было исполнять нараспев (Harviainen, Heininen, Huhtala 1990, 71 s.).

В конце периода, описанного в нашей книге, в Финляндии официально были утверждены следующие главные церковные праздники: Рождество Христово, Новый год, Богоявление, Пасха, Вознесение Христово, Пятидесятница. Из мариологических праздников как соответствующие Писанию были сохранены Благовещение (названное днем Марии, Marianpiv), Сретение (по западной традиции называвшееся днем очищения Девы Марии, фин. Marian puhdistuspiv, а также днем Свечей, фин. Kynttilnpiv) и Посещение Марией Елизаветы; кроме того, отмечалась память всех апостолов, Иоанна Крестителя, св. Стефана, Невинноубиенных младенцев, архангела Михаила и Всех святых: в Постилле специально оговаривалось, что хотя святым в соответствии с новым протестантским взглядом не полагалось воздавать поклонения, их примеру, тем не менее, надлежало подражать (Parvio 1990, /1021– 1022/ ss.).

С другой стороны, Постилла Эрика Соролайнена свидетельствует, например, о том, что на праздник Свечей (или Очищения), соответствующий православному Сретению, в церквах сохранялся католический обычай освящения всех свечей, используемых на протяжении литургического года. Как уже отмечалось выше, в народе, наряду с воскресным днем, называемым Днем Господним (Herran piv), все еще сохранялся обычай выделять среду и пятницу из числа прочих дней недели. Одновременно с тем церковь стремилась христианизировать старые обычаи, в которых тесно переплетались христианские и языческие представления. В частности, так обстояло дело с тремя майскими днями, когда в прежние католические времена прихожане во главе с приходским священником совершали крестный ход по полям с целью обеспечить благословение новому урожаю. Церковное уложение 1571 г. также особо выделило три майских дня: т.н. “молитвенное воскресенье”, отмечаемое в пятое воскресенье после Пасхи, и два рядовых дня, непосредственно следующих за ним, причем священникам было предписано в один из этих дней выступать со специальной проповедью о важности молитвы (Lempiäinen 1983, 111-112 ss.).

– Наконец, следует упомянуть о таком важном направлении деятельности церкви, как подготовка священнослужителей. Мы видели, что уже первые финские реформаторы со всей серьезностью подходили к данному вопросу, т.к. священнику полагалось быть прежде всего проповедником Слова и катехизатором (ср. перевод фрагментов «Книги молитв» Агриколы во второй части нашей книги). Особенно возросла роль приходских священников с изменением официального курса в начале XVII в., когда основной акцент был перенесен на религиозное воспитание и выработку у широких масс народа более осознанного и личностного отношения к вере. Неслучайно Постилла Эрика Соролайнена изобилует рассуждениями на эту тему, причем священника автор предпочитает называть словом saarnaaja, т.е. «проповедник». Собственно говоря, свое монументальное произведение епископ Турку и составил в расчете прежде всего на рядовое духовенство, в обязанности которого входило составление собственных проповедей. Кроме того, в соответствии с Церковным уложением 1571 г., в Турку регулярно созывались епархиальные собрания (фин. pappeinkokoukset, букв. «собрания священников»), на которых в принципе полагалось присутствовать всем священникам епархии.

Подобные собрания приурочивались либо к “Генриховой ярмарке” (соответственно 20-го января и 17-18-го июня), либо к осенней ярмарке, связанной с формально отмененным праздником Рождества Богородицы. На этих собраниях рассматривались актуальные вопросы церковной и политической жизни. Кроме того, после Упсальского собора 1593 г. в целях повышения уровня богословской подготовки духовенства в Турку стали проводиться публичные диспуты по догматическим вопросам (чаще всего за основу бралось “Аугсбургское вероисповедание”, которое, к слову сказать, читалось на латыни, поскольку финского перевода еще не было). Материалы подобных «диспутов» рассылались затем священникам, которые не смогли присутствовать на собрании. Кроме того, сложилась практика произнесения показательных проповедей и речей (orationes): как правило, их готовили члены капитула или сам епископ.

Что касается подготовки к священническому (“проповедническому”) служению, то основные кадры духовенства по-прежнему выходили из кафедральной школы Турку и аналогичной школы Выборга, значение которой после воссоздания Выборгской епархии заметно возросло. В начале XVII в. было утверждено положение о том, что учащимся кафедральной школы, пожелавшим вступить на духовную стезю, полагалось учиться два дополнительных года в специальном “теологическом классе” под руководством капитульного лектора теологии. В 1640 г. в Турку, на базе славной своими традициями кафедральной школы был, наконец, основан университет (академия), главным факультетом которого стал теологический. Разумеется, суровые реалии отсталой и бедной страны далеко не всегда давали образцы компетентности и добросовестности “служителей Слова”, на что сетует тот же епископ Эрик в своих сочинениях. С другой стороны, как и в предыдущие десятилетия, священники, в особенности на местах, нередко исполняли административные функции (Melander 1921, 105– 112 ss.), что, помимо всего прочего, свидетельствовало об авторитете, которым они пользовались как у властей, так и среди простого народа: священническое (“проповедническое”) сословие в известном смысле выступало посредником между властями и подданными (вспомним о той роли, которую Льюнго, пастор из Похъянмаа, сыграл в период «Дубинной войны» и после нее). В целом можно констатировать, что к концу реформационной эпохи, после всех пережитых неурядиц и лишений, сословие евангелических священников оказалось, наконец-то, ”востребовано” светской властью и в определенном смысле вернуло себе тот высокий социальный статус, которым оно обладало накануне Реформации (об этом см. также раздел очерка об Эрике Соролайнене, посвященный его Катехизису, § 9).

Заключение

Подведем итоги второго периода реформационных преобразований в Финляндии, заодно коснувшись основных результатов финской Реформации в целом. К началу XVII в. церковные перемены в лютеранском духе окончательно приобрели здесь необратимый характер. Собственно говоря, положение новой церкви было достаточно прочным уже в начале 1560-х гг., но в последующие десятилетия ее ожидали серьезные испытания: мы имеем в виду эпоху “литургической борьбы” и бурное десятилетие 1590-х гг., отмеченное религиозно-политическим кризисом. Определенная консервативность финского духовенства (в том числе высшего) и, с другой стороны, живучесть в народе представлений предшествующей эпохи (сплав языческих и католических верований) сделали Финляндию весьма восприимчивой к литургическим экспериментам короля Иоанна III. Тем не менее, недруги финнов (точнее, финляндского дворянства и высшего духовенства) явно преувеличивали угрозу рекатолизации страны: притом что отдельные уроженцы Финляндии (наделенные немалыми талантами) стали иезуитами и мечтали о возвращении своего отечества в лоно Римской церкви, их усилия успехом не увенчались, чему причиной была приверженность основной части населения Финляндии той форме консервативного лютеранства, что утвердилась благодаря усилиям “мужей виттенбергских” (Агриколы, Юстена и прочих). Слово Божие зазвучало на финском языке, на нем же совершались богослужения, вследствие чего христианские истины преподавались и усваивались уже в новом духе; вспомним также, что в иных местах речь вообще шла о насаждении элементарных основ христианской веры. Не исключено, что отмеченная “отсталость” финской церкви, причины которой мы обсуждали в первой главе, как ни странно, стала решающим препятствием к реставрации католичества. Когда же в начале XVII в. дело дошло до более решительных преобразований, направленных на унификацию религиозной жизни Шведского королевства и ликвидацию местного своеобразия, в Финляндии не нашлось реальных сил, которые были бы способны эффективно противодействовать этому. Крестьянство понесло тяжелые потери в ходе “Дубинной войны” и к тому же пострадало от военных действий и лишений, вызванных ими. Дворянство Финляндии, многие представители которого не приняли упсальские постановления 1593 г. и держались более привычных для них форм церковной жизни (вспомним полемику Клауса Флеминга с финским духовенством), было сломлено кровавыми репрессиями второй половины 1590-х гг.; лишившись своего прежнего автономного статуса, это сословие стало верой и правдой служить шведским государям, что в ближайшей перспективе стало причиной его денационализации (шведизации). Финское же духовенство не имело доктринальных и иных противоречий с духовенством шведским, что позволило ему отразить яростные нападки Карла IX (именно решительная поддержка шведского духовенства позволила Эрику Соролайнену оправдаться перед обвинениями в измене делу Реформации). Что же касается малочисленного бюргерства, то, как правило, жители финских городов послушно следовали за всеми изменениями официальной линии.

Как и в предыдущую эпоху, на всем протяжении рассмотренного в этой главе периода реформационные преобразования в Финляндии совершались в основном усилиями местного духовенства, послушного центральной власти и обязанного считаться со всеми генеральными изменениями церковного курса. При этом, как свидетельствует деятельность епископов Паавали Юстена и Эрика Соролайнена, финская церковь сохраняла некоторую самостоятельность, что обусловило, в частности, ее известное литургическое своеобразие и более длительное сохранение элементов старой традиции. Ведущие деятели церкви Финляндии получили подготовку в главных лютеранских университетах Германии и в своей повседневной деятельности стремились опираться прежде всего на наследие Лютера. Кроме того, как не раз отмечалось выше, влияние Меланхтона по-прежнему было весьма ощутимым, что проявилось, в частности, в том сочувственном интересе, который ведущие представители финской церкви питали к католическому прошлому своей родной страны, а также в просветительском характере их работы. Финны, обучавшиеся в ведущих лютеранских университетах того времени, не становились крупными богословами, однако, усваивая расхожие богословские представления, они приобретали основательность и методичность, столь необходимые в суровых условиях их страны. Влияние Филиппа Меланхтона, а также одного из его главных учеников, ректора Ростокского университета Давида Хитреуса долгое время уберегало их от излишнего радикализма и нетерпимости, присущих многим духовным наследникам Лютера на рубеже XVI-XVII вв. Именно меланхтоновская выучка позволила руководству финской церкви достаточно спокойно воспринять “литургическую реформу”, поскольку насаждавший ее Иоанн III не ставил под сомнение основы лютеранского учения. Помимо указанного влияния, можно говорить и о реализме, отличавшем всех ведущих деятелей финской церкви, от Агриколы до Соролайнена: прекрасно отдавая себе отчет в низкой духовной культуре широких масс народа, они избегали радикальной ломки церковных обычаев, хотя в их личной преданности делу Реформации сомневаться не приходится, о чем свидетельствует оставленные ими сочинения (см. переведенные нами фрагменты во второй части этой книги). В начале XVII в. многие путешественники, попадавшие в Финляндию из других протестантских земель, с удивлением обнаруживали в религиозности финского простонародья и в церковных обычаях множество типично средневековых моментов (Juva 1956, 33 s.). К ведущим деятелям финской Реформации – как на первом, так и на втором этапе ее проведения – применима следующая характеристика подхода Агриколы к церковным преобразованиям: “Не прокладывая, подобно Лютеру, новых путей, он был человеком дела, хорошо знавшим характер своего народа и медлительность финнов в восприятии реформ” (Raittila 1977, 47 s.). Даже на весьма драматическом для финской церкви упсальском церковном соборе 1593 г. обнаружилось сходство позиций большинства духовенства Финляндии с духовенством Швеции, вследствие чего церковь Шведского королевства, страдавшая от самоуправства короля Карла IX, смогла довольно успешно противостоять попыткам последнего осуществить т.н. “вторую Реформацию”. С другой стороны, новое поколение церковной элиты привнесло в Финляндию новые взгляды на церковное устройство и организацию религиозной жизни: сказывалось образование, полученное представителями этой генерации в Германии в период, когда там возобладала консервативно-ортодоксальная форма лютеранства. Как мы показали в своем месте, в начале XVII в. высшая прослойка финского духовенства была в принципе подготовлена к новой фазе лютеранства – эпохе т.н. “чистого учения”, или лютеранской ортодоксии. Иное дело, что в условиях отсталой страны этот процесс совершался гораздо медленнее, чем того хотели в Стокгольме, и это обусловило известную напряженность во взаимоотношениях церковной верхушки Финляндии с центральным правительством под занавес долгого епископства Эрика Соролайнена.

С другой стороны, не следует чрезмерно абсолютизировать и степень религиозной “отсталости” широких масс Финляндии в рассматриваемую эпоху. Усилия первых реформаторов, прикладывавших значительные усилия по приобщению своих соотечественников к христианской духовности, мало-помалу стали приносить свои плоды: как свидетельствуют источники, к началу XVII в. определенная часть населения страны уже усвоила обычай домашнего чтения духовной литературы – как индивидуального, так и коллективного, совместно с домочадцами. Это означает, что протестантский идеал семьи как христианской «микрообщины» постепенно укоренялся и в удаленной от центров Реформации Финляндии. Примечательно, что покупателями Постиллы Эрика Соролайнена были не только священники, но также горожане и даже некоторые крестьяне – разумеется, обладавшие приличным доходом, т.к. Постилла стоила недешево (Kouri 1984, 31 s.).

Особо следует подчеркнуть, что в Финляндии история Реформации стала в первую очередь историей трансформации финской церкви и ее взаимоотношений с государственной властью, что объясняет избранный нами ракурс, когда преимущественное внимание было уделено церковной элите страны, прилагавшей немалые усилия к тому, чтобы сознание основной массы населения, жившего в примитивных условиях, постепенно открылось главным идеям Реформации. Подавляющее большинство жителей Финляндии в XVI-XVII вв. по-прежнему существовало в т.н. “длительном Средневековье”, сохранявшемся в Европе вплоть до конца XVIII в.: “Ни Ренессанс, ни Реформация, ни открытия Нового Света, ни образование абсолютных монархий, ни рост буржуазии еще не знаменовали конца средневековой эпохи ... Массы людей продолжали жить в традиционном обществе, сохраняя прежние привычки и модели поведения” (Гуревич 1993, 221). Именно это объясняет, на наш взгляд, отмеченную медленность реформационных процессов в Финляндии, а также устойчивость католических обычаев и языческих практик среди значительной части ее населения. В этих условиях церковные деятели Финляндии оказались как бы между молотом и наковальней: с одной стороны, стокгольмские власти настаивали на ускорении преобразований, а с другой, широкие массы были слабо подготовлены к восприятию нового религиозного учения.

Как и в Швеции, в Финляндии – еще раз повторимся – церковь сохранила свое епископальное устройство, несмотря на все попытки королевской власти ослабить или даже ликвидировать его. Показательно в этом отношении, что разделение единой прежде епархии Турку на две части оказалось не особенно эффективным (с точки зрения светских властей, заинтересованных в ослаблении церкви как самостоятельного организма), поскольку на протяжении большей части рассмотренного здесь периода церковь Финляндии фактически оставалась единой и сознание единства было присуще ее духовному сословию.

Хотя в эпоху Реформации в Финляндии еще не было собственного университета, вполне уместно утверждение, что в стране сложился своего рода “мозговой центр”, являвшийся главным авторитетом в вероучительных вопросах: мы имеем в виду активную роль кафедрального капитула Турку, возрожденного вскоре после того, как его расформировал Густав Ваза; на разных этапах тон в нем задавали наиболее образованные его члены, такие как Эрик Хяркяпя, Яакко Финно, Маркус Хельсингиус, Габриэль Мелартопеус и ряд других. Именно члены капитула и близкие к нему представители духовенства осуществляли основную работу в области образования; кроме того, им же принадлежали все крупные начинания по изданию духовной литературы на финском языке. С другой стороны, епископы Турку (Паавали Юстен, а затем Эрик Соролайнен) оказывали определяющее влияние на богословскую позицию своей епархии: оставленные ими сочинения призваны были служить как бы образцом для остального духовенства. В принципе можно утверждать, что епископы Турку правили вполне суверенно, оставаясь главными авторитетами в глазах своих подчиненных, в чем проявилось отличие “провинциальной” финской церкви от положения в немецких землях или даже в Швеции (вспомним о той роли, которую на разных фазах развития шведской церкви сыграли ученые теологи – представители «ортодоксии Йевле», Стокгольмской Высшей школы Иоанна III и затем воссозданного Упсальского университета, – формально не принадлежавшие к руководящим церковным структурам).

В епископство Эрика Соролайнена была, к примеру, попросту немыслима ситуация, сложившаяся в Турку спустя всего лишь четыре десятилетия после его кончины, когда профессора недавно основанного университета узурпировали роль главных экспертов по богословским вопросам, так что ведущий университетский теолог Свенониус, представлявший воинственно-ортодоксальную линию, дерзнул обвинить тогдашнего епископа Терсеруса в ереси и даже добился его отставки.

В целом Финляндии было несвойственно то напряжение между дворянством и учеными лютеранскими теологами, которое нашло проявление в немецких землях (Arffman 1999, 162 s.). Единственным исключением стал период 1590-х гг., когда дело дошло до открытой религиозной полемики между верхушкой духовенства Турку и финскими дворянами, поддерживавшими короля Сигизмунда III. Дворянство Финляндии было не в пример слабее немецкого или остзейского, в силу чего его влияние на чисто церковные дела было не очень ощутимым. Правда, и в Финляндии существовала проблема т.н. “патронажного права”, но все же ее острота были не сопоставима с положением, сложившимся в Германии, где в отдельных районах владельцы крупных поместий приобретали фактически неограниченную власть над местной церковью. Высшее финское духовенство, представители которого участвовали в сессиях общешведского риксдага, ощущало себя фактически на равных с дворянством: не случайно епископы Юстен и Соролайнен гордились тем, что за свои заслуги были возведены в дворянское достоинство. Иное дело, что на местах рядовое духовенство сильно зависело от произвола королевских чиновников и военачальников; это положение усугублялось затяжными войнами, которые шведские короли вели к востоку и югу от Финляндии. Если говорить о духовенстве как об отдельном сословии, бросается в глаза довольно значительная разница – как в образовательном, так и в имущественном отношении – между епархиальной верхушкой Турку и (в меньшей степени) Выборга, с одной стороны, и рядовым духовенством, с другой.

В предыдущем изложении мы неслучайно так много места отвели эволюции кафедрального капитула Турку: капитул и связанные с ним церковнослужители образовывали замкнутую среду со своими специфическими интересами (вспомним по меньшей мере три известных случая за период 1550-1610-х гг., когда новый ректор кафедральной школы брал в жены вдову своего предшественника: речь идет соответственно о Хенрике Якобсоне, Петере Мелартопеусе и Габриэле Мелартопеусе; вспомним, с другой стороны, и о периодических трениях между отдельными его членами). Вообще говоря, в разные периоды отношения внутри кафедрального капитула и его контакты с правящим епископом складывались по-разному: во время потрясений 1590-х гг. кафедральный капитул и епископ выступали довольно слаженно – при всем различии богословских предпочтений, благодаря чему церковь Финляндии довольно быстро оправилась от потрясений; в то же время два десятилетия спустя, под конец епископства Эрика Соролайнена, в капитуле существовали довольно острые внутренние разногласия, что оказалось на руку государственной власти, назначившей своего ставленника на епископскую кафедру; сходная ситуация впоследствии сложилась и в Выборге.