Текст книги "Белая полоса (СИ)"

Автор книги: Игорь Шагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

«Поэтому в настоящее время я не могу в полном объёме использовать своё право на защиту, поскольку без посторонней помощи не имею возможности понять смысл приговора…»

Жалоба заканчивалась так:

«Поскольку я имею все основания считать, что в ходе досудебного следствия и на всех стадиях судебного слушания этого дела были допущены существенные нарушения уголовно-процессуального закона в части соблюдения моих прав на защиту, прошу: приговор коллегии судей судебной палаты по уголовным делам Апелляционного суда г. Киева от 15 марта 2004 года, которым я признан виновным в совершении преступлений, предусмотренных… – были перечислены статьи УК Украины 1960 года —…отменить как незаконный и уголовное дело в отношении меня прекратить. Меру пресечения в отношении меня в виде содержания под стражей – отменить. Прошу рассмотреть кассационную жалобу с моим участием».

Я поставил число, подпись, и когда во время вечерней проверки в коридоре раздался голос корпусного: «Касачки!», передал жалобу в спецчасть СИЗО-13 для последующей отправки в Верховный суд.

Весь следующий день я провёл, перечитывая приговор. Дима помогал мне разбираться с не всегда понятными юридическими терминами на украинском языке. Анатолий тихонько смотрел телевизор, который перед обедом был выдан со склада. За сигареты я договорился, чтобы шестидесятиваттную лампочку поменяли на сотку, – и в камере стало немного светлее.

Щёлкнул электрозамок, и в коридоре раздались голоса, которые от входной двери в «бункер» перемещались к нашей камере.

– Кого-то садят, – сказал Дима.

– К нам? – спросил я.

– Похоже, что к нам, – Дима встал со скатки, лежавшей на пятачке, и передвинул её в ноги моей нары к стене.

Зазвенел засов, потом открылась дверь в камеру. Офицер был ДПНСИ в фуражке с широким полем, загнутым вверх, и чёрных очках. Его я всегда встречал на привратке.

– О! – сказал он, улыбнувшись, увидев меня. – Так, отойдите к окну.

Мы столпились под телевизионной полкой, приглушив звук телевизора. Не надевая нам наручники, дежурный открыл дверную решётку.

– Заходи, – раздался голос офицера, и в камеру быстро зашёл худой, среднего роста парень в ботинках и оранжевой робе.

– Пройди дальше, – сказал ему офицер.

После этого дежурный положил за порог в камеру скатку и сверху поставил потёртую клетчатую сумку. Решётка двери закрылась, и с прибывшего сняли наручники.

– Смотрите, – пока парень стоял к нему спиной, кивнул в его сторону и посмотрел на меня офицер (видимо, давая понять, чтобы не вешался, не резался или не делал чего-нибудь другого с собой). Он улыбнулся, и дверь в камеру закрылась.

Прибывшего в камеру пожизненно заключённого звали Сергей. На вид ему было лет тридцать пять. Он был худощав, с впалыми щеками, жёлтыми зубами и слегка перекошенным лицом.

– Ты откуда? – спросил я.

– С первого этажа, – сказал он.

– А сколько на «бункере»? – спросил я.

– Два месяца, – ответил он.

– А ты за что здесь? – припоминая слова Скоробогача, что камера нормальная, спросил я.

– За людоедство, – ответил Сергей.

Сергей сел на нару и посмотрел на дымившуюся в руке у Анатолия сигарету.

– Оставить? – спросил тот.

Я предложил Сергею сигарету с фильтром. Пока он подкуривал, Дима положил свою скатку под дверь, а скатку Сергея поставил у стены.

– Кого хоть съел? – спросил я.

– Попробовал, – сказал Сергей, продолжая курить.

– Убийство? – спросил я (чтобы продолжить разговор).

– Троих, – сказал Сергей.

– Попробовать? – спросил я.

– Члены и губы отрезал.

– Зачем? – спросил я, что могло прозвучать для Сергея «чтобы съесть?»

– Чем трахались и чем целовались. Жена написала, что ел и её заставлял.

– И что, ей поверили? – спросил я.

– Я губы отрезал. «На, целуй! – сказал. – Тебе же нравилось целоваться». И пихнул ей к губам. А потом сам попробовал кровь.

– Зачем? – спросил я.

– Так, из интереса. А она написала, что ел.

– А она тоже здесь? – спросил я.

– Нет, – сказал Сергей. – На свободе. Её свидетелем сделали, она всё подтвердила в суде, и мне дали ПЖ.

Сергей рассказал, что он из-под Белой Церкви. Три года прожил с женой, зная, что она ему изменяет и где её искать. Вернувшись нетрезвым с работы и не застав её дома, он отправился в дом на соседнюю улицу, где нашёл супругу в компании трёх своих полураздетых знакомых. Они тоже были изрядно пьяные, и он взял с кухни нож и убил их, а жену забрал домой. Его никто не видел. Долго не могли найти, кто это сделал, но потом пришли к его жене, и та рассказала, что убивал он. В это не сразу поверили, так как потерпевшие были больше по комплекции. Он признал свою вину и показал всё на воспроизведении, а затем отказался от показаний. Но жена подтвердила всё в суде, поскольку ей пригрозили, что в противном случае сделают соучастницей. Она помогала ему отрезáть части тел, начала говорить, что они заманили её в дом, а потом изнасиловали. А на суде – что муж заставлял ее отрезáть части тела.

Мы с Анатолием спали на нарах, а Дима и Сергей – на полу, кладя матрасы не вдоль, а поперёк камеры. Ноги и голова – под двумя нарами, средняя часть тела – в проходе.

Анатолий к Сергею проявлял безразличие – сидя на наре, лепил розочки. А Дима Сергея сразу невзлюбил.

– Делай хоть что-нибудь, – говорил он ему. – Тебя тут кормят, дают курить, а ты даже за собой не убираешь!

Сергей брал тряпку и мыл пол, что-то говоря себе под нос, что ещё больше раздражало Диму. Он забирал у Сергея тряпку, а потом сидел на скатке под дверью и читал. Сергей-людоед – так его называли на участке – всё время молчал. Или сидел у меня на наре и смотрел телевизор, или курил. Я перечитывал приговор, иногда обращаясь к Диме, у которого явно по украинскому языку в школе было «отлично». И смотрел, какие дополнительные доказательства в опровержение можно было бы предоставить Верховному суду.

В среду была баня. Как и в прошлый раз, всех вместе отвели на первый этаж и закрыли в помещении, которое было разделено решёткой. С одной стороны – раздевалка, вешалка с несколькими деревянными колышками и скамейка, с другой – баня, облицованная бордовой кафельной плиткой с двумя длинными хромированными кранами, душевыми хромированными шлангами с рассеивателями и регуляторами холодной и горячей воды. Кому нужно было подстричься, выходил в Г-образный коридор в наручниках, где банщик-прапорщик Коля на табуретке стриг налысо машинкой. Остальные в наручниках ожидали в помещении бани. Потом переходили за решётку. Прапорщик на дверь в решётке вешал замок и снимал наручники. Спрашивал, кому нужны станки. Коля был доброжелательный человек и во времени не ограничивал. Двадцать-тридцать минут под двумя кранами и душевыми шлангами на помывку, хотя и по очереди, хватало. После этого сдавались станки, руки впереди застегивались наручниками, и всех вели обратно.

В четверг дежурный сказал всем надеть оранжевые робы, потому что начальник будет делать обход. После прогулки, часов в одиннадцать, открылась дверь «бункера», а потом дверь первой на этаже камеры.

– Отошли к стене! – громко сказал дежурный.

Потом было слышно, как открылась дверь второй камеры и, наконец, нашей. Мы отошли к стене под полку с телевизором, разместившись по двое в проходе между нарами.

– Тесновато у вас тут, – осмотрев маленькую камеру с двумя нарами на четверых, заметил начальник. – Поможешь? – добавил он, глядя на меня. – Если будет железо, то можно снять с окон глухие решётки – «баяны». Металлизированное стекло у нас есть. И можно будет наварить по второй наре.

– Помогу, – сказал я.

– К тебе вот он подойдёт, – показал Скоробогач на невысокого роста коротко стриженного лейтенанта из режимного отдела.

Когда в следующую свою смену корпусной принёс телефон, я попросил Олю купить с доставкой в СИЗО необходимый металл для замены глухих решёток и установления в камеры участка ПЛС дополнительных нар как второго яруса. И занялся подготовкой получения дополнительных доказательств в опровержение приговора.

Я связался со Светланой Кондратович – бывшим начальником таможенного отдела ООО «Топ-Сервис» и брокером «Топ-Сервис Восток» – и попросил её разыскать всех таможенных инспекторов, проводивших досмотр и таможенное оформление грузов по экспортным контрактам руководимого мной ООО и состыковать их с моим адвокатом, чтобы тот мог взять у них показания для предоставления в Верховный суд, и их там допросят в опровержение сделанного в приговоре вывода о фиктивности экспортных поставок и, как следствие, организации мной банды для прикрытия фиктивного возмещения НДС. Впоследствии такие показания были получены, из которых следовало, что таможенные инспектора перед тем, как затаможить автотранспортное средство согласно своим обязанностям, досматривали груз и сверяли его количество с накладной. Также по совету Светланы моим адвокатом был сделан запрос на Киевскую региональную таможню, в том числе контролирующую выход затаможенных грузов с территории Украины, по средствам возвращения в её отдел второго из пяти экземпляров деклараций о пропуске автотранспорта с грузом через границу с личной печатью таможенного инспектора, осуществлявшего выпуск.

Впоследствии адвокатом был получен ответ из таможенной службы РФ, что грузы, следовавшие по экспортным контрактам ООО «Топ-Сервис Восток» (в том числе в адрес «Невского ветра»), были доставлены в РФ и прошли таможенную очистку. Это ещё раз свидетельствовало (при наличии решений Высшего арбитражного суда о законности хозяйственной деятельности), что руководимое мной предприятие возмещало НДС, а это опровергало приговор в части мотивов преступлений.

Я, Дима, Сергей и Анатолий уже не находились постоянно в одной и той же камере. Теперь внутренними инструкциями департамента исполнения наказаний для пожизненного заключения был введён перевод из камеры в камеру каждые десять дней. Официальная версия – чтобы в камерах не делали подкопы. Неофициально дежурными делалось предположение, чтобы жизнь на ПЛС сводилась к «существованию на вокзале». Один раз в десять дней дежурный давал команду «переезд», и каждый свои вещи, скатку и сумки за несколько заходов с руками, застёгнутыми впереди наручниками, нёс по коридору и по узкой лестнице с этажа на этаж. Когда с первого на третий, когда со второго на первый, когда из камеры в камеру на том же этаже. Каждая следующая камера была примерно того же размера. Когда чистая, когда грязная, с немытой дючкой, чёрным полом от пепла и бычками под нарами вперемешку с газетными окурками от самокруток. Когда с засохшими наломанными кусками «свободского» чёрного или белого хлеба, запихнутыми за решётку, закрывавшую батарею из нескольких секций, вперемешку среди прочего мусора, обрывков бумаги и мятых сигаретных пачек, с кусками заплесневевшего сала и леденцов без фантиков. Дима говорил, что так сходит с ума один из «пыжиков» – косит под дурака. Получает передачу и начинает продукты пихать за решётку в батарею. Делает сигары из окурков с фильтрами, заматывая их в полиэтилен трубочкой, и чётки из налепленного на нитку хлеба – в качестве «благодарочки» в соседние камеры за переданные ему сигареты и чай. А иногда запрыгивает, как обезьяна, на первую оконную мелкую решётку, удерживаясь пальцами рук и ногами, и начинает её трясти. Тогда в камеру заходят корпусной и контролёры, снимают его с решётки, дают ему пизды и пристёгивают на несколько часов за руки и за ноги к наре. Сокамерников возвращают в камеру, и когда они говорят, что он уже успокоился, с него снимают наручники. Говорили даже (Анатолий кивнул головой), что, когда выход на прогулку был не обязательный, он оставался в камере и справлял большую нужду в сумки сокамерников. Ему за это в камере дали по голове. И он перестал это делать – гадил только в свою сумку, а баланду высыпáл на свою нару, из чего был сделан вывод, что «косит».

Через несколько недель Сергея-людоеда отсадили, а в камере в этот же день появился новый сокамерник, осуждённый в этот же день к ПЖ. И ДПНСИ так же сказал: «Смотрите». На вид ему было лет двадцать – черноволосый худощавый парень. С его рук сняли наручники, предварительно положив в камеру скатку и сумку с вещами, отобранными на шмоне для пользования в камере. Закрылась дверь, и он с недоверием посмотрел на присутствующих.

– С суда? – спросил Дима.

– Да, сегодня осудили, – ответил он.

Вновь прибывшего также звали Сергеем, и он тоже был из Белой Церкви.

– За что? – спросил я, пока Анатолий и Дмитрий занимались приготовлением ужина.

– Неплохо живёте, – Сергей посмотрел на телевизор и на пачку фильтровых сигарет, а потом под нары – на лежавшие на газете яблоки и репчатый лук. – Я баланду беру.

– Вот, спасибо Игорю Игоревичу и его супруге! – сказал Анатолий.

– И администрации, – добавил я.

– Можешь не брать, – сказал Дима. – А когда закончатся, будем брать.

Я дал Сергею сигарету, и он подкурил.

– Убийство троих, – сказал он.

– А из каких мотивов? – спросил я.

– Ревность, а написали, что корысть. Я в отпуск из армии приехал на десять дней. Выпил с приятелем. А он давай мне рассказывать, что моя девчонка гуляла с другим. Я сначала к ней, а она не писала – не хотела расстраивать. Я и раньше об этом знал – мне написали. А я не поверил. Ещё выпил, ночью к нему, знал, где у него ружьё. И застрелил его. Вышла мать. И её. А потом отца. И утром обратно в часть. Оттуда меня и забрали. Соседи написали, что в доме не хватает ценных вещей. И мне дали корысть. А была бы ревность. И, может быть, не было бы ПЖ.

Толик расстелил на своей наре газету. Сергей кушал, сидя на моей наре. Дима с миской разместился на скатке под решёткой двери.

После щелчка электрозамка входной двери и голосов в коридоре Анатолий стал расстилать свою нару.

– Я буду спать на полу, – твёрдым голосом сказал Сергей.

– Нет, будешь спать со мной! – улыбаясь, сказал Анатолий.

– Это тебе там всякой хуйни наговорили, – сказал Дима, – что тут «пыжики» друг друга ебут.

– Да, – сказал Сергей. – В камере сказали, что, поскольку там баб нету, ебут друг друга.

Анатолий отвернулся к стене. Дима показал Сергею, как расстелить скатку, чтобы осталось место для него. Я дал Сергею пачку сигарет.

– Только кури вот здесь, на коридор, – сказал Дима.

Я лёг спать. Дима сел на скатку и продолжил читать.

На следующий день Серёга – корпусной – после прогулки принёс телефон. Оля сказала, что с доставкой в СИЗО оплатила необходимый металл, листовое железо, уголок. Мама сообщила, что собирается приехать на свидание. После приговора, пока он не был рассмотрен Верховным судом и не вступил в законную силу, осуждённые числились за Апелляционным судом, и Лясковская стала давать разрешения их родственникам на краткосрочные свидания. И мама сказала, что на следующей неделе выедет из Санкт-Петербурга. На следующей неделе меня посетил адвокат, сказав, что мама уже в Киеве и собирается прийти ко мне на свидание в пятницу вместе с Олей. В назначенный день меня вывели из камеры за дверь участка ПЛС через коридор следственного корпуса «Катьки», провели через внутренний двор СИЗО и на второй этаж в корпус, в котором была расположена клетка для краткосрочных свиданий для пожизненно заключённых. Она состояла из трёх секций для проведения при необходимости одновременно трёх свиданий. Секции между собой были разделены железной решёткой. В каждой секции были железная табуретка и телефонная трубка перед плексигласовым, зарешёченным крашеной арматурой стеклом. Меня завели в среднюю секцию клетки. Я сел на табуретку, и после этого дежурный снял с моей левой руки наручник, пристегнул мою правую руку к железной ножке табуретки и закрыл дверную решётку секции клетки. Так я оставался сидеть несколько минут. После чего офицер через дверь из небольшого коридора в помещение перед оргстеклом завёл маму и Олю. На глазах у обеих были слезы, а на лицах – улыбки.

По телефонной трубке практически ничего не было слышно. Я говорил громко через оргстекло. Краткосрочное свидание давалось на четыре часа, пролетевшие, казалось, за пять минут. В основном говорил я, стараясь заполнить мрачную обстановку бодрым настроением. Мама и Оля, иногда задавая вопросы, всё время смотрели на меня. Я сказал, что Владимир Тимофеевич занимается написанием для меня дополнений к кассационной жалобе. Все ждали Верховного суда.

Офицер сказал, что свидание окончено, и попросил Олю и маму покинуть помещение. Пока дежурный отстёгивал мою руку от железной табуретки и застёгивал мои руки наручниками за спиной, Оля ещё некоторое время стояла в узком коридорчике перед комнатой свидания и махала мне рукой. Мама смотрела на меня. Я помахал им в ответ. Дверь между комнатой свидания и коридором закрылась, и меня с офицером впереди и конвоиром с собакой за спиной увели в камеру.

На участке ПЛС один за одним стали снимать «баяны» – глухие решётки – и заменять их прямоугольными, на всё окно коробами из мелкой железной сетки, через которую проходил в камеру воздух, а свет – через полупрозрачное мутное металлизированное стекло. Данная конструкция была рассчитана на то, чтобы в камере света и воздуха было больше, но блокировала возможность «гонять коней» – затягивать через окно в камеру верёвку с камеры верхнего этажа или с соседнего следственного корпуса, а посредством этой верёвки – сигареты, чай, продукты с так называемого «общака» и малявы-записки.

Однако металлизированное стекло не помогло воспрепятствовать межкамерной связи. Через некоторое время в металлизированных стеклах коробов появились дыры размером с кулак, хотя от первой решётки в камере с ячейкой не более трёх сантиметров до стекла короба было не менее полутора метров. В камерах ПЗ какие-либо металлические предметы отсутствовали, не говоря уже о длинных железных прутьях, которыми в металлической сетке, залитой стеклом, можно было бы пробить дырку. Стекло вокруг выбитого отверстия было подкопчённым, и, исходя из этого, можно было сделать предположение, что с длинного «причала» – смотанной из газет тонкой палки – к стеклу лепился со стороны камеры горящий пластик. От его нагревания стекло трескалось и высыпалось само, образовывая отверстие. А оставшаяся тоненькая металлическая сетка рвалась узлами на затягиваемом канатике.

Из переданных Олей электродов, уголка и листового железа в камерах на всех трёх этажах начали устанавливаться дополнительные нары, и со временем отпала необходимость кому-то спать на полу.

Был первый месяц лета. Снова приближалась жара, обещая температуру в камерах до тридцати, а то и до тридцати пяти градусов. Вентиляторы на участке ПЛС не были разрешены. Когда во всех камерах железные «баяны» были заменены на металлостекло и добавлены верхние нары, тот же офицер из режимного отдела сказал мне, что начальник СИЗО просил передать, что если будут переданы три холодильника, то они будут поставлены на каждый этаж участка ПЛС. Но только три. И я таким предложением воспользовался. Через некоторое время Оля передала в собственность следственного изолятора три холодильника – многосекционных, с морозильной камерой и прозрачной стеклянной дверью, какие использовались в магазинах для торговли охлаждёнными продуктами. Холодильники были установлены на каждом этаже «бункера» в ответвлениях Г-образных коридоров. Я попросил Олю через корпусного Сергея передавать всевозможные замороженные продукты, которыми щедро делился с дежурными на коридоре, а также маргарин и свиной жир. Теперь телефоном я мог пользоваться каждый день, точнее – каждую ночь, помимо того времени, когда телефон приносил корпусной.

На другой смене я попросил Колю-прапорщика, приходившего ко мне с участка ПЛС на следственный корпус за необходимым для осуждённой к ПЗ девушки Людмилы, сходить к Тайсону и взять у него «Самсунг» – небольшой телефон, которым я пользовался раньше и мог заряжать от зарядки, встроенной в электробритву. Теперь каждый вечер я брал из холодильника продукты и, когда надо, пакет со свиным жиром или маргарином. Во время ужина я забирал кулёк с жиром или маргарином из морозильной камеры и до вечера клал его в ведро с водой. Маргарин размягчался, и я доставал телефон, находившийся в полиэтиленовом пакетике. Утром в пять часов я клал телефон обратно в растаявшую жирную массу. Пакет с несколькими килограммами жира или маргарина во время раздачи хлеба и сахара дежурный клал в морозильную камеру. С шести утра до шести вечера этот второй аппарат находился в холодильнике, и при необходимости им, если телефон Сергея был на контроле, я мог воспользоваться конфиденциально и практически в любое время. Хранить телефон в камере было невозможно – обыски были каждый день. На прогулку выводили с личным досмотром при помощи металлодетектора.

За все это время в течение полутора месяцев со дня отправки мной предварительной кассационной жалобы я ознакомился в СИЗО с протоколом судебных заседаний. Замечаний на протокол ни у меня, ни у Владимира Тимофеевича не было. Мои письменные показания, которыми я пользовался в суде перед тем, как отвечать на вопросы, были подшиты к протоколу судебного заседания. Мои устные показания в суде секретарём в протокол были переписаны с письменных показаний, кратко и по сути. Показания потерпевших, свидетелей и подсудимых также были изложены слово в слово. Меня посетил Владимир Тимофеевич и принёс дополнения к моей первоначальной кассационной жалобе.

– Вот, ознакомься, – сказал он, – если всё правильно – отправляй.

Печатный текст, озаглавленный «В коллегию судей палаты Верховного суда Украины по уголовным делам, осуждённый Шагин Игорь Игоревич, дополнение к кассационной жалобе», состоял из тридцати машинописных листов.

За выделенным жирным шрифтом «Незаконность и необоснованность постановленного приговора» следовало:

«Приговор суда в отношении меня противоречит не только уголовно-процессуальному закону Украины, но и требованиям статьи 6 “Европейской Конвенции о защите прав человека”, поскольку моя виновность не была доказана в соответствии с законом…»

«Так, ещё в начале судебного слушания – текст следовал далее, – я и мой защитник ходатайствовали об исследовании судом доказательств по эпизоду “бандитизм”. В удовлетворении данного ходатайства коллегией судей было отказано. Действия по организации банды были вменены мне в вину “автоматически”, даже без какой-либо ссылки на имеющиеся доказательства. Приговор в этой части искусственно связан с деятельностью различных предприятий с целью завуалировать отсутствие доказательств организации мной банды, участие в ней и в организованных бандой преступлениях…»

«В то же время – заканчивалась страница А4, – как в ходе досудебного, так и судебного следствия я никогда не признавал себя виновным в организации банды и участии в совершении её членами преступлений. Напротив, я постоянно заявлял, что являюсь потерпевшим от действий Макарова и лиц из его окружения, которые на протяжении длительного времени вмешивались в деятельность различных предприятий, расположенных в офисном помещении на ул. Гайдара, 6 в г. Киеве, вымогая с меня деньги под угрозой физической расправы. Однако мои показания, как и показания других лиц, в том числе данные в судебном заседании, подтверждающие мою невиновность, судом проигнорированы без всякого на то обоснования…»

Далее кратко на двух листах были приведены показания свидетелей и жирным шрифтом выделено:

«Таким образом, совершенно очевидно, что, признавая показания ряда свидетелей, объективно подтверждающих мои показания, “недостоверными”, “неконкретными”, и “не соответствующими действительности” по надуманным основаниям, суд попросту проигнорировал их, поскольку такие показания не согласуются с линией обвинения органов досудебного следствия…»

«Кроме заголовка – следовал вывод, – никакими материалами дела факты организации мной вооружённой банды и участие в совершении её членами различных преступлений не подтверждены. Не установлено и то, какими именно мотивами я при этом руководствовался. И произошло это не только вследствие поверхностного исследования материалов дела в суде. Это произошло потому, что таких фактов и мотивов не существовало в действительности. А одно лишь голословное утверждение о моей заинтересованности и ведущей роли в совершении всех инкриминируемых преступлений, содержащееся в приговоре, не делает его ни обоснованным, ни объективным, ни справедливым, ни законным…»

И далее:

«О явной необоснованности приговора в важнейшей его части объективно свидетельствуют несоответствие выводов суда, изложенных в приговоре, фактическим обстоятельствам дела, установленным в процессе судебного следствия…»

«Так, содержавшаяся в приговоре суда ссылка на показания ряда свидетелей… – было жирным шрифтом перечислено 10 фамилий, – …в обоснование неправдивости моих показаний совершенно лишена оснований хотя бы потому, что не соответствует ни смыслу, ни содержанию показаний всех перечисленных лиц.

Следует отметить и то обстоятельство, что показания всех названных свидетелей не приведены в приговоре даже в кратком изложении, но в то же время им дана однозначная оценка с категорическим утверждением, что якобы мои доводы в обоснование собственной невиновности опровергаются показаниями перечисленных свидетелей…»

И далее на двух листах были приведены с указанием страниц выдержки из приговора со сделанными выводами и выдержки из показаний свидетелей с указанием номеров страниц в деле, опровергающих эти выводы.

Затем следовал текст:

«И совершенно непонятно, какими данными руководствовался суд, ссылаясь на показания лиц, которые сами же поясняли, что не имели со мной лично никаких отношений. Но при этом их показания приведены в качестве бесспорных доказательств, которые якобы опровергают мои собственные показания только потому, что им ничего не известно ни о Макарове, ни о моих отношениях с ним и людьми из его окружения, ни об обстоятельствах, связанных с систематической выплатой мною им дани под угрозой насилия…»

Были приведены указанные в приговоре фамилии свидетелей и номера листов дела, содержащие показания этих свидетелей на следствии и в суде.

«Особо следует обратить внимание – текст был выделен жирным шрифтом, – на показания Фиалковского, данные в ходе досудебного следствия. Суд ссылается на них так же, как и на показания названных выше лиц, в опровержение моих показаний в части вымогательства и уплаты мной дани…»

«Во-первых, Фиалковский не был допрошен в ходе судебного заседания и его показания даже не были оглашены судом, – это предложение было выделено двойной высотой букв. – Во-вторых, из показаний Фиалковского однозначно не следует, что факты вымогательства не имели места…»

Были приведены показания Фиалковского на досудебном следствии: «Об угрозах со стороны каких-либо лиц в отношении Шагина и других руководителей и учредителей “Топ-Сервиса” мне ничего не известно, и я никогда не слышал о подобных ситуациях, хотя, конечно, мог просто об этом и не знать. О случаях вымогательства денежных средств у Шагина и других мне не известно. Хотя это не означает, что такого не было…»

«В-третьих, – следовал жирный шрифт, – проигнорировав приведённые выше показания свидетелей… – были указаны их фамилии, – …из которых прямо следует, что о фактах вымогательства им было известно в том числе и от самого Фиалковского, суд фактически оставил без соответствующей оценки показания последнего. Однако при этом признал их достоверность, сославшись в приговоре как на одно из неопровержимых доказательств моей вины…»

«Исходя из указанных и других материалов дела совершенно очевидно, что Фиалковский попросту скрыл от следствия известные ему факты, имеющие существенное значение по делу…»

«Однако ни органы досудебного следствия (о чём наглядно свидетельствует содержание протокола его допроса), ни впоследствии суд не были заинтересованы в получении от Фиалковского полных и объективных показаний. Поэтому не случайно органы досудебного следствия ограничились поверхностным допросом Фиалковского, не затронув при этом даже малой части вопросов, которые необходимо было у него выяснить, и даже не устранив многочисленных противоречий между его показаниями и показаниями других лиц, в том числе и моими. Суд, в свою очередь, будучи вполне удовлетворённым полученными на досудебном следствии показаниями Фиалковского о том, что ему якобы не было достоверно известно ни о каких фактах, связанных с вымогательством дани и о своей непричастности к таким фактам, ограничился формальными вызовами Фиалковского в судебное заседание. Не посчитав нужным огласить такие его показания в судебном заседании, попросту сослался на них в приговоре как на один из источников доказательств моей виновности, что является недопустимым…»

«Не может не обратить на себя внимание – жирный шрифт заканчивался и становился стандартным, – и откровенная избирательность суда в изложении доказательств в обоснование неправдивости моих показаний…»

«…С одной стороны, имеют место многочисленные факты искажения судом в приговоре показаний свидетелей и соответственно – необоснованная их оценка в пользу линии обвинения…»

«…С другой – полное игнорирование фактов, приведённых свидетелями и подтверждающих мои показания…»

Были приведены показания свидетелей и номера листов дела, содержащие эти показания.

И далее следовал вывод:

«Имею все основания утверждать, что судом только создавалась видимость полного, объективного и всестороннего рассмотрения данного уголовного дела…»

В следующей своей части кассационная жалоба (дополнение к ней) повествовала о безосновательном отклонении судьёй моих ходатайств.

«В действительности же при исследовании конкретных эпизодов предъявленного обвинения – следовал текст, – все законные и обоснованные ходатайства, заявленные мной и моей защитой с целью проверки тех или иных обстоятельств для установления истины по делу, судом безмотивно оставлялись без удовлетворения…»

И был приведён пример: в то время как ходатайство о вызове в суд и допросе бывшего директора ООО «Невский ветер» Козореза при наличии его заявления в суд, что он возглавлял это предприятие, оставлено без удовлетворения, в приговоре следовал вывод, что мои доводы о существовании в действительности договорных отношений с ООО «Невский ветер» объективно ничем не подтверждаются.

Далее:

«В судебном заседании не добыто ни одного бесспорного доказательства, которое могло бы свидетельствовать о создании мною сети предприятий, в наименовании которых имеется словосочетание “Топ-Сервис”, и связанных с ними предприятий, руководстве мной сетью таких предприятий, создании банды, участии в ней и совершённых этой бандой преступлений…»