Текст книги "Белая полоса (СИ)"

Автор книги: Игорь Шагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

Я не стал объяснять Лясковской как специалисту по экономическим делам, что контрактодержателем и грузополучателем могут быть две разные фирмы (как и было в данном случае), у которых между собой могут быть внутренние договора. И неустановленный офис по указанному адресу не может быть свидетельством несуществования фирмы, со счетов которой приходят деньги.

И даже если фирма не существует, а только в названии на печати в кармане у директора, а проплаты проходят по её поручению с других предприятий или с оффшорных счетов, то ни я, как директор своего предприятия, ни предприятие, которым я руковожу, не может нести ответственность за деятельность зарубежного покупателя, использующего фиктивную фирму, например чтобы не платить налоги, а грузовой транспорт – с двумя комплектами техпаспортов и номеров, чтобы не растамаживать груз. Я сказал Лясковской, что не буду более отвечать на вопросы и давать пояснения по оглашённым материалам, так как хозяйственная деятельность не является предметом исследования по рассматриваемому делу в суде.

– И прошу обратить Ваше внимание, – сказал я, – что во всех экспортных контрактах ООО «Топ-Сервис Восток» в условиях поставки записано EXW, что означает «склад продавца». И что юридически предприятие-продавец не несёт какой-либо ответственности за груз или его пропажу, в том числе от контролирующих органов, после отгрузки со склада.

– EXW – это франко-склад продавца, Ваша честь, – повторил я.

– Я всё знаю, – сказала Лясковская и продолжила оглашать материалы.

Не останавливаясь, он перелистала несколько томов, а потом начала читать:

– Вот протокол допроса Шагина Евгения Игоревича – знаете такого? – посмотрела она в мою сторону.

Я сохранял молчание.

– В 2002 году его опрашивает следователь УВД г. Санкт-Петербурга по просьбе следственного управления г. Киева по договору о взаимопомощи по борьбе с организованной преступностью, – растянула она. – Вот, – продолжила Лясковская, – при предъявлении ему копий контракта ООО «Топ-Сервис Трейдинг» – ООО «Амбар», директором которого на тот период времени он являлся, он подтверждает, что знает Демьяненко наглядно, видел его несколько раз, но договор от имени руководимого предприятия с ООО «Топ-Сервис Трейдинг» и его директором Демьяненко не заключал. И продукцию от этого предприятия не получал. И не подтверждает свою подпись на договоре, – Лясковская посмотрела на меня.

Я сохранял молчание.

Ознакамливаясь ранее с материалами и ознакомившись с этим договором, я переспросил по телефону у своего брата Евгения, с 1996 года руководившего «Амбаром», приобретя акции этого предприятия у Ашота Ваняна, который под такой же торговой маркой переместил свою хозяйственную деятельность в Москву, о подробностях произведённого допроса и что ему известно об этом контракте.

Женя мне рассказал, что за несколько недель до вызова его в УВД г. Санкт-Петербурга его посетил Фиалковский, который просил его подтвердить заключение контракта с ООО «Топ-Сервис Трейдинг», объясняя, что ему, Фиалковскому, пришлось использовать имевшиеся у него несколько бланков с печатью фирмы «Амбар», переданных ему ранее для дополнительных соглашений с ООО «Топ-Сервис Системс», у которого «Амбар» покупал электронные системы контроля доступа для оснащения ими дверей и проходных офисного здания предприятия, объясняя, что российский клиент «Топ-Сервис Трейдинг» не хотел делать за товар прямую проплату, а только по поручению существующего российского предприятия, с кем бы он мог потом при необходимости закрыть поставку внутренними договорами (например, отписать на эту фирму другую продукцию или проплатить за проданный товар по её поручению). И что сейчас заключение договора нужно подтвердить следователю – как объяснял, для пользы Игорю. Но Женя отказался это сделать, и, когда его позже допросил следователь, он дал показания, что не имел хозотношений с «Топ-Сервис Трейдинг» и не признал подделанную подпись своей.

В то же время было решено, что свидетельствовать обо всей этой ситуации с посещением его Фиалковским Женя в суде не будет. Сам по себе факт заключения руководителем ООО «Топ-Сервис Трейдинг» на имя Жени – на чужое имя – несуществующего контракта, для какой бы цели это ни делалось, говорил сам за себя и характеризовал Демьяненко. В то же время приезд Евгения в суд в Киев МВД или теми, кто стоял за делом, мог бы был быть использован для его ареста по фиктивным или сфабрикованным основаниям для того, чтобы лишить меня последней поддержки.

Польза же, о которой говорил Фиалковский, видимо, заключалась в том, что если бы Демьяненко давал показания, что этот контракт сделал Фиалковский, то это бы опровергалось показаниями директора фирмы «Амбар». А если бы Демьяненко давал показания, что этот контракт сделал я, то это бы подтверждалось неправдивостью показаний моего брата. И прокурор бы говорил, что всеми предприятиями со словосочетанием «Топ-Сервис» руководил Шагин.

Показаний Демьяненко в материалах не было, а самого Демьяненко в суде – видимо, потому, что что бы он теперь ни говорил, всё свидетельствовало бы в мою пользу.

Лясковская ещё раз посмотрела на меня – я продолжал сохранять молчание, а она продолжила оглашать материалы. И таким образом перелистыванием за три дня – понедельник, вторник и среду – было оглашено более 20 из 25 томов доказательств, приобщённых прокурором.

В четверг меня посетила второй адвокат, она принесла прибывшие из Санкт-Петербурга документы: копии учредительного договора, регистрационных и уставных документов предприятия «Невский ветер» г. Санкт-Петербург. А также собственноручное заявление учредителя, директора фирмы «Невский ветер» на имя, как было написано, компетентных органов. Я сказал адвокату, что буду ходатайствовать о приобщении этих документов к делу.

– Можешь даже не пытаться, – сказала Лысак.

– Почему? – спросил я.

– Ну как почему? Ты же видел, как она ведёт суд.

На следующий день, в пятницу, Лясковская продолжила оглашать перелистыванием оставшиеся три из 25 томов материалов так называемых дополнительных доказательств. В томе № 24 содержался протокол допроса директора предприятия «Невский ветер» г. Санкт-Петербург. И Лясковская долистала том до того места, где у неё лежала закладка.

Лясковская огласила контракты ООО «Топ-Сервис», «Топ-Сервис Трейдинг», «Топ-Сервис Восток» за 1996–1997 годы на поставку продукции санкт-петербургской фирме «Невский ветер», счёт-фактуры, автотранспортные таможенные декларации, грузовые накладные с наименованием товара.

– А вот протокол допроса директора «Невского ветра», – сказала она, – произведённый в 2002 году следователем УВД Санкт-Петербурга также по договору о взаимопомощи. Вот директор «Невского ветра» Николаенко Н.А., отвечая на вопросы следователя, сообщает, что с 1996 года руководит предприятием «Невский ветер», зарегистрированным в Московском районе г. Санкт-Петербурга. Он говорит, что его предприятие никогда не занималось внешнеэкономической деятельностью и не занималось покупкой и реализацией продуктов питания. Он не знает Фиалковского, Демьяненко, Шагина и никогда не слышал о предприятиях ООО «Топ-Сервис», ООО «Топ-Сервис Трейдинг» и ООО «Топ-Сервис Восток». Не заключал с этими предприятиями контракты и не получал от этих предприятий продукты питания. Вот тут стоят его подпись, время и дата, – и Лясковская посмотрела на меня.

Я сохранял молчание, и она перелистала последний том.

– Всё, – сказала она.

– Ваша честь, – поднял я руку.

– Слушаю Вас, Шагин.

– Я прошу Вас огласить эти документы, – сказал я.

– Что это? – спросила Лясковская.

И я передал комплект документов, которые мне принесла Лысак.

– Это копии уставных и регистрационных документов «Невский ветер» г. Санкт-Петербург. А также заявление директора «Невский ветер» Алексея Козореза о том, что его предприятие и он, как директор и учредитель «Невского ветра», сотрудничал с украинскими предприятиями ООО «Топ-Сервис», ООО «Топ-Сервис Трейдинг» и ООО «Топ-Сервис Восток». Заключал с директорами этих предприятий – Фиалковским, Шагиным, Демьяненко – контракты на покупку продуктов питания в период 1996–1997 годов. В 1999 году изменил название предприятия, а в конце того же года продал компанию и вышел из состава учредителей.

Лясковская начала просматривать документы.

– Вот регистрационные документы, вот уставные, вот учредительные, – перелистывала она.

– Можно посмотреть? – спросил прокурор.

Лясковская продолжала листать документы.

– Ваша честь, – повторил Соляник.

– Шагин, так Вы заявляете ходатайство о приобщении этих документов к материалам дела? – она посмотрела на меня.

– Да, – ответил я.

– Ходатайство удовлетворено.

И она передала документы прокурору, который их задумчиво листал.

– Это ещё не всё, Ваша честь, – сказал я.

– Что ещё? – посмотрела она на меня.

– В холле находится директор «Невского ветра», Козорез Алексей. Я ходатайствую о его допросе в суде.

– Всё, Шагин?

– Да, – сказал я.

– Ходатайство отклоняется, – сказала Лясковская и посмотрела на участников процесса.

Владимир Тимофеевич сказал, что он ходатайствует о приобщении к делу копий решений Высшего арбитражного суда о законности возмещения НДС ООО «Топ-Сервис Восток», а также ООО «Топ-Сервис» и ООО «Топ-Сервис Трейдинг», полученных им по адвокатскому запросу в реестре судебных решений. Лясковская удовлетворила ходатайство.

– Судебное заседание закрыто, – сказала она. – После праздников подготовьтесь к прениям сторон, – и отпустила участников процесса.

Участники процесса выходили из зала. Прокурор всё ещё листал документы.

Перед Новым годом меня посетила адвокат – поздравить с новогодними праздниками и выразить уверенность, что в будущем году уже наконец-то закончится, как она говорила, весь этот кошмар.

Оля передала праздничные передачи на меня, Тайсона и нескольких сокамерников. А через корпусного Сергея 31 числа – пластиковую ёлку с мерцающими огнями, несколько килограммов чёрной и красной икры, оливки, маслины, креветки, мидии и две дюжины бутылок спиртного: коньяк «Хеннесси», водку «Абсолют» и шампанское «Дом Периньон». Фужеры, рюмки, столовый сервиз и две белые скатерти, которыми был застелен по всей длине стол, – позиция была та же. И два пакета серпантина, хлопушек и бенгальских огней. А за пять минут до полуночи открылась дверь, и в камеру завели Трофимова. Он не скрывал радости и удивления.

– Кто это? – посмотрел он на Саида и Аслана, немного двинувшихся вперёд.

– Мои друзья, – сказал я.

Мы с Леонидом и Тайсоном отправились в купе. Аслан со своей компанией – в купе с другой стороны.

– Ещьте, пейте, не стесняйтесь, – сказал Аслан с той же то ли улыбкой, то ли оскалом.

И люди – то ли с недоверием, то ли с любопытством – стали слезать с верхних нар.

Я, Леонид и Тайсон проводили старый год и встретили ещё один новый год в тюрьме. На память «Кодаком»-мыльницей сделали несколько десятков фотографий: я в смокинге, Леонид – в тапочках, спортивных штанах и футболке. На фоне железной двери, решёток и белой скатерти контраст казался впечатляющим.

Через два часа за Леонидом пришли.

– Ну, ты делаешь! – сказал Леонид. – Меня за пять минут заказали, и я не знал, куда ведут.

Делал не я. Делал Скоробогач. У него тоже была своя позиция. Возможно, к объявленной и неподдержанной голодовке. Возможно, к делу «Топ-Сервиса». А, возможно, к тому, кто борется и ждёт.

Тайсон до такой степени напился и, вооружившись петардами, как гранатами, под звуки уже знакомой канонады за окном устроил в камере фейерверк, что некоторые на него поглядывали с опаской. У него, видимо, тоже была своя позиция.

На первом заседании в новом году начались прения сторон.

Первым, согласно судебно-процессуальному порядку, позицию обвинения озвучил прокурор. Он зачитал, что вина каждого из подсудимых по каждому из вменяемых преступлений доказана. И на этом окончил свою речь.

Прения шли весь день, и каждый из адвокатов и их подзащитные излагали своё итоговое мнение по обстоятельствам дела. Адвокаты – все, за исключением адвоката Геринкова, который признавал вину, – настаивали на невиновности своих подзащитных, указывая на то, что первичные показания подсудимых, от которых они отказались в начале следствия и которые они не поддерживают, помимо того, что противоречивы и меняются с каждым допросом, получены с применением психологического и физического воздействия, о чём есть заключения медэкспертов при снятии побоев, и не могут по закону быть признаны доказательствами. А так как они добыты следствием во время административного ареста и в статусе свидетелей, с предупреждением задержанных об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и отказ от дачи показаний, в то время как подозреваемый в преступлении не несёт ответственности за неправдивые сведения и может не свидетельствовать в отношении себя, посему также являются полученными незаконным путём доказательствами.

И что каких-либо других доказательств вины подсудимых по делу не установлено. Подсудимые говорили мало – в основном говорили их адвокаты, которые старались быть краткими. Владимир Тимофеевич также был лаконичным. Он сказал, что, в соответствии с нормами УПК при вынесении обвинения должны быть установлены место, время и мотив совершённого преступления, что в случае Шагина отсутствует, сказал он. И в качестве подтверждения вкратце привёл выдержки из обвинительного заключения: «…примерно в середине апреля…», «…был осведомлён не установленным следствием лицом…» и такое прочее. И выдержки из показаний потерпевших и свидетелей об отсутствии у меня мотивов на совершение преступления – того или другого. И надуманности мотивов обвинением. А также – что первичные показания подсудимых о моей причастности, которые они не подтвердили ни на следствии, ни в суде, объясняя причины их происхождения, согласно постановлению Пленума Верховного суда о недопустимости доказательств, не могут быть признаны законными, так как получены во время содержания задержанных под административным арестом и положены в основу обвинительного приговора. А также – что по нормам УПК все сомнения должны трактоваться в пользу подсудимого.

Я поддержал сказанное моим адвокатом и добавил, что никогда не признавал вину, не имел каких-либо отношений с потерпевшими, как и мотивов на совершение против них каких-либо противоправных действий, что подтверждено показаниями самих потерпевших и свидетелями по делу. И что я изначально давал показания, что сам являюсь потерпевшим, – и это также нашло подтверждение в суде.

Самой красноречивой оказалась адвокат Рудько. Она рассказала о его болезнях, о его бедственном положении – что на следствии ему некому было нанять адвоката. И хотя, продолжала она, по тяжести статьи допрос не мог проводиться без защитника и ему должен был назначен государственный адвокат, адвокат ему так и не был предоставлен. И все показания у него были получены под психическим и физическим давлением, без адвоката. И они не могут являться доказательством его вины. И в то время, как других доказательств нет, она попросила Рудько оправдать. И добавила, что, поскольку после покушения на Пацюка было без решения суда изъято в пользу государства 200 тонн мяса, она считает, что деньги за мясо должны быть возвращены Шагину.

Это было настолько неожиданно, так как адвокат Рудько была назначена государством, вела себя обособленно и не вступала в контакт ни с подсудимыми, ни с защитниками, что все участники процесса сразу посмотрели на меня.

Слово высказать реплику было дано прокурору. Он снова был несогласен. Сказал, что не согласен с мнением адвоката Рудько о нарушениях его прав на защиту, поскольку тот давал показания добровольно. А по поводу возвращения мне денег за мясо он сказал, что с этим не согласен потому, что в судебном заседании было доказано, как сказал он, что Шагин не имеет никакого отношения ни к мясу, ни к фирме «Кремень», завозившей его. И Лясковская, поправляя очки, чуть было не уронила их на стол. Маркун начал хлопать в ладоши, а Трофимов выставил вперёд кулак с большим пальцем вверх. Остальной зал замер в ожидании: что же ещё прокурор может сказать? Но прокурор, смутившись под взглядами Лясковской и других участников процесса, сел на место. Лясковская спросила, есть ли у кого что добавить, и объявила прения закрытыми.

На следующий день прокурор сделал запрос – огласил о требуемом, желаемом прокуратурой наказании каждому подсудимому.

Он зачитал: «…Сторона обвинения считает, что вина каждого подсудимого доказана, и просит суд назначить наказание…» Новикову за подстрекательство (заказ) к покушению на убийство и к убийству Князева – 10 и 12 лет лишения свободы. Котенко за покушение на убийство Князева в качестве исполнителя – 12 лет лишения свободы. Трофимову за подстрекательство к убийству Князева – 12 лет лишения свободы. Далее он запросил Ляшенко за подстрекательство к убийству Хвацкого 15 лет лишения свободы. Всем (за исключением Трофимова, Котенко, Новикова, Ляшенко и Геринкова) по обвинительному заключению членам моей банды, в том числе мне, по ст. 69 «Бандитизм» – 15 лет лишения свободы. А Лазаренко за соучастие в покушении и в убийстве Князева – 10 и 12 лет лишения свободы соответственно. За покушение на убийство Пацюка и приготовление к убийству Склярова – два пожизненных заключения. Ружину так же, за исключением покушения на убийство Князева. Рудько за убийство Князева, покушение на убийство Пацюка и приготовление к убийству Склярова – три пожизненных заключения. Вишневскому за покушение на убийство Подмогильного – пожизненное заключение. Гандрабуре за соучастие в убийстве Хвацкого, за соучастие в покушении на убийство Кучерова и в покушении на убийство Подмогильного – три пожизненных заключения. Столько же Старикову. Маркуну за соучастие в убийстве Князева, Хвацкого, а также за соучастие в покушении на убийство Пацюка, Кучерова и приготовление к убийству Склярова – пять пожизненных заключений. Середенко за соучастие в убийстве Хвацкого и соучастие в покушении на убийство Кучерова – два пожизненных заключения. Моисеенко за убийство Хвацкого и покушение на убийство Кучерова – два пожизненных заключения. И мне за подстрекательство к покушению (попытка) на убийство Подмогильного, Пацюка, Кучерова и за подстрекательство к приготовлению (попытка) убийства Склярова – четыре пожизненных заключения. И по 10 лет мне, Старикову, Гандрабуре, Маркуну, Геринкову за причинение телесных повреждений Калиушко, повлёкших её смерть. Остальные преступления были квалифицированы как «бандитизм» и входили в срок 15 лет.

Прокурор закончил говорить, и Лясковская объявила перерыв на две недели, чтобы подсудимые могли подготовиться к последнему слову.

Когда Владимир Тимофеевич со мной прощался, он сказал, что это всё хуйня.

Когда я рассказал Тайсону и Аслану о запросе прокурора, Аслан покачал головой: «Да ужь». У Тайсона на глазах появились слёзы. С этого времени проходящих по так называемому делу «Топ-Сервиса» в СИЗО стали называть «футбольной командой». Десятерым из пятнадцати запросили пожизненное заключение. Видимо, по количеству игроков на поле. Говорили, что такого запроса ни в Украине, ни в мире ещё не было.

За несколько месяцев до Нового года в камере появился худенький, лет тридцати, в поношенных штанах и рубашке молодой человек, очень культурный, интеллигентный и доброжелательный парень, в очках и с слегка растрёпанными длинноватыми волосами. Когда он только заехал и на следующий день получил передачу – картошку в мундире, лук, хлеб, варёную свёклу, квашеную капусту и кусок сала, – часть передачи он отложил в кулёчки и протянул мне. А на вопрос «зачем», он сказал, что так принято уделять внимание – очевидно, приняв меня если не за смотрящего, то за смотрящего за смотрящим. Я сказал, что тут сейчас так не принято, но с удовольствием поужинаю тем, чем он меня угостил. Я поделился с Юрой (так звали молодого человека) тем, что у меня было вкусненького, и с этого времени стал поддерживать с ним отношения. Юра в основном все дни проводил на наре – верхней, у умывальника. Читал газеты и книги, всем был рад помочь по хозяйству, чем заслужил у Тайсона доверие и уважение. Как Юра рассказывал, он уже третий раз сидел за кражу, точнее – сейчас находился под следствием. Но отношения к криминальной среде не имел. Так получалось.

Несколько дней спустя он обратился ко мне с просьбой: что если бы я дал ему воспользоваться телефоном, то он смог бы разрешить вопрос своего освобождения. Я не спрашивал как, да и в мыслях не было, но он сам сказал, что ничего особенного нет. Что он учился в институте с Оксаной Марченко. Поддерживал с ней дружеские отношения. Что он у неё если не лучший, то самый преданный друг. И она сейчас жена Медведчука. И если бы он имел телефон хотя бы на пять минут, он бы к ней обратился – и его сразу бы отпустили. Он сказал, что знает меня заочно из рекламы и репортажей по TV, что сам он из Белой Церкви. И когда там сидел, в ИВС, в камере на стене видел мой автомобиль – пятнистый джип с надписями «Топ-Сервис».

Меня не удивило ничто из его рассказа. Я готов был с радостью помочь Юре и сразу предложил ему телефон. После звонка он сказал, что поговорил с Оксаной и что его скоро выпустят. А через несколько недель уехал – как сказал, в ИВС, закрывать дело. И за два дня до Нового года вернулся. Привёз мне это фото автомобиля – вырезку из обложки журнала. И теперь находился в камере, ожидая первого судебного заседания, с которого его должны были отпустить на подписку.

Когда он узнал о запросе прокурора, он написал на бумаге номер телефона и протянул мне.

– Позвони, тебе помогут.

Я поблагодарил Юру и сказал, что справлюсь сам. Через несколько дней Юра уехал на суд и не вернулся.

Я начал готовиться к последнему слову. В течение двух недель меня несколько раз посетил адвокат, и мы оговорили, что нужно сказать, а что говорить не нужно.

На следующем судебном заседании каждому из подсудимых была предоставлена возможность произнести заключительную речь. Кто-то отказывался от последнего слова, а кто-то обвинял милицию в выбивании нужных показаний и следователя в непринятии этого во внимание, и даже в стихах, по просьбе своего адвоката заменив в рифму «мудак» на «дурак» и парируя замечание Лясковской («так, давайте не будем, кто тут кто» и о недопустимости использования нецензурной брани) литературным толкованием и значением этого слова. Я же, когда до меня дошла очередь, минуя плёнки Мельниченко и «знаю я ту блядь мордату, ёбаный “Топ-Сервис”, обложить ёго як трэба и разорвить!», в последнем слове сказал, что причиной предъявления мне обвинения в совершении ряда тяжких преступлений явилось нарушение презумпции невиновности. А последующая фабрикация уголовного дела в отношении меня при грубейших нарушениях права на защиту и отсутствии надзора со стороны прокуратуры явилась следствием защиты чести мундира сотрудниками правоохранительных органов, объявивших меня преступником до решения суда при наличии всех доказательств моей невиновности (о плёнках Мельниченко я сказал при допросе Подмогильного).

– Ваша честь! – сказал я. – Вот уже четыре года я нахожусь в заключении, не только без нормальных, человеческих условий содержания и возможности видеть родных и близких, лишённый свиданий, но и без единого доказательства моей вины и со всеми доказательствами моей невиновности!

– С самых первых дней моего задержания, вместо того чтобы вызвать меня в следственные органы при такой необходимости для дачи показаний, при наличии моего домашнего адреса и адреса места работы, я был задержан, а фактически – выкраден, и по сфабрикованному делу неповиновения милиции ночью осуждён к двум неделям административного ареста, и всё это время терпел издевательства, избиения и унижения со стороны работников МВД, заставлявших, пытавшихся заставить оговаривать себя самого и признаваться в преступлениях, к которым я не только не имел отношения, но и никогда не слышал о потерпевших и об их деятельности, и это сопровождалось допросами о якобы украденных мной из бюджета сотнях миллионов гривен, в чём впоследствии мне даже не было предъявлено обвинение. И где я укрываю эти деньги. И всё это – на фоне беспрестанных в нарушение презумпции невиновности, безапелляционных заявлений высокопоставленных чиновников прокуратуры и МВД в СМИ о моей полной и беспрекословной виновности в инкриминируемых мне преступлениях, что явно явилось причиной и далее фабриковать в отношении меня уголовное дело, предъявляя всё новые и новые обвинения, игнорируя свидетельства моей непричастности и запуская по кругу процесс ознакомления, затягивая передачу дела в суд, очевидно, подвергая меня выбору между бесконечным ужасом (воспользовался я подсказкой Трофимова) и ужасным концом. В то время, когда сотрудники милиции указывали на то, что сотню листов показаний в свою защиту я выдумал за одну ночь, а следователи впоследствии вообще лишили меня права давать какие-либо показания.

– Дело в отношении меня сфабриковано следователем Демидовым, – сказал я, – как следствие нарушения презумпции невиновности и защиты мундира. А моя невиновность доказана всеми материалами, всеми показаниями потерпевших, подсудимых и свидетелей. И моими показаниями на следствии и в суде. А если где-то что-то выглядело так, будто я оправдываюсь, то оттого и оправдательный приговор, – добавил я и поблагодарил за внимание.

– Стукните молотком, Ваша честь! – сказал Сафронов.

– Во! – повернулась к клетке адвокат Ляшенко, выставив вверх на кулаке большой палец.

И Лясковская объявила, что суд на два месяца удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора. И отпустила участников процесса.

Машина в СИЗО возвращалась очень медленно. Тащилась. Останавливалась на каждом перекрёстке. Два дня шёл не переставая снег, и снегоуборочные машины создавали пробки. При прохождении обыска на привратке также были задержки. Боксики были переполнены. Шмонщики прощупывали каждую вещь. В тюрьме, из «бункера» пожизненного заключения, как говорили, был совершён вооружённый побег. Бежавших удалось задержать во дворе здания и вернуть в камеру. Однако меры безопасности с этого времени были приняты беспрецедентные. В камере вечером и на следующий день также был обыск. Вещи высыпáли из сумок и прозванивали металлоискателем. Жора написал, что у него на обыске «ушёл аппарат». И Тайсон успел ему спихнуть второй почти перед тем, как в камеру открылась дверь. Через дежурных и по тюремной почте стали доходить слухи об обстоятельствах побега. Как писали и говорили, в камеру к трём пожизненно заключённым (а вернее – одному) девушка-«левитанша» («левитаном» и «левитаншей» называли работников спецчасти – по фамилии диктора Всесоюзного радио, – разносивших по камерам и оглашавшим приговоры, постановления и другие поступавшие в адрес находящихся в СИЗО документы), старший лейтенант пенитенциарной службы, принесла по частям болгарку и пистолет Макарова с обоймой патронов к нему. Что ранее судимый за убийство пожизненник уболтал её на любовь. И пообещал после побега уехать с ней в другую страну. Пистолет впоследствии оказался украденным вещдоком по убийству из сейфа следователя в Белой Церкви. Болгарка и пистолет месяц пролежали в камере в сумке. Болгарка была предназначена для выпиливания в двери отверстия, но применена не была. И в один из дней при выходе вечером на прогулку, при выводе из камеры (наручники когда надевались, а когда нет) двое из пожизненно заключённых, один с пистолетом в руках, выскочили в коридор, а третий остался в камере. И, ранив в ногу собачника, который только один осуществлял вывод (а должны были быть офицер, контролёр и собачник), забрали у него электронный ключ, заставив сказать шифр замка, который нужно было дополнительно набрать на панели из десяти кнопок, и таким образом вышли из «бункера» на этаж следственного корпуса. И таким же образом вышли из корпуса во двор следственного изолятора, где требовали вертолёт. Их уговорили сдаться. И вернули в камеру.

История казалась настолько неправдоподобной, что она выглядела спецоперацией СБУ – как говорили, для того, чтобы в следственном изоляторе «закрутить гайки», то есть ужесточить режим. Но на следующий день начальника оперчасти Бардашевского – Бардака-Звездолёта – уволили. И он в этот же день позвонил Оле и попросил устроить его на любую работу. Оля сказала, что, наверное, он будет согласен мне возить передачи. Его просьба выглядела настолько неправдоподобной, что я посчитал это следующей спецоперацией СБУ и попросил Олю с ним не общаться.

Бардашевского устроил на Троещинский рынок Вова-бандит. И он там работал три месяца. После чего вернулся на должность начальника оперчасти Киевского СИЗО.

Побег же – организованный, подстроенный или спроектированный – действительно был. И он сынициировал бесконечные обыски в камерах, проводимые разными ведомствами – от работников СИЗО до спецслужб департамента.

До дня оглашения приговора я занимался английским, а по вечерам разговаривал с Олей и мамой по телефону. Раз в неделю меня также посещал адвокат.

Владимир Тимофеевич, как обычно, приходил после обеда. Так же приносил от Оли пирожные и шоколадки. Никаких предположений о приговоре не делал. Оле он говорил, что у него есть всё, чтобы доказать мою невиновность. Но оправдательного приговора не будет – он говорил, дадут лет десять. Олин папа говорил ей, что встречался с Азаровым и там шёл разговор, что надо мне дать хотя бы по статье «знал и не сказал». Я же Оле говорил, что, кроме того, что я ничего не знал, а если речь идёт о том, что я знал, что рэкетиры из меня вымогают дань, то это не преступление, поскольку каждый потерпевший, если в отношении него совершается или совершилось преступление, знает об этом преступлении, но за то, что знает, и даже если он не обратился в милицию, а пожалел или простил своих мучителей, то не может за это нести уголовную ответственность – сама эта статья предусматривает до трёх лет лишения свободы, а я уже три с половиной года нахожусь в тюрьме. «И всё, что говорит Азаров твоему папе, или то, что говорит твой папа тебе, – говорил я Оле, – это не более чем брехня».

Когда на следственке я встречал Леонида, он говорил, что всё будет хорошо, и добавлял, что они меня боятся. Но что «хорошо» и кто «они», не уточнял. А я не переспрашивал.

Маркун говорил, что надо два миллиона долларов, чтобы вернуть дело на доследование, и что он знает, кому платить, и придумал схему с двумя ключами от сейфа в банке, и что Лясковская уже напечатала обвинительный приговор; срокá он не называл, как и постановление на доследование. Оправдательный приговор, как он говорил, будет стоить очень дорого. Но кому оправдательный и сколько будет стоить, не называл. А я не уточнял и не спрашивал.